Текст книги "Дети Йеманжи"

– Ну, и… всё. Домой идти я не мог, ушёл болтаться по улицам. Увидел плакат о вербовке в мотопехотные войска – и сразу пошёл на пункт. Вечером уже собирал вещи. Ну-у, что дома началось!.. Мать так плакала! Кричала, что вырастила убийцу, готового стрелять в людей за деньги. Но… Мне было восемнадцать. Думал – послужу пару лет, заработаю кучу денег, вернусь, ещё успею в университет… И я уехал. Долго не приезжал. Не сразу стал писать. Звонить вообще не мог. Потом началась каша в Боливии, потом нас перебросили на базу в Венесуэлу… Я прибыл в Баию, когда получил первое звание: уже в ВОРЕ[49]49
  ВОРЕ – батальон специальных полицейских операций, бразильский спецназ. Входит в состав военной полиции штата Рио-де-Жанейро. Специализируется на операциях в фавелах, ликвидации бандитских группировок, освобождении заложников и т. п.


[Закрыть]… Заранее не предупредил, боялся. – Огун улыбнулся, вздохнул. – Мать была дома, мыла пол. Ну, сперва отхлестала меня по морде мокрой тряпкой и обозвала последними словами. Потом заплакала, потом – усадила кормить… Пару недель я побыл дома, потом уехал обратно.

– Почему ты не остался в Баие?

– Потому что бойцы ВОРЕ стреляют на поражение в таких, как мой брат Шанго, – невозмутимо пояснил Огун. – Я решил, что всё-таки лучше будет заниматься этим в Рио. И вот… прекрасно обошёлся без университета. Наверное, и к лучшему. Иди спать, малышка. Скоро утро.

Эва поднялась. Обошла сзади стул Огуна. Встав за спиной брата, обняла его за плечи. Он вздрогнул, словно от удара, и на мгновение Эве показалось, что Огун сейчас отстранит её. Но он медленно откинулся назад, и от тяжести головы брата, улёгшейся ей на грудь, у Эвы заломило ключицы. Она осторожно, чуть касаясь, погладила его по колкому ёжику волос. Огун закрыл глаза. Задумчиво сказал:

– Ты похожа на нашу мать, малышка. Не на свою.

«Слава богу», – подумала Эва. Вслух же спросила:

– И никто не знал об этом?

– Я бы застрелился, если б кто-то узнал, – не открывая глаз, ответил Огун. – Мать пробовала после расспрашивать, отчего меня понесло в армию. Но я ничего ей не говорил. Я бы просто умер, если… Нет, никто не знал. И я не могу понять, откуда…

– Мало ли что… Столько лет прошло, – тихо напомнила Эва.

– Она плакала! – ожесточённо возразил Огун. – Ошосси сказал, что она плакала всю ночь! Какая-то сволочь рассказала ей! Через столько лет! Без всякой нужды: ведь уже ничего нельзя было исправить! Просто так, чтобы добавить боли! А этот засранец Ошосси ещё…

– Не сердись на него, – тихонько попросила Эва. – Он не хотел. Наговорил глупостей со злости, только и всего. А насчёт Марэ – всё неправда.

– Это он тебе сказал? – недоверчиво спросил Огун.

– Йанса. Она тоже расстроена.

– Ну, ей лучше знать, – помолчав, буркнул он. – А Ошосси… всё равно засранец! Он у меня ещё получит…

– Ты тоже оскорбил его.

– Дьявол! Детка! – Огун развернулся вместе со стулом и мрачно уставился на сестру. – Да ты ещё хуже матери!

– Поговори с ним. Сейчас не время ссориться. Иди прямо сейчас, всё равно не ложишься.

– Ну-у… он уже спит, – нехотя возразил Огун. – А я совсем пьяный.

– Ты не пьяный. А Ошосси не спит, – Эва выглянула в открытое окно и показала Огуну на красный огонёк на крыльце. – Подумать только – у него ещё сигареты не кончились?!.

Огун упрямо не поднимал головы. Эва присела на подоконник. Из сада на неё пахнуло свежим предрассветным ветром.

– Поговори с Ошосси. Ты же старший. Ты умнее. Ты же знаешь, он бы сам пришёл к тебе, но… Я думаю, ему просто очень стыдно и…

– Кому-кому стыдно? – ухмыльнулся Огун. – Ошосси?!. Малы-ышка…

Эва беспомощно пожала плечами, не зная, что ещё сказать. В тот момент, когда она уже была уверена в том, что миссия её провалилась, Огун тяжело поднялся с места. Покачнулся, неловко ухватившись за спинку стула. Взглянув на Эву, буркнул:

– Это не кашаса! Просто… долго сидел. Вот.

– Конечно! – согласилась она. Огун ещё раз внимательно, без улыбки посмотрел на неё. Сгрёб со стола полупустую пачку сигарет, сунул её в карман и не спеша вышел из комнаты.

Оставшись одна, Эва присела за стол. После того, как она несколько минут удерживала в объятиях Огуна, у неё ломило всё тело. Подперев голову руками, Эва пыталась думать об услышанном. У неё не укладывалось в мыслях, что её отец мог вот так… Да, наверное, он не любил своих старших детей. Вероятно, не любил и её, Эву. Просто не мог – как инвалиды не могут ходить, а старики – заниматься любовью. Но он оплачивал учёбу Эвы в школе и студии искусств. Покупал ей вещи, одежду, книги, давал карманные деньги… Отчего он не захотел заплатить за учёбу своего старшего сына? Почему он даже не вышел к нему, передав отказ через секретаршу? Что заставило его так небрежно сломать жизнь молчаливому, сумрачному парню, который впервые попросил его о чём-то? Ответ копошился где-то на дне сознания Эвы. Она была уверена, что знает, может вспомнить, что ей известно то, чего не может знать Огун… Но мозг вот-вот готов был отключиться от усталости и напряжения. «Надо найти Йанса… – в полудрёме вспомнила Эва. – Надо сказать ей, что всё в порядке. Огун с Ошосси, может, и не помирятся сегодня, но… Но Огун теперь хотя бы знает…» Из последних сил Эва заставила себя встать из-за стола. Задела ногой пустую бутылку и, не поднимая её, потащилась к дверям.

Ошосси и Огун стояли у ворот. Солнце ещё не вставало, и фигуры братьев, облитые предутренним светом, казались вырезанными из чёрного дерева. Огун что-то тихо и яростно говорил, подкрепляя каждое своё слово ударом кулака по перекладине калитки. Из калитки сыпалась труха, жалобно поскрипывали петли. Ошосси молчал, глядя в сторону. Физиономия его была злой и виноватой. Наконец, Огун умолк, треснув напоследок несчастную калитку так, что она сорвалась с петли и поникла, как сломанное птичье крыло. Ошосси опустился на колени, начал прилаживать старую петлю на место. Огун помог ему, придержав перекладину. Дождался, пока брат поднимется на ноги, легонько хлопнул его по спине и, обхватив за плечи, увлёк за собой к дому.

Эва проводила их глазами. Медленно вернулась к веранде, на которой уже никого не было. Только Эшу, сидящий верхом на перилах с потухшей сигаретой в зубах, встретил её усталым взглядом.

– Почему ты не спишь? – хмуро спросил он.

– А ты? – Эва, не дождавшись ответа, села на полу, подумала: «Посижу минутку и пойду искать Йанса…» – и тут же уснула мёртвым сном.

Эва проснулась спустя три часа в гамаке на веранде – и никак не могла вспомнить, кто и когда перенёс её сюда. Было душно, словно перед дождём. Сад стоял тихий, не шевелящий ни одним листом. Небо затянулось тучами. Ни один солнечный луч не лежал на плитах патио. Не пели птицы. Мертвенная, тяжёлая тишина. Эва прислушалась: даже с кухни не доносилось ни звука. Окончательно встревожившись, она вылезла из гамака и, шлёпая босыми пятками по полу, побежала на кухню.

Разумеется, Оба была там. Разумеется, она варила кофе. Медный кофейник был опорожнен уже наполовину: Ошосси, стоявший возле стола в одних трусах, наливал тёмную дымящуюся жидкость в две огромные кружки.

– Гатинья, это я беру себе и Огуну. Остальным тут хватит?

– Бери сколько нужно, я сварю ещё, – не оглядываясь, странно гнусавым голосом отозвалась Оба. Ошосси вышел, не сводя глаз с кружек в своих руках. Проходя мимо Эвы, мельком наклонился и поцеловал её в лоб. Эва озадаченно отшатнулась, открыла было рот – но Ошосси уже не было рядом.

Оба была немилосердно зарёвана, и от неё несло перегаром ничуть не слабей, чем ночью – от Огуна. Спутанные волосы были кое-как закручены в узел. Но кофе, как убедилась Эва, плеснув себе в кружку из кофейника, был по-прежнему великолепным: густым, крепким, без остатка прогоняющим утренний сон.

– Спасибо. Где все?

– Готовятся, – Оба выглянула в окно. – Скоро всё начнётся.

– Я должна буду… тоже? – Эва тщетно старалась скрыть дрожь в голосе.

– Нет. Конечно же, нет. Не ты и не Ошун, – грустно улыбнулась Оба, наливая кофе в ещё одну кружку. – Битва – не для вас. Разве что подпустишь дождичка в конце… чтобы смыть кровь.

– Но я смогу увидеть?..

– Конечно. От такого не отвернёшься. – Оба вдруг повернулась к ней, и Эву поразил её измученный, потухший взгляд. – Послушай, малышка… Не могла бы ты… Если тебе, конечно, не… не трудно…

– Конечно, могла бы, – торопливо заверила Эва. – Оба, пожалуйста, ты только не плачь! Что мне сделать?

Две тяжёлые слезы одна за другой выкатились на щёки Оба, и кофейник задрожал в её пальцах. Кофе перелился через край, тёмные капли западали на пол.

– Отнеси это Шанго, – сдавленно попросила она, подталкивая кружку Эве. – Здесь всё, как он любит: кофе, кашаса и тростниковый сахар.

Эва неприязненно подумала, что Шанго вполне мог бы спуститься за кофе сам, как и все остальные. Очевидно, мысли эти промелькнули у неё на лице, потому что Оба чуть слышно сказала:

– Не сейчас. Не после вчерашнего… и вообще всего. Он не выйдет до последнего. И никого к себе не пустит. Меня он просто выкинет за дверь. Даже Ошун побоялась… а я её уже просила.

– Оба, ну разве можно так!.. – не выдержала Эва. – Неужели он того стоит?!

Оба только пожала плечами и неловко вытерла мокрую дорожку на щеке. Серьёзно сказала:

– Я буду всю жизнь молиться, чтобы у тебя оказалось не так, малышка.

Смущённая Эва встала и обняла её. Сестра в ответ погладила её по волосам.

– Оба, но ведь меня он вышвырнет тем более!

– Думаю, нет, – без улыбки сказала Оба. – Ты же как-то успокоила вчера Огуна. А мы все боялись даже сунуться к нему.

– Но… – Эва умолкла на полуслове. И, подавив вздох, взяла со стола пахнущую кофе и кашасой кружку. Платье на ней со вчерашнего дня было грязным, перепачканным бурыми полосами крови и ещё чем-то, о чём Эве не хотелось даже вспоминать. Значит, если на нём через минуту окажется и чудесный кофе Оба – всё равно терять нечего. Подбодрив себя таким образом, Эва отправилась наверх.

Дверь была закрыта. На стук никто не ответил. Эва храбро нажала на ручку и вошла. Ей сразу же открылась потрясающая картина: полностью обнажённый Шанго лежал навзничь на кровати и без всякого выражения смотрел на неё из-под полуопущенных век.

Эва пулей выскочила за дверь. Кофе в кружке отчаянно качался – но не пролился. Переждав немного, Эва осторожно спросила:

– К тебе можно? Я просто принесла кофе!

В ответ раздалось невнятное бурчание. Угрозы в нём Эва, однако, не услышала и, помедлив, всё же решилась войти.

Шанго не переменил позы и не потрудился прикрыться. Эва, стараясь не смотреть в его сторону, прошла вдоль дальней стены, поставила кружку на подоконник.

– Оба просила это принести.

– Спасибо, – послышался тягучий, низкий голос. – Ты кто такая, детка?

– Твоя сестра Эва. Ты видел меня вчера… у иаб.

– Что?.. – Голос Шанго изменился. Огромная рука цвета горького шоколада метнулась в сторону свисающих со спинки кровати джинсов. Эва быстрей, чем хотела бы, засеменила к выходу. В конце концов, она отнесла кофе, и теперь можно спокойно…

Он легко и просто поймал её в двух шагах от двери. И Эва сразу поняла, что вырваться из этих железных рук не смог бы даже Кинг-Конг. Шанго сел на кровати, одной рукой удерживая перепуганную Эву у себя между колен (к счастью, джинсы уже были на нём), а другой прихватывая с подоконника кружку кофе. Только сейчас Эва смогла как следует рассмотреть последнего из своих братьев. «Что же они все в нём нашли? Йанса, Оба, Ошун? Особенно Ошун?!»

Перед ней было тёмное, жёсткое лицо с широко расставленными глазами и крупными, чуть вывернутыми губами, ещё вчера поразившее её своей грубой, почти наглой чувственностью. После страшных побоев Огуна через бровь Шанго тянулась незажившая багровая ссадина. Тяжёлая челюсть была заметно вздута, и это только усиливало устрашающее впечатление. Эва застыла, боясь пошевелиться. А Шанго в упор разглядывал её чёрными, блестящими глазами, и по разбитым губам его расползалась ухмылка.

– Дьявол… А ты прекрасна! Малышка, будь я проклят, – потрясающие сиськи! Так, где там задница? Ты… ты почему в трусах?! К Шанго не входят в трусах, детка!

– Шанго! – По спине Эвы побежали мурашки. – Я же твоя сестра!

– Да ла-адно… – отмахнулся он, заводя свою огромную руку ей за спину. Впечатление было такое, будто между лопаток Эве ткнулась стальная вагонетка – и неумолимо поволокла её навстречу поезду. Ужас клином встал в горле. И Эва сделала единственное, что ещё можно было сделать: с силой ударила по руке Шанго, державшей кружку. Горячий кофе выметнулся ему на грудь и – разумеется! – на платье Эвы. Шанго заорал. Стальные тиски, державшие Эву, разжались. Она опрометью кинулась за дверь, провожаемая залпом грязных проклятий.

– Оба, прости, – выпалила она, ворвавшись на кухню, где сестра грустно мыла посуду. – Я… нечаянно опрокинула чашку. У тебя ещё осталось?..

Оба обернулась. Увидела Эву, и заплаканные глаза её расширились. Губы стали серыми. Из груди вырвался невнятный клёкот, как у рассерженной совы. Оба молча схватила со стола медный кофейник и кинулась вон из кухни. Вконец перепугавшись, Эва побежала за ней.

Оба ворвалась в комнату как ураган. Кофейник пушечным ядром полетел в голову Шанго. Раздался гулкий звук ударившего колокола, кофе хлестнул на стену и матрас. Оба, кинувшись на Шанго, могучим рывком сбросила его с кровати на пол:

– Мою сестру?! Мою сестру, сукин ты сын?! СВОЮ сестру?! Да что же ты за отродье! Что же ты за выродок! Что ты за мерзавец!!! Вот тебе! Вот ещё! Получай, извращенец, сволочь, проклятый бандит! – гремела она.

«Сейчас он её убьёт!» – в панике подумала Эва. Схватив первое попавшееся под руку, – бабушкин веник, – она кинулась на помощь сестре.

– Не мешай, Эвинья! – завопила та. И Эва поняла, что Оба действительно не нуждается в подмоге. Оседлав опрокинувшегося на спину Шанго, она ожесточённо наносила ему по физиономии удар за ударом. К огромному изумлению Эвы, Шанго не отвечал.

А по галерее уже застучали шаги, зашлёпали босые ноги. В комнату с грохотом ворвались Эшу и Ошосси. Последний на ходу натягивал штаны. Эшу даже не стал затруднять себя этим: его трусы держались на честном слове и мало что скрывали.

– Эвинья, что ты здесь делаешь, ты с ума сошла?! Ты заблудилась, что ли, в собственном доме?! Шанго… Это кто его там молотит? Наша Оба? Хм-м… – Эшу прислонился к дверному косяку, небрежно подтянул трусы, и его физиономия приняла глубокомысленное выражение, – Почему я не удивлён? Почему я даже не хочу спросить – за что?

– Заткнись! – рявкнул Шанго, приподнимаясь на локте и осторожно стряхивая с себя Оба. – Пошли вон, ублюдки! Ну, хватит, Обинья… ну, всё… Ты рехнулась! Я ничего такого… Эвинья, детка, я же пошутил! Вот тупые бабы…

Оба поднялась, тяжело дыша. Резко отбросила с лица волосы. Одёрнула высоко задравшееся на бёдрах платье. Подняла свой кофейник, который срикошетил от головы Шанго в дальний угол комнаты, заглянула внутрь и хрипло объявила:

– Ничего не осталось! Значит, обойдёшься! – и вышла из комнаты. Эва поспешно выбежала за ней.

На пороге Оба обернулась и, отчеканивая каждое слово, приказала:

– Огуну – ни слова! Ни слова!

Ошосси и Эшу кивнули молча и дружно, как солдаты. Кивнул и Шанго.

На кухне Оба долго переводила дух, опершись обеими руками о край посудной раковины. Эва тщетно пыталась налить себе воды. Руки дрожали, вода лилась через край стеклянного кувшина на потерявшее всякий вид платье. «Ну вот… не хватало только зареветь!»

– Как же… он… мне… надоел… – пробормотала Оба, забирая из рук сестры кувшин. – Дай, я сама… Ты не думай. Шанго в самом деле шутил. Он бы никогда…

– Шутил?! – вскричала, потеряв самообладание, Эва. – Оба, да ты просто… просто… Он чуть не изнасиловал собственную мать!

Оба не ответила. Выпив кувшин до дна, она поставила его на стол, вытерла мокрое от воды и слёз лицо краем полотенца. Выглянула во двор. Не оборачиваясь, сказала:

– Эва, малышка… Это всё только оттого, что ему сейчас очень страшно.

– Страшно? – не поверила своим ушам Эва. – Шанго боится битвы?!

– Нет. Битва – пустяк. В любой драке Шанго – как рыба в воде. Битва лишь порадует его. Он боится того, что будет потом. – Оба глубоко вздохнула и, повернувшись к сестре, внимательно осмотрела её с головы до ног. – Твоему платью конец. Я могу, конечно, попробовать отстирать – но мой кофе не отойдёт. Лучше сразу выбросить. Иди переоденься – и нам пора. Скоро всё начнётся.

Океан лежал перед ними – серый, гладкий, спящий. Исчезло солнце. Сизые тучи клубились и скручивались в небе, как живые, отражались в неподвижной, словно замёрзшей воде. Воздух был душным, густеющим на глазах. Всё тяжелее становилось дышать в этом тошнотворном, неестественном киселе. Эве казалось, что она совсем одна в этом неживом месте. «Аго…» – попыталась было позвать она. Но осеклась, не зная, кого хочет звать. «Почему же ничего не начинается?..»

Что-то защекотало ей ногу. Эва опустила глаза. Краб, маленький, чёрный блестящий, трогал её палец клешнями – и смотрел на неё человеческими глазами. Эва застыла от ужаса, не смея даже отшвырнуть нахальную тварь ногой. А второй краб тем временем уже взбирался по её платью, деловито цепляясь клешнями за ткань и не сводя с Эвы мёртвого взгляда. Опомнившись, она сбросила его – и краб рассыпался в вонючую пыль у её ног. Подняв взгляд, Эва увидела, что целая волна крабов атакует прибрежные камни. «Они лезут из океана! Всё началось…»

Они поднимались из неподвижного моря – ряд за рядом. Странные твари, похожие друг на друга лишь глазами – неживыми и тусклыми. Серые и чёрные лица, некоторые – почти человеческие, некоторые – похожие на уродливых насекомых с жвалами и щупальцами, некоторые – точь-в-точь иабы в липкой шерсти, с жёлтыми крысиными зубами. Они поднимались в полосах шевелящегося тумана. Склизкие комки водорослей падали с их ног, щупалец и волос. Их было столько, что у Эвы перехватило дыхание. Океан чернел и кипел, выбрасывая из себя всё новых и новых аджогунов. Пляж шевелился от множества тел, идущих на приступ.

– Ларойе, Эшу! – вскричала Эва, вспомнив, наконец, кто хозяин и сторож этого чудовищного воинства. – Ларойе!

Но голос её застрял в липком воздухе, не пробившись сквозь него ни единым звуком. Что-то тёмное и скользкое мазнуло её по лицу, оставив на щеке полосы слизи. Эва в страхе закрыла лицо руками и…

Чудовищный грохот потряс пляж. Эшу – ориша Эшу в своей красно-чёрной накидке, огромный, чёрный, заслонивший своей тенью прибрежные скалы, поднял обе руки – и его оглушительный крик снёс в море крабов с человеческими глазами. А рядом с ним уже горели зелёные глаза охотника Ошосси, который стоял по колено в кишащем море аджогунов, натянув свой лук.

– Оке аро, Ошосси! – грянуло над океаном. – Огун, йе!

И, подняв глаза, Эва увидела, что клубящееся небо потемнело ещё больше от сонма летящих, как эскадрильи, тварей. Тысячи перепончатых крыльев вспарывали липкий воздух. Скрежетали пронзительные голоса, щёлкали зубы, клювы, челюсти – а глаза всё равно были человеческими, давно мёртвыми и затянутыми плёнкой. Одна за другой твари разбивались о грудь Ошосси, оставляя на ней кровавые полосы. Одна за другой они падали, превращённые в окровавленные комки его стрелами. А за спиной Ошосси уже стоял, прикрывая его, Огун. Огун, заслоняющий небо и солнце, со свирепой гримасой на иссечённом шрамами лице. Огун, хозяин войны и железа, король ориша, рядом с которым казались детьми его могучие братья. Два мачете были в руках у Огуна. Два свистящих луча, разрывающих воздух, крошили в кровавую кашу отвратительные тела, клешни и лапы.

– Арроробой! Ошумарэ! – загремел Огун – и демоны дружной волной, вереща в смертельном ужасе, отхлынули назад. Эва приподнялась, чтобы увидеть, что же смогло напугать их больше Огуна. И, ещё не разглядев, услышала грозное шуршание чешуи. Чудовищная анаконда ползла по пляжу, медленно и неотвратимо, как смертный час, давя своим телом разбегающихся в панике тварей. «Арроробой, Ошумарэ!» – воззвала Эва, поднимая руки в полузабытом ритуальном жесте. – «Арроробой, мой брат!»

Змея чуть повернула голову, взглянула карим живым и умным глазом, величественно отвернулась – и снова поползла к океану, с угрозой поднимая гигантскую плоскую голову и гоня перед собой завывающую от ужаса толпу демонов. Но из океана лезли и лезли новые аджогуны – словно солёная вода сама, капля за каплей, превращалась в них.

И в этот миг расступились тучи. И клубами поползли прочь за горизонт, обнажая жёлтое, дымящееся небо. И раздавшийся удар грома слился с яростным криком Шанго, и он явился – освещённый синими вспышками молний, громадный, как цунами, чёрный и страшный, словно спираль смерча. Голубые электрические искры бегали по его обнажённому телу.

– Као кабьесиле! – В воду полетели обломки скал. В сияющем мече Шанго одна за другой отражались молнии. Их фиолетовые сполохи носились по пляжу, скручиваясь в клубки, и от хохота Шанго дрогнули даже неподвижные волны. Земля пошла глубокими, змеящимися трещинами. В них с шелестом устремился песок – и орущие, судорожно цепляющиеся за края впадин твари. Шанго давил их ногами, пробираясь между трещинами к братьям, и меч его свистел, рассекая стаи мечущихся демонов. На грубом, чувственном лице Шанго застыла улыбка. Эва поняла: он наслаждается боем. Вот он вскинул руку, свободную от меча, – и ещё одна молния сверкающим лезвием вонзилась прямо в океан. Водяной столб поднялся, вертясь и разбрызгивая хлещущие брызги, от земли до неба, закручивая в себя мириады аджогунов, – и с рёвом обрушился обратно. И воинственный клич Шанго слился с этим сокрушающим грохотом.

– Эпаррей, Йанса!

А по берегу уже разнёсся оглушительный крик – и Йанса, примчавшаяся на битву в тёмно-красном, цвета свежей крови одеянии, понеслась вдоль кромки волн: неукротимая, неистовая, сносящая всё на своём пути. Мачете её мелькали ярче молний Шанго. Там, где она пролетала, оставалась лишь полоса мёртвых тел, крови и коричневой слизи.

Но из океана уже, хихикая и кривляясь, наползая одна на другую, щурясь гноящимися глазами, лезли иабы. В воздухе запахло серой. Эва больше не видела ни Огуна, ни Ошосси, ни Эшу. Только Шанго продолжал сражаться, стоя по пояс в содрогающейся, визжащей каше, и молнии синими столбами плясали вокруг него. Йанса с криком неслась к нему на помощь с другого конца пляжа, сокрушая на своём пути остатки скал, – но Эва видела: она не успеет.

И в этот миг ураган обрушился на берег – чёрный, свистящий, поднявший в воздух камни, воду, демонов и иаб, – и даже Йанса, пошатнувшись, чуть не сбилась с ног. Это мчалась Оба – огромная Оба, задевающая всклокоченной головой тучи. Глаза её светились, как клочки неба в разрывах облаков, и взметнувшееся платье заслонило молнии Шанго, а от громовых раскатов её крика в океане появилась бурлящая воронка.

– Оба, ширэ! – приветствовал её Шанго. И нож Оба сверкнул, рассекая чёрные тучи, один, и другой, и третий раз. Она двинулась на иаб, как сходящая с гор лавина. Стрекочущая стая мерзких созданий беспорядочно хлынула в океан. На берегу ещё копошились аджогуны, но мёртвых было уже больше, чем живых, и оставшиеся бежали от надвигающейся Оба в океан, огрызаясь и визжа от страха на ходу. Ещё раз оглядев берег, Эва увидела, что Огун, Ошосси и Эшу сражаются спина к спине, отбиваясь от озверевших в панике летучих демонов, которые, прежде чем исчезнуть в пучине, старались полоснуть поглубже когтями, впиться зубами. Йанса, неистово вопя, повергала их в дымящиеся трещины. Шанго, хохоча так, что всплёскивались волны, крушил камни, на которые в ужасе пытались взобраться уцелевшие иабы, и сыпал молниями им вдогонку. Повернувшись, он вдруг посмотрел на Эву: чёрные, блестящие, опьянённые битвой глаза, сверкающие голубые белки, искажённая от бешенства и наслаждения физиономия, – и заорал, повергая в океан последние скалы:

– Рирро, Эуа!!!

И Эва поняла, что теперь она входит в битву. И, вытянувшись звенящей струной на вершине горы, простёрла в клубящееся небо руки: «Дождь! Пусть пойдёт дождь!»

И дождь пошёл – шелестя всё сильней, топоча по песку тысячами мягких лапок, смывая кровь и слизь. Он уносил в трещины трупы, комки водорослей, расколотые панцири и оторванные щупальца. Целые потоки дождя низвергались на пляж, и Эва никак не могла понять, откуда они льются. Откуда – если тучи уже разошлись, выпустив на свободу мокрое, сверкающее голубизной небо, в котором тут же зачертили птицы. И исчезали трещины в земле, и улеглась, оставив после себя лишь барашки на волнах, чудовищная воронка, и погасли молнии. И змея-Ошумарэ поднялась на хвосте, закачавшись перед самым лицом Эвы, – и стала прозрачной, дрожащей от воды, сверкающей семицветьем радугой. И благословенный бой барабанов ударил в голове Эвы, и она упала на мокрый песок. И, теряя сознание, уже знала: всё закончилось…

…Белые-белые стены. Серая безликая офисная мебель. Стол со стеклянной крышкой, кресла на колёсиках. Огромное, от пола до потолка, окно. Постер на стене: перекрещённые серо-бело-лиловые полосы – в металлической рамке. Журчащий кулер у дверей. Было очень тихо, и именно из-за этой непривычной тишины Эва не сразу узнала рабочий кабинет матери. Таким он мог быть только в выходной день. Впрочем, у сеньоры Нана Каррейра никогда не было выходных.

Открылась белая дверь, вошла мать – в своём лавандовом костюме, белой блузке, туфлях на шпильках, с причёской из чёрных выпрямленных волос, уложенных волосок к волоску, с айфоном в руках. Подойдя к столу, привычно положила айфон так, чтобы видеть экран. Села, взглянула на дочь.

– Ну, как? Было весело? Эва?

Эва молчала.

– Надеюсь, теперь, когда ты всё увидела своими глазами, ты успокоишься?

– Я не понимаю тебя, – осторожно сказала Эва. За годы жизни с матерью она научилась прятать свои эмоции и сейчас старалась, чтобы голос её звучал ровно. – Я и так спокойна.

– Да? Зачем же ты полезла в этот балаган?

– Зачем ты скрывала от меня мою семью? – вопросом на вопрос ответила Эва. Мать молча смотрела на неё тёмными, холодными глазами. Эва не отводила взгляда. И сама не понимала, почему ей больше не страшно.

– Твоя семья – это я и отец, – не повышая тона, сказала мать.

– А моя тётя? Мои братья? Моя сестра?

– Послушай, Эва, ты умная девочка. Я это знаю с твоего рождения. – Мать вытащила сигареты, не спеша прикурила, затянулась, глядя в окно. – Всё, что я делала – я делала только ради твоего блага. У тебя было всё для того, чтобы ты была счастлива. Ты училась в престижной школе. Ездила в Америку и Европу. Тебе покупали всё, что ты хотела. Тебе даже не мешали заниматься чепухой с красками! У тебя впереди – блестящее будущее, карьера, деньги. С твоим умом и моей помощью ты легко достигнешь успеха. И я не могу понять, почему…

– Я тебе очень благодарна, – повысив голос, оборвала её Эва. В глазах матери мелькнуло изумление: никогда прежде дочь не решалась перебить её. – Но я хочу знать: почему я не была знакома со своей тётей и её детьми. Между прочим, половина из них – твои. Как так вышло?

– Боюсь, что это – не твоё дело, – спокойно сообщила мать. – Но ты права. Лучше я тебе расскажу всё как было. Я – а не это отребье, которое ты зовёшь своими братьями. Видишь ли, есть женщины, которым вовсе не нужно рожать детей.

– Это ты?

– Это моя сестра Жанаина. Йеманжа, если тебе так угодно. – По тонким губам Нана скользнула брезгливая улыбка. – Дети ей, к сожалению, совершенно не даются. Таким набитым дурам, как она, лучше вообще делать аборты. Впрочем, у неё лишь два сына. Старший – этот армейский обрубок, Огун. Что ты в нём нашла привлекательного, не понимаю. Ограниченный, тупой, озлобленный наёмный убийца…

– Он не всегда был таким. – Эва из последних сил держала бесстрастный тон. – Вспомни, он хотел учиться, но отец…

– Учи-иться? Огун?! – Дона Нана расхохоталась так, что уронила сигарету, и Эва, никогда прежде не видевшая мать смеющейся, испугалась по-настоящему. – Я знаю, девочка моя, что он врал тебе недавно! Поверь, всё это не так. Учиться Огун никогда не собирался: у него не хватало для этого мозгов! Спроси у него или Жанаины, когда ей надоест жалеть себя за закрытыми дверями, – каких трудов ему стоило окончить обычную школу? Нет, Эвинья, никакой университет Огуну не был нужен! Там была замешана какая-то девчонка. Самая обычная негритянка с круглым задом, вот и всё. То ли она вляпалась в грязную историю, то ли просто захотела поехать на каникулы в Рио или Сан-Паулу… Нет-нет, кажется, там было всё всерьёз, и парень хотел даже жениться! Но как можно жениться, если некуда привести жену и даже нормальной работы нет? И я ему просто сказала…

– Ты? Так это сделала ты?

– Ещё не хватало мне отвлекать твоего отца на такие глупости! – раздражённо пожала мать плечами. – Я тогда была его секретаршей и обязана была отвечать и за его распорядок дня, и за встречи, и за звонки… и за то, чтобы никто его не беспокоил, да-да! Таких, знаешь ли, было очень много, – тех, кто считал, что раз у дона Каррейра есть деньги, то он их должен отдать. Тем, кто сам не способен заработать ни копейки, почему-то всегда хочется чужих денег! Да, я вышла к этому парню и сказала, что на свою свадьбу и семейную жизнь мужчина должен заработать сам. И я уверена – отец повторил бы ему то же самое! Но его в тот день не было в городе и…

– Ты слишком много на себя взяла, мама.

– Не более, чем имела право взять, – заверила Нана, и Эва видела: мать совершенно искренна. – Я отгораживала твоего отца от этих волнений, связанных с Жанаиной и её выродками…

– Это был его сын.

– Мальчик не удался, – отчеканила Нана. – Изменить его было нельзя. Он ушёл в армию, затем – в военную полицию… Что ж, вероятно, там ему самое место.

– А та девушка? Что с ней стало?

– Понятия не имею. – Нана, прищурившись, смотрела в лицо дочери. – Ну? И почему у тебя трясутся губки? Заметь, я говорю чистую правду! В отличие от Огуна, которому эту правду стыдно было открыть младшей сестрёнке! – Мать с таким нескрываемым сарказмом произнесла последние слова, что Эва почувствовала мурашки на спине. – Прошло пятнадцать лет – а он всё не может понять, что отец не обязан был водить его по жизни за ручку!

– Ты не стала водить ни Обалу, ни Марэ, – вполголоса сказала Эва. – Ты просто бросила их обоих.

– Не смей оскорблять меня, девчонка! – Холодные глаза матери сузились. – Я поступила так с полного согласия твоего отца! Уж это были наши с ним дети, и он имел право обойтись с ними так, как считал нужным! Обалу родился беспомощным уродом! Я убеждена, что таким нечего делать на земле!

– Но это ведь был твой ребёнок!

– Эвинья! Тогда это был просто покрытый язвами котёнок с тонкими кривыми ножками! И милосерднее всего было бы дать ему умереть! – отрезала мать. – Такие, как он, если выживают, – мучаются всю жизнь и мучают других! Ну-ка, вспомни, как он обошёлся с Ошун! Я знаю, он хотел её до смерти, бедный мальчик, – с того самого дня, как Шанго привёл её в дом! Да они все её хотели: девчонка в самом деле хороша! Но она любила своего бандита и, к её чести надо сказать, даже не смотрела в сторону других. Тем более, его братьев. И Обалу при первой же возможности… Подлое, злобное, изуродованное создание! Испортить проклятием божественную красоту женщины, которая сторонится его! Да ещё прикрыть это высокой целью – мол, он всего лишь отомстил за страдания Оба! Хотя Эшу был прав: Оба сама во всём виновата! О таких, как она, все и всегда вытирают ноги.