Текст книги "Дети Йеманжи"

И конечно, он пришёл. Пришёл первым, как и полагается, – чтобы отворить ворота остальным. Эва видела его – могучего, огромного, чёрного, выше дома и пальм, в развевающейся красно-чёрной накидке, пляшущего так, что сотрясался сад. Эва вместе со всеми приветствовала ориша, склоняясь в поклоне – и не успевала размышлять о том, откуда она помнит всё это. От танца Эшу трепетали звёзды в небе, и барабаны гремели так, что земля, казалось, вот-вот треснет и задымится, как в первый день творения. Отворились врата, и ориша сошли на землю, чтобы приветствовать смертных.

Сделав своё дело, Эшу исчез – и вот уже явился Обалуайе: печальное существо, закутанное в пучки соломы, скрывающей его изуродованное тело. Он ступал по кругу с опаской, будто по выжженной земле, и никто не видел его лица. Не успел он закончить свой танец – осторожный и медленный, – как появился Осаин-врачеватель в своей зелёной, как лесной покров, накидке – и танец его был быстрым и лёгким, словно рябь на воде ручья. Осаин и Обалуайе поклонились друг другу с уважением, как равные, – и две женщины ввели в круг Ошун. Она шла склонившись, закрывая лицо. Обалуайе подошёл к ней, насильно взял за руки, отведя их, – и измученная женщина простёрлась перед ним ниц. Подошёл Осаин, подняв руки, – и барабаны зашлись устрашающим громом. Вот и ступка Осаина, и его знаменитая травяная метёлочка: в дрожащем воздухе остро и свежо запахло горечью. Осаин взмахнул метёлочкой: несколько брызг упали на лицо Эвы. Душисто-горький дождь окропил всю фигуру Ошун – и она подняла голову. И это была уже не изуродованная, несчастная женщина, а смеющаяся, прекрасная ориша любви в золотом платье. И ни рябинки, ни единого нарыва не было на её сияющем лице. Ошун полетела по кругу в танце, и облако её чёрных волос неслось за ней, и люди, склоняясь, приветствовали её, и звенели браслеты, и трепетал лёгкий, беззаботный смех.

Остановившись перед Эвой, Ошун взяла её за руку.

– Рирро, Эуа! – послышался её ясный голос – и под бой барабанов, волнами текущий сквозь неё, Эва вошла в круг.

– Као кабьесиле, Шанго! Одойя, Йеманжа! – призывали голоса. Но площадка была пуста. Ни царицы моря Йеманжи, ни неистового хозяина молний Шанго не появлялось в круге.

… Вечернее солнце гасло над старым бабушкиным садом. Широкие лучи тянулись между стволами питангейр, переползали через качели, окрашивали в розовый цвет кружева на платье старой тряпичной куклы Амаралины. В глубине сада жалобно пела жаба-каруру. Ей отзывался щёлканьем старый сердитый тукан. А с открытой веранды пахло кофе, сигарами и печеньем. И бабушка, как всегда, сидела в своём плетёном кресле с чашкой в руках. И Эва кинулась к ней, и бабушка, смеясь, раскинула руки, ловя её в объятия:

– Эвинья, девочка, любовь моя…

– Бабушка… Ой, как я рада, бабушка!

– Не плачь, моя малышка. – Бабушка, смеясь, смотрела в её лицо чёрными, как сливы, глазами. – Больше не о чем плакать. Ты всё сделала как нужно. Ты нашла свою семью и своих братьев! И теперь я могу спокойно уйти.

– Не уходи! Пожалуйста! Я так скучала без тебя!

– Так уж вышло, малышка.

– Но почему?! Почему ты не забрала меня к себе? Почему я не могла уйти к Жанаине?

– Потому что меня угораздило родить двух дочерей, непохожих, как земля и вода… – Дона Энграсия тяжело вздохнула, задумалась. – Нана была умнее всех в семье. Хотела учиться – и я отдала всё, что у меня было, чтобы платить за школу и университет. Хотела жить как богатые белые люди – и ушла из дома при первой же возможности. Хотела выйти замуж за белого парня… но увидела мужа своей сестры и решила, что так окажется много выгоднее. И не просчиталась, нет! Но все её дети оказались не такими, как ей хотелось. И ушли один за другим. Потом подросла ты – и сразу же начала рисовать! Самые худшие опасения Нана сбылись! Я едва смогла настоять на том, чтобы ты приезжала ко мне на ферму. Но твоя мать сказала: день, когда ты понакомишься с Жанаиной и всем её отродьем, будет последним днём, когда я тебя увижу, моя Эвинья. Что мне было делать? Я позвала Жанаину, мы поплакали с ней вместе… и согласились. Ты приезжала ко мне, и я отдыхала сердцем. Теперь меня нет – и я свободна от всех клятв. Твои братья рядом с тобой навсегда. Но помни: твоя мать ещё не сдалась. Она не может терпеть, если что-то выходит не так, как ей нужно. Будет тяжело, будет трудно. Сумей выдержать, моя малышка. Не забывай: я всегда с тобой, что бы ни случилось. Я и твоя семья.

– Ты знаешь, что случилось с Жанаиной? Почему Эшу не может справиться с аджогунами? Где Шанго? Что всё это значит? Бабушка! Ты же сейчас там, где нет никаких тайн!

Бабушка снова вздохнула. Долго молчала. Медовые лучи погасли, сад наполнился тенями, и налетевший ветерок раскачал качели. Жаба в саду умолкла. Подняв голову, Эва увидела, как в сиреневом небе робко, по одной загораются звёзды.

– Жанаина оскорблена, обижена. Она не спустилась на макумбу – и Нана теперь торжествует, да! Ей нужен разлад в семье сестры. Ей нужны эти ссоры между братьями, обман и злые насмешки, все людские пороки, вся грязь и темнота из глубины наших душ. То, что мы прячем от самих себя, то, чего стыдимся, – кровь и жизнь для Нана Буруку… Но ты, моя Эвинья, – просто умница! Ты справилась со своей матерью. Ты не позволила себя затоптать. Ты утешила Ошун. Ты успокоила Оба: теперь она не одна в этом мире. Ты вытащила из ямы Обалу. Ты помогла им всем… и поможешь ещё не раз. И это получится у тебя.

– Но почему я?..

– Потому что Эуа – это вся красота мира. Это тёплый дождь – и красивые капли на листьях. Это цветы – и облака на рассвете. Это твои рисунки. Это всё, что помогает людям жить, несмотря на грязь внутри них. Это то, что даёт силы идти вперёд, понимаешь? Помоги своим братьям. Они должны помириться – все. И должны быть вместе – тоже все. Тогда Нана ничего не сможет сделать. Всё, что у неё есть – это знание. Знание всей людской изнанки – грязной, скользкой, мерзкой. Она видит каждого человека насквозь. Она может поднять муть в любой душе. И поэтому уверена, что владеет миром. Но это не так, девочка моя, нет, не так! В человеке много грязи, это правда, – но в нём есть и солнечные лучи, и сверкающий дождь, и тёплая земля. Не забудь этого.

– Никогда, бабушка, никогда…

– И непременно отыщите Шанго! Без этого негодника у Огуна ничего не выйдет, пусть он даже не надеется! Ведь всю жизнь ссорятся из-за пустяков! И ни один из них не сильней другого! Может, в этом всё и дело?..

– Шанго не спустился на макумбу. Это значит, что он… на самом деле?.. – Эва не могла выговорить этих слов и беспомощно посмотрела на бабушку. Та вздохнула, глядя на гаснущее в ветвях питангейр солнце.

– Этому мальчику сейчас очень тяжело. Но знай, Эвинья: есть ещё один сын Жанаины, которому в сотню раз хуже, чем Шанго.

– Который из них? – Эва схватила морщинистую, тёплую руку бабушки, прижалась к ней щекой. – Бабушка, скажи мне – кто? Я должна ему помочь? Что мне нужно делать? Бабушка!

Дона Энграсия молчала. Фиолетовые тени уже скрыли её лицо. Бледные лунные пятна наползали на веранду, и Эва поняла: времени осталось совсем немного.

– Бабушка! Я ещё увижу тебя?

– Всегда, моя малышка. – Кресло уже было пустым, чуть покачивалось, и лунный свет прыгал по его плетёной спинке. – Всегда, когда ты только захочешь. Всегда. Будь сильной, моя Эвинья. Я с тобой… с тобой… с тобой!

Блёклый рассветный луч осторожно пробирался по стене бабушкиной спальни. Эва лежала на огромной кровати, укрытая цветным покрывалом. В глазах ещё не погас сон, и лицо бабушки стояло перед ней как живое – чёрное, морщинистое, доброе и печальное. Эва закрыла глаза, надеясь уснуть снова, чтобы ещё раз, хоть на миг, увидеть бабушку… Она полежала несколько минут, но сон не возвращался. Вздохнув, Эва откинула покрывало и спустила ноги с кровати. Осторожно ступая, пошла к дверям.

Дом казался пустым, спящим – но с кухни уже доносился слабый звон посуды и тихое пение Оба. Эва, обрадовавшись, повернула было туда – но в это время мимо, не заметив её, на кухню прошёл Эшу. Эва забеспокоилась: как бы опять не вышло потасовки. Дождавшись, пока брат войдёт в кухню, она бесшумно шагнула следом и украдкой заглянула внутрь.

Оба, стоя у плиты, держала над огнём джезву. Она больше не пела. Эшу сидел за столом.

– Это для меня, Обинья? – послышался его вкрадчивый голос.

– Для всех. Бери, если хочешь. – Налив кофе в чашку, Оба не глядя поставила её на стол. Эшу вытянул руку. Не тронув чашки, осторожно накрыл ладонью пальцы Оба.

– Прекрати, паршивец! – рявкнула та, вырвавшись и плеснув остатками кофе из джезвы на пол. – Вон отсюда! Сейчас надеру и второе ухо!

– Если тебе будет легче – давай. – Физиономия Эшу была грустной и серьёзной. – Я заслужил.

– Да что это за проклятье?.. – растерялась Оба. – Эшу! Убирайся из кухни!

– Детка, поверь, я не хотел. Я думал пошутить, только пошутить! Кто же знал, что так получится… Послушай, женщина! – вскочив, вдруг заорал он так, что Оба попятилась к плите. – Я не могу, когда ты сердишься на меня, слышишь?! Я виноват – ну так оторви мне ухо совсем! Стану таким же, как и ты! Тогда ты успокоишься?! Оба… Оба! Ну во-от, опять, сколько же можно… Сестрёнка, не плачь. Оба, клянусь тебе, я больше не буду! Я просто скотина, я знаю! Ещё хуже твоего мужа!

– Оба вы хороши! – Оба отвесила Эшу могучий подзатыльник мокрой от слёз ладонью. Тот безмолвно стерпел наказание. И молчал, отвернувшись к стене и мрачно сопя, пока Оба, давя всхлипы, вытирала лицо полотенцем. Эва в тени коридора боялась даже пошевелиться.

Аккуратно расправив сырое полотенце на спинке стула, Оба горько вздохнула. Вытряхнула сигарету из лежащей на столе пачки. Эшу, не оборачиваясь, щёлкнул своей зажигалкой. Оба прикурила.

Некоторое время в кухне царила тишина, нарушаемая только посвистыванием птиц в саду. Затем Оба, глядя в окно, тихо сказала:

– Успокойся, малыш. Ты не так виноват. И Ошун тоже. В конце концов, ни с кем, кроме меня, ваша шутка бы не прошла. Я всегда была жирной уродиной. И последней дурой. Тут уж ничего не поделать.

Эшу молчал, угрюмо глядя в стену. Оба, подойдя, подала ему свою сигарету. Он взял. Жадно затянулся. Осторожно поднял глаза на Оба. Та улыбнулась. Повторила:

– Успокойся, малыш.

– Прости меня, – шёпотом попросил он.

– Некому тебе хорошенько всыпать, вот что…

– Некому?! – Эшу вдруг бросил сигарету, повалился на колени и, рванув обеими руками майку на груди, взвыл, – О-о-о, женщина, да, да, накажи меня! Накажи меня скорей, я плохой мальчик, я так люблю, когда ты меня наказываешь!!! Я вижу это во сне каждую ночь, о-о-о!!!

Оба в панике отскочила к раковине, опрокинув джезву, стакан воды и пару пустых чашек. Испуганно вытаращила глаза. Затем охнула, всплеснула руками, – и расхохоталась:

– Эшу! Клоун! Ну что с тобой поделать?!

– Так-то лучше, детка! – ухмыльнулся и Эшу, пружинисто вскакивая на ноги. Оба, ещё смеясь, трепанула его ладонью по курчавым волосам. Он в ответ бережно поцеловал ей запястье, крутнулся на пятках – и пошёл из кухни своей мягкой походкой, прихватив по пути сигарету и чашку остывшего кофе. Эва, понимая, что Эшу пройдёт мимо неё, зажмурилась и постаралась превратиться в бесплотную тень. Когда она открыла глаза, брата уже не было, а на кухне Оба, гремя тарелками, вполголоса пела какую-то самбу. Эва хотела войти к ней, но в это время со двора послышался звонкий голос Ошун: та что-то торопливо, нервно говорила, споря с Эшу. Эва кинулась к окну, но во дворе уже никого не было: она услышала только удаляющийся треск мотоцикла.

Эва пошла в глубь дома. Из большой комнаты слышались негромкие мужские голоса. Соломенная занавеска на двери была задёрнута. Эва, остановившись за ней, заглянула в щель.

– Зря ты их отпустил, – с досадой говорил Ошосси, меря босыми ногами комнату и ероша обеими руками лохматые дреды. Огун, сидящий в одних шортах на полу, спиной к Эве, – гора мускулов, блестящая чёрная кожа, крутой затылок, – что-то хмуро ответил. Ошосси резко развернулся, взмахнув рукой:

– Вот не надо этого! «Кто его удержит»… Мать его удержала бы, вот что! А она не пришла! И вся макумба пошла прахом! Теперь что же… Теперь – только битва!

Ошосси отвернулся к окну и замер, держась обеими руками за раму. Огун не спеша поднялся, с хрустом потянулся, закинув руки за голову. Нащупав на полу свою скомканную футболку, натянул её и достал сигареты.

– От Марэ всё равно мало толку, – услышала Эва его низкий, тяжёлый голос. – От Йанса пользы будет во сто раз больше. И Оба теперь поможет. Она, когда хочет, становится круче всех нас. А мы… Мы ведь всегда дрались втроём! Я, ты и Эшу! Может быть, справимся и сейчас?

– Ты не хочешь видеться с Шанго, – не оборачиваясь, сказал Ошосси.

– Не хочу! – От рыка Огуна закачалась занавеска, и Эва невольно отпрянула от неё. – Не хочу! И когда найду – убью! Посмотри, какую кашу он заварил! А после – слинял, поджав хвост! С-скотина, никогда не умел ни пить как мужчина, ни отвечать за своё дерьмо… Что он сделал с матерью, как он смог?! Пусть он был трижды пьян – как он смог, спрашиваю тебя?!

– Как смог… Так же, как и раньше! Спроси об этом Йанса!

– Вот-вот, Йанса! Вроде бы мог тогда хоть чему-то научиться! И запомнить, наконец, что напиваться ему нельзя! Потому что пьяным наш король Шанго ничего не соображает! Так нет! Всё такой же, гад! – Огун метнулся от стены к стене, как дикое животное в клетке. – И я ещё должен быть рад его видеть?!

– Я тоже не буду счастлив при встрече, – сдержанно сказал Ошосси. – Но без него, боюсь, всё же ничего не выйдет. Честное слово, с его бабами договориться куда проще! Шанго даже не спустился на макумбу!

– Конечно, – уже спокойнее сказал Огун, тоже подходя к окну. – Ты бы спустился после такого?.. Да и чёрт с ним. Хуже, что не пришла мать. Я не помню случая, чтобы её не было на макумбе, когда зовёт Эшу!

– Если по чести, то виноват не один Шанго, – осторожно сказал Ошосси, усевшись на подоконнике так, что Эва сразу поняла: он готов, чуть что, выпрыгнуть наружу. – Все мы, так или иначе… Мать просто устала, чего уж там. Шанго не может разобраться со своими жёнами. Ошун и Эшу издеваются над Оба… Ну, хорошо, хорошо, они не хотели, но ведь вышло-то то, что вышло! И Обалу тоже не должен был так поступать с Ошун! Кстати – наказать Эшу он побоялся! Хотя мог бы, чёрт возьми!

– Брось. Эшу получил своё.

– Что он получил? – презрительно сощурился Ошосси. – Оба оттаскала за ухо? Так ему не восемь лет, и он не с уроков сбежал!

– Оба сильнее его. Если бы она вздумала отомстить по-настоящему, то Эшу пришлось бы очень плохо. Он об этом знал, – сквозь зубы проворчал Огун. – Ты вот что… Расскажи-ка мне лучше про колумбийцев. И про то, КАК это дошло до матери.

Ошосси резко поднял голову. Эва увидела: он всерьёз испуган.

С минуту в комнате стояла мёртвая тишина. Огун с непроницаемым лицом смотрел в стену.

– Так ты знаешь?.. Д-дьявол… Огун, я всё помню. Я обещал ей… и тебе… Я и не собирался, честно!.. Но, понимаешь, брат… как же тебе объяснить… Подвернулось очень выгодное дельце, вот! Большая партия из Колумбии. Чистый товар и по грошовой цене, – потому что колумбийцы очень нервничали. У них уже висели на хвосте… ваши. Эти ребята торопились сбросить товар хоть за бросовую цену, чтоб хотя бы не в убыток… Большой Жу позвонил мне и сказал, что всё решают минуты. Ну, что – я должен был отказаться?..

– Кто тебе дал денег? – вместо ответа пророкотал Огун. Ошосси молчал.

– Кто, я спрашиваю?

– Но… я думал, ты знаешь… Разве не он рассказал тебе?..

– Кто?! Отвечай!

– Марэ… Огун! Клянусь тебе, он ничего не знал!

– Не знал? Не знал?! – Огун ударил гигантским кулаком по стене так, что посыпалась штукатурка и ветвистая трещина зазмеилась от пола до потолка. – Он не знал, что деньги нужны тебе только для одного?! Дьявол, Ошосси! Засранец! Чего стоит твоё слово?! Ты забыл день, когда вышел из тюрьмы? Ты забыл всё, что там с тобой делали четыре года?! Ты забыл, как выл у нашей матери в коленях и клялся, что больше – никогда, ничего, ни за какие миллионы?!

– Я помню… Но пойми же…

– Этот педик отдаст тебе всё, что у него есть! Вместе с домом, машиной и родным братом! Отдаст только за то, чтобы ты ему… Чёр-рт, Ошосси, так ты это всё-таки делаешь?! Этому дерьму ты научился в тюрьме?! Мало тебе американок?! Жирных туристок, которым ты вставляешь за деньги?!

– Привяжи язык: в доме сестра! – ощетинился Ошосси.

– Ты о сестре вспомнил?! – Огун, казалось, стал ещё выше: тяжёлая масса гнева, мускулов и ярости. – Ты берёшь деньги у Марэ – и ясно, чем будешь расплачиваться! Невысока же цена твоей задницы, чибунго! Загоняешь колумбийскую наркоту в порту! Ставишь под удар всю семью! Да, ставишь, гадёныш, я ещё помню эти обыски! И полицию у матери в доме! Мало ей Шанго! И всё ради чего?! Сколько ты наварил на этом деле?! Отвечай!

– Сто двадцать кусков! – взвился Ошосси, который после «чибунго» сделался пепельно-серого цвета. – Сто двадцать кусков! И все они пойдут Йанса! И ты, сеу полковник, можешь хоть обосраться тут со своим…

– Йанса?.. – На миг Огун, казалось, растерялся.

– Йанса, – сквозь зубы подтвердил Ошосси. – Ты знал, что она собирается назад в Бразилиа? В «Планалту»? Потому что здесь для неё нет дела!

– Значит, все эти разговоры о школе капоэйры…

– Огун!!! Йанса лучший местре в городе – но для своей школы нужны деньги! Много денег! Аренда, реклама, инструкторам платить, налоги… Ты что, на облаке живёшь, полковник?! Денег у неё нет и не было! И её опять несёт в армию! Она только там чувствует себя человеком! Особенно после того, как этот гад Шанго её бросил! Йанса – не Оба! Она не будет варить фейжоаду и таскать Эшу за ухо, а потом ему же вытирать сопли! Ей надо…

– Йанса не примет от тебя денег! Она знает, откуда они взялись! Ей не нужно, чтобы ты снова сел на нары!

– Лучше я пойду на нары, чем она – на войну! С нар возвращаются!

– Сукин сын, – тихо сказал Огун, дёргая пряжку своего ремня. – Я сейчас тебя просто…

– Ну давай, бей, бей, если хочешь, давай! – заорал на весь дом Ошосси, с грохотом прыгая с подоконника на пол. – Если справишься! Только дело уже сделано! Колумбийцы давно у себя дома! Наркота вовсю продаётся в порту! Я уже отбил деньги Марэ! И даже вернул их ему! Пока ты наводил порядок в Рио, сеу полковник! Уже ничего не изменить, понимаешь, ты?! И не тебе… нет, не тебе меня судить! – он вдруг коротко, странно рассмеялся. И этот смех показался Эве страшнее, чем всё, что она только что услышала в этой комнате.

– Ты тоже не святой, Огун! Вспомни, зачем ты ходил к своему отцу! Зачем ты ходил к нему пятнадцать лет назад?! Мать знает об этом! Ей рассказали! Совсем недавно! Она плакала как безумная в ту ночь!

– Кто ей сказал? – Огун спросил это тихо. Очень тихо, но Ошосси тотчас умолк.

– Брат… – голос его дрогнул. – Послушай…

– Я спрашиваю тебя. Кто ей сказал? – Огун не повышал голоса. Ошосси прижался спиной к стене.

– Я… Я не знаю. Это было ночью. После того, как Шанго… сделал то, что сделал. Эшу не мог с ним справиться. Мы вдвоём выволокли его на двор, я дал Шанго по морде, и он отключился! Эшу тоже был пьян и вырубился следом. Мать заперлась. А я сидел внизу… Ждал. Огун, прошу тебя…

– Продолжай!

– Ночь почти прошла. Мать позвонила кому-то. Долго говорила. Я слышал, что она плачет. Сначала я не хотел… Потом взял трубку. Ту, внизу…

– Помню. Дальше.

– Ну и… услышал. Они говорили о тебе.

– С кем она говорила? Отвечай! – вдруг рявкнул Огун. – С кем? С мужчиной или женщиной?!

– Я… я не понял… Было не разобрать…Ты же знаешь, снизу всегда плохо слышно… Огун! Я правда не понял! Я клянусь!

Наступила тишина. Огун медленно, как ожившее каменное изваяние, развернулся к брату. Эва не видела его лица, – но его видел Ошосси. И вжался в стену так, словно надеялся раствориться в ней. Эва успела заметить смертный ужас в его широко раскрытых глазах.

Но ничего не произошло. Огун молча повернулся и вышел из комнаты. Он прошёл мимо застывшей Эвы, не заметив её. Ошосси закрыл глаза и буквально съехал по стене на пол. Эва увидела, как его трясёт. И бросилась к нему.

– Уже всё… всё! Ошосси! Успокойся, он ушёл! Хочешь кофе? Или воды? Или курить?!

– Не дай ему уехать, – не открывая глаз, сказал Ошосси. Его лицо было покрыто бисеринками пота. – Без него нам конец.

Не задумываясь, Эва выбежала из дома.

Чёрный джип уже трясся и рокотал. С веранды за ним с изумлением наблюдали Оба и Марэ. Эва кубарем скатилась с крыльца, промчалась через двор и кинулась наперерез джипу, когда тот уже трогался с места.

– Огун! Подождите, Огун!

Джип остановился, завизжав тормозами, в полуметре от неё. Огун вылетел из машины, яростно хлопнув дверцей.

– Ты в своём уме, дочь моя?! – От его бешеного рычания по волосам Эвы пробежал сквозняк.

– Подождите, – повторила она, всхлипывая от страха. – Не уезжайте… Что мы все сможем без вас?

Некрасивое, иссечённое шрамами лицо Огуна застыло. Он опустился на подножку джипа. Не глядя, протянул руку. Перепуганная Эва, повинуясь этому жесту, подошла ближе.

– Почему ты говоришь мне «вы», малышка? – негромко спросил Огун. Голос его уже был обычным, спокойным. – Я твой брат.

Эва осторожно присела рядом. Огун обнял её тяжёлой рукой за плечи, и девушка, разом обессилев, прижалась к нему. Зачем-то спросила:

– Вы… ты воевал?

Он кивнул.

– Где?

– Колумбия, Венесуэла, Эквадор… Много где, – Огун странно усмехнулся. – Этот гад Шанго говорит, что я такой же убийца и бандит, как и он.

– Но… это ведь не так?

– Не знаю. Наверное, так.

Эва молчала, не зная, что сказать. Затем, осторожно нащупала руку Огуна. Шёпотом попросила:

– Не уезжай… Разве мы справимся сами?

Он молча покачал большой головой. Бережно сжал в ладони пальцы сестры. Усмехнувшись, сказал:

– Ты ведь даже не знаешь, во что ввязалась, малышка.

– Я уже разобралась, – тихо возразила Эва. – Дона Жанаина… ваша мать обижена на Шанго. Но то, что он сделал, было лишь последней каплей, – так?

Огун заинтересованно покосился на неё. Медленно кивнул.

– До этого случилось ещё много чего, – слегка осмелев, продолжила Эва. – Шанго и его… женщины. Эшу и Ошун, которые обидели Оба. Ошосси… дал слово и не сдержал его. Обалу изуродовал Ошун. Марэ дал денег Ошосси, зная, на что они пойдут.

– Все дети вели себя плохо, – с хмурой усмешкой подытожил Огун. Эва тихонько погладила его по плечу.

– И… ты тоже?

– Я не думал, что мать знает, – после долгого молчания хрипло сказал он. – Это было давно. Я не понимаю, кто… Кто и зачем захотел сделать ей… так больно. Через столько лет.

Эва почувствовала, что больше ни о чём спрашивать не надо. По крайней мере, сейчас. «Мы поговорим потом, – подумала она. – Он мой брат. И мы поговорим обо всём после. Если он захочет. А сейчас…»

Стрекочущий, как пулемёт, грохот двигателя разорвал тишину. Мотоцикл Эшу, дёргаясь и виляя, ворвался на земляную площадку перед домом, остановился и медленно, словно живой, начал заваливаться набок. Эва успела заметить, что за рулём – Ошун: зарёванная, растрёпанная, с оскаленными от напряжения зубами. Эшу сидел сзади, обхватив Ошун за талию и тяжело, всем телом навалившись на неё. Платье Ошун было испачкано чем-то бурым, похожим на жидкую грязь.

Огун вскочил, чуть не опрокинув собственный джип. Эва едва успела вывернуться у него из-под руки. А от дома уже летел Ошосси. Но не он, а Огун поймал Эшу, тяжело рухнувшего с мотоцикла. Ошун неловко спрыгнула сама. Переднее колесо мотоцикла ещё крутилось. Кружевной подол платья намотался на него, и Ошун, потеряв равновесие, с криком упала на землю. Судорожно дёрнув подол, оторвала его по колено – и разрыдалась.

Было очевидно, что Эшу здорово досталось. Всё его лицо было залито кровью, уже успевшей запечься. На шее и груди чернели глубокие, тоже сочащиеся кровью царапины. От майки остались одни лохмотья. Ошосси, держа голову брата на коленях, со страхом разглядывал его.

– Чёрт… Эшу… Кто тебя так? Куда вас носило?!

– Ничего, – проворчал тот, вытирая кровь с разбитых губ и зло морщась. – Перестань, напугаешь сестру… Где Огун? Послушай, убери отсюда баб! Ошун цела, она просто испугалась! Эвинья, иди отсюда, здесь не на что смотреть!

Разумеется, Эва никуда не ушла. И вместе с Оба, выбежавшей из дома с кастрюлей тёплой воды и полотенцем в руках, вытирала кровь с лица Эшу, заливала страшные царапины водородной перекисью и перетягивала бинтами. Но кровь не останавливалась, шла всё сильнее и гуще. В конце концов Ошун унеслась за калитку и через минуту появилась снова – в сопровождении встревоженного сеу Осаина:

– Несите сюда! Обалу, мальчик, ты поможешь мне!

Все сгрудились на кухне. В большой кастрюле закипала вода. Обалу, серьёзный и сосредоточенный, бросал в неё какие-то зёрна, считая их про себя. Сеу Осаин, хмурясь, растирал в корявых ладонях сухие листья, и те, упав в кипяток, выбрасывали вверх клубы зеленоватого пара. Отвар в кастрюле тоже на миг стал зелёным, затем – тёмным, густым. Сеу Осаин зачерпнул его черпаком, перелил в миску. Через несколько минут, когда варево слегка остыло, Обалу выплеснул его прямо на грудь Эшу. Эва зажмурилась с придушенным воплем: отвар на вид был невероятно горячим.

– Спокойно, женщина… – проворчал знакомый голос. Осторожно приоткрыв один глаз, Эва увидела, что Эшу уже сидит, опёршись спиной о стену, и хмуро улыбается. Глубокие раны на его шее и груди превратились в тонкие красные полоски.

В дверях, как статуи, застыли Ошосси и Огун.

– Где ты был? – пророкотал старший брат, и с лица Эшу пропала улыбка.

– Ну чего ты орёшь?.. Искал Шанго…

– Нашёл?

– Нашёл, – Эшу мрачно посмотрел в лицо Огуна. – Он у иаб.

– И вы влезли туда?!

– Не кричи ты, – буркнул Ошосси, – Ему и так попало.

Огун пристально посмотрел на него. Отвернулся с подчёркнутым отвращением, коротко сплюнув сквозь зубы на пол. Ошосси дёрнулся, словно от удара, но промолчал.

– Перестаньте, нашли время! – послышался презрительный голос. В комнату вошла, на ходу вытирая полотенцем мокрые косички, Йанса. Капли воды ещё блестели на её кофейной коже. Огун посторонился, пропуская её. Сквозь зубы сказал:

– Ты видишь, что сделали эти твари?

– Вижу, – хмыкнула она. – Надо было ума лишиться, чтобы сунуться к иабам! Что Шанго делает у них? Они же всегда были на ножах!

Никто ей не ответил. Йанса задумчиво прошлась по комнате, разделяя свои косички ладонью и словно не замечая, что все мужчины в комнате смотрят на неё. Её тёмно-красное платье прилипло к ещё влажному после душа телу, соблазнительно очерчивая небольшую крепкую грудь и крутые бёдра. Но, вглядываясь в лица своих братьев, Эва не увидела ни на одном из них похотливой гримасы. Даже Эшу, приподнявшись на локте, смотрел на Йанса серьёзно и выжидающе.

– Думаю, он решил, что там вы его точно не достанете, – медленно сказала Йанса. – Надо сказать, умно придумано. Никому из нас и в голову бы не пришло туда заглянуть. Хуже только в аду… и то ещё неизвестно.

– Прид-дурок! – в сердцах выругался Ошосси. – Они же не выпустят его! Он же должен понимать, что иабы не дают защиты! Они берут аше – и всё! Эшу! Там можно что-то сделать?

– Нет, – коротко ответил тот. – Мужчине – ничего. Ошун открыла для меня двери, но её сразу же узнали, и… Я едва успел её оттуда выкинуть – и они налетели все разом! Шанго там, но я не смог к нему войти.

– А почему, кстати? – вдруг удивилась Йанса. – Ты – ты! – не смог войти?! Никогда не поверю! Что с тобой происходит, малыш?

Все взгляды уткнулись в Эшу. Тот, не отвечая, закрыл глаза и прислонился к стене. Йанса вопросительно посмотрела на Огуна. Тот пожал плечами.

– Ладно, надо что-то решать, – отрывисто произнесла Йанса, окидывая жёстким взглядом сумрачные мужские физиономии. – Нужно вытащить Шанго оттуда… если он ещё жив, конечно. Полковник, не рычите! Шанго в полной заднице, если пошёл прятаться к иабам! Он виноват, да… Но смерти он не заслужил.

– Ты уверена? – тихо спросил Огун, глядя в янтарные глаза Йанса. Та, подумав, кивнула. И вдруг усмехнулась, по-звериному вздёрнув верхнюю губу:

– Пусть лучше его убьёте вы, полковник, чем эти твари!

– Значит, едем, – помедлив, хмуро сказал Огун.

– Еду, – поправила его Йанса. – Мужчина туда не войдёт никогда – это раз. Тем путём, которым хотел войти Эшу, теперь тоже идти нельзя – это два. Я попрошу эгунов[46]46
  Эгуны – духи предков в религии ифа и кандомбле. Согласно мифологии, подчиняются Йанса.


[Закрыть]. Они не смогут мне отказать.

– Огун, она права, – решился подать голос Ошосси. Но старший брат даже не обернулся к нему.

– Ты пойдёшь туда одна?!

– Перестаньте! – поморщилась Йанса. – Я делала и не такое! Кстати, мне будет нужна ещё одна женщина. – Золотистые глаза вдруг уткнулись в Эву. – Чтобы открыть двери.

– Нет, – дружно, громко и убеждённо сказали Огун, Ошосси и Эшу.

– Нет! – яростно крикнул Обалу.

– Нет… – покачал головой сеу Осаин. Йанса пожала плечами:

– Не драться, нет. Только открыть двери. Без этого всё бессмысленно. Мне иабы не отопрут. Они меня очень хорошо помнят.

– Я поеду с тобой, – сказала Оба, тяжело поднимаясь с колен. – Я всё-таки… всё-таки тоже женщина.

– Что за чушь?! – раздался звонкий, испуганный голос, и в комнату ворвалась Ошун. – Поеду я! Только я! Там мой муж! Йанса, ты должна…

– Детка, ты только что была там! – В голосе Йанса звенело такое презрение, что Ошун захлебнулась на полуслове. – И тебя они знают, как облупленную, – это уже адресовалось Оба, – Ни вам, ни мне не откроют дверей. Впрочем, ладно… Справлюсь как-нибудь.

– Остановитесь, сержант! – загремел Огун.

– Я пока ещё на гражданке, полковник! – отчеканила ему в лицо Йанса. – Пропустите меня!

Огун молча шагнул в сторону, освобождая дверь.

– Подожди! – негромко окликнула её Эва. – Если я могу помочь…

Через полчаса красная «тойота» неслась в город. Эва сидела на переднем сиденье рядом с Йанса. Та казалась совершенно спокойной, курила, подпевала радио и не сводила глаз с дороги.

– Ничего не бойся, – говорила она невнятно из-за сигареты в углу губ. – Иабы по-настоящему опасны только для мужчин. И то не для всех. Женская аше им не нужна. Но Шанго прежде отлично с ними ладил.

– А потом?

– А потом решил, что они слишком много себе позволяют… для обычных шлюх. Лезут в бизнес, отжимают деньги, не выполняют обязательств… кстати, это всё правда. Ссора была громкая, весь город трясся! Я не хочу хвастаться, но без меня он тогда вряд ли бы выкрутился… Какое-то время жили тихо: иабы боялись Шанго, он тоже не хотел лишний раз ворошить дерьмо. А теперь, когда прищемило шары, его понесло прямо к ним! Вот только как надолго его хватит? У Шанго много аше, она очень сильная… но всему бывает конец! – Йанса вдруг выругалась так, что Эве захотелось зажать уши. – Кто бы мог подумать! С этими кровопийцами ему теперь спокойнее, чем в одном доме с полковником! И его, чёрт возьми, можно понять!