Текст книги "Город нерождённых детей"

Обитель Солфила объял густой темный туман, в котором даже не видны очертания предметов, кроме площади. Душа по имени Солфил находилась в смятении.

Я не желал этого. Вернее: я желал не этого. Я лишь хотел найти то, что потерял. Может быть, это «воодушевление» находится за гранью города и одиночества, но мне туда не попасть! Неужели мне не обрести покой? Желания познавать город не хватает на вечность! Когда душе нечего больше желать, она обретает покой, но не я!

Эта площадь… тепло, что я ощущаю здесь сравнимо с теплом беседы двух душ. Я не один. Мне не должно быть холодно. Но о чем я могу говорить? Раньше я всегда говорил о новых знаниях, но теперь даже они не помогают мне сотворить обитель. Я рассеял форму последних предметов, что здесь были, но я не хотел! Я лишь желал найти последнюю деталь, основу своего существования, свой ключ от города. Но его нигде нет!

Кэлестис бесконечен… у тебя есть вечность, чтобы познавать… Слово, которым ты себя называешь… когда думаешь о себе как о существующем… Твое имя… то, чем ты отличаешься от других душ.

Я помню эти слова. И слово, которого нигде нет, кроме как у меня – это мое имя. Я понял, зачем нужно имя! Но свое, кажется, придумал на месте. Но, не зная слов, я не мог просто придумать его. Имя мое! Что же ты значишь?

С тех пор Солфил носился по городу в поисках одного единственного слова. Он был уверен, что узнает его, когда найдет. Он даже на какое-то мгновенье, неуловимое теми, кто не отмеряет периоды вечности, вновь ощутил крупинку воодушевления, но даже не понял этого. Он искал, произносил свое имя постоянно, но оно не могло принять форму предмета, потому что Солфил не знал, как оно выглядит, что оно значит. Что он пронес сквозь одиночество, чтобы составить его? Было ли это ключом?

Обитель Солфила вновь стала маленькой. Туман рассеялся, но кроме площади и статуй там не было ничего. Солфилу не нужно было большего. Он искал, он ждал, он уставал, он стремился.

Инвентор, мимо обители которого много раз носился Солфил, однажды спросил, что он так безудержно ищет. Солфил сказал, что ищет форму своего имени. И был ответ:

– Но разве форма твоего имени не форма твоей души?

И Солфил остановился. Взглянув на свои руки, тронув свои глаза и губы… Все то же, что и у других… Одна форма, имеющая столь много обликов, сколько и имен. Солфил не знал хорошо ли ему от этого. Желал ли он узнать именно это…

– Имя мое! Что же ты значишь? Что значу я? Если не ты мой ключ, то что же? Скажи, Инвентор. Как ты нашел покой?

– Мой покой в вечном движении моих предметов, – отозвался Инв.

– И ты больше ничего не желаешь?

– Мне не нужно ни от кого ничего другого и нового, ведь я сам создаю. Того, что я собрал вне стен моей обители, мне хватит для вечного движения. В этом я убежден.

– Но это движение замкнуто, – пробормотал Солфил.

Все уже нашли свой ключ, свой смысл, свой покой. Я не хочу остаться один. Я не хочу существовать вот так. Мне больше нечего желать.

Солфил, закрыв глаза, прижался всем своим существом к одной из статуй и словно почувствовал её объятья. Тепло. Почти тепло. Словно прикосновение, пробуждающее слабое забытое воспоминание. Еле ощутимое прикосновение, будто отделенное оболочкой… мягкой… теплой. Но и сквозь нее что-то слышно. Кто-то говорит. Солфил даже не знал таких слов или как они выглядят, но слышать их было приятно. Много голосов. Некоторые слова он все же узнавал, но те, что на слух были приятней всего, он не понимал. Приман назвал их бесполезными, но именно их Солфил сейчас с упоением слушал, находясь в туманном сне, медленно растворяясь в нем, но все же удерживая свое присутствие в Кэлестис портуме.

Я слышал мир живых…

Произнес Солфил, наслушавшись вдоволь незнакомых слов и открыв глаза. Не было ни формы, чтобы воссоздать их, ни понимания, чтобы ощутить их. Но те слова, что были ему знакомы, он неуклюжей кучей свалил возле площади. Неважно, как они смотрелись, главное – они были там с ними, и они были с ним.

Теперь Солфил желал, чтобы эта основа, поддерживающая его существование, не рухнула, как и все предыдущие, чтобы она простояла вечность. Ему хотелось поделиться всем, что он слышал. Вдруг есть ещё души такие же, как он, не находящие себе места в бесконечном ограниченном мире Кэлестис портума.

Но Солфил не мог заговорить об этом с Приманом. Он не мог ему признаться, что вновь загадал то же желание, что и тогда, находясь в одиночестве. Он даже подумал, что не слово, а само желание стало ключом, впустившим и выпустившим его из города. Солфилу стало невероятно легко. И он не сказал основателю ничего. Он понимал, что, даже если Приман сейчас не знает про его открытие, то непременно узнает, поймет, услышит. Все, что творится в городе доступно созерцанию других душ. Приманимус постоянно повторял всем душам:

– Никогда. Никогда. Никогда не сомневайся в этом месте, – и то, что он сказал бы лично Солфилу. – Знание мира живых ранит тебя и сломает, как и тогда. Не сомневайся.

Но Солфила было уже не остановить. Он коротал свою вечность, вспоминая незнакомые слова. Произносил их в обители, но, не имея формы, они растворялись в тишине. Он немного успел запомнить и слышал во сне одни и те же слова. Будто это было ничем иным как воспоминанием, постоянно им воспроизводимым, но определенно живым, навеянным объятьем той, что напоминала форму души. Снова и снова. Одни и те же слова. Сотни раз, тысячи, столько, сколько поместится в вечности. Слова, несуществующие в городе, но живущие глубоко в душе по имени Солфил.

Когда в его обитель заглядывали другие души, они видели наваленные в кучу формы слов вокруг площади и с любопытством отыскивали новые слова себе. Солфил всегда раздавал слова. Его обитель превратилась в миниатюрное подобие обители основателя. Только это был мир, сотворенный им, как образ того, что хранит его душа. Этот мир не был настолько богат, и душа Солфила не была столь широка как душа Примана. Но сокровище, хранимое ею, делало её бесконечно бездонной.

– Солфил, свет летает повсюду, – прошептала Нубея, заглянув в обитель Солфила, и неотрывно следила взглядом за полетом.

– Это светлячки, – сказал Солфил.

– Светлячки? Но это же просто свет. Зачем ты дал ему новое имя?

– Нет. Светом названо то, что заперто в стеклянной коробке. Этот свет свободен. Смотри, у него есть крылья. Это светлячок, – возразил Солфил.

– Светлячок, значит, из света и крыльев – задумалась Нубея. – Ты делаешь так же как Инвентор. Он всегда дает новое имя нескольким словам.

– Но я не создал ничего нового, – снова возразил Солфил. – Это слово… я слышал, как о нем уже говорили там, в другом мире. И о многих других словах. Интересно, есть ли они у Примана?

– У Приманимуса есть все, – уверенно сказала Индиция Нубея.

– Он не желает слов из других миров, – задумчиво произнес Солфил. – Но ведь там столько вещей!

– Приманимус не желает только бесполезных слов, – отозвалась Нубея – Слова, что мы не можем постичь, бесполезны для нас. Так он говорит.

– Ты тоже так думаешь, Нубея?

– Слова, которые я не понимаю, не дают знания сотворить форму. Значит, для меня они бесполезны.

– А могут существовать слова, формы которых ты просто не знаешь, но она есть?

– Я бы спросила у Приманимуса.

– А если и Приман её не знает?

– Тогда у этого слова нет формы, и оно бесполезно.

– Неужели и вправду так? – пробормотал Солфил.

– Солфил, – обратилась Нубея, – время Приманимуса – вечность. Вечность создавался этот город. Он отражение наших желаний. Все, что душа может пожелать, здесь. Не сомневайся в этом.

– А ты не желаешь послушать слова из другого мира?

– Желаю. Но ведь я и могу это сделать. Здесь, у тебя.

– Хочешь ли ты сказать, что я услышал их как ответ на твое желание?

– Думаю, первым, кто пожелал этого был ты.

В крошечный период вечности все узнали, что у Солфила в обители появляются слова из ниоткуда. Он нигде не ходит, нигде не узнает, а просто слышит их, как он говорит, из мира живых. Некоторые юные души даже приходили спрашивать, что это за «мир живых». Но Солфил не спешил отвечать на их вопрос. Отчасти потому, что сам толком не знал, отчасти помнил, какую боль он чувствовал, пожелав это знание. Сейчас он смог понять Примана как никто другой. Но сам не переставал спрашивать себя, что значат незнакомые слова, не имеющие формы. И все глубже он проникал в это воспоминание, будто безмятежный сон окутал его душу.

Я обрел покой – думал Солфил.

Но это было не так, ибо оставалось одно последнее желание… понять смысл «бесполезных слов», найти то, что потеряно, почувствовать, ощутить. Без этого, душа не могла успокоиться. И Солфил решил.

Я желаю этого.

И покинул обитель. Чуть приоткрыл двери и осторожно скользнул в одиночество, храня воспоминание о городе и душах как заветный огонёк в темноте. Ему было страшно, но он позволил голосам вести себя, голосам из других воспоминаний, которые пробудили его душу от плохого сна. Он вспоминал их, шептал эти слова, звал их, в любое мгновенье готовый увидеть их форму. Но Солфил по-прежнему брел в темноте, не понимая их смысла, и открывал все двери, какие ему запрещали. Искал.

Мне страшно, но я не ничто. Я не пустота. Я не хочу быть одинок, но мне нужно узнать. Мне нужно понять! Мне нужно…

Но столь туманное желание могло отозваться лишь туманом. Солфил начал понимать, что накопил недостаточно знаний, чтобы пройти этот путь, чтобы его понять, и держался за единственный огонек, который он понимал – это город.

Вернуться… И тогда… тогда так будет продолжаться вечность… Приман, мне нужно это знание.

Солфил вспомнил их разговор. Приман получил это знание, но оно причинило ему боль.

Я уже открыл эти двери. Я подобрал все ключи: и страх, и темнота, и боль. Я понимаю тебя, Приман. Я так тебя понимаю. Это знание не причинит мне больше вреда. Я так думаю.

И Солфил загадал ясное желание: увидеть то, что наблюдала первая душа, увидеть место не для душ, увидеть тех, кто живы, кто живет… и пустота рассеялась. Солфил увидел маленькое существо, свернувшееся калачиком и очень похожее на душу, с руками, ногами, закрытыми глазами, только ещё более крошечное и беззащитное. Он приблизился к нему и ощутил себя этим существом. Пошевелился и сжался в маленький комочек. Он наслаждался мягким теплым покровом, который как щит оберегал его от холода, что вокруг. Солфил попытался открыть глаза, но не смог. Ещё было не время, и он терпеливо ждал, когда маленькое тело души подрастет и сможет увидеть свой первый свет. Теплота покрова была такой приятной, что ожидание совсем не тяготило его, он улыбался в предвкушении жизни.

Я помню это тепло. Я не помню, что мог так чувствовать когда-то, но это тепло я точно помню. Я чувствовал его раньше…

Солфил слушал слова, звучащие извне. Некоторые он узнавал и представлял, но предметы не появлялись перед ним.

Наверное, я ещё так не могу. Вот открою глаза…

Солфил услышал незнакомое слово, и оно громом отозвалось в ушах. Хотя он не понял почему, но начал чувствовать, что что-то не так…

Что это? Что такое?

Но ему не отвечали, сколько бы он не вопрошал. Он, маленький, слепой и беспомощный, лишь чувствовал, как тепло его покидает, точнее: он покидал тепло против своей воли. Через несколько мгновений стало очень холодно, и Солфил ощутил на себе что-то острое и режущее, что-то, что одним прикосновением доставляло дикую боль, отнимало у него ту жизнь, за которую он так цеплялся.

Пожалуйста, не прогоняй меня! Я хочу остаться здесь. Я хочу открыть глаза. Я хочу увидеть…

Ещё одна вспышка боли. Солфил бы отдал всю свою вечность, чтобы никогда этого не чувствовать… И всё пропало. Ни рук с маленькими пальчиками, которыми можно было шевелить. Ни глаз, которые хотелось открыть. Ни тепла, которое уже никогда не ощутить. Лишь тьма и пустота.

Почему это отобрали? За что? В чем я виноват? Скажи мне.

Если бы только душа могла ронять слезы, Солфил и все души, которые почувствовали в этот миг то же самое, создали бы в пустоте океан. Но темнота стала густой и давила, грозя стереть само существование маленькой души, которая осталась одна и в целом мире оказалась никому не нужна.

Так вот что это было… Приман, я…

Солфил уже не мог забыть этого. Он дрожал. Страшное воспоминание вытесняло из памяти мысли об уютной обители, что осталась в Кэлестис портуме. Но ещё страшней казалось то, что каждая душа в городе прошла через это. Приманимус, Инвентор, Индиция Нубея… все. Их всех…

Приман, я взял на себя твое бремя. Это действительно больно. Как же ты существовал с этим один? Как же тебе больно… Но ты… Теперь ты не единственный, кто несет его вечность. Но, Приман, я не могу вернуться ко всем. Я не помню свой ключ. Я потерял его…

Солфил сжался в комок подобно тому маленькому существу, но вокруг царила лишь темнота. Ему хотелось плакать. Но ведь мертвые не могут плакать.

А живые? Я ведь ещё не увидел. Я пришёл сюда за «бесполезными словами». Я ещё не нашел их, их я ещё не познал. Где же они? В мире живых должно быть что-то ещё, что никто из обитателей города не смог увидеть, не смог открыть глаза. Я хочу, но мне страшно. Я боюсь того, что увидел. Это знание причинило мне боль, и я боюсь снова на что-то смотреть. Слово…

Солфил вспомнил слово «воодушевление». Слово, не имеющее видимой формы, но хорошо знакомое ему, связанное с другим миром. Миром, что неведом юной душе. Он пытался воссоздать это слово, долго пытался, но страх не отпускал его, мешал.

То, что я увидел, так страшно. Но и здесь тоже темно и страшно. Я не хочу здесь оставаться.

Он вспомнил, как прижимался к одной из статуй в своей обители, как застывшие руки творенья обнимали его и защищали от одиночества, как в этих объятьях он наслаждался звуками из мира живых, словно во сне. Он решил. Отправился по призрачной дорожке из бесполезных слов, которые только помнил, но не понимал. Солфил все ещё боялся, но страх стали вытеснять слова из одного «живого» воспоминания. Слова, которые он так часто слышал среди прочих и сейчас шептал, не прекращая. Он увидел свет в темноте. Слова вели к нему. Темнота и одиночество развеялись в ярком сиянии и превратились в горизонт.

– Наконец-то рассвет!

Солфил услышал голос и оглянулся. Перед ним сидела душа, женская душа, но не такая, какие он видел в Кэлестис портуме. Она была так похожа на душу, но всё же отличалась. Солфил не знал слов, чтобы описать это различие. Её глаза широко открыты, в них отражался свет у горизонта, а грудь и плечи слегка приподнимались при каждом вдохе. Она сидела на складном стуле перед мольбертом и что-то делала.

– Что такое «рассвет»? – спросил Солфил, но незнакомая душа не услышала его.

Он попытался снова заговорить с ней, но она его не заметила. «Мы в разных мирах», – подумал он.

– О, ты рисуешь солнце? – подошла другая женская душа совсем не похожая на первую.

В Кэлистис портуме Солфил встретил много женский душ, но лицо ни одной из них он не мог разглядеть так детально, как лица этих двух. Он только сейчас это понял. Раньше он просто смотрел на душу и, если знал её имя, просто узнавал, что это она. Но он не знает имён этих душ, что перед ним, однако, уверен, что узнал бы их, где бы ни увидел снова… узнал бы по чертам лиц, по голосу, по цвету волос и глаз. У живых есть цвета… краски, которыми одна сейчас на холсте воссоздает то, что видит перед собой. Живые тоже творят свои обители.

– Это же солнце? – снова заговорила вторая душа.

Солфил на этот раз вслушался и повторил незнакомое слово «солнце»… Солнце… Сол…!

«Кто-то приходит сюда не пустым, а храня какое-то слово. Его берут как имя»

Сол… Неужели? Ведь я… Я никогда не видел солнца, но я… помнил это слово и пронес через одиночество. Кто-то живой сказал мне его, ведь в городе душ нет солнца. Его там нет, а я знал это слово! Только забыл, потому что не понимал, что это такое. Часть солнца и стала моим именем.

– А, да, – отозвалась первая живая душа. – Мне нравится смотреть на рассветы. Они красивые – столько красок.

Рассвет, красота, краски – столько новых слов, которых я раньше не знал. И это выражение лица: приоткрытые губы, их приподнятые уголки, которые в Кэлистис портуме никто так не поднимал, белые зубы, едва заметные складки возле носа, глаза, которые как будто сияют светом.

– И вставать так рано, – голос второй живой души изменился, словно стал ниже, но по-прежнему был её голосом. – Я бы ещё поспала и…

Выражение лица второй души было совсем не похожим на выражение первой. Брови приподняты, глаза смотрят вниз в сторону, уголки губ опущены, но губы как-то неестественно надуты.

Что это значит? Как много выражений лиц могут сделать живые души? У них так легко получается.

Солфил попробовал повторить это, но у него ничего вышло.

– Что «и»? – голос первой души тоже изменился.

Её щеки чуть приподнялись, и раздался звонкий звук. Такой тёплый.

– Чего ты смеёшься? Хотя я рада, что тебе весело.

Смех, радость, веселье. Радость… одно из слов, которое Приман назвал бесполезным. Он сказал, что оно не имеет формы, но вот же она. Эти губы, глаза, ямочки на щеках. Это форма радости! Но я не могу её повторить. Похоже, эти слова и впрямь для нас утеряны. Вот почему Приман назвал их бесполезными. Он дал им такое имя, но я вправе назвать их по-другому.

– Да, обычно по утрам я чувствую…

Да, это чувства. Живые называют бесполезные слова чувствами.

–… чувствую… воодушевление что ли, – закончила первая душа и принялась рисовать.

Воодуш…! Это же… моё слово! То самое, которое я имел, когда попал в Кэлестис портум, но потом потерял. То самое, которое я искал! Так вот как оно выглядит! Форма, схожая с радостью, глаза, устремленные вдаль к красоте, желание делать, желание творить. Так вот что это было! Но ведь я знал это слово, только, как и с солнцем, не понимал, что это. Значит ли это, что одно чувство я всё же знал?

Две души больше не говорили. Солфил огляделся и увидел вокруг много других душ, непохожих на них, но ещё более не похожих на него самого. Они все шли куда-то по миру, заполненному столькими вещами, раскрашенному столькими красками. Они могли дышать воздухом, ощущать ветер, слышать пение птиц, колыхание деревьев. А ещё они так много разговаривали друг с другом. Солфил пытался вслушаться во все слова, что они говорили и понять их. Он начал запоминать выражения лиц, формы эмоций. Это не то же самое, что чувства – он бы гордился этим открытием, если бы мог. Он понимал, что не может почувствовать это так как живые. Он лишь стал понимать, в каких ситуациях живые могут испытывать те или иные чувства по отношению к чему-то или кому-то, какие эмоции показывать мимикой и жестами. Он выучил их все и мог только сказать себе: «Я молодец».

Иногда выражения лиц, тон и интонация (те самые изменения в голосах) не соответствовали его знаниям. Так он узнал о притворстве. Он также видел негативные чувства и эмоции: ненависть, обида, тревога, зависть, сожаление, равнодушие, отчаяние. Некоторые из них были ему знакомы. Он запомнил и их формы и ситуации. В городе душ или в мире живых они по-прежнему оставались ключами к одиночеству. Живые тоже бывают одиноки. Но их одиночество способны заполнить другие живые души. Это то, что было недоступно Солфилу и другим подобным ему. Он понял, что вещи никогда не были способны заполнить пустоту в его душе. Они лишь помогали существовать в вечности. Ведь сколько бы вещей ни было собрано в обители, он по-прежнему был один среди них.

Приман… Как же тебе одиноко… Я вижу то, что ты видел. Ты не мог, заглянув сюда, не увидеть. Вот откуда твои знания. И то слово. Вот откуда твоя боль. Вечный ключ, вставленный в замок твоего одиночества. Ты наверняка страдаешь, Приман. Хорошие чувства, про которые я узнал – это только информация. Я не могу понять воодушевление… уже не могу. Эти слова и впрямь бесполезны для нас, они не могут стать нашим знанием. Ведь в Кэлестис портуме существует только одна дверь – в одиночество. И лишь от неё мы имеем ключи. В мире живых же их две: одна – то самое одиночество и пустота, а вторая… именно те, кто имеют такие ключи как «наслаждение», «надежда», «воодушевление», «мечта», «радость», могут её открыть. Всё то, что недоступно нам…

Солфил вспомнил, с чего началось его путешествие в этот мир. Если бы он был способен на яркие чувства, то почувствовал бы глубокую печаль от понимания произошедшего. Вместо этого он ощутил лишь пустоту.

Всё, что ты сказал мне, Приман, я понимаю. Наверное, я провёл здесь вечность, но я понял: нас прогнали из мира живых… такого прекрасного мира, где нам предстояло родиться… Нас прогнали, и это лишь одно из тех зол, что живые делают друг другу, во что превращают свой мир и свои жизни. Я насмотрелся на это сполна. И я бы плакал, если бы мог. Но хоть я до сих пор и не понимаю всего, о чем думают живые люди… Я возвращаюсь. Мне нет здесь места. Я возвращаюсь со всеми знаниями, что приобрёл. Ты больше не будешь один нести это бремя, Приман. Ты больше не будешь один. Я возвращаюсь. Ведь я не живу, чтоб здесь остаться.

Так решил Солфил. Он обошёл в последний раз мир живых, который теперь казался крошечным по сравнению с бесконечным городом брошенных и одиноких душ, проводил скрывшееся за горизонт солнце, взглянул на бледную луну и сверкающие звёзды. Когда он уже собрался уходить, и очертания мира стали тонуть в темноте, Солфил услышал плач. Это плакала женщина… так горько и печально. Так плачут, когда теряют что-то очень важное – знал Солфил. Что потеряла она? Он устремился на маленький островок, который ещё не успел раствориться во мраке, и присел рядом с этой женщиной.

Она стояла на коленях, тёмно-русые вьющиеся волосы ниспадали на худые плечи, трясущиеся от плача, лицо закрыто ладонями, и сквозь длинные пальцы на землю капали слёзы.

– Мой сын, – говорила она, всхлипывая, – солнышко моё. Ты даже родиться не успел, а уже покинул нас. Прости. Я не уберегла тебя. Прости, что не показала тебе этот мир. Прости, мой маленький.

Солфил не мог сочувствовать, не умел. Не знал, возможно ли утешение. К женщине подошёл мужчина. Он взял её за плечи и тихо проговорил:

– Ты не виновата. Просто Бог так полюбил нашего сына, что забрал его к себе на небо. Может, когда-нибудь он вернет его нам.

Женщина отняла ладони от лица и посмотрела на мужа светло-карими глазами, а потом уткнулась в его плечо и снова заплакала.

– Может быть, вернет, – печально повторял он.

Мягко отстранил жену от своего плеча, попытался заглянуть ей в лицо и хоть как-то улыбнуться. Но она не приняла его натянутой улыбки, снова опустила голову, закрыла лицо ладонями и заплакала.

«Сейчас эта женщина стоит у двери в одиночество и пустоту», – подумал Солфил.

Он вдруг почувствовал себя таким маленьким и беспомощным. Сколько бы вечностей не провел здесь, он не смог привыкнуть к горю живых. Наверное, это была ещё одна причина, почему он решил вернуться. Но сейчас эта душа по имени Солфил, стоя рядом с плачущей женщиной, протянул руку и погладил её по голове. И это всё, что он мог сделать. В следующее же мгновенье он уже шёл в темноте в город нерождённых душ.

Моё имя Солфилиус. Я тот, кто прошёл через одиночество живых и мертвых. Я тот, кто искал слова обоих миров и строил свою колыбель. Я душа, которая ищет покой в Кэлестис портуме – городе осиротевших душ…

Найти дорогу назад оказалось проще, чем он думал. Солфил так хорошо помнил, как выглядит город, помнил все слова в своей обители. Помнил причину того, почему он её покинул. Помнил, как Приман и другие души приходили к нему и о чем говорили. Он снова стоял у дороги и фонаря и глядел на всё то же неспешное существование обитателей бесконечного города. Вот только света в фонаре не увидел. Наверное, свет там всё же был, но Солфил его просто не заметил после яркости настоящего солнца.

Он подумал о своей обители и хотел заняться её обустройством, боясь забыть найденные слова. Но они ярко отпечатались в его памяти, и он решил навестить того, чьё бремя теперь разделял.

– Приман, – произнёс он, зайдя в обитель, которая раньше казалась ему огромным миром, а сейчас выглядела просто как большая гора разных вещей, которые для Примана и Солфила теперь не имели значения.

– Солфилиус, – первая душа сидела на бортике пустого фонтана и наблюдала за проходящими снаружи обитателями. – Так ты пришёл.

– Да.

– Нашёл, что искал?

– Да.

– Оно того стоило?

– Да.

Приманимус, я хотел так много рассказать тебе, но ты, вероятно, всё это знаешь. Я хотел поговорить с тобой об одиночестве. Теперь я могу говорить о нём. Я узнал, что значит моё имя. Я знаю о бесполезных словах и о том, почему я… мы здесь… Но не могу вымолвить и слова.

– А ты подрос, – заметил Приман и чуть приподнял уголки губ. – Молодец, что вернулся.

– Да, – кивнул Солфил, развернулся и направился к выходу из обители.

Только «да»? И это всё, что я могу сказать тому, с кем разделил бремя подобного существования? Ведь я… никогда не забывал, что ты мне говорил, Приман. Даже если ты был против того, чтобы я искал бесполезные слова, ты помог мне осознать, почему. Это не к городу я был привязан, когда искал дорогу назад. О нём я тоже, конечно, думал, но больше всего мне хотелось снова поговорить с тобой.

– Приман, – вдруг остановился Солфил. – Ты рад, что я вернулся?

– Рад? – теперь Солфил расслышал, что голос Примана мог меняться почти как у живых.

Наверное, первая душа провела среди них вечность и научилась едва различимо менять интонацию. Слишком незаметно, чтобы выражать что-то конкретное, но всё же… А может, Приман сам не замечал, что делал так. И сейчас, если бы они были живыми, Приман, наверное, должен был удивиться словам Солфила.

– Рад? О чем ты говоришь, Солфил… Я не могу чувствовать радость.

Да, знаю. Но если бы…

– Если бы мог… ты был бы рад моему возвращению?

– Наверное, – после паузы отозвался Приман.

И Солфил покинул его, прошёл по главной площади, присел напротив своей обители, не решаясь войти в неё.

Как же мало я знал, когда существовал здесь. Из чего я строил своё первое и последнее пристанище. К чему мне слова, что я тут собирал? Что я теперь буду делать?

Он резко встал и прошёл быстрым шагом через арку, отделявшую его обитель от общей улицы… и не увидел ничего. Там было пусто, как если бы он не знал ни единого слова. Но Солфилу это было не важно, он даже подумал, что немногое тут и изменилось. Он, не думая долго, возвёл небольшой домик с наклонной крышей и верандой, маленький дворик перед ним, низкий забор с калиткой, тропинку, ведущую к двери, возле тропинки фонарь, скамейку на веранде. Деревья, птиц и цветы Солфилу создать не удалось: их форма тут же исчезала. «Ну да. Здесь же нет ничего живого», – согласился он. И даже те светлячки, что он создавал раньше, быстро исчезали, не просуществовав и мгновенья вечности. Ведь они не были светлячками, как и говорила Нубея, это просто крупинки бледного света с крохотными крыльями – не более. Рассматривая законченную работу, Солфил всё же добавил ещё одну деталь: статуи сидящих на скамье мужчины и женщины.

– О, ты заново построил обитель. Я думала, что ты её давно закончил.

– Нубея, – поприветствовал гостью Солфил.

Он сразу узнал её, но, взглянув, понял, что она такая же бесцветная и вечная как всё вокруг. Как дом, который он только что построил. И хотя любая душа сказала бы, что это кропотливая и очень детальная работа вплоть до крошечных кусочков черепицы и камешков на тропинке, Солфил видел в этом лишь общую форму, лишённую какой-либо красоты и индивидуальности.

– Нашёл своё слово? – как ни в чем не бывало, спросила Индиция Нубея.

– Нашёл, – кивнул Солфил.

– Где оно? Разве ты не включил его в свою обитель? – Нубея осмотрела владения Солфила.

– Где? – повторил он и уже было собирался сказать, что эти слова не имеют формы, но подумал, что Нубея снова назовёт их бесполезными. – Сейчас покажу.

Солфилиус представил много огоньков света, которые обычно покоятся внутри фонарей, собрал их в тесный круг и поднял как можно ближе к облакам.

– Смотри. Это солнце, – он приподнял уголки губ.

– Солнце? Я не знаю такого слова, но это же просто свет. Почему ты зовёшь его солнцем?

– Потому что… света много, и он в облаках, – неуклюже объяснил Солфил, понимая теперь, какого было Приману объяснять слова юным душам.

– Ой, а почему это «солнце» пропало?

Все собранные огоньки рассыпались и исчезли – на самом деле они не являлись формой слова «солнце».

«Потому что это не настоящее солнце», – хотел сказать Солфил, но промолчал.

– Покажи, что ещё ты узнал, – просила Нубея. – Как ты вообще стал выше меня? Обошёл весь город?

– Город? Нет. Я нашел это не в городе

– Ты что, открывал дверь?

– Она, наверное, и сейчас открыта.

– Солфилиус, неужели… неужели ты впустил в свою душу…

Одиночество. Нубея не осмелилась произнести это слово.

– Я точно не знаю, когда, но я уже давно почувствовал, что эта дверь приоткрыта.

– О, Солфил. Что станет с твоей душой? Что станет с городом? Зачем ты повернул запретные ключи? Ведь всё же было…

– Ничего не будет, – отмахнулся он. – Ведь Приман тоже её открывал.

– Приманимус справился с этим, – возразила Нубея. – Он не сомневается в Кэлестисе. Его обитель твёрдо стоит уже вечность. А твоё «солнце» только что рассыпалось.

– Я не сомневаюсь в Кэлестис портуме, Нубея. Я не сомневаюсь, что здесь мне место и всем нам. Я привязан к городу. Иначе бы просто не смог вернуться, – медленно произнёс Солфил, будто убеждая в этом самого себя.

Индиция Нубея немного помолчала, но потом всё же спросила:

– Оно того стоило? Солфилиус, твоё слово… это «солнце»… оно того стоило?

– Да, – Солфил, не думая, просто повторил то, что ответил Приману.

– Хорошо, значит, ты наконец-то обретёшь покой, – проговорила Нубея и удалилась в свою обитель.

Покой? Кажется, для меня и это слово стало бесполезным.

Солфил решил поговорить с другой знакомой душой и отыскал обитель Инвентора. Говорят, он совсем перестал её покидать, наверное, окончательно обрёл покой, и Солфил ожидал от его обители чего-то невообразимого, способного заменить душе весь город. Однако, войдя в неё, заметил, что там почти ничего не поменялось с тех пор, как он был в ней. Вид немного изменился лишь благодаря комбинированию прежних слов: с шестерёнками, винтиками, пропеллерами, но они всё также вращались и двигались в том же направлении, повторяя бесконечный цикл. Единственной новой деталью был маленький поезд. Круглая форма его колёс содержала множество крошечных форм уже известных предметов, они крутились, приводя поезд в движение. Но и это движение повторялось по кругу. Инвентор сидел на самом верху центральной оси и заворожено смотрел на вечный бег всё тех же предметов.