Текст книги "Город нерождённых детей"

– Инв, – позвал его Солфил.

– Солфил, – отозвался Инвентор. – Что тебе нужно? Можешь выбрать.

– Нужно? Ничего. Я пришёл поговорить.

– Зачем?

Зачем? Душа спрашивает, зачем ей чьё-то присутствие, зачем ей слышать чей-то голос, чьи-то слова? Это и есть тот покой, к которому все так стремятся – состояние, когда душе ничего не нужно?

– Ты обрёл покой? – спросил Солфил, понимая бессмысленность вопроса.

– Обрёл, – отозвался Инв, продолжая взглядом водить по круглой траектории поезда.

– И тебе не грустно существовать вот так?

– У меня здесь нет такого слова. Ничего бесполезного я не беру.

– А меня ты тоже не возьмёшь?

– А ты тут причем? У тебя своя обитель.

– Инв, – Солфил опустил глаза, осмотрел весь этот замкнутый механизм и спросил, – Тебе точно больше ничего не нужно? Тебе совсем никто не нужен?

– Я обрёл покой, и ни от кого мне ничего не нужно. А ты зачем пришёл, если тебе ничего не нужно от меня?

– Инв, спустись ко мне, – попросил Солфил. – Не спрашивай «зачем». Просто спустись и посмотри.

Инвентор, нехотя выполнил просьбу Солфила, но лишь с целью, чтобы тот скорее ушёл. Когда он встал перед ним, то понял, что хотел показать ему собеседник: Солфил стал гораздо выше Инвентора. Сидя высоко, Инв не заметил этого, а сейчас так ясно видел, насколько богаче стала душа Солфила, насколько она была богаче его собственной души.

– Инв. Те слова, что ты сказал только что… Они наполнили твою обитель одиночеством. Ты ничего не изобрёл. Ты лишь придумал форму своего одиночества. Не я его впустил сейчас. А ты.

Солфилиус ушёл. Инвентор со своего положения не смог его понять, но долго смотрел ему вслед.

Солфил не переставал думать о том, каким стал Инвентор, каким его сделал покой. Эта мысль так глубоко врезалась в сознание и беспокоила, что Солфил не нашел иного решения, кроме как снова принять всегда протянутую руку помощи.

– Приман.

Солфил нашёл Примана на главной площади, тот разговаривал с недавно прибывшими душами и объяснял им слова. Его голос был размеренным и ровным, и ничто не говорило о возможном изменении тона. А глаза по-прежнему смотрели прямо на собеседника, будто проникая в само естество души. Словно он был таким всегда.

Приман заметил Солфила и обратил внимание на его опущенные глаза. Первая душа спросила:

– Ты хочешь поговорить?

Солфил кивнул.

– Но ты, кажется, занят.

– Моё время – вечность, – Приман приподнял уголки губ и, не обращая внимания на вопрос юных душ: «Что такое «время», – подошёл к Солфилу.

Они миновали несколько кварталов города, но Солфил так и не решился заговорить о том, что его беспокоило. И Приман первым нарушил тишину:

– Ты стал более задумчив с тех пор как вернулся. Но твои мысли не созидают. Разве ты не получил ответы на все свои вопросы?

– Скажи, Приман. Ты обрёл покой? – решил спросить Солфил.

– После всего, что видел… на это ушёл значительный период вечности… да, я обрёл.

– Ясно…, – Солфил на мгновенье умолк, думая, как отличается покой разных душ, и захотел заговорить о другом. – А что ты там сказал про время?

– Время – это то, что проходит и не возвращается, что изменяет, увечит и исцеляет. Довольно сложное слово.

– В городе его ведь нет.

– Да, его здесь нет.

– Тогда зачем ты его произнёс? Обычно ты избегаешь бесполезных слов.

– Солфилиус, – вместо ответа мягко произнёс Приман, – Что не дает тебе покоя? Всё, что ты видел, осталось там, за закрытой дверью. Ты сам пожелал это знание. Так не жалей о нём. Ты вернулся сюда, и здесь нет того, что может потревожить наше существование.

Несмотря на то, что Солфил вырос, Приман по-прежнему говорил как старший. А ведь Солфил всегда надеялся поговорить с ним на равных, но вот всё ещё нуждается в его словах. Только теперь это не те слова, какими творились обители. Эти слова не для творения, а для самой души. Так Солфил это себе представлял.

– Ты не можешь справиться с тем знанием, что приобрёл?

– Наверное.

– Сомневаешься? – внимательно посмотрел Приман.

– Нет. Совсем нет, – поспешил ответить Солфил.

– Трудно сомневаться в том, что видел своими глазами. Всё, что оставалось душам, которых обрекли блуждать в темноте, это страх, холод и одиночество. А этот город – колыбель, где они могут спокойно заснуть… Я вижу: ты дрожишь, как тогда, когда пожелал это знание. Но, кажется, ты нашёл, что искал. Добавь это слово в свою обитель и позволь вечности усыпить тебя. Это всё, в чём заключается наше существование.

– Но ведь это покой смерти.

– Да, это так. Молодец, что понимаешь, но пойми ещё, что и мы не живые.

– Могло ли быть по-другому? – пробормотал Солфил, всё ещё дрожа.

– Сейчас думать об этом бессмысленно, – бесстрастно ответила первая душа.

Да, Кэлестис портум – город, где ютятся несчастные души, которым не позволили родиться. Приман всегда знал, но никогда не говорил об этом ни с кем. Даже зная это, я всё ещё не могу обрести покой. И знаешь, почему, Приман? Я не уверен, что хочу этого. Я не был пустым, когда пришёл в Кэлестис портум. Я принёс с собой гораздо больше, чем думал, чем помнил, но я потерял это. Здесь я искал слова повсюду, но их просто не было в городе, потому что это были слова из мира живых. Я вспомнил их, когда искал покой в объятьях безмолвной статуи. Но это не было концом моих поисков. Несмотря на то, что я нашел слова своего имени, я не уверен, что понял, почему именно эти слова. Ещё вспомнил, что раньше слышал слово «мечта»… Я потратил много времени по меркам людей, чтобы понять, что же называют мечтой в мире живых. И после этого понимания как же… как я могу поместить их в обитель? Я даже не смог забрать эти слова с собой. В городе их не существует. Но я как-то принёс их часть в собственном имени и всю вечность хранил в своей душе, не зная и не помня. Как мне это понять? И я помню ещё кое-что, что мне шептала память…

– Эй. Приман. Скажи, что такое «любовь»? Я следовал за столькими жизнями с момента рождения до их смерти, но так и не смог понять этого слова.

Первая душа опустила уголки губ и тихо сказала:

– Это бесполезное слово. Забудь про него.

Не могу забыть. Не хочу забывать. Это слово я слышал через плотную оболочку, когда крошечное тело было ещё живо. Тогда я ещё мог почувствовать их, все слова, что сейчас для меня бесполезны. И я чувствовал. Я помню, что они не были ложью или притворством. Слова…

Ты наше солнышко. Сынок, иметь тебя всегда было нашей мечтой. Мы тебя очень любим.

«Любим»… Я пытался узнать, но эта «любовь» постоянно менялась, знаний всегда оказывалось недостаточно. Как что-то настолько разное можно назвать одним словом? Понять живых так трудно.

– Опять говоришь сам с собой? – Индиция Нубея заглянула в обитель Солфила и застала его лежащим на крыше в раздумьях.

Она забралась к нему и легла рядом, рассматривая облака. Они спокойны и невозмутимы, чтобы ни случилось. Облака, которые Солфил видел в мире живых, были другими: они могли плыть ровно или стремительно лететь, могли быть белыми и мягкими или темными и беспокойными, а иногда и вовсе рассеивались и открывали прекрасное голубое небо и яркое солнце. Здешние облака лишены изменений природы.

– А я всё думаю о «солнце», – проговорила Индиция Нубея. – Я искала это слово в потоках информации, но его нигде нет. И в облаках – тоже. Ты же говорил, что оно в облаках. Вот теперь это не дает мне покоя, – она повернулась набок, чтобы видеть Солфила, он молчал. – Слушай, так ты, правда, был в мире живых? И смог вернуться?

Солфилиус только кивнул и продолжал повторять про себя фразу, объединявшую все слова, что он так стремился отыскать, но не мог её разгадать.

– Солнышко…, – бормотал он.

– Ты опять про «солнце»? Это ведь что-то светлое, состоящее из света? Я часто пристраивала у себя свет, но создать «солнце» не получилось. Хотя впрочем, у тебя тоже ничего не вышло, – Нубея села и вгляделась в почти неподвижные облака.

– Здесь ему нечего освещать, – отозвался Солфил.

– Да ну тебя. Зачем ты вообще заговорил про это «солнце»?

– Просто это моё имя, – пояснил Солфил и тоже сел.

Он заглянул Нубее в глаза, как это обычно делал Приман. В них едва можно было разглядеть застывшие облака.

– Так твоё имя значит «солнце»? Ты это искал?

– Ну, почти, – проговорил Солфил, не зная, как объяснить значение других найденных слов.

Моё имя – лишь отголосок тех слов. Понять его значение возможно, лишь поняв смысл всех слов: «солнце», «сын», «мечта», «любовь».

– О чём ещё говорят в мире живых? – вдруг спросила Индиция Нубея, ведь, обладая столькими знаниями, она нечасто узнавала что-то настолько необычное и новое.

– Много о чём, – Солфил приподнял уголки губ. – Например, о звёздах.

– Что такое «звёзды»?

Солфил сотворил много крошечных огоньков света и рассеял их по облакам. Но, как и «солнце», «звёзды» быстро исчезли.

– Это были «звёзды»? И всё? Ничего-то у тебя не получается.

– В другом мире они хорошо видны ночью.

– А что такое «ночь»?

Солфил снова приподнял уголки губ, понимая, что поток вопросов может длиться вечность.

– Ночь – это когда уходит солнце, и становится темно.

– Темно? – испугалась Нубея, вспоминая темноту за дверью одиночества.

– Нет, не совсем темно. Просто вместо солнца всё освещают звёзды, и ночь совсем не страшная, а даже красивая. Про звёзды вообще много разного говорят. Я даже сам иногда не понимаю, что это значит.

– А что говорят про эти «звёзды»? – вдруг донеслись голоса снизу – несколько душ стояли в обители Солфила и слушали его.

Солфил с Нубеей спустились к ним и присели на крыльцо дома. Группка юных душ расположилась вокруг них.

– Когда живые смотрели на звёзды, они говорили, что, возможно, те, кто не с ними смотрят на них сейчас сверху.

Все посмотрели наверх, но не увидели ничего, кроме облаков.

– Звёзды – это чьи-то глаза? – предположила одна душа.

– Как знать, – Солфил поднял уголки губ.

– Ты ничего не говоришь точно, – сказала Нубея. – Хотя в остальном стал вести себя как Приманимус?

– Как это? – не понял Солфил.

– Столько всего знаешь. Всегда думаешь о чём-то. И делаешь так, – Нубея указательными пальцами неестественно подняла уголки своих губ.

– Я, правда, так делаю?

– Конечно. Раньше я только у Приманимуса видела, а теперь и ты. Мир живых на вас что ли так действует?

– А что это за мир живых? – спрашивали юные души.

– Это мир…, – запнулся Солфил, не зная, что делать.

Правильно ли это… Эти души так юны, но хотят узнать о том, что, возможно, навсегда лишит их покоя. Они ещё не привязаны к городу, и это знание может навредить им. А что если они потеряются, и не смогут найти дорогу назад? Об этом говорил мне Приман, но сам я рискнул. Я не смог смириться с тем, что мне неизвестно что-то важное…

– Это мир, где много слов… которых здесь нет, – наконец, сказал Солфил, тщательно подбирая каждое слово. – Приманимус ещё зовёт их бесполезными.

– Но Приманимус сказал, что бесполезные слова – это ключи к…, – тихо сказала маленькая женская душа, опасаясь произносить страшное слово.

– Это… это так. Наши миры разделяет одиночество и пустота – то самое место, откуда мы все смогли выбраться и поселиться здесь.

– Но то место… – начала другая душа.

– Страшное, да, – договаривал Солфил, не замечая, как легко эти слова, бывшие раньше под запретом, слетали с его губ. – Но именно за ним находится мир живых. И… что бы там ни происходило, я верю… что он прекрасен. Ведь не все «бесполезные» слова открывают лишь дверь одиночества. Есть… другая.

Он не заметил, как его обитель наполнили ещё десятки душ, жаждущих недоступных знаний. Они смутно понимали, что Солфил говорит, но не могли перестать слушать. И Солфил рассказывал. Говорил, как он увидел живую женскую душу, которая рисовала солнце, как к ней подошла другая не похожая на неё и о чём они говорили, неуклюже изображал формы эмоций. Когда его спросили, что же такого в этих «живых», Солфил вдруг замолчал, не зная, что ответить, как объяснить всё то, что он о них знал. Ему не хотелось обманывать юные души и говорить только о хорошем. Ведь, не имея достаточно знаний о том мире, они могут открыть запретную дверь и потеряться. Но он не мог сказать им: «Забудьте бесполезные слова». Он сам не смог их забыть.

– Приман ведь говорил вам, что у нас есть слова-ключи, которыми нельзя пользоваться? Ключи к двери в одиночество? – осторожно начал он. – У нас есть только они, и нам некуда пойти. А у живых есть и другие ключи, которые ведут к другой двери.

– Что это за дверь? – Солфил оглянулся и увидел, что этот вопрос задал никто иной как Инвентор, тот стоял, прислонившись плечом к арке обители, и уже долго внимательно слушал его.

Солфилиус приподнял уголки губ и задумался.

– Не знаю. Может, «счастье»?

– Что такое «счастье»?

– Я не знаю…, – пожал плечами Солфил и добавил тихо. – Не могу этого знать…

С тех пор в обитель Солфила всегда приходило много душ послушать о том, что они не смогут найти в городе. И среди них были те, в ком зрело желание увидеть этот мир. Солфил боялся толкнуть их на что-то неправильное, поэтому говорил, что знание мира живых может ранить их. Его ответы на вопросы душ могли унять беспокойство, либо усилить. Всё зависело от того, насколько сильно душа желала.

Приман знал, что творил Солфил, и однажды пришёл к нему обеспокоенный.

– Солфилиус, зачем ты говоришь о живых? Зачем этому учишь?

– Они попросили меня. Разве могу я скрывать знания, чем бы они ни были?

– Это не знания, Солфил. Это всего лишь бесполезные слова, которые лишают покоя. В наших руках они не способны к созиданию. Посмотри, что ты сделал: юные души думают лишь об этих словах и не могут сотворить обитель. Ты даже лишил покоя тех, кто его обрёл. Зачем? Ты же говорил, что не сомневаешься в городе, так зачем ты его разрушаешь?

– Я разрушаю город? – Солфил никогда не думал, что нечто подобное может произойти, ведь это вечный город – здесь ничего не происходит, разве мог он…

За пределами обители поднялся глухой шёпот. Солфил и Приман вышли на главную площадь.

– Фонарь исчез. Просто рассыпался! – шептали души.

– Фонарь? Возле дороги? – переспросил Приман.

Улицы за пределами обителей творились общими желаниями душ. Все привыкли видеть фонарь возле дороги, ведущей к главной площади. Это слово обычно было первым, что узнавали души, только войдя в Кэлестис портум, поэтому он стоял там как маяк вечно и нетленно, но вдруг исчез, чего никто не ожидал, чего не происходило целую вечность.

Приманимус долго смотрел на бывшее теперь пустым место, а потом резко повернулся к Солфилу так, что тот невольно сделал шаг назад.

– Солфил, – проговорил Приман, словно умоляя, – остановись.

Это сделал я… Мои слова породили сомнения в других душах, и часть нашего города исчезла. Всё, от чего нас так оберегал Приман, впустил в город я. Одиночество… дверь снова открыта. Души в смятении. Я нарушил их покой. Разве этого они желали?

Разве этого желал я? Я никому не осветил путь. Я не стал солнцем ни для кого. Чего же я хотел? Для чего рассказывал? Я желал быть таким как Приман. Я желал прихода ко мне других душ. Желал, чтобы они заполнили мою пустоту, словно живые, и я чувствовал тепло. Мне кажется, будто, правда, чувствовал. Будто все мы собрались как… «Семья» – людям нравится это слово. Каждый по-разному её себе представлял, но семья – это, несомненно, что-то тёплое. Из взаимного тепла рождаются узы, на узах создается семья, которая открывает дверь в счастье. Неужели нам не дано создать этот ключ? Неужели город, эта вечная колыбель, или одиночество – вот всё, что у нас есть?

– Солфил, ты чувствуешь одиночество? – у входа в его обитель стояла Индиция Нубея.

– Ты никогда не произносила этого слова, – заметил Солфил.

– Я не боюсь его, – отозвалась Нубея. – Ты избавил меня от него.

– Как это? Как ты можешь так говорить, ведь я… разрушаю Кэлестис портум.

– Может, и так. Но ты ещё не понял? Взгляни на меня.

– Да ты выросла!

– Я уступаю теперь только тебе и Приманимусу. Ты дал мне знание, которое позволило мне вырасти.

– Какое? – не понимал Солфил.

– Я говорила с Инвентором. Ты дал понять мне и ему, что такое одиночество. Ты говорил так много бесполезных слов, что запретные врата должны были давно распахнуться и затянуть тебя. Но ты здесь, потому что с тобой постоянно был кто-то рядом, кто-то, о ком ты думал, с кем говорил о том, что узнал. Ты постоянно делал так, – Нубея пальцами натянула уголки губ вверх. – Приман так делает, если другая душа рядом, но чаще всего он это делал, если рядом был ты. Ты стал его теплом. Ты ведь говорил, что солнце дарит всему тепло. А холод – это ключ к одиночеству, это отсутствие рядом кого-то важного. Значит, ты и твое тепло – противоположность одиночеству.

– Такое сложное объяснение.

– Ну, я не была в мире живых – у меня нет других слов. Может, у тебя найдутся?

– Значит ли это, что мы можем создать узы?

– Что такое «узы»?

– Это… то, из чего рождаются чувства.

– А эта «любовь», про которую ты постоянно говоришь, ведь тоже чувство?

– Да… Подожди, так это…

– Не знаю, что ты там понял, но не вини Примана за его слова. Он всегда говорил нам правду – мы не способны чувствовать нечто подобное.

– Но были способны при жизни.

– Мы не жили.

– Нет, я жил. Совсем недолго… любовь… кажется, не солнце даёт это внутреннее тепло, а любовь…

– Тогда ты меня совсем запутал, – отозвалась Нубея, но Солфила уже было не остановить в потоке мысли.

– Перед тем как умереть, я помню это тепло. Мне говорили, что меня любят, называли сыном… семья…

– Я не помню, была ли я когда-то живой. Как сказал Приманимус, нас прогнали и обрекли на одиночество.

– Но Нубея! Семья может избавить от одиночества, семья в которой есть любовь!

– Не понимаю я. Но, кажется, «семья» и «любовь» – это что-то хорошее. То, что довелось почувствовать лишь тебе, Солфил. Мы же были лишены этого.

Когда Солфил собрал воедино все «бесполезные» слова, что знал, когда вспомнил, каким смыслом живые наделяли теплоту семейных уз, он вдруг понял условия, в каких рождается хотя бы один облик такого многоликого чувства любви. Даже если сейчас он не может ничего чувствовать, он запомнил нежность и теплоту голосов говоривших ему о ней.

Думаю, это и есть она – любовь. И я хочу почувствовать её снова.

– Индиция Нубея, я стану тебе семьёй. И всем-всем, кому смогу. Я расскажу, что знаю. Отдам всё, что во мне есть. У нас получится.

– Это будет не знанием, Солфил, – проговорила Нубея. – Это будет лишь бесполезной информацией, которую мы не сможет превратить в знание.

«Бесполезное» – Приман точно назвал. Сколько бы знаний, я не приобрел, всё время прихожу к одному ответу – здесь этих слов не может быть. Всё, что мне известно – только информация. Но я хочу знание о семье, о чувствах. Только живые могут это получить. Могу ли я пожелать стать живым? Вопреки всему, что видел в том мире, вопреки всевозможным страданиям, боли, одиночеству. Я их не боюсь, я испытал это сполна. Что я ещё могу потерять? Этот город…

Я сомневаюсь, Приман. Я стал сомневаться с тех пор, как вспомнил, что значит теплота других душ. Ты теперь не простишь меня, да? Не простишь как людей, отнявших наши жизни, не простишь, потому что я отнял у других покой – последнее, что у них осталось. Отнял их у тебя? Ты желал избавить их от одиночества и перестать быть одиноким – этого хватало. Но я… могу дать им больше, взамен потерянному покою я хочу дать им то, что не может дать город. Возможно даже, я делаю это и для себя, но…

Вскоре общие улицы заполнил лёгкий туман, почти стиравший их очертания. Но души всё ещё держались за вещи, и пусть едва различимые они ещё существовали: большой пустой фонтан на главной площади, фонари со светом вдоль мощеных дорог, скамейки, статуи с крыльями, арочные проходы. Большинство душ скрылись в обителях. Их терзали сомнения, они разрывались между спокойным и уютным городом и неведомым богатым миром живых. Запретная дверь стала большими вратами, и их створки приоткрылись.

Солфил, понимая, что сомнения могут породить одиночество, проходил любой туман и навещал души в их обителях. Он рассказывал им о городе, о мире живых, о другой двери и ключах к ней. Сомнения окутали весь Кэлестис портум и разбудили души, дремавшие в вечном покое. Они вышли на общие улицы, где возле статуи женщины с большими крыльями их всегда ожидал Солфил, отзываясь на их желания. Кто-то слушал его, не отрываясь, другие в страхе бежали и возвращались в свои уютные колыбели. А Солфил рассказывал, не останавливаясь. Приман же не покидал свою обитель.

– Но почему мы не в мире живых, где столько всего, а здесь? – спросили у Солфилиуса.

Этот вопрос и раньше возникал, но Солфил старался отвечать на него очень осторожно. Он не хотел обманывать, но пугать тоже не хотел, лишь показать, что даже если это и тяжело принять, этого знания не нужно бояться.

– Так уж случилось, – сказал он. – Как наши желания отзываются нам здесь, так и живые претворяют их у себя. Как и всё остальное, их желания настолько разные, и некоторые из них мы никогда не сможем понять. Они… не пожелали нас. Так уж случилось, что наше желание жить оказалось слабее их желаний.

Одна юная душа повторила несколько раз про себя то, что сказал Солфил, и вдруг поняла.

– Так они… эти живые нарочно бросили нас… Не хочу к ним!

Душа убежала прочь.

– Не у всех живых такие желания, – не успел сказать Солфил и сожалел, что напугал её, он обратился к присутствующим. – Я знал других живых. И уверен, что они бы такого никогда не пожелали. Они бы помогли нашим желаниям осуществиться. Ведь это и значит… быть семьёй.

– Что такое «семья»? – спросили другие души.

Солфил, наконец, подошёл к главному и думал, как понятней объяснить то, что он с таким трудом понял.

– Солфилиус, – послышалось сзади.

Солфил обернулся и увидел Приманимуса. Позади, прячась за ним, стояла та юная душа, что испугалась слов Солфила. Приман пристально смотрел на Солфила, и его лицо было непроницаемо.

– Солфилиус, что ты наделал, – холодно проговорил Приман, и на глазах у всех одна из скамеек вдруг отлетела со своего обычного места и шумно прокатилась по улице. – Ты усомнился в этом месте и посеял сомнения в других душах. Я же тебя предупреждал. Что ты наделал, Солфил?

– Я рассказываю им то, что они хотят услышать, – спокойно ответил Солфил.

– Они или ты? – уточнил Приман, Солфил опустил глаза и почувствовал холодок. – Может, лучше, если бы ты не возвращался? Может, ты вовсе забрёл сюда случайно?

Солфил содрогнулся. Приман сказал резкие слова, но Солфил понимал: этот город, покой душ – самое ценное, что есть у Приманимуса, а он пришёл и разрушил это.

– Я лишь сказал им, что у них есть выбор, – тихо проговорил Солфил.

Вдруг предметы на общей улице один за другим сорвались со своих мест. Они не исчезли, но начали кружить вокруг Солфилиуса и основателя, будто листья на ветру. Поток всех знаний, какие только были известны душам Кэлестис портума, превратился в вихрь, грозя затянуть и стереть форму всего… стереть форму города. Солфил и Приман стояли в самом сердце воронки.

– А сказал ли ты им, почему они здесь, – продолжил Приман, – почему все мы здесь? Солфил, мы существуем здесь не потому, что у нас есть выбор, а потому, что у нас его нет! Нам некуда идти. Ты понимаешь? Нам не позволили жить. Каковы бы ни были причины, нас предали те, кто должен был любить больше всего на свете. Они убили нас! – Приман, казалось, был на пределе и одно за другим произносил роковые слова, способные потрясти любую душу, слова, что тут же эхом отзывались во множестве уст. – У нас отобрали право выбора и обрекли на одиночество, обрекли в отчаянии скитаться в пустоте. Я не могу это принять, Солфил. Я никогда больше не поверю им, никогда их не прощу! Понимаешь? А ты нарушил покой многих душ, только чтобы они узнали, какую рану им нанесли. Зачем?

Солфил понимал, на что шёл. Его слова грозили сотрясти город до основания, но он уже решил, что будет делать. И в сумасшедшем вихре предметов на глазах у всех душ города, он не отступал.

– Не отбираешь ли ты, Приман, у душ право выбора, настаивая на упокоении? – серьёзно произнёс он.

– Я ничего не скрываю, – напряженно ответил основатель, – Когда ко мне приходят за знанием, я даю его, что бы у меня ни попросили. Но те, кто желал знания о другом мире, тут же в страхе отказывались от него. Потому что это знание приносит боль. Все эти души, – Приманимус обвёл взглядом окружающее пространство, – достаточно настрадались. Если хочешь, можешь уйти, но оставь их в покое! Не береди их раны!

– А если они захотят последовать за мной?

– Любая душа вправе иметь желание. Но зовя их за собой, открой то, что им предстоит увидеть. Говоря о красоте мира живых, не скрывай, какими жестокими они могут быть. В том мире много страданий, Солфил, ты знаешь это. Ты знаешь, что люди причиняют друг другу боль. Если там родиться, ты познаешь несчастье, хотя оно и не сравниться с тем, что уже испытали мы. Достаточно боли! Здесь никто её не причинит, здесь не будет страха или холода.

– Но здесь нет ничего, Приман. Здесь нет того, что мне желанно. Возможно, другие это тоже чувствуют. Здесь покой и только. В покое смерти не может быть любви и радости. Это не бесполезные слова. Они существуют в другом мире.

– Думаешь, я не понимаю? Я знаю, о чем говорю, Солфил. Я пожелал это место. После всего, что я узнал о живых, после вечности существования невидимым призраком в их мире, я был так убит одиночеством, что пожелал его заполнить. Я был первым, кому не дали родиться, кого обрекли на вечную пустоту. Не имеет значения, где ты находишься, ты всё так же одинок, и никто тебе не отзовётся. Ты ощутил это, когда бродил в их мире. И идти нам было некуда. Этот город… не дом и не рай. Это просто место, где можно запереться от боли и страданий.

Вокруг Солфила и Примана поднялся шум, заглушивший гул вихря. Души не могли понять всего, что те двое говорили. Но каждое их слово передавалось по устам: «Что такое „дом“?», «Что такое „рай“?».

– Ты пожелал такое место, куда бы ты мог пойти? – спокойно сказал Солфил. – Но это не было твоим подлинным желанием. Я прав? Я точно не уверен, но, кажется, ты хотел заполнить пустоту не местом и не вещами. Ты хотел избавиться от одиночества, поэтому другие заблудшие души стали находить тебя и исполнили твоё желание. Они нашли это место как ответ на него. И стали для тебя… как семья. Вот что такое этот город. Но это лишь замена настоящего, именно потому, что мы лишены этого, я хочу, чтобы все, и ты тоже, Приман, ощутили, что такое настоящая семья.

– Семья? Здесь нет такого слова. У нас никогда его не было.

– Я знаю, Приман. Ты создал место, куда могут пойти брошенные души. Ты заботился о каждой из них словно старший брат. В этом твой покой. Мы заполнили пустоту друг друга, и стало так тепло. Я никогда не думал у тебя это отобрать.

– Тогда почему ты хочешь уйти? Разве быть рядом с кем-то не было твоим желанием? Зачем уходить? Может так получиться, что ты снова будешь предан и брошен в одиночестве. Нет нужды проходить через страдания снова.

– Я бы, наверное, думал как ты. Я бы страдал оттого, что не могу их простить, если бы… Знаешь, я ведь всегда мечтал быть чьим-то сыном. Это было моим желанием, но я потерял его в пустоте вместе с жизнью. И я бы хотел обрести покой здесь вместе со всеми, если бы не воспоминания, возвратившиеся ко мне. Я бы боялся боли и боялся новых страданий, если бы меня предали. Но, Приман… меня не предавали, меня любили. Благодаря этому я смог всё осознать. Я помню любовь. Она существует.

– О чем ты говоришь? Ты даже сам не знаешь, что такое любовь.

– Я знаю, что все мы здесь просто брошенные дети… несчастные, беспомощные, лишённые любви. Я не знаю точно, что это слово значит. У людей любовь многолика. Но я помню, как я её чувствовал. Как голоса нежно шептали мне о ней, пока я рос под чьим-то сердцем. Но потом что-то случилось, и я умер. Но я был желанен. Меня любили, Приман. Этот город не сможет мне этого дать. Я хочу вернуться туда, где меня любили.

Вихрь неожиданно затих, предметы растворились лёгкой дымкой. Все души заворожено смотрели на этих двоих и вдруг поняли… душа Солфила стала чуть выше души Приманимуса.

– Любовь, значит, – прошептал Приман.

– Тебе, должно быть, никто не говорил этого слова, поэтому тебе так одиноко. Поэтому ты стремишься спрятаться за закрытой дверью. Поэтому в твоих глазах отражается спокойное небо, в моих же – беспокойная земля. Но знаешь, если бы мы были живыми, то я любил бы тебя как дорогого брата. И независимо от мира я хотел бы тебя встретить и заполнить пустоту твоей души.

В тот момент в одном из бесконечных кварталов города в обители первой души что-то с шумом рухнуло – содрогнулась твердыня основателя… ибо он понял любовь…

– Это невозможно, Солфил, – проговорил Приман, опустив глаза. – Я никогда не смогу простить людей за то, что они сделали с нами. Не смогу поверить им. Посмотри: этот город бесконечен. С тех пор как я пришел, минуло много человеческих поколений, а сюда по-прежнему приходят брошенные души. И это не кончается. Ты хочешь прожить жизнь и открыть другую дверь? Иди. Может, именно тебе удастся распахнуть её и познать то, что называют счастьем. Но знай: я не верю в эту идею. И боюсь, что станет с твоей душой, если не получится. Ты ведь уже не вернёшься сюда. Ты понимаешь?

– Когда желаешь всей душой, всегда получается, – приподнял уголки губ Солфилиус. – Но я всё же прошу тебя попытаться понять мои желания и желания остальных.

– Не бойся, я не остановлю тех, кто решит последовать за тобой. Никогда не отниму у них право выбора… Но пока существует Кэлестис портум, – он взглянул на юную душу, которая крепко держалась за него, – пока хотя бы одна несчастная душа находит здесь приют, я не брошу его.

– А если все решат последовать за мной? Все души до единой.

– Это невозможно. Для этого должна кончиться вечность.

– Ты говорил, что время лечит раны, значит, смогло бы вылечить твои, если бы существовало здесь.

– Ты сам-то понимаешь, что такое «время»? – приподнял уголки губ Приман.

– Не очень, – признался Солфил, – Но я бы хотел, чтобы оно существовало… наше общее время.

Солфил подошёл к вратам одиночества и широко распахнул их. Из темноты повеяло холодом, но он верил: даже если сейчас он один шагнёт в пустоту, кто-нибудь когда-нибудь обязательно заполнит её своим теплом. Солфилиус в последний раз обернулся на тех, кто помог ему не потеряться в темноте: Приман, Нубея, Инвентор и другие, кто заполнил теплом его обитель… и он улыбнулся им от всей души, а затем скрылся за тяжелой дверью…

* * *

Стоял солнечный день, небо было чистое без единого облака. Маленький мальчик бежал вприпрыжку по лужам и крепко держал ремни школьного рюкзака. Он влетел в дом, на ходу сбросил рюкзак в комнате и радостно закричал: