Текст книги "Дети Йеманжи"

Возле камней темнота была угольно-чёрной. Эва споткнулась о пластиковый край старого пляжного лежака. Ощупав лежак руками, она присела на его край. Пляж до самого прибоя расстилался перед ней – пустой, мертвенно-белый от лунного света. Эве стало жутко.

– Зачем мы здесь?

Эшу не ответил. Он сосредоточенно искал в песке камни, складывая их в кучу. Собрав десятка полтора, он растянулся на лежаке, положив голову Эве на колени. Каким-то задним чутьём она почувствовала, что лучше не возражать, и некоторое время они оба не шевелились и не разговаривали. Чуть слышно шелестело море. Изредка со стороны порта доносились гудки. На мгновение Эве показалось, что Эшу уснул. Но, стоило ей шевельнуться – и белки глаз тревожно блеснули из темноты.

– Уже здесь?

– Кто? – недоумевая, переспросила Эва. И сразу же поняла – кто.

Она появилась из-за камней, осторожно ступая по песку маленькими, худыми ступнями. Угловатая девчонка-негритянка лет четырнадцати на вид. Худая, некрасивая, с большим животом. В измятом линялом платьице на перекрученных бретельках. Её спутанные волосы перехватывала на затылке аптечная резинка. Это была самая обычная девчушка, и Эва не сразу поняла, почему так напрягся, вжимаясь в её колени, Эшу. Он был страшно, до судорог испуган.

– Что с тобой? Это же просто…

Он не ответил. А девчонка тем временем нескладно опустилась на песок, поджав под себя ноги, и повернула к ним грустное обезьянье личико. С чёрными ямами вместо глаз.

За эти дни Эва успела привыкнуть ко многому. Но при виде этого мёртвого полудетского лица ей захотелось вскочить, завизжать и кинуться сломя голову прочь. Только прерывистое дыхание Эшу и его дрожащая рука, сжимавшая её ладонь, не позволяли ей сделать это.

– Это… аджогун? Твой аджогун?

– Да, – чуть слышно сказал Эшу, прижимаясь к Эве, как ребёнок. – Она приходит каждую ночь. Это моя мать.

– Что?..

– Настоящая.

Чёрная девчонка сидела спокойно, не шевелясь, не издавая ни звука. Мёртвые, пустые глаза смотрели на них. Личико хранило робкое, почти просящее выражение. Эва смотрела на неё не отрываясь, скованная ужасом. А девчонка вдруг неловко приподнялась и переместилась на шаг вперёд. Эшу отпрянул, чуть не опрокинув лежак и Эву вместе с ним. Судорожно нашарив рядом с собой камень, запустил им в негритянку. Та, встала, без особого испуга отошла в сторону. Снова села на песок.

– Ну вот, – хрипло сказал Эшу. – И как тут спать?

Эва молчала, не сводя взгляда с мертвоглазой твари. Тварь так же пристально смотрела на неё. В какой-то миг Эве показалось, что проклятая девчонка улыбается – но это была лишь игра лунного света. Вот она снова поднялась и подошла на несколько шагов. Эва бросила в неё камнем. Аджогун неспешно отошёл и уселся на песке.

– Послушай, но почему?.. Почему ты ничего не можешь сделать? Ты же…

– Я – Эшу, – закончил он, и в его голосе было столько горечи и насмешки, что Эва умолкла на полуслове. – Я – хозяин демонов, я закрываю перед ними врата. Помню я всю эту фигню с макумбы… Но это – мой собственный аджогун. Она всегда приходила, понимаешь?

– Но как же?..

– Мне было лет семь, когда она первый раз пришла к нам, эта Силва. Она тогда была ещё жива. Я сначала знать не знал, кто она такая. Думал – сумасшедшая… Или потаскуха Шанго: за ним тогда они уже бегали. Она приходила в наш квартал, стояла у ворот и смотрела на меня. А потом как-то стало известно…ну, что… в общем, что Силва – моя мать. Вроде в тюрьме она сидела, что ли… После того, как бросила меня. Ей было-то лет тринадцать, когда я родился! Понятно, что она испугалась! И кормить ребёнка ей тоже было не на что. Да их же полгорода таких! Потом она обокрала какого-то гринго, туриста, и её посадили. И вот она явилась! Кто ей только рассказал про нас, этой шлюхе! Она пришла прямо в наш квартал, к нашему дому! Пришла, стояла и смотрела на меня! И потом приходила так чуть не каждую неделю! Даже сейчас не пойму – чего ей было нужно?! Даже не заговорила со мной ни разу! Даже не подошла!

– Может, она хотела тебя забрать?

– Да сейчас!.. Пошёл бы я с ней, как же! Куда бы она меня забрала? Ей самой было нечего жрать! Сосала матросне в порту, вонючая… – Эшу отвратительно выругался, косясь на неподвижную фигурку на песке.

– И таскалась так полгода, наверное! Мать несколько раз разговаривала с ней. Они сидели у нас на кухне и ревели вдвоём. А я, между прочим, не знал, куда деваться! Весь квартал был в курсе, кто эта Силва такая! Все знали, к кому она приходит! Надо мной все пацаны ржали! Никогда я столько не дрался, сколько в те дни! Всем бил морду в кровь! Уходил из дома на рассвете, приходил – ночью! Сбегал, как только видел её платье у ворот! А потом… Да пошла ты, сука!!! – заорал Эшу, внезапно вскакивая с лежака и запуская в безмолвную тварь на песке огромным булыжником. Камень ударил мёртвую по голове, она опрокинулась на бок. Чуть слышно, рассерженно зашипела, отползла в сторону. Снова села, поджав под себя худые, как спички, ноги. Луна светила ей в лицо, но тени на песке не было.

– А потом Шанго начал повсюду говорить, что это он трахнул её… восемь лет назад.

– Что?! – не поверила своим ушам Эва.

– Ну-у… это же Шанго! Ты же его видела. Всегда скотиной был. Ему нравилось меня бесить. – Эшу криво усмехнулся. – А я ведь поверил, понимаешь? Шанго в тринадцать лет уже перетрахал пол-Барракиньи! И вообще-то вполне мог… Ты понимаешь?! Мой старший брат мог оказаться моим папашей! И весь квартал только об этом и говорил! – Эшу умолк, тяжело дыша. Эва молча смотрела на него.

– Ну, конечно, нашей матери сразу же рассказали… Ой, что бы-ыло! – Эшу зажмурился. – Она кинулась звонить Шанго на мобильник! Звонила целый день! Наконец, вытащила его с серьёзной разборки! Велела срочно явиться домой! И – выпорола его бельевой верёвкой прямо во дворе! На глазах у меня, моих друзей и всех соседей! Шанго так испугался, что даже не орал. Зато мать вопила, как портовый буксир, и заливалась слезами. И заставила его поклясться её же жизнью, что он всё врал насчёт Силвы. Шанго после этого месяц дома не появлялся! Жил у шлюх в Бротасе. Потом вернулся, конечно… И ему ещё повезло, что Огун был в армии, а то бы… бр-р… – Эшу передёрнул плечами. – После этого Силва перестала приходить. Совсем. Шанго мне потом сказал, что перетёр с ней это дело. Я сперва думал, что он её убил. Но Шанго сказал – нет… Просто велел, чтобы духу её не было в нашем квартале, и всё. У него же тогда уже была банда, его все боялись.

– И… больше ты её не видел? Я имею в виду – живой?

– Видел, – хрипло сказал Эшу. Голос его вдруг изменился так, что Эва испугалась. – Видел. Мне было уже тринадцать, я шёл вечером по пляжу – и вдруг увидел её. Сначала даже не понял, подумал – пьяная… Она лежала на песке. И стонала. Держалась за живот. От неё здорово несло кашасой. Но она вся горела. И была в соплях и слезах. Её рвало. Меня она не узнала. Я подумал – дело плохо. Какой-нибудь аппендицит или типа того. Надо было, конечно, кого-то позвать…

– Ты не позвал?

– Я ушёл. Ушёл и не приходил домой неделю. Боялся, что мать поймёт… И мечтал, что эта сука Силва, наконец, сдохнет и я её никогда больше не увижу! А через месяц кто-то сказал мне, что она и правда умерла. Что её нашли мёртвой на пляже. И… И, в общем, всё.

– Ты… кому-нибудь говорил об этом?

– Нет.

Наступило молчание. У Эвы стоял ком в горле. Даже аджогун в нескольких шагах уже не пугал её. В конце концов, его просто можно было отогнать камнем… Тяжёлая, горячая голова Эшу лежала у неё на коленях.

– А потом она стала приходить. Я спать не мог, потому что эта мразь являлась и усаживалась напротив! И сидела вот так целую ночь! И уходила, только если мать садилась со мной. Вот как ты сейчас сидишь. Понимаешь?! Мать могла её отогнать. И ни о чём меня не спрашивала. Потом я вырос, научился сам управляться… Думал, больше никогда этой гадины не увижу! – Эшу умолк, протянув руку за очередным камнем.

– А что будет, если она подойдёт? – осторожно спросила Эва. И сразу пожалела об этом: Эшу содрогнулся.

– Не… не знаю. Я её никогда не подпускал. Несколько лет она не появлялась, я уже думал – всё! А три дня назад, после того, как… в общем, когда всё это случилось… Силва снова пришла. И я понял, что… что… ну, что мне конец. – Эшу, не открывая глаз, усмехнулся дрожащими губами. – Никто из наших ничего не знал. Сказать им я не мог. Все искали Шанго. А я… Я не знал, что мне делать! Мать меня не прощала, я чувствовал это. И эта тварь приходила каждую ночь. И аджогуны совсем обнаглели. Я попробовал помириться с Оба. Я нашёл тебя и привёл к нашим. Я подсказал Ошосси, где взять денег… и не смотри на меня так! Не было, не было у него ничего с Марэ! Наш педик не такой дурак, чтобы покупать чью-то задницу за деньги! Ему нужно всё по любви… тьфу! Я, в конце концов, устроил так, чтобы Ошун вылечилась!

– Но… я думала…

– Нет, ты, конечно, умница. Ты отлично управилась с Обалу. Но кто привёл тебя к братьям? Я! И… и я так ждал, что мать спустится на макумбу! Она ведь всегда приходила, макумба без Йеманжи ничего не стоит! Я звал её… но она не пришла. Тогда я нашёл Шанго! Хотя какое там «нашёл»… я же знал, где он! Всё-таки я Эшу, нет путей, сокрытых от меня, и всё такое! Пролезть к иабам я, конечно же, не смог, но Йанса справилась прекрасно! Да Шанго и сам был рад, я думаю. Нельзя же всю жизнь прятаться. И по Ошун он скучал… И битвы не пропустил бы ни за что.

– Огун избил Шанго. Тебе не стыдно было, когда…

– Было… Что толку-то? – сквозь зубы огрызнулся Эшу. – Дьявол, Эва! Эва!!! Эвинья!!! – вдруг заорал он, и девушка, вздрогнув, вскочила с лежака.

Тварь уже сидела почти у их ног, задрав худенькое личико с провалами глаз. Мокрые волосы липли к костлявым плечам. Эва, содрогаясь, принялась одну за другой бросать в неё пригоршни песка:

– Пошла вон! Убирайся! Уходи отсюда!

Девчонка вскочила. На её лице появилось недовольство, но она всё же отошла на несколько шагов и села там, мрачно оскалившись гнилыми обломками зубов. Эшу нервно, отрывисто рассмеялся:

– Молодец… Нельзя надолго отворачиваться от неё. Слушай, почему она тебя боится?

– Н-не знаю… – растерялась Эва. Эшу больше ничего не сказал. И до самого рассвета лежал молча, неподвижно, уткнувшись лицом в колени Эвы. Мёртвая не уходила, сидела поодаль, время от времени вставая, чтобы сделать шаг вперёд. И Эва, схватив очередной камень, запускала им в неживую тварь.

Луна ушла за холмы Верхнего города. Небо над морем стало цвета сухого асфальта. Тени на песке начали таять, растворяться. Мёртвая мать Эшу закрыла свои пустые глаза. Поднялась, аккуратно отряхнула платье и, не оглядываясь, ушла. Как только волосы её скрылись за каменной грядой, пляж залило солнцем.

Эшу глубоко вздохнул. Поднялся, с хрустом потянулся, поскрёб обеими руками голову. Искоса взглянул на Эву, которая старалась незаметно растереть ноющие колени.

– Ну что, женщина… Тебе пора домой, спать.

– Подожди, – тихо сказала Эва. – Попробуй ещё раз. Попробуй войти в море.

– Эви-инья… – кисло поморщился он. – Ничего же не выйдет!

– Что ты потеряешь?

Эшу молча передёрнул плечами. Стянул майку, сбросил джинсы и пошёл к воде.

Джинсы были чудовищно грязные, и Эва подняла их, чтобы отряхнуть. Но смотрела при этом на брата, застывшего на мокрой полосе песка. Солнце заливало его розовым сиянием. Было очевидно: больше Эшу не сделает ни шагу. Вздохнув, Эва встряхнула его джинсы – и поздно заметила, что взяла их неправильно: карманами вниз. На песок посыпались сухие косточки плодов, презервативы, сигареты, пакет с маконьей, комочки бумаги, латунный кастет, начатая пачка жвачки, смятые деньги, сложенный нож – и камешек. Гладкий овальный камешек размером с женский ноготь. Серый с одной стороны и молочно-белый – с другой.

Эва взяла в руки бузио Нана Буруку. Долго-долго смотрела на него. Бузио, казалось, пристально и холодно смотрит на неё в ответ.

Вернулся Эшу.

– Ну? Ты же видишь… Бесполезно! – Он потёр глаза, криво усмехнулся. – Я здорово напортачил, Эвинья. Уже ничего нельзя исправить. Мать никогда меня не простит. А парни – тем более… Ну, а тебе надо ехать домой! Огун, наверное, дёргается…

И тут он увидел бузио на ладони Эвы. Вытаращил глаза. И попятился.

– Это… Откуда это?!

– Из твоих штанов…

Лицо Эшу сделалось серым. Он испуганно переводил взгляд с Эвы на камешек.

– Но… Чёрт! Откуда? Бузио Нана? У… у меня?! Откуда?!

– Помнишь – три дня назад? – тихо спросила Эва. – Прямо перед тем, как… всё случилось? Ты помогал моей матери втащить в дом кулер?

– Да…

– Помнишь, как она поскользнулась и толкнула тебя?

– Д-да… – И тут он всё понял. И, зажмурившись, застонал сквозь стиснутые зубы, – С-с-с-су-у-ука… Но зачем? Зачем?!

– Она на всё бы пошла, чтобы уничтожить вашу мать, – безжизненно сказала Эва, кладя бузио на плоский, выглаженный волнами камень. Эшу молча поднял другой камень, размахнулся – но Эва поймала его за руку.

– Нет! Не сейчас! Жанаина должна его увидеть!

– Значит, это… он был со мной… той ночью… То, что творилось у меня в башке… Это из-за него?! Аджогуны… И всё, что вышло… и… Так! – Эшу прыжком взвился на ноги и принялся лихорадочно натягивать джинсы. – Эва, поезжай на ферму! Я тебя сейчас посажу на рейсовый до Санту-Амару и…

– Мы поедем вместе, – тихо сказала Эва.

– Э-э… ты с ума сошла? – нахмурился Эшу. – Нет, я ухожу! У меня дела! И не спорь! Мне нельзя туда! Ты хоть соображаешь, что из меня сделает Огун? А Шанго ему поможет с удовольствием, да-да! В кои-то веки не будут спорить!

– Мы не поедем на ферму. – Эва смотрела, как солнце поднимается над водой, пронизывая её насквозь, до зеленоватого золота на дне. – Мы пойдём к твоей матери.

– Ну, нет!

– Да.

– Эвинья…

– Я пойду с тобой. Я буду с тобой, сколько понадобится.

– Но… это… нет… Эвинья… бесполезно же…

– Это всё, что мы можем. – Эва взяла брата за плечо, насильно развернула к себе. – Эшу, пойми же… Ты бы никогда не сделал того, что сделал, если бы не бузио. Разве это не так?

– Не знаю, – не поднимая глаз, отрывисто сказал Эшу. – Я… правда не знаю, детка.

– Зато я знаю. Идём.

Он молчал. Но, когда сестра с силой потянула его за руку, всё же пошёл за ней.

Солнце ещё не успело нагреть асфальт и булыжники, когда они сели в первый утренний трамвай. Вагон был почти пуст: лишь на заднем сиденье похрапывали два пузатых типа в белых рубашках-поло – судя по всему, заблудившиеся туристы. Эва смотрела в окно, борясь с накатывающей дремотой. Ракушка Нана лежала рядом с ней на сиденье: Эва не решилась долго держать её в руках. Эшу сидел рядом, тяжело сгорбившись и глядя в пол.

В молчании они вышли из трамвая на пустынную улочку, ведущую на холм. Пошли, держась за руки, как влюблённые, по узкому тротуару вдоль кафе, магазинов и киосков. Всё было закрыто: даже продавцы кокосовых орехов ещё не устанавливали свои тележки. Пальмы покачивали под утренним ветерком растрёпанными головами. Проехал разноцветный туристический автобус. И вот, наконец, мелькнула впереди выцветшая бело-синяя вывеска «Мать Всех Вод» над магазинчиком сувениров. Выкрашенная голубой краской дверь была закрыта. Рядом стояла припаркованная машина – белый «мерседес» – который почему-то показался Эве знакомым, но размышлять об этом было некогда.

У порога Эшу вдруг остановился как вкопанный.

– Не пойду!

– Эшу! – умоляюще сказала Эва, понимая, что он в самом деле вот-вот развернётся и уйдёт, – и что она, спрашивается, сможет сделать? – Пожалуйста! Я ведь с тобой!

– Да что мне с того? – огрызнулся он. – Это мои дела! Отвяжись, не выводи меня!.. Ты видишь, что дверь заперта?

– Ты можешь её открыть!

– Не могу! Не буду!

– Эшу!

– Всё, женщина, я ушёл!

Он выдернул ладонь из пальцев Эвы, глубоко засунул руки в карманы рваных джинсов и, не оглядываясь, зашагал вниз с холма мягкой походкой капоэйриста. Эва в отчаянии посмотрела на него, дёрнула за ручку двери – и чуть не опрокинулась навзничь: дверь оказалась не заперта.

– Эшу!!!

Он оглянулся. И изменился в лице, глядя на приоткрывшуюся дверь. Не давая брату опомниться, Эва вновь схватила его за руку и увлекла в тенистый полумрак дома. Почти бегом они пересекли пустой магазинчик, чудом не опрокинув гипсовую, в человеческий рост статую Ошала в белых одеждах, напугали кошку, с воем вылетевшую на улицу, задели допотопный телефон, по которому Ошосси той страшной ночью слушал разговор двух сестёр, – и Эва потащила Эшу, упиравшегося, словно мальчишка, вверх по узкой деревянной лестнице. Старые ступени угрожающе скрипели. Перила грозили проломиться. В солнечном луче плясали ополоумевшие пылинки.

– Нет! – хрипло, уже с настоящей угрозой сказал Эшу, оказавшись перед маленькой дверью наверху. Но Эва уже толкнула эту дверь и шагнула внутрь.

Она сразу же увидела отца. Он стоял спиной к ней – высокий, широкоплечий, с подтянутой, несмотря на возраст, фигурой. Утреннее солнце, входившее в распахнутое окно, играло в его курчавых, наполовину седых волосах, на смуглых плечах: дон Каррейра ещё не надел рубашку. На скрип двери он не обернулся.

Жанаина сидела на развороченной постели, обхватив руками колени, в длинной, старомодной ночной рубашке небесного цвета, с белым кружевом по подолу, напоминающим морскую пену. Чёрные, с нитями седины, вьющиеся и густые волосы были откинуты за спину. Под голубой тканью рубашки очерчивались груди – тяжёлые, уже провисшие груди рожавшей и кормившей женщины. Ноги – неожиданно худые и изящные, с тонким браслетом из синих и белых бусин на левой щиколотке, – скрещивались на смятом одеяле. Рядом с ней, на стене, в рамке из морских ракушек, висел нарисованный Эвой портрет бабушки Энграсии: юной, прекрасной, в сине-белом наряде Йеманжи.

Жанаина повернулась к двери раньше, чем это сделал отец, – и на её лице появилась слабая улыбка. Сеточка морщин легла возле глаз – пронзительно-синих, молодых и насмешливых.

– Эвинья, девочка моя! Наконец-то!

Отец обернулся. Эва встретилась с ним взглядом. С недоумением подумала про себя: почему она ничего не чувствует, глядя сейчас на чужого человека, которого восемнадцать лет называла отцом?

– Эва! Что ты здесь делаешь? – спокойно, не повышая голоса, спросил он. Эва заметила и оценила отцовское самообладание. И ответила ему в тон:

– Я пришла к своей тёте.

– Жанаина, ты обещала мне…

– Ты взял с меня слишком много обещаний, Ошала, – низким, задумчивым голосом сказала она. – Но все их я исполнила. Я никогда не звала к себе эту мою дочь.

– Эва – не твоя дочь!

– Все твои дети рано или поздно становятся моими.

– Ты не посмеешь!..

– Боже, почему ты такой болван?.. – с искренним сожалением спросила Жанаина, глядя на мужа так, словно видела его впервые. – Всё уже решилось без меня! Без нас с тобой! Клянусь, я ничего не делала. Сам знаешь, мне в эти дни было не до того… – Она снова улыбнулась, на этот раз без всякого лукавства. В синих глазах мелькнула горечь.

– Уже утро, Ошала, – устало сказала Жанаина. – Тебе пора заняться своими делами. Бизнес не ждёт, не так ли? Уходи.

– Жанаина, мы не закончили! – В голосе отца зазвенел металл. – Мы…

– Закончили давным-давно, – безмятежно перебила она. – Тебе нечего мне сказать. Ступай и оставь меня с моей дочерью. Я много раз говорила тебе: ты напрасно вынуждаешь Нана рожать детей. Она не знает, что с ними делать и для чего они нужны. Нельзя просить у человека то, чего у него нет. Ступай. Уже утро. Ко мне пришли мои дети.

Отец стоял неподвижно. Эва не видела его лица. Жанаина встала, сняла со спинки дряхлого стула белый пиджак и протянула мужу. Тот взял его, не сводя с женщины взгляда. Та улыбнулась – мягко, без гнева, без сожаления. И отвернулась к окну. И стояла, глядя на улицу, пока «мерседес» дона Каррейра не скрылся на вершине холма в розоватой утренней дымке.

– Всё это время он приходил к тебе? – тихо спросила Эва.

– Да, бывал иногда, – не оборачиваясь, отозвалась Жанаина. – Что ж… Он мой муж.

– Муж?..

– Ошала никогда не просил у меня развода.

– Но…

– …и не захотел жениться на твоей матери. Не подумай, что я горжусь этим, дочь моя. – Отвернувшись от окна, Жанаина внимательно и грустно посмотрела на Эву. – Мне никогда не хотелось делать больно Нана. Она всё же оставалась моей сестрой… хотя ей было на это наплевать. Мы обе были совсем молодыми, когда она решила, что сможет воспользоваться моим мужем во много раз лучше, чем я. Что она получит от Ошала… как же она тогда сказала?.. двести пятьдесят процентов прибыли, – в то время как я не смогла даже «отбить себестоимость». И тут она оказалась права. Что ж… Для Нана всё, что происходит здесь и здесь, – Жанаина лёгким движением коричневой руки коснулась поочерёдно своей груди и развороченной постели, – не имеет никакого значения. Значит, и боли причинить не может.

– А тебе? – тихо спросила Эва. – Тебе разве не было больно?

– Только в тот день, когда он ушёл. – Жанаина улыбнулась, вздохнула. – Пойми, Эвинья, когда у женщины есть дети – ни один мужчина уже не может причинить ей боль. Даже если очень захочет и очень постарается. Только дети могут разрезать сердце пополам. И с этими половинками в руках ты даже не заметишь никакого мужского свинства.

И тут Эва вспомнила, зачем она здесь. И обернулась – уже понимая, что Эшу рядом нет.

Но он был там. Стоял, прислонившись к дверному косяку и низко опустив голову. До Эвы доносилось его хриплое, отрывистое дыхание.

– Ты не представляешь, что началось после того, как ты закрылась в доме, – Эва, не глядя нащупала горячую, дрожащую руку брата. – Была макумба. Была большая битва! Мы загнали аджогунов в океан. Оба помирилась с Ошун. Обалу снял своё проклятье. Йанса не едет в Бразилиа…

– Это устроил Огун?

– Нет, Ошосси. И Марэ тут ни при чём! – поспешила добавить Эва. – И… И… И мой отец даже не знал, что Огун приходил к нему тогда! – Она поняла по изменившемуся лицу женщины, что та догадалась, о чём идёт речь, но всё же добавила, – Тогда, пятнадцать лет назад. Отец ничего не знал! Это всё сделала На… моя мать. Ты мне не веришь?

– Верю, – пробормотала Жанаина. Губы её дрожали. – Она могла… Проклятая шлюха!

– И Эшу… Он не мог сдержать аджогунов. И спать не мог тоже. И не смел просить у тебя прощения. И… ему было очень плохо. Я нашла в его кармане вот это. – Ракушка Нана, влажная и горячая после вспотевшей ладони Эвы, легла на стол. – Она была при нём в ту ночь. Её подложила Нана. Эшу не знал… И вот, мы здесь. И… и твоему сыну есть что сказать тебе, – неловко закончила Эва, вдруг сообразив, что ей давно пора удалиться. – Я спущусь вниз, наверное… Надо же открыть магазин!

Рука Эшу вдруг так стиснула её пальцы, что Эва снова испугалась. И, стараясь не морщиться от боли, спросила шёпотом:

– Мне остаться с тобой?

Не ответив, Эшу выпустил её руку и, впервые подняв глаза на мать, сделал шаг вперёд. И Эва как можно незаметнее скользнула за дверь.

Она тихо спустилась по лестнице в пустой магазин. Постояла там немного, разглядывая статуэтки ориша. Улыбнулась, увидев среди них Шанго с мечом в красно-белом одеянии и красавицу Ошун в струящемся золотистом платье, стоящих рядом. Эва тихо рассмеялась, глядя на них, осмотрелась – и принялась одну за другой поднимать жалюзи.

Солнечный свет хлынул в витрину, заплясал по полу, стенам, цветной керамике. А на улице, возле тротуара уже парковались два джипа, белый фургон «форд» и красная «тойота». И дети Йеманжи всей ватагой высыпали из машин, и Ошосси с Огуном вытащили из фургона инвалидное кресло, а Шанго вынес на руках Обалу. «Интересно, наверх его поднимать они будут тоже на руках?» – подумала Эва.

В этот миг мимо неё прошелестела голубая ночная рубашка, и Жанаина – босая, с распущенными волосами – как девочка, пронеслась к дверям. И распахнула их настежь. Стоя у тёмной лестницы, Эва видела, как Шанго первым шагает к матери – и обхватывает её, такую маленькую рядом с ним, огромными ручищами цвета горького шоколада. Следом подошёл Огун и, грубовато оттеснив плечом брата, просто подхватил мать на руки. За ним кинулись Ошун, Йанса и Оба. Ошосси небрежно сбросил Обалу в его кресло и, не обращая внимания на его сердитый крик, сам двинулся к матери. Но Жанаина, с негодующими воплями высвободившись из объятий старших сыновей, устремилась к Обалу, успев по пути обнять Марэ… Они перегородили всю улицу, и какой-то мотороллер уже возмущённо засигналил им. Гигант Шанго неспешно развернулся и смерил водителя внимательным взглядом. Тот немедленно сдал назад и ретировался в переулок.

«Это надолго», – подумала Эва. Глубоко вздохнула, только сейчас вспомнив, что не спала целую ночь. И медленно, цепляясь за перила и останавливаясь на каждой ступеньке, начала подниматься.

Эшу спал, растянувшись на постели матери. Безмятежный храп сотрясал занавески и заставлял трепетать герань в ящике за окном. Эва улыбнулась. Села рядом. Тщательно отряхнула свои босые, испачканные в песке ноги. Осторожно подвинула Эшу к стене, прилегла рядом. И через минуту тоже спала – крепко и спокойно, свернувшись клубком на смятой простыне.

Дона Нана Каррейра вернулась домой после напряжённого рабочего дня в десятом часу вечера. Дочь уже была у себя: из её комнаты доносились странные звуки. Дона Нана недоумённо прислушалась: ей показалось, что в комнате Эвы кто-то заколачивает гвозди. Затем её взгляд упал на коридорный коврик. Там, рядом с плетёными босоножками дочери красовались огромные шлёпанцы и такие же огромные разбитые кроссовки. Дона Нана нахмурилась. Швырнула на столик в прихожей сумочку, сбросила туфли и быстрыми шагами пошла в комнату дочери.

Эва укладывала вещи. Уже были собраны краски, кисти, книги, баночки с растворителями и лаками, и сейчас Эва стояла со статуэткой Йеманжи в руках, задумчиво прикидывая, как устроить её в заполненной доверху сумке. За ней с интересом наблюдал Шанго. Он сидел на подоконнике, заслонив своей огромной фигурой весь оконный проём. Ошосси расположился на полу рядом с сумкой и осторожно пытался собрать рассыпавшуюся пачку акварельных карандашей.

– Что происходит, Эвинья? – холодно спросила дона Нана. Эва выпрямилась. Осторожно передала статуэтку Ошосси.

– Я собираюсь.

– Позволь спросить, куда?

– Я ухожу.

– Уходишь? – насмешливо подняла брови дона Нана. – Что за бред? Куда ты собралась? Ты влюбилась? В кого-то из этих двух уголовников? Да будет тебе известно, что…

– Это мои братья.

Дона Нана скривилась и с нарочитой брезгливостью передёрнула плечами. Убедившись, что ни на дочь, ни на «уголовников» это не произвело никакого впечатления, ледяным тоном спросила:

– У тебя, конечно, есть собственный дом? И работа? И средства к существованию? Не забудь, моя дорогая, что абсолютно всё в этой комнате куплено мной или отцом. Всё, что у тебя есть…

– … лежит в этой сумке, – спокойно закончила Эва. – Я не воровка, мама. Я не беру чужого. Да – и, конечно же, я не выйду замуж. Ни за сына дона Маскареньяса, ни за сына дона Мендонсы, ни за сына дона Гедеса.

Быстрыми шагами подойдя к шкафу, дона Нана убедилась, что все вещи дочери – на месте.

– Так ты уходишь на содержание к… братьям? Нечего сказать, достойно!

Шанго угрожающе зарычал. Ошосси, которого, казалось, происходящее лишь забавляло, тронул его за плечо и скучающе взглянул на дону Нана зелёными сощуренными глазами.

– Мне предложили работу в одном магазине сувениров на Пелоуриньо. Покупателей слишком много, и владелица не справляется одна.

– И на эти гроши ты намерена снимать жильё?

– Я буду жить с сестрой.

– Она об этом, надеюсь, знает?

– Оба сама предложила мне. И очень обрадовалась, когда я согласилась. Ей нужна иногда помощь на кухне.

– Прекрасно! – саркастически бросила мать. – Ты станешь торговкой и будешь жить у кухарки! Под покровительством шайки бандитов! Ничего иного я и не ждала! Эва, я ошиблась в тебе: у тебя совершенно пустая голова!

– Мне очень жаль, мама.

– Но вот ещё один вопрос! – Дона Нана, казалось, вдруг успокоилась. – Чем ты будешь платить за университет?

– А я не буду за него платить, – Эве, наконец, удалось устроить Йеманжу в сумке, но молния, хоть убей, не застёгивалась, и лукавое лицо Матери вод в обрамлении струящихся волос оказалось наверху. – Думаю, я поступлю в Академию художеств в Сан-Паулу. Я уже отправила туда свои работы.

– Девочка моя, ты слишком много о себе мнишь! – жёстко оборвала её мать. – Ты неплохо малюешь картинки, но для Академии художеств нужно…

– Ответ уже пришёл. Я вызвана на собеседование.

Наступила тишина. Нана машинально вытащила из кармана пиджака пачку сигарет, сунула одну в рот. Шанго, откровенно ухмыляясь, протянул ей зажигалку. Его ухмылка стала ещё шире, когда дона Каррейра с отвращением отстранила его руку. Ошосси с вежливо безразличным выражением лица крутил в пальцах карандаши.

– Эвинья, хватит глупостей, – наконец, резко сказала мать. – Разложи вещи на места, ты остаёшься дома. Я не затем столько лет вкладывала в тебя деньги, чтобы позволить тебе всё пустить под откос! Немедленно, я сказала…

– Мама, ты забыла, – напомнила Эва, отбирая у брата карандаши. – Ошосси, что ты делаешь? Оставь, пожалуйста, ты уже два сломал… Мне восемнадцать лет. Я совершеннолетняя. И оставаться здесь не входит в мои планы. – Она помолчала, глядя на то, как бледнеют скулы матери, а рот превращается в жёсткую нитку. – Ничего не поделаешь: я оказалась нерентабельным проектом. Нельзя заниматься тем бизнесом, в котором ничего не смыслишь. Будут лишь убытки и неоплаченные счета.

– Ты ещё пожалеешь, мерзавка, – холодно процедила мать, отходя с сигаретой к окну и решительным жестом сгоняя с него Шанго. – Ты ещё вернёшься и…

– Ты же знаешь, что нет, – почти мягко сказала Эва, беря сумку.

– Я немедленно звоню отцу! – почти выкрикнула дона Нана, выхватывая из сумки мобильный телефон, как пистолет. Шанго уважительно поднял похожие на лопаты ладони. Не удостоив его взглядом, дона Нана нервно набрала номер и выпалила:

– Ошала! Твоя дочь сошла с ума и уходит из дома! – и затем долго-долго молчала, слушая отрывистый мужской голос в трубке и глядя на солнечную улицу. Затем в телефоне послышались короткие гудки. Дона Нана подчёркнуто аккуратно выключила мобильник. Обернулась – но ни дочери, ни её спутников в комнате уже не было.