Текст книги "Дети Йеманжи"

– Ты и её вышвырнула из дому.

– Я не терплю неблагодарности, – сухо сказала мать. – И ещё больше не терплю глупости. Что, собственно, я сделала не так? Оба захотела уйти из дома – я её отпустила. Разумеется, мне было жаль, что все мои усилия пропали даром. Из этой коровы ничего не вышло. Рыдать над грязной плитой, брошенная мужем, может любая дура. Ничего интересного в этом нет. Оба получает сейчас по заслугам… и, между прочим, было очень забавно наблюдать, как Ошун и этот мерзавец Эшу разыграли её.

– Это был не розыгрыш, а неудачная шутка. Они очень жалели об этом…

– Кто жалел? Эшу?!. – Мать с притворной усталостью взялась за виски. – Эвинья, в твои годы пора уметь разбираться в людях! Эшу делает только то, что ему выгодно и за что ему не придётся отвечать! Надо признать, способности у парня имеются… Но голова абсолютно пустая, и немудрено.

– Марэ, кажется, получился у тебя довольно удачным, не так ли? – в тон матери спросила Эва. – Он умён, он хорошо учился, он мог оправдать твои надежды.

– Он их и оправдал.

– Зачем же ты отдала его в интернат?

– Да именно за этим! – Мать, наконец, рассердилась. – Затем, что, учась дома, он никогда не смог бы стать тем, что он есть! Это ваша «Ремедиос» очень мало чего стоит, должна тебе сказать! Живопись теперь делается в компьютере, это – новые программы, новые технологии, компьютерная графика и дизайн… Восемнадцать лет назад это всё только начиналось! Единственный достойный факультет был в Сан-Паулу! И я сделала всё, чтобы отправить сына туда.

– И забыла о нём.

– Это он обо мне забыл, – без особого огорчения призналась Нана. – Я приехала к нему однажды… Между прочим, ты представить себе не можешь, чего мне это стоило – на все выходные бросить дела, перекроить расписание, найти «окно»… Но я тоже не всё на свете могу, знаешь ли! Во всяком случае, эти разговоры об искусстве мне скучны, а притворяться в мои годы смешно! Я видела, что Марэ не о чем со мной говорить. А раз так – зачем тратить время? Я оплачивала обучение, переводила ему столько денег, сколько требовалось, он ни в чём не нуждался и…

– Почему Жанаине нашлось о чём с ним говорить?

– Потому что эта сучка готова была на всё, чтобы сманить моих детей! – с нескрываемой ненавистью выговорила мать. – Всегда изображала из себя святую мать семейства! Ах, Жанаина, ах, сама доброта, ах, сколько у неё детей, она живёт только ради них! Наша мать носилась с ней как дурак с яйцом… за что она её любила – непонятно! Я, а не она, пробивалась в жизни как могла! Я училась, шла напролом, не спала ночами, делала подлости – да, да, и хотя бы не стесняюсь в этом признаться! Я знала, что буду жить так, как я хочу! Гордиться своей жизнью! Ни у кого ничего не просить! И дети мои вырастут успешными людьми, а не отбросами на улицах Баии! А Жанаина всю жизнь торговала безделушками для туристов – и скакала на макумбе! Нечего сказать, прекрасное занятие для умной и достойной сеньоры! Посмотри на её детей! Что из них вышло путного? Огун, эта тупая армейская сошка! Шанго – уголовник, бандит, сутенёр! Ошосси – торговец наркотиками, пляжный «кот», чибунго! Эшу… это совсем уже… бр-р-р! Это же самое худшее, что может получиться у женщины! Таких детей надо стыдиться, как венерической болезни! Любить их – значит любить собственную беспомощность, некомпетентность, лень, глупость! Ты не согласна со мной? – Эва молчала, и мать торжествующе продолжала, – А что же мои дети? Ты говоришь, я всех их бросила! Но почему же из них выросли достойные люди? Марэ – знаменитый художник, его рвут на части издательства Рио и Сан-Паулу! Обалу – компьютерщик от Бога, он ведь начал зарабатывать ещё раньше брата, мозг у него золотой, это мои гены! Ты – потрясающе умна, и твоя карьера будет невероятной, я всё для этого сделаю! Если ты, конечно, вытравишь из себя эту идиотскую сентиментальность…Ты вся в мою покойную мать!

– Какая досада, правда? – задумчиво спросила Эва.

– Ужасная, – не почувствовала иронии Нана. Взяла новую сигарету, аккуратно прикурила от блестящей «Зиппо».

– Единственное, чего я не могу понять, – зачем ты связалась с ними. Ты умна – и это не комплимент, а факт. Ты не могла не увидеть, что это за шваль. Ну, допустим, Ошун смогла произвести на тебя впечатление: она это умеет. Но ведь по Эшу всё сразу было понятно! И тем более, по этой дуре Оба! Почему ты так легко позволила использовать себя, девочка моя?

– Это моя сестра… и мой брат…

– Пф-ф, «брат»… «сестра»… Почему же они появились лишь тогда, когда им что-то от тебя понадобилось? Где они были до сих пор? Ты не задавала себе этот вопрос? – с ласковым ехидством спросила мать.

– Они не появлялись, потому что ты этого не хотела. Так сказала бабушка.

– Бабушка… Ох уж наша мать… Ты можешь себе представить человека, способного запретить что-то Эшу? Или этому извращенцу Шанго?!

Эва молчала, глядя через плечо матери в синее окно. Стараясь не тревожить поднявшийся в горле комок, спросила:

– Это ведь ты недавно рассказала Жанаине про Огуна? О том, что он приходил к отцу просить денег пятнадцать лет назад?

Да, сказать это вслух стоило. Хотя бы для того, чтобы увидеть, как с идеально накрашенного лица матери сбегает торжествующая маска. Впрочем, дона Каррейра не была бы самой собой, если бы позволила чувствам задержаться на лице дольше двух секунд.

– Прекрасно, моя девочка! Ты ещё умней, чем я думала! Когда ты это поняла?

– Когда разговаривала с ним. Он сказал, что Жанаине стало всё известно в ту ночь, когда Шанго…

– Трахнул собственную мать, – с удовольствием выговорив вульгарное слово, закончила Нана.

– Именно, – подтвердила Эва. – Это было в пятницу, под утро. Ты разговаривала на кухне по телефону. Я проснулась. И услышала…

– Ты подслушивала мой разговор с сестрой?

– Любая информация полезна, не так ли? – пожала плечами Эва. – Ты кричала… Сейчас, дай вспомнить… «Ты родила себе дерьмо и собрала в свой подол чужое! Они все – подонки! Твой старший сын ещё пятнадцать лет назад приходил побираться к отцу за твоей спиной! Если ты об этом не знала, то теперь будешь знать!» И что-то ещё, что я забыла.

– Браво, браво, – не меняясь в лице, повторила мать. Глаза её светились ледяным, мертвенным блеском, напомнив Эве об аджогунах. – У тебя отличная память, Эвинья. Кажется, именно это я и говорила. Неужто после этого Жанаина переосмыслила свою жизнь? И наконец-то сняла розовые очки? Боюсь поверить… Впрочем, лучше поздно, чем никогда.

Эва встала. Потянулась, передёрнула плечами. Подошла к окну, за которым был виден порт. Глядя на белоснежный американский лайнер, входящий в акваторию, сказала:

– Ведь это ты рассказала ей о том, что Обалу изуродовал Ошун. И что Ошосси снова связался с наркотиками. И о том, что деньги на это дал ему Марэ. Тебе хотелось добить сестру, не так ли?

Это уже был чистой воды блеф, но по молчанию матери Эва поняла, что не ошиблась. И, не оборачиваясь, продолжала:

– Ты подрезала Жанаине последнюю жилу. Она не могла вынести столько боли сразу. Это было уже невыносимо.

– Перестань говорить языком из сериалов! – скривилась мать. – Я сказала ей только правду – и ничего, кроме правды! А что ещё я должна была говорить, если Жанаина впервые за пятнадцать лет позвонила родной сестре? Вся в слезах, рыдая и захлёбываясь, как последняя истеричка? Я, знаешь ли, не сливной бачок для чужих соплей! И мне вовсе не хотелось тратить своё время на её вопли и причитания! Да ещё среди ночи, когда я банально хочу спать! И имею на это право! В конце концов, Жанаина сама этого хотела! И получила по заслугам! И даже не смогла выдержать удар! Заперлась, закрылась, оставьте меня все, кидания, бросания… тьфу, мерзость какая! И всё сразу пошло наперекос!

– Аджогуны начали появляться из-за этого?

– Аджогуны получили свободу, потому что Эшу не мог больше справляться с ними! – Мать, казалось, взяла себя в руки и снова сделалась иронически спокойной. – И не может до сих пор. И заметь – вся эта тупоголовая банда до сих пор не спросила его – почему? Йеманжа никогда не отвечала за запертые двери! Она никогда не сдерживала аджогунов и прочую нечисть! Это – епархия Эшу! Почему Огун не способен это сообразить? Не вышибли же ему в фавелах Рио последние мозги?!

– Я… не понимаю, что ты хочешь сказать, – пробормотала Эва. Теперь ей на самом деле стало страшно.

Мать вздохнула. Тщательно загасила сигарету в стеклянной пепельнице. Подняла на Эву тёмные, холодные глаза.

– Подумай, моя Эвинья. У тебя хватит ума всё понять. И постарайся прекратить это… не нужное тебе знакомство. Ты, я думаю, уже сама видишь, чего стоит всё это отребье. Они ничего не смогут тебе дать. Ничего полезного от этого общения ты не получишь. Боюсь, только потеряешь. Кажется, Шанго уже пытался оказывать тебе знаки внимания? Хотя, может быть, тебе понравилось?.. Что ж, вполне можешь стать его четвёртой женой: кастинг продолжается… Однако, времени у меня больше нет. Поступай как знаешь: ты взрослая. Но прежде, умоляю тебя, сложи, наконец, два и два. И спроси у этого поганца Эшу, почему он не может спать уже третью ночь.

– У Эшу? Но…

Мать встала, оправила юбку, взяла со стола пачку сигарет, айфон и зажигалку. И, не оглядываясь, ушла за белую, гладкую дверь.

– …а теперь ещё и дождь этот! Невесть когда кончится! Приведите вы малышку в чувство, пусть разберётся! Марэ, может, ты попробуешь? Твоя аше подойдёт!

– Не надо. Это просто сон. Она сейчас очнётся.

Эва открыла глаза. Над ней были деревянные балки бабушкиной веранды. Она лежала в гамаке, прикрытая чёрной курткой Огуна, закрывающей её от плеч до пяток. Пахло сыростью. В саду шелестел дождь. Блёклое серое небо. Поникшие листья питангейр. Каруру не пела.

Первым Эва увидела Обалу. Брат сидел рядом в своём кресле, смотрел ей в лицо большими печальными глазами. В руках Обалу была дымящаяся кружка.

– Ты пришла в себя, малышка? Выпей.

Выбираться из-под куртки было холодно. Стуча зубами, Эва кое-как уселась в гамаке, взяла в ладони горячую кружку и, обжигаясь, принялась пить.

Это оказался не кофе, а незнакомый, густо-зелёный травяной настой с горьким запахом – впрочем, довольно приятный на вкус. Допив до конца, Эва почувствовала, что озноб отпускает её. И тут в памяти разом вздёрнулось всё. И кружка, выскользнув из её рук, покатилась по деревянному, влажному полу веранды.

– Обалу, а где все наши? Эшу, Огун, Ошосси? Шанго? Все живы?!

– Разумеется, малышка, – усмехнулся Обалу. – Все живы, и все здесь.

– Но почему тогда… – Эва осеклась. Взглянула на серую стену дождя, на грустное лицо брата. Шёпотом спросила:

– У нас ничего не вышло? Да? Аджогуны вернулись?

Обалу неопределённо пожал плечами, отвернулся. Вконец встревоженная Эва принялась выбираться из гамака.

Они все были здесь. Огун, Эшу и Ошосси расположились за столом. Марэ сидел на полу рядом с Ошун, одетой в новое, ярко-лимонное платье, но заплаканной. Йанса устроилась у дальней стены. Перед ней на старой футболке лежал разобранный автомат, и мулатка молча, сосредоточенно протирала масляной тряпкой каждую его деталь. Косички падали ей на лицо. Йанса не убирала их. Даже Оба была сейчас не на кухне, а здесь: стояла в дверях, вытирая руки неизменным полотенцем. Недоставало только Шанго. Никто не разговаривал, и Эва, переводя взгляд с одного хмурого лица на другое, не решалась задать вопрос.

Огун взглянул на неё через стол. Отвернулся. Медленно выговорил, глядя на стену дождя:

– Не пугайся так, малышка. Проблема пока решена – но это ненадолго.

– Но почему? – шёпотом спросла Эва. Ей и в голову не приходило, что после битвы, на которую возлагались такие надежды, может ещё что-то пойти не так. – Ведь мы сражались… И они… аджогуны… ушли!

– Они уходят и возвращаются, – устало пояснила Йанса, с лязгом опуская на тряпку жирный от масла приклад. – Беда в том, что они отступили в океан. Никто из нас не может добить их там. Никто, кроме Йеманжи. А Йеманжа так и не пришла.

– Она не спустилась на макумбу. Она не явилась на битву, – хрипло сказал Огун. – Она не хочет видеть никого из нас. И… И я не знаю, что теперь делать.

Над верандой повисло тяжёлое молчание – которое внезапно разорвал звук заведённого двигателя. Огун резко поднял голову:

– Это ещё что такое? У него здесь машина? Откуда она взялась?

– Я подогнал, – отозвался Эшу. Старший брат медленно повернулся к нему, и некоторое время можно было гадать: ожидает Эшу страшная насильственная смерть, или всё же пронесёт. Но Огун, так ничего и не сказав, высунулся с веранды прямо под дождь и заорал, спугнув стайку птиц с мангового дерева:

– Шанго!!!

– Бесполезно, – пробормотала Йанса, со щелчком загоняя затвор автомата на место. – Он сейчас свалит.

Огун решительно начал выбираться из-за стола. Он уже протянул руку за ключами от своего джипа, которые вместе с узким ключом от «тойоты» Йанса лежали в керамической миске с отбитым краем… но в это время шум двигателя стих. Через минуту на веранду поднялся совершенно мокрый Шанго. Эва увидела, что за ремень его джинсов заткнут пистолет, которого она раньше не видела. Ручейки воды сбегали по лицу Шанго. Красная футболка с белым зигзагом молнии на груди облепила плечи и торс. Эва невольно подумала: сколько же времени Шанго пробыл в саду под дождём?

– Не держи оружие под водой, идиот! – нервно сказала Йанса. Шанго прикрыл мокрый пистолет мокрым краем футболки.

– Огун, я уезжаю, – объявил он. – Я больше не нужен здесь.

– Уезжаешь? – не меняясь в лице, переспросил Огун.

– Я сделал всё, что мог! – В голосе Шанго появилась угроза. – Ты же не будешь спорить?

– Но ещё ничего не кончено. – Огун подошёл к нему. Теперь брызги дождя мочили и его футболку. – Ты сам всё видел и знаешь. Тебе надо ехать к матери!

– Мне? – очень тихо переспросил Шанго. – Мне? Сейчас?

– Что тебя удивляет?

Повисшую на веранде тишину можно было свободно резать ножом. Все взгляды были прикованы к окаменелой физиономии Шанго. Только Эшу смотрел в стол, слегка постукивая пальцами по соломенной скатерти, и лица его Эва не видела. «Я должна о чём-то его спросить… – вдруг вспомнила она. – Но о чём же? О чём?..»

– Я не поеду, – чуть слышно сказал Шанго. По его лицу пробежала судорога. – Не поеду.

– Что?.. – одними губами спросил Огун. Его брат сделал шаг назад… и вдруг, оскалившись, выдернул пистолет из-за ремня.

– Я не поеду, говорю тебе! – Пистолет взлетел к мокрой курчавой голове Шанго. – Я сделаю это, клянусь!!! Не веришь?

– Верю, – буднично сказал Огун, возвращаясь за стол. – Я бы тоже это сделал.

Шанго следил за братом глазами, не опуская пистолета. Не глядя, прорычал в сторону:

– Йанса, шлюха, назад, я всё вижу (мулатка с коротким шипением опустилась на место)! Ошосси, сядь, я никого не трону! Но я не поеду туда! Ясно вам? Нет! Эшу! Какого чёрта ты не можешь загнать на место аджогунов? Почему их столько? Почему они такие наглые? Ты же всегда неплохо управлялся, что происходит? Что с тобой, малыш?! Не высыпаешься ты, что ли?!

И тут словно вспышка сверкнула в голове Эвы. И она, повернувшись к столу, срывающимся от страха шёпотом спросила:

– Эшу! Почему ты не можешь спать? Почему… – И ещё одна догадка резанула по сердцу, и Эва закончила уже совсем чуть слышно, – Почему ты не спишь уже четвёртый день? Почему ты не можешь подойти к морю? С того дня, как Жанаина…

Страшный треск не дал ей закончить: это Эшу вскочил, опрокинув стул. Лишь на мгновение Эва встретилась с ним глазами, поймала полный ужаса и отчаяния взгляд. А затем красно-чёрная молния пронеслась через всю веранду и вылетела под дождь.

Мельком Эва увидела ошеломлённое лицо Ошосси, недоумевающее – Огуна. Ошун сидела, поднеся ладони ко рту, с круглыми от страха глазами. Йанса словно окаменела с автоматом в руках. Оба стояла зажмурившись, и губы её тряслись.

Мгновение на веранде было тихо – а затем к столу метнулся Шанго. Его огромная рука сгребла из керамической миски ключи от обеих машин и мощным броском отправила их далеко в сад. И Шанго кинулся прочь.

– Постой! – закричала Эва, выбегая за ним, – Шанго! Постой!

Он сидел в машине: огромном джипе с красно-белыми зигзагами на дверцах. Джип уже трогался с места, когда Эва рванула дверцу и в последний момент успела вскочить на переднее сиденье рядом с братом. Тот, казалось, даже не заметил этого. Утопил в пол педаль газа, и внедорожник, дёрнувшись, как живая, вылетел на дорогу – в конце которой едва виднелась точка мотоцикла.

Джип мчался по мокрой трассе в город. Его заносило на поворотах, отчаянно визжали покрышки. Редкие встречные машины, сигналя, шарахались к обочине. Эва сидела накрепко зажмурившись. Её мотало по сиденью, но она так и не решилась нащупать ремень и пристегнуться. Обезумевшее сердце колотилось, казалось, где-то в горле, не давая дышать. Изредка она взглядывала на грубый, словно наспех выбитый молотком из куска антрацита профиль Шанго – и от страха снова закрывала глаза.

«Зачем, зачем я погналась за ним? Что я смогу? Удержать его? Но как?! Кто удержит его после такого? Господи, где же Огун, Ошосси, Йанса? Может быть, хоть они…»

Но в глубине души Эва понимала: ни Огуну, ни остальным не остановить сейчас Шанго – повелителя молний.

– Шанго… – решилась, наконец, она открыть рот. – Пожалуйста… Не надо, пожалуйста…

Он даже не повернул головы. И до самого конца пути Эва молчала. Молчала, когда впереди, на прямой дороге замелькал, приближаясь, знакомый мотоцикл. Молчала, когда Шанго выжал до предела педаль газа и джип полетел, как ракета. Молчала, когда мотоцикл Эшу занесло и он на всём ходу вылетел на обочину в трёх шагах от пустынного, заштрихованного дождём пляжа. Шанго еле успел затормозить. Джип налетел прямо на мотоцикл, подмяв его под свой бампер, но Эшу уже не было на нём. Он во все лопатки, увязая в песке, летел через пляж. Шанго, выскочив из машины и на ходу выдёргивая из-за ремня пистолет, помчался следом. Эва сбросила шлёпанцы и босиком кинулась вдогонку.

Впоследствии Эва так и не смогла понять, как ей удалось догнать несущегося, словно гаубичный снаряд, Шанго. Но она успела вовремя. И в тот миг, когда Эшу, споткнувшись, упал и Шанго, коротко щёлкнув предохранителем, вскинул пистолет, Эва прыгнула на спину старшего брата. Кричать она не могла: голос пропал от ужаса. У неё получилось только, задыхаясь, жалобно прошептать:

– Шанго, ради твоей матери… Ради вашей матери… Ты не убьёшь своего брата!

Выстрел всё-таки грянул, далеко разлетевшись по воде, – но Эва уже знала: пуля летит не в голову скорчившегося на песке Эшу. Шанго уронил пистолет. Эва, разжав руки, соскользнула на песок. И тут же рядом с ней рухнул на колени Шанго. Она увидела его запрокинутое лицо, стиснутые, яростно оскаленные зубы.

– Шанго! Шанго! Всё, ради бога, всё… Успокойся… Всё позади, всё закончилось! Ты этого не делал… Ты не оскорблял мать… Это не ты… Понимаешь? Успокойся, всё прошло… Это был не ты!

Шанго не отвечал. Его била крупная дрожь. Из полусомкнутых губ вырывались короткие, отрывистые всхлипы. По лицу бежали капли дождя. Он замолотил по песку огромными кулаками, замотал головой, словно пытаясь сорвать с себя что-то: Эву обдало водопадом брызг. Наконец, сквозь зубы Шанго вырвался сдавленный рык, перешедший в хриплое, протяжное рыдание. Неловко отбросив ногой пистолет, Эва села на песок рядом с братом. Обняла его широченные плечи, притянула Шанго к себе – и он взвыл, содрогаясь всем телом, в её объятиях. С полосы гальки, приподнявшись на локте, на них безмолвно смотрел Эшу.

Эва не знала, сколько времени она и Шанго просидели рядом на мокром песке. Дождь не переставал. От сырости девушку уже начало знобить, и она тщетно натягивала на колени мокрый подол платья. Шанго же ничего не замечал. Он сидел неподвижно, до боли сжимая руку сестры. Улыбался, запрокинув к небу мокрое от слёз и дождя лицо. Эта слабая улыбка настолько не шла к его грубой, изуродованной недавними побоями физиономии, что Эва боялась на него смотреть. Боялась она и обернуться на Эшу, который, – она слышала, – никуда не ушёл. Минута шла за минутой, пустынный пляж заливало дождём – а они втроём сидели под этой хлещущей сетью и молчали. И Эва подпрыгнула от неожиданности, когда над берегом раздался звонкий и радостный крик:

– Шанго! Шанго!

Ошун, лёгкая и тоненькая, неслась через пляж, и выбившиеся из узла волосы реяли за ней, словно хвост кометы. Едва услышав её голос, Шанго вскочил. И ждал, протянув ладони, забыв убрать с лица облегчённую и недоверчивую улыбку. Ошун взлетела к нему на руки, прижалась всем телом, засмеялась, заплакала, обхватила курчавую, мокрую голову Шанго – и они вдвоём повалились на песок. И Эва успела только увидеть, как мощные руки цвета горького шоколада срывают с её подруги жёлтое платье.

А на дороге над пляжем видна была крыша чёрного джипа. И Огун уже спускался по дорожке из камней. Вскочив, Эва пошла ему навстречу.

– Всё в порядке, малышка? – отрывисто спросил он. – Сукин сын… Вот ведь сукин сын! Мы этот проклятый ключ от моего джипа искали битый час! Зачем ты за ним помчалась?!

– Он мог убить…

– Мог, – подтвердил Огун. – Ещё как мог.

– Всё хорошо! – торопливо заверила Эва. – Все живы! Шанго и Ошун уже…

– …трахаются, – мрачно закончил Огун, покосившись туда, где, скомканные и отброшенные, лежали жёлтое платье и красно-белая футболка. – Вот на что у него всегда хватает сил, так это…

Наклонившись, он поднял с песка пистолет Шанго, осмотрел его, поморщился и сунул себе за ремень. Затем вытащил телефон.

– Оба! Перестань реветь! Живы, говорят тебе! Шанго жив! И малышка жива! И… этот тоже жив. Не знаю почему. Не могу спросить, Шанго занят. Нет, очень занят. Нет, я не попробую! Потом, детка, клянусь тебе, потом… Я сейчас приеду! Так, передай кому-нибудь трубку… – и зарычал уже совсем другим тоном, – Ошосси! Твою мать, сделай с ней что-нибудь! Возьми у Обалу таблетки! Дай воды! Пусть Йанса… Ключи ищет до сих пор? Ну-ну… Всё нормально, никто никого не убил! Нет, это не я! Малышка всё прекрасно разрулила! Да, буду через полчаса! Успокой Оба, говорят тебе! Выкрутился опять этот гадёныш! – Огун выключил телефон и посмотрел на сестру. – Поедем домой, Эвинья.

– Поезжай, – помедлив, сказала она. – Я… я, наверное, останусь.

Она заметила, что Огун даже не взглянул в ту сторону, где на галечной полосе сидел Эшу. Но лицо его застыло.

– Не знаю, что тут можно сделать. – Повернувшись, он медленно пошёл по песку к машине. Эва побежала следом.

– Послушай… Что стало с той девушкой?

– С какой? – не оглядываясь, спросил он.

– С той, на которой ты хотел жениться. А вместо этого ушёл в наёмные войска.

Огун остановился, и Эва тут же пожалела о сказанном, увидев, как дрогнуло его лицо.

– Кто тебе это сказал? – ровным голосом спросил он.

– Моя мать, – пробормотала Эва. – Это она рассказала обо всём Жанаине. Я думала, ты сам догадаешься. Ведь больше никто не хотел бы сделать вашей матери больно… Это было в ту же ночь, когда Шанго… то есть, Эшу… Жанаина была совсем одна. И позвонила сестре, с которой не говорила много лет. Это была ошибка. Моя мать никому не может помочь. Она даже никогда не пробовала. И… знаешь… Наш отец даже не знал, что ты приходил к нему тогда.

– Вот как? – усмехнулся Огун. Он казался спокойным, но Эва видела, как дёргается желвак на его разрубленной узловатым шрамом скуле.

– Вспомни – ты ведь не видел его в тот день! Не говорил с ним! К тебе вышла его секретарша – моя мать. А отца даже не было в Баие. И он ничего не знал.

– Теперь это уже не важно, – после долгого молчания сказал Огун. – Я не буду мстить женщине. Да… всё и не так уж плохо в конце концов вышло. Армия – это не конец света.

– А та девушка? Ты… разлюбил её? Ты не искал её потом?

– Эта девушка вышла замуж за моего брата, – пожал плечами Огун. – Глупо мне было вмешиваться, верно?

– Оба?.. – одними губами спросила поражённая Эва. – Оба?!.

Огун не ответил ей. И не обернулся. Медленно, увязая в песке, пошёл к машине. Эва молча смотрела ему вслед. Она дождалась, пока Огун сядет в джип и тронет его с места. Проводила глазами чёрную точку, уносящуюся по шоссе. Поёжилась, только сейчас осознав, что совсем озябла в насквозь промокшем платье. Подумала: «Пусть кончится этот дождь…» – и подняла руки.

Тучи разошлись, выпустив из себя, словно луч прожектора, сияющее солнечное лезвие. Тёплая волна света залила пляж, заиграла бликами на мокрой гальке, запрыгала на зазеленевших волнах. Голубой парус неба надулся над океаном, гоня последние, растрёпанные клочки облаков, и вечернее солнце окатило Эву с ног до головы, заставив задрожать от наслаждения.

– Как тепло-о… – простонала она, падая как подкошенная на песок. Только сейчас Эва почувствовала, как устала, как ноет после железных объятий Шанго каждая косточка и как слиплись от дождя, став похожими на овечью шерсть, волосы. Она сердито встряхнула кудряшки обеими руками. Покосилась на дальние камни, из-за которых по-прежнему раздавались смех, стоны и рычание. Аккуратно расправила на солнце жёлтое платье и красную футболку с белыми молниями. Улыбнулась. Посмотрела на полосу гальки.

Там уже не было Эшу. И Эва пошла по цепочке его следов, идущих берегом океана. Над головой её пронзительно кричали чайки, и лёгкие волны бежали и бежали из зелёной глубины. Но они не могли дотянуться до глубоких, полных отчаяния следов: Эшу так и не подошёл к воде.

Он сидел на перевёрнутой лодке в самом конце пляжа. От его майки поднимался чуть заметный парок, на лопатках она уже была сухая. Эва, подойдя, присела у него за спиной и подставила лицо солнцу. Сидеть на ребристом, облепленном засохшими водорослями и ракушками боку лодки было неудобно, но снова опускаться на песок не хотелось.

Некоторое время они сидели не разговаривая. Платье Эвы тоже начало исходить паром и понемногу отлипло от коленей и бёдер. Было тихо. Лишь крики чаек и чуть слышный шелест волн разбивали молчание.

– Уходи, – наконец, послышался сорванный голос Эшу. – Уходи.

– Что ты будешь делать?

Он не ответил. Открыв глаза, Эва увидела, что Эшу по-прежнему сидит к ней спиной.

– Я не могу уйти, – как можно мягче сказала она. – Ведь проблема осталась.

– Я всё решу сам.

– Как?

Тишина.

– Почему так вышло? – решившись, спросила Эва. Она была уверена, что Эшу не ответит ей. Но он ответил.

– Потому что я был пьян. И Шанго тоже, но я – сильнее. Мы сидели в тот вечер вдвоём у матери. Она была злая на нас обоих. Из-за Оба. Мы даже и соваться к ней не пробовали, знали: ей нужно время. Мать всегда так: сначала молчит, потом кричит. Проорётся – и всё. Мы хотели наутро… А пока достали кашасы, выпили. Шанго быстро вырубился. Я – сначала тоже. Но потом… Потом взошла луна. И я проснулся. И поднялся наверх.

– Эшу, – очень осторожно спросила Эва. – Ты понимал, что делаешь?

– Я был пьян, – сдавленно повторил он. – Но я… я… я всегда этого хотел.

– Хотел… свою мать?!.

– Они нашли меня у церкви. – Голос Эшу делался всё тише, срывался в хриплый шёпот, и Эва поневоле придвигалась ближе, чтобы слышать каждое слово. – Они нашли меня двадцать лет назад у церкви Розарио-дос-Претос – Огун и Шанго. В ящике из-под орехов. Замотанным в юбку. И я ту юбку уже обоссал сверху донизу, и Шанго не хотел брать меня на руки. Тогда Огун выкинул эту тряпку, завернул меня в свою майку – и они унесли меня домой, к матери. И она сказала, что теперь у них будет ещё один брат. И всё. Она… она не делала никакой разницы. Между мной и ими. И лучше неё я никого не знал. Ни одной девки, ни одной шлюхи, – никого. В десять лет я уже знал, что никакая другая женщина… никогда… Никто не будет лучше неё.

– Эшу, но это же…

– Я знаю!!! – рявкнул он, вдруг развернувшись к ней всем телом, и Эва, потеряв равновесие, съехала со скользкого бока лодки на песок. – Я всё знаю! Не надо мне ничего говорить! Что ты мне скажешь такого, чего я не знаю?!

Эшу отвернулся. Эва осторожно поднялась на ноги. В горле стоял горький комок.

– Никогда… Слышишь – никогда! Ни разу в жизни я её не оскорбил! Ты мне веришь?

– Да…

– Но я был пьян. И поднялся к ней. И… И… И я не знаю, понимаешь ли ты, я не знаю, что со мной сделалось! Что я – раньше не напивался, что ли?! Да мы с Шанго… бр-р… Со мной что-то случилось. Я даже не помню, что говорил ей… Она сперва смеялась, потом – плакала! Кажется, уговаривала меня… Матерь божья, я не помню, ничего не помню! Я даже не помню, как порвал на ней платье! Но я не дошёл до конца… нет… Слава богу, пришёл Шанго и выкинул меня оттуда! И мы с ним свалились с лестницы… и подрались внизу… и Ошосси растащил нас, и… – Эшу не договорил. Опустил голову на скрещённые руки, застыл. Молчала и потрясённая Эва.

Луч солнца сделался кроваво-красным, а тени вытянулись до самой воды, когда Эшу заговорил снова.

– Утром я проснулся – и сразу вспомнил всё. И чуть не подох. Надо было, конечно, подняться к матери, но… но я не смог. Я не мог, понимаешь?! Я хотел, клянусь, но… было так страшно… и паскудно. Шанго спал, я его не мог даже растолкать: он всегда так… После пьянки ничем не добудишься! Я боялся остаться. И ушёл. И встретил Ошосси. И… и сказал, что…

– Ты сказал, что это сделал Шанго, – медленно закончила Эва. – И Ошосси тебе поверил. И остальные поверили тоже. И сам Шанго поверил, потому что… потому что пьяным всегда делал страшные вещи. И после ничего не мог вспомнить.

Молчание Эшу подтвердило её догадки.

– Но на что же ты рассчитывал? Ведь сама Жанаина знала, кто…

– Я ни на что не рассчитывал, – хрипло сказал Эшу. – Я просто хотел сдохнуть. И чтобы ничего этого не было. И чтобы меня тоже не было.

Снова тишина. Крики чаек, шелест набегающих волн. Солнце падало за город на холмах.

– Из-за этого ты не можешь войти в море?

– Да, – обречённо подтвердил Эшу. – Мать не пускает меня.

– И не можешь справиться с аджогунами?

– Да. И я не понимаю: почему этого так долго никто не замечал? Даже Йанса… А она очень умная баба. Может, и сообразила бы, если б не эти выкрутасы Ошосси и Марэ. Тоже вот вовремя умудрились, ублюдки…

– Но почему же ты не спишь по ночам?

Эшу вдруг повернулся к ней. Это было лицо смертельно, безнадёжно уставшего человека. Серые, потрескавшиеся губы. Опущенные, дрожащие веки, белые, высохшие полоски от слёз на щеках.

– Спать? Сама бы попробовала…

– Попробовала – что?

Вместо ответа Эшу встал и дёрнул Эву за руку.

Сумерки наступили внезапно, словно щелчком выключив солнце. Пляж потемнел. На нём по-прежнему не было ни одного человека. Довольно долгое время они молча шли по влажной полосе песка, и Эва даже испугалась, когда Эшу вдруг резко свернул от воды в сторону каменной гряды, которую уже заливал лунный свет. И сама луна висела над океаном: ущербная, рыжая, насмешливо кривящаяся. По воде бежала сияющая полоса, и Эве казалось, что вот-вот Йеманжа появится на ней, – в платье из морской пены, украшенном раковинами и водорослями, с распущенными волосами, по которым струится вода… Но лунная дорожка была пустой.