Текст книги "Дети Йеманжи"

– Может быть… тогда ничего не нужно делать? – осторожно спросила Эва. Йанса повернула к ней искажённое злостью лицо.

– Если ничего не сделать, дочь моя, Шанго просто сдохнет! Без капли пользы для семьи! Это не-ра-ци-о-наль-но!

Больше Эва не рискнула открыть рот.

В молчании они доехали до Баии, и красная «тойота» запетляла в грязных переулках. Вскоре Йанса остановила машину возле старого, полуразрушенного дома, из стен которого торчала дранка и арматура. Небрежно захлопнула дверцу, даже не заперев её, и дальше они пошли пешком. Эва не решилась спросить, не боится ли Йанса оставлять здесь дорогую машину. Чеканный профиль мулатки и желвак, по-мужски дёргающийся под её скулой, отбивали всякую охоту задавать вопросы.

Улицы становились всё уже, дома – всё грязнее. Из окон кричало радио, слышалась мужская брань, детский плач, женские визгливые причитания. На улице, на вынесенных стульях и на разбитых ступеньках сидели усталые чёрные женщины в линялых платьях, мужчины в растянутых грязных майках. Навстречу попадались молодые мулаты со скользкими взглядами, неприятно ощупывающими Эву. То и дело мимо проносились стайки чумазых, кое-как одетых детей. Йанса, ничего не замечая, не слыша свиста и сальных комплиментов, отпускаемых ей вслед, целеустремлённо неслась вперёд. Эва почти бежала за ней, умирая от страха: никогда прежде ей не приходилось бывать в этих кварталах. О жизни здесь она слышала только в теленовостях. Неужели ещё два дня назад она, Эва Каррейра, сидела в студии «Ремедиос», срисовывала акварелью натюрморт с кувшином и беспокоилась только об одном – куда пропала её подруга?..

Наконец, Йанса остановилась. Они стояли в узком тупике, где, кроме них, не было ни души. Серые стены домов выглядели слепыми. Не слышалось ни музыки, ни криков: даже воздух казался загустевшим, как тёплая кукурузная каша. Прямо перед ними высилась куча строительного мусора, из которой торчали доски, проволока, ржавые полосы железа. Йанса деловито ввинтилась в этот хлам, оттащила в сторону кусок жести, отбросила несколько ящиков – и, выпрямившись, жестом подозвала к себе Эву. Та подошла – и увидела чёрную дыру, уходящую вниз.

Видимо, на лице Эвы всё же отразилось что-то, потому что Йанса отрывисто сказала:

– Дочь моя, я всё понимаю. Это страшно. И мне, ей-богу, некогда будет там с тобой возиться. Ты можешь подождать меня в машине.

– Нет. – Эва старалась, чтобы её голос не дрожал. – Только скажи, что я должна делать.

– Позже. Сейчас – просто иди за мной. Это один из путей, который охраняют эгуны. Они знают меня, но ты должна держаться чётко за моей спиной, в моей тени. Шаг в сторону – и будет совсем плохо. Так что думай сама. И, конечно, никаких разговоров. Задача ясна?

Эва кивнула. Во рту было сухо и горько.

– Тогда вперёд. – Йанса села на край дыры и соскользнула вниз. Эва ожидала удара о землю, но из темноты не донеслось ничего. Она помедлила немного. Затем тоже уселась на земляной край. Глубоко вдохнула – и спрыгнула.

Вокруг была тьма. Кромешная, непроглядная. Казалось, и свет, и звуки растворились в ней без следа. Эва чуть не завопила от ужаса, почувствовав прикосновение жёсткой, горячей ладони Йанса. И вдруг поняла, что видит её. Мулатка стояла перед ней, положив ладони на бёдра. Её жёлтые глаза странно светились. А вокруг стояла всё та же густая, липкая темнота.

Йанса повернулась к Эве спиной. Жестом показала, чтобы та встала позади. Молча подняла обе руки вверх, слегка разведя их ладонями в стороны. И медленно-медленно пошла вперёд – прямая как струна. Даже от её косичек веяло напряжением. Эва испугалась: никакой тени Йанса не было видно, под ногами была всё та же тьма. Но делать было нечего, и она осторожно сделала шаг, затем – другой. Ничего не произошло. И Эва потихоньку пошла вслед за мулаткой.

Она заметила их не сразу. Сначала просто казалось, что тьма вокруг странно движется, словно собираясь в комки, как мука в закипающей канжике[47]47
  Канжика – молочная каша из тапиоки или кукурузной муки.


[Закрыть]. Комья были тоже тёмными, и Эва не могла понять, как она видит их в этой мгле. Постепенно сгустки тьмы вытягивались, принимая очертания сутулых человеческих фигур. Они были выше Эвы, выше Йанса, выше даже Огуна. Они неподвижно стояли вдоль пути, полускрытые тьмой, – без лиц, без глаз. Время от времени Эва слышала глухое, тихое ворчание. Изредка медленно поднималась огромная рука, приветствуя Йанса, – и та, чуть повернув голову, отвечала кивком царственной особы. Напряжение и воля по-прежнему шли от мулатки волной, и Эва, ступая босыми ногами след в след, торопилась за ней. От ужаса трудно было дышать. Казалось, ещё шаг – и она непременно споткнётся, упадёт под ноги странным, жутким сгусткам, едва напоминающим человеческие фигуры, – и тогда… Но Йанса неуклонно двигалась вперёд – и Эва шла следом в темноте и безмолвии.

Неожиданно мулатка остановилась так резко, что Эва налетела на неё – и почувствовала, что крепкое плечо Йанса всё в поту.

– Всё. – Голос её провучал негромко и буднично. – Мы пришли. Ты молодец. Сильно испугалась?

Эва, не в силах говорить, только кивнула.

– Не бойся, обратно пойдём другим путём… если получится. – Йанса подняла руку, и Эва увидела на низком потолке неровный квадрат, очерченный яркой голубой краской. Через мгновение она осознала, что это люк, а голубая краска – просачивающийся свет.

– Видишь? Мы пришли снизу, через владения эгунов. Сейчас, дочь моя, ты поднимешься и постучишь. Они откроют: иабы очень любопытны. Тебя они не знают, так что бояться нечего. Постарайся отвлечь их внимание. Попроси у них маконьи, это для них понятно. Они захотят денег, вот, возьми. – Мятый бумажный комок ткнулся в руку Эвы. – Постарайся не показывать страха. Все наши чувства для них смешны, они будут хохотать, но на страх среагируют мгновенно. И тогда я могу не успеть. Попробуешь?

Эва подумала, что после эгунов её уже вряд ли удастся сильно напугать, и кивнула.

– Отлично. Сейчас они насосались аше и расслабились. Это хорошо. Но, если поймёшь, что пора отступать, – вот ключ от машины. Ты умеешь водить?

Впервые в жизни Эва вспомнила добром свои занятия в автошколе. Она машинально сжала в ладони плоский ключ.

– Да.

– Хорошо. И последнее – не геройствуй. Это правда очень опасно. Ты – человек гражданский, тебе нужно отступить без потерь. Обо мне не беспокойся: я вырвусь в любом случае. Думай только о себе, понятно? И если я прикажу бежать – беги!

– Да.

– Тогда – пошла! – Йанса вдруг легко, словно мужчина, подняла её на руки, вскинула себе на плечи – и Эва стукнулась головой о крышку люка. Звук раздался глухой и звонкий, словно ударили в таз. А затем сверху раздалось какое-то копошение. Крышка отскочила – и в лицо Эвы ударил свет.

Меньше всего она ожидала увидеть перед собой обычную комнату – грязную, почти без мебели. У стены стояла продавленная тахта, на которой кто-то тяжело ворочался. Рядом темнела деревянная лестница на второй этаж. Окно было закрыто переломанными жалюзи, из-под которых и сочился свет, после подземелья показавшийся Эве нестерпимо ярким. Пахло тяжёлой серной вонью, к которой примешивался незнакомый Эве сладковатый запах. Превозмогая дурноту, она отбросила со лба волосы и подняла голову.

Их было несколько. Они сидели и лежали на полу комнаты, не сводя с Эвы блёклых, круглых глаз. Помня ту иабу, с которой развлекался минувшей ночью Обалу, Эва была уверена, что дьяволицы окажутся прекрасны. Но её сверлили любопытными взглядами странные существа с худыми, паучьими руками и ногами, серой бугристой кожей, слипшимися волосами, падающими на бледные, тонкие уши. Одна из иаб вдруг выбросила вперёд нескладную руку и дотронулась до плеча Эвы. Прикосновение было холодным и липким. Эва отпрянула. Существа громко захохотали. Эва глубоко вдохнула. В голове вдруг зазвучал спокойный, деловитый голос Йанса: «Никакого страха! Любые другие эмоции!»

– Ради Бога, маконьи… – жалобно заныла она. – Девочки, пожалуйста… Я умираю…

– Деньги есть? – послышался писклявый, как у ребёнка, голос.

– Ко-неч-но…

Круглый тусклый глаз (другой был закрыт сальными прядями) внимательно, с ног до головы рассмотрел гостью, затем, с таким же вниманием – смятую купюру в её пальцах. Цепкие пальцы дёрнулись, пытаясь схватить деньги, но Эва успела убрать руку. Послышалось разочарованное ворчание.

– Сначала маконьи… Я умираю… – Эва неловко откинулась на край люка, словно нечаянно не давая одной из иаб его закрыть. Та недовольно оттолкнула девушку скользкой рукой. Но Эва не подалась. Иаба, приблизившись, обдала её тошнотворным серным дыханием. Угрожающе зашипела сквозь оскаленные зубы. Эва почувствовала, что сейчас потеряет сознание. «Бабушка! Бабушка, я больше не могу!..»

Грохот раздался в тот миг, когда иабе уже почти удалось отодвинуть Эву от люка. Дом затрясся, крышка полетела в окно, сорвала жалюзи, пробила стекло – и Йанса в столбе солнечного света выросла на краю люка, огромная и страшная. Вокруг её головы ореолом стояли вздыбившиеся косички. Эва кубарем откатилась к стене – но иабы, забыв о ней, с крысиной быстротой метнулись вверх по лестнице. Их тонкие паучьи ноги резво перебирали ступеньки. Крик Йанса, казалось, заставил дрогнуть стены:

– Шанго!!! Као, Шанго!!! Као кабьесиле, Шанго!!!

И тут иабы хлынули все разом: похожие на крыс, скрипящие, визжащие пронзительными голосами. Оскаленные лица-морды с жёлтыми выпирающими зубами потянулись к Йанса. Иаб было, наверное, полсотни, – но в руках Йанса уже было тяжёлое мачете. И густая кровь плеснула на грязные стены – раз, другой, третий…

– Као, Шанго!

Никто не отзывался. В косички Йанса вцепились десятки когтистых ручек. Зарычав, мулатка мотнула головой, взмахнула мачете – и её отрезанные волосы упали на пол вместе с воющими и корчащимися тварями. Но другие уже сыпались с лестниц, появлялись из боковых коридоров. Эвы иабы не замечали: их безумные птичьи глаза видели, казалось, только Йанса. Та отбивалась направо и налево, неистово крича. Вся кожа мулатки уже была покрыта глубокими порезами, по лицу бежали вишнёвые струйки крови, и мачете сверкало, как обезумевшая молния.

– Као кабьесиле, Шанго!!! – Полный боли и ярости крик потряс дом, как раскат грома. Эва поняла, что в этот вопль Йанса вложила последние силы. «Она сейчас упадёт! Я должна…» Собрав остатки самообладания, Эва начала подниматься. Мёртвая иаба шлёпнулась ей на колени, обдав вонью, слизью и коричневой тёплой кровью. Эву замутило от отвращения, и она с ужасом поняла: сейчас её вырвет, и она ничем не поможет Йанса… Не сможет даже спуститься вниз… даже завести машину…

Отшвырнув от себя верещащих иаб, Йанса упала. Тут же вскочила, поудобнее перехватив мачете. С силой, до боли стиснула руку Эвы.

– Вставай! Не время! Наверх!

Впоследствии Эва так и не смогла вспомнить: на своих ли ногах она поднялась по лестнице, или её волоком втащила туда Йанса. Ступени были крутыми, скользкими от крови и слизи. В конце тускло светилось пятно света. Они кинулись прямо к нему. Йанса с грохотом захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной.

– Шанго! О-о-о, нет… Дьявол, дьявол!!!

Чёрный гигант лежал на полу комнаты, запрокинув голову. Шанго был таким же огромным, как и Огун: Эва сразу поняла, что имела в виду бабушка, когда говорила, что ни один из них не сильнее другого. Чудовищные мускулы бугрились под кожей цвета горького шоколада. Мощные ключицы и широченная грудь напоминали киль корабля. Но Шанго был не так тяжёл, как Огун, лучше сложен. Ни одного шрама не пересекало его жёсткую, полную грубой чувственности физиономию с крупными губами. Его могучий торс был обнажён – и весь покрыт глубокими длинными порезами, сочащимися кровью. Грязные джинсы были расстёгнуты и чуть приспущены – вместе с трусами. Эва поспешно отвернулась.

– Боже, девочка, чего ты там не видела? Чем, ты думаешь, он тут с ними занимался?! – Йанса держала дверь, содрогающуюся от ударов. – Делай! Где твоя аше? Ты его сестра! Ты сможешь!

– Но… не по матери… Только по отцу…

– Неважно! У меня не выйдет вообще! Давай, я долго так не смогу: их очень много! Постарайся, может быть, ещё получится!

Эва упала на колени рядом с Шанго. И сразу же поняла, что ничего не получится. Его рука была мёртвой, холодной. Остановившиеся глаза под полуопущенными веками уже не видели ничего.

– Йанса, но он…

– Давай же, дочь моя!!!

Вдрогнув от её отчаянного крика, Эва неловко схватила руку Шанго. Глубоко вздохнула, зажмурилась… и время остановилось. Эва не видела больше ни грязных стен, ни липкого пола, не слышала визга и истошных воплей. Так же, как вчера ночью, в спальне Обалу, живая теплота шевельнулась под сердцем, дрогнула – и пошла, неудержимо потянулась вверх, к плечу, затем вниз, по руке, вливаясь в неподвижную, тяжёлую мужскую кисть в её мокрых от страха ладонях. Рука Шанго слабо дрогнула. Не открывая глаз, Эва видела, как её розовая, сияющая аше густеет, оплетается красно-белыми нитями, становится тяжёлой, упругой, жгучей. Ещё немного… ещё… ещё!

– Ты кто, красотка?

С невероятным трудом Эва разлепила веки. Шанго сидел на полу, всё ещё держа её за руку. Чёрные, блестящие, словно агат, глаза смотрели на Эву в упор. Взгляд их был сонным, ленивым. Ничуть не испуганным. Казалось, Шанго ещё не понял, что произошло.

– Натяни штаны, жеребец! – словно сквозь туман, пробился к ним громовой приказ Йанса. – Вставай, мы уходим! К стене, дочь моя! Я отпускаю дверь!

Эва бросилась к стене… и не успела. Иабы ворвались в комнату, разом забив её чуть не до потолка. Сквозь их вонючий, царапающийся поток Эва кинулась к дверям. Ноги скользили по склизкой шерсти, шевелящимся телам. Хриплые стоны-угрозы летели вслед, цепкие когтистые лапки цеплялись за одежду. Но Эва упрямо, спотыкаясь и падая, спускалась по ступенькам вслед за Йанса и Шанго. Она уже была на середине лестницы, когда визжащая тварь кинулась, оскалив кривые зубы, прямо ей в лицо. Эва едва успела поднять руку – и от острой боли в предплечье чуть не рухнула на пол. Раздалась хриплая мужская брань, мимо глаз Эвы пролетел ядроподобный чёрный кулак – и иаба с тошнотворным шмяком ударилась о стену. На штукатурке осталось смердящее сине-красное пятно. Отвернувшись от него, Эва понеслась дальше.

Они были уже внизу. Мачете Йанса сверкало, поражая последних иаб. Огромная рука Шанго схватила Эву за плечо и послала вперёд, как бейсбольный мяч. Она сразу оказалась у входной двери и из последних сил упёрлась обеими руками в шершавые доски с чешуйками отслоившейся краски. Дверь подалась, – и Эва вылетела на улицу, под благословенный солнечный свет. И сразу узнала тупик со слепыми стенами. И кинулась к красной машине, стоящей на углу, на бегу нащупывая в кармане ключ.

Никогда прежде Эве не приходилось водить «тойоту». Но даже мысли об осторожности не было в голове, когда она подала машину задним ходом к крыльцу дома, перед которым уже расползалась лужа крови. Йанса, поскользнувшись в этой луже, с проклятием выбежала наружу. Следом нёсся Шанго. Легко, как щепку, подняв валяющуюся на мостовой дверь, он запустил её внутрь дома, сопроводил этот полёт грязнейшим ругательством – и вслед за Йанса прыгнул в машину. Эва нажала на газ – и с ужасом увидела, что мулатка вытаскивает из-под сиденья автомат.

– Не… не надо…

– На всякий случай, – процедила Йанса, выставляя блестящий ствол в окно. Щёлкнул предохранитель. Короткая очередь прошила землю перед дверью, и пронзительные вопли иаб словно отхватило ножом. «Тойота» взвизгнула покрышками и рванулась вперёд.

Эва судорожно цеплялась за руль. Обшарпанные дома, куски неба между ними, пальмы, лотки и киоски, перепуганные лица слились в одну сплошную полосу. Эва сигналила как сумасшедшая, без перерыва, отчётливо понимая, что, если она задавит человека, ей останется только утопиться в море. Несколько раз ей приходилось тормозить так резко, что машину заносило. А когда сзади послышалась полицейская сирена, Йанса спокойно сказала:

– Поменяемся, дочь моя. Марш назад. Ты просто молодец.

Полуоглушённая Эва кое-как сползла с водительского места, дёрнула заднюю дверцу и упала в пропахшее кровью и серой нутро машины – на колени своего брата Шанго.

Обратной дороги Эва не помнила: милосердное забытьё поглотило её. Гремели барабаны, сотрясая землю, и снова океан, тяжко рокоча, подходил к её ногам. Пели зелёные глубины моря, звенели водоросли, раковины раскрывались, как женские губы, и белая пена плясала на гребнях волн, источая терпкий запах йода. Барабаны сливались с шумом волн, и Эва тянулась к воде, понимая: что-то спрятано там, в прохладной светящейся глубине, среди утонувшего мерцания звёзд, – что-то, что никто, кроме неё, не сможет поднять… «Одойя, Йеманжа! Одойя, звезда моря, утешение страдающих, тепло и покой мятежной души… Одойя, царица океана, пошли нам твои волны, протяни нам твои руки, исцели наши грешные сердца… Одойя, одойя, одойя, Йеманжа!!!» Тяжёлый грохот волн. Бой барабанов, древняя дрожь океанского дна…

… – Да жива она, говорят вам! Эшу, перестань орать! Ничего страшного! Просто много аше ушло на этого засранца!

Сердитый голос Йанса пробился в сознание Эвы словно сквозь плотную подушку. Веки казались склеенными. Голова гудела колоколом. С огромным трудом разлепив глаза, Эва обнаружила, что её держит на руках злой, как сатана, Эшу, и его майка темна от крови.

– Где это ты? Эшу! Опять?!

– Это твоя кровь, дура, – буркнул он. – Ну-ка, пойдём отсюда: пусть Осаин посмотрит…

– Нет… нет! – Эва разом вспомнила всё и, коротко охнув от боли в распухшем запястье, соскользнула с рук Эшу на землю. – Где Йанса? Ей было в сто раз хуже, она…

– Она уже в доме. Ушла зализываться. Всё хорошо.

– А… – Эва осеклась на полуслове. Потому что Шанго, о котором она собиралась спросить, стоял в двух шагах от неё, небрежно привалившись к красной «тойоте». Стоял неподвижно, скрестив на груди руки, – огромный, чёрный, как вечерняя тень, скрывающая его лицо. Тяжёлая угроза шла от Шанго волной. Из-под полуопущенных век тускло светились белки. До Эвы доносилось его дыхание – отрывистое, частое, как у животного. Шанго молчал. Молчали и остальные.

– Малышка, пойдём, – раздался над ухом Эвы негромкий голос Эшу. – Не надо на это смотреть…

Эшу не успел увести сестру: по крыльцу уже спускался Огун. Его массивная фигура на миг загородила пылающий между деревьями шар солнца.

– Ну? – негромко спросил он, подходя к брату. – Опять бабы вытянули тебя из заварухи?

– Я их об этом не просил, – нагло ответил Шанго. Он не отшатнулся, когда Огун приблизился, и даже не изменил позы. И, когда Огун ударил его в лицо, не упал – лишь слегка качнулся назад. Только второй удар отшвырнул Шанго на капот машины, а третий – бросил на землю.

– Огун!!! – послышался истошный вопль. Из дома вылетела Ошун. Растрёпанные волосы липли к её мокрому от слёз лицу. Стоящий у крыльца Ошосси попытался было поймать её, но Ошун ловко увернулась и бросилась к машине. Тоненькая, лёгкая, она проскользнула под рукой Огуна и кинулась к Шанго.

– Отойди от него! Отойди, Огун! Это мой муж! Ты к нему не прикоснёшься, пока я жива! Ты убьёшь его только вместе со мной!

– Не мешай, девочка, – почти спокойно попросил Огун. Ошун в ответ залилась слезами – и распласталась по лежащему ничком Шанго, как морская звезда.

– Никуда… Никуда… Я никуда не пойду, нет!

– Снова спрячешься за женщиной? Как всегда? – ровным голосом спросил Огун. И тут же Ошун со сдавленным криком откатилась в сторону, а Шанго вскочил на ноги. Лишь на мгновение закатный свет упал на его физиономию – уже залитую кровью из рассечённой брови. Такого отчаяния и бешенства Эва не видела на человеческом лице никогда.

Ошун, вскочив, как кошка, снова приникла к мужу. Но Шанго не глядя, одним рывком отодрал её от себя и швырнул в руки Ошосси. Тот вскинул рыдающую женщину себе на плечо и исчез с ней в глубине дома. А Огун замахнулся снова.

Больше всего на свете Эве хотелось закрыть глаза и исчезнуть. Чтобы не видеть, как Огун с окаменелым лицом бьёт снова и снова, поднимая громадный, как чугунный молот, кулак. Как Шанго шатается под этими страшными ударами, падает и безмолвно встаёт, вытирая кровь, снова падает и снова встаёт. Эшу, Ошосси, Марэ и Обалу смотрели на это как заколдованные – не двигаясь, не пытаясь вмешаться. «Огун же убьёт его… Что можно сделать? Кричать?!» Эва попыталась крикнуть, но из стиснутого судорогой горла вырвался лишь беззвучный писк.

– Хватит! – послышался вдруг чей-то вопль. Эва вздрогнула. Огун опустил кулак. Медленно, словно не веря своим ушам, повернулся.

Кричал Эшу. Огун, тяжело дыша, смотрел на него. В глазах его стояла неутолённая ярость. Костяшки пальцев были разбиты в кровь.

– Хватит?.. – хрипло переспросил он.

– Пожалуй. – Эшу не спеша подошёл к старшему брату, присвистнул – и ухмыльнулся. – На что Шанго будет годен завтра после твоих кувалд? Не забудь, Йанса его вытащила для дела! Калечить его сейчас не время… Остынь, короче.

Шанго тем временем, шатаясь и держась за дверцу машины, силился подняться на ноги. Наконец, ему это удалось. Разбитое лицо Шанго было в крови. Из раскрывшихся порезов на груди и спине тоже сочились вишнёвые ленты. Огун сделал шаг в сторону, освобождая брату дорогу. На его лице было написано беспредельное отвращение.

Шанго прошёл мимо братьев, не подняв глаз. Когда он шагнул в дом, солнце погасло, и на маленький двор мгновенно, словно занавес, упали сумерки. И Эва наконец-то смогла горько расплакаться в горячих руках Эшу.

– Всё, детка, всё… – повторял он, и Эва удивлялась: отчего так дрожит его голос. – Надо же было тебе на это таращиться! Ты же видела: все бабы ушли, даже Йанса… Это же было справедливо, Эвинья… Всё, хватит реветь, не разбивай мне сердце! Нужно завязать твою царапину… Тьфу, мать нас всех поубивает потом из-за тебя! Идём в дом, не выводи меня! Мало мне будто всех этих придурков…

Ночью над фермой поднялась огромная рыжая луна. В саду запела каруру. Чуть слышно шелестели листья питангейр. На большом столе стояла остывшая фейжоада: никто не хотел её есть. За столом сидел Эшу, хмурый и злой. Опустив голову и постукивая по скатерти пальцами, он о чём-то тяжело думал. Эве было странно видеть его таким. Марэ расположился в плетёном кресле у крыльца, неторопливо чиркал карандашом в своём блокноте. Ошосси сидел спиной ко всем на нижней ступеньке крыльца, курил одну сигарету за другой, молчал. Огуна не было. Об Оба напоминал звон посуды на кухне, но вскоре смолк и он. Шанго закрылся в одной из внутренних комнат. Час назад оттуда вышел сеу Осаин и объявил, что в завтрашнем сражении Шанго участвовать сможет. «Как это Огун ему челюсть не своротил?» – проворчал Эшу, и никто не ответил ему. Заплаканная Ошун попыталась было пробраться в комнату мужа, но сразу же с визгом вылетела оттуда, сопровождаемая громоподобным рычанием. Было очевидно, что ни Огун, ни Шанго никого не хотят видеть. Сейчас нарыдавшаяся до икоты Ошун спала, свернувшись клубком в гамаке. Эва, измученная, уставшая до полусмерти, сидела за столом рядом с Эшу, морщилась от дёргающей предплечье боли и мечтала только об одном: добраться до постели.

Из темноты сада к веранде приплыл красный огонёк сигареты: пришла Йанса. Сеу Осаин хорошо знал своё дело, и о страшных порезах, нанесённых иабами, напоминали лишь тонкие запёкшиеся царапины на руках и шее мулатки. Опершись на перила, Йанса окинула сощуренными глазами невесёлое общество на веранде, остановила взгляд на Эве и чуть заметным движением бровей попросила её выйти. Эва тихо поднялась и спустилась с крыльца. Никто ни о чём не спросил её – лишь Ошосси не глядя подвинулся, давая сестре пройти.

– Что-то случилось? – встревоженно спросила Эва, оказавшись вместе с мулаткой возле освещённых луной ворот. Там ещё стояла криво запаркованная, с открытой дверцей, красная «тойота», и полосы крови Шанго темнели в лунном свете на её помятом капоте. Эва постаралась встать так, чтобы не видеть их. Йанса, заметив это, усмехнулась краем губ.

– Как ты себя чувствуешь, дочь моя?

– По-моему, хорошо. – Эва взглянула на своё предплечье, которое Эшу два часа назад старательно и неумело обмотал бинтом. – Уже всё заживает. Тебе, должно быть, гораздо хуже! И… и Шанго тоже.

– Я – привыкла, а ему – поделом, – отмахнулась Йанса. – Послушай… Ты не могла бы зайти к Огуну?

– Что?.. – растерялась Эва. – Так поздно? Но зачем?

– Затем, что от меня в таких делах никакого толку, – с досадой пояснила Йанса. – Оба ещё могла бы… Но эта дура напилась кашасы, наревелась в кухне до полусмерти и уснула! Ты бы знала, чего мне стоило удержать её, когда тут… – не договорив, Йанса резко махнула рукой на пятна крови и умолкла. Молчала и растерянная Эва. Она так и не поняла, зачем ей нужно идти к Огуну, но, глядя в хмурое лицо Йанса, боялась об этом спросить.

– Хорошо, – неуверенно согласилась она. – Но…

– Полковник может быть пьян, – деловито предупредила Йанса. – Но не бойся, он тебя не обидит. Огун даже пьяным держит всё под контролем… особенно себя самого.

Час от часу не легче…

– Но что же мне ему сказать?

– Дьявол, детка, скажи что хочешь! Просто поговори с ним! – взорвалась Йанса. Лунный свет блеснул в её сузившихся глазах. – Тебя он наверняка не выгонит! Посиди с ним, и всё. Да, если удастся, – скажи, чтобы не… Даже не знаю, как объяснить! – Она с досадой отвернулась, но Эва успела поймать короткий взгляд мулатки, брошенный в сторону дома.

– Они с Ошосси поссорились всерьёз, а это сейчас ни к чему, – мрачно сказала Йанса, затягиваясь сигаретой. – Психанули, наговорили друг другу лишнего… В общем, два идиота. Все мы сейчас на нервах, сама понимаешь. Если получится, скажи Огуну, что Ошосси… ну, в общем… не хотел его обижать.

– Может быть, Ошосси сам?.. – робко спросила Эва. Йанса посмотрела на неё, как на сумасшедшую.

– Соваться к Огуну – сейчас? Ошосси?! Да полковник ему башку разобьёт! Тем более, есть за что!

Эва только вздохнула. Йанса с сердцем швырнула недокуренную сигарету в заросли и повернулась, чтобы уйти. Но вернулась с полпути: красная искорка в кустах не успела даже погаснуть.

– Скажи ему, что Ошосси не… То есть, у них с Марэ не было ничего. Никогда. И не могло быть. Я это знаю лучше всех, поверь. – И она исчезла в тёмных дебрях сада беззвучно, как ночное животное.

Некоторое время Эва смотрела на насмешливо кривящуюся в ветвях питангейр луну. Затем вздохнула и, чувствуя, что сна уже нет в одном глазу, побрела к дому.

Из-под закрытой двери комнаты пробивалась полоска света. Подойдя, Эва робко постучала. Ответа не последовало. Умирая от страха, она нажала на ручку двери – и та подалась. Уверенная, что сейчас раздастся такой же бешеный рык, какой выгнал сегодня Ошун из комнаты Шанго, Эва осторожно вошла внутрь.

Она сразу же поняла, что Йанса не ошиблась: на бабушкином столе, рядом с керамической статуэткой Йеманжи, стояла пустая бутылка из-под кашасы. Огун сидел, отодвинувшись от жёлтого круга лампы, и его огромная фигура в тени казалась бесформенной. Белки глаз тускло блеснули из полумрака.

– Что случилось, Эвинья? – негромко спросил он. – Я нужен?

– Нет. Всё в порядке. – Эва прикрыла за собой дверь. – Уже поздно. Почему ты не ложишься?

– Надо бы, – согласился Огун, не меняя позы. Эва, подойдя, села за стол рядом с ним. Её обдало могучей волной перегара и табака. Огун не глядя накрыл ладонью её пальцы, но продолжал смотреть в сторону. Эва видела: брат о чём-то напряжённо думает.

– Где Эшу? – вдруг спросил он.

– На веранде… Кажется, ещё не спит. Позвать его?

Огун покачал головой. Поднял бутылку кашасы, с сожалением посмотрел на мутный осадок на её дне – и отправил «покойника» под стол. К облегчению Эвы, новой бутылки на столе не появилось.

– Неплохо бы Эшу об этом спросить… Очень бы неплохо, – вполголоса, словно говоря сам с собой, произнёс Огун.

– О чём? – не поняла Эва.

– О том, кто рассказал матери… – Огун не договорил. Но Эва сразу вспомнила несколько отрывистых фраз, брошенных им утром, когда они вместе сидели на подножке джипа. И осторожно сказала:

– Разве Эшу знал об… этом?

Огун пожал плечами. Медленно выговорил:

– Этот паршивец обычно всё знает. Но он бы не стал молчать. Столько лет?.. Нет…

– А что ты сделал тогда? Почему… – Эва осеклась на полуслове, отчётливо понимая, что этот большой, сильный и опасный человек, который внезапно оказался её братом, вряд ли будет с ней откровенным. Огун действительно ничего не ответил, и в полутёмной комнате надолго повисла тишина. Две тени – огромная и маленькая – скрещивались в пятне света, на которое из открытого окна летели и летели неутомимые мотыльки.

– Мне было восемнадцать лет… Сопляк, – вдруг сказал он, не поворачивая головы: Эва даже не сразу поняла, что Огун обращается к ней. – Окончил школу… хотел учиться дальше. Работал в порту всё лето, как последний сертанежо[48]48
  Сертанежо – здесь: наёмный рабочий из сертанов, внутренних засушливых районов Бразилии


[Закрыть], но все деньги отдавал матери. Она тогда лечила Обалу, платила кредит за дом, Эшу собиралась в школу загнать… Да просто есть каждый день что-то надо было! И я тогда подумал… подумал… Какой же придурок был, ей-богу! – Огун умолк, опустив голову к самой столешнице. Большой белый мотылёк сел на его судорожно сжатый кулак. Испуганно вздрогнул и метнулся к лампе. Эва боялась даже вздохнуть.

– И я подумал: почему нет? Отец ведь никогда не давал матери денег. Да она бы их и не приняла. Но ведь он знал, что все мы – есть! Что всем надо жрать и учиться! Что у нас с Шанго одна пара ботинок на двоих, а у Эшу их вообще нет! Я подумал: может, отец сможет оплатить мою учёбу? Хотя бы подготовительные курсы, а дальше я попробую сам… И я собрался и пошёл к нему. В Верхний город, прямо в офис. Помню, дождь тогда шёл… – Огун снова умолк, потянулся к кашасе, которой больше не было на столе. Не найдя бутылки, коротко выругался.

– Иди спать, малышка. Луна уже садится.

– Он… не дал тебе денег? – тихо спросила Эва.

– Он даже не вышел ко мне. Его секретарша сказала… Дьявол, как же это?.. Сказала так: «К сожалению, сеньор, ваша просьба не может быть удовлетворена. Я весьма сожалею.» И улыбнулась, проклятая шлюха! – Он вдруг кинул быстрый взгляд на Эву. Та, не понимая, что означает этот взгляд, молча, взволнованно смотрела на него. Огун странно усмехнулся. Опустил глаза, и лицо его снова стало похожим на каменную африканскую маску.

– И я ушёл. И сразу понял, почему мать не принимала от него ни гроша. И… никогда в жизни мне так паскудно не было! Как будто я пришёл продать душу дьяволу, а он сказал: оставь себе своё дерьмо, оно ничего не стоит! – Огун передёрнул плечами. Эва видела: и сейчас, пятнадцать лет спустя, он всё ещё не может избавиться от боли и позора того дождливого дня.