Текст книги "Дети Йеманжи"

– Держись, скотина! – заорал на него Эшу. – Может, успеем ещё…Эвинья, давай, давай, давай, ради бога!!!

Эва неловко сжала запястье Обалу… и почти сразу же что-то мягкое, тёплое и живое зашевелилось в ней. Горячие волны спустились из головы, поднялись от сердца, слившись, потоком устремились в её правую руку – ту, которая сжимала запястье умирающего. Короткий укол… мягкая боль… тишина, тишина… Запах йода и водорослей… Далёкий, чуть слышный бой барабанов на морском берегу… В ночных облаках – лукавое лицо луны… Белая светящаяся струя сливается с густо-зелёной, зыбкой, дрожащей, переплетает её тонкими нитями, поднимает – и превращается в неё…

– Вот и всё! Видишь, детка, – это как отлить! Ничего страшного! Особенно когда кровные брат и сестра! – Эшу смотрел на неё, ухмыляясь, но в расширенных глазах его ещё стоял страх. Затем он покосился на неподвижно лежащее поперёк постели существо. – Эвинья, вставай. Голова кружится? Это ничего, пройдёт сейчас. Идём отсюда, пусть Обалу придёт в себя.

Луна по-прежнему светила на полную мощь в открытое окно. Тараканов нигде не было видно. Шумно вздохнув от облегчения, Эва прикрыла дверь и прошла дальше по коридору к комнате Марэ. Неужели он ничего не слышал?

Едва заглянув в комнату другого брата, Эва поняла, что не ошиблась. Марэ безмятежно спал в наушниках, сидя за столом и уронив голову на последний эскиз. Подойдя, Эва вытащила один наушник, и по комнате поплыла мягкая мелодия «Девушки с Ипанемы». Марэ сонно пробормотал что-то, сморщился, улыбнулся – но глаз так и не открыл.

– Ну, посмотрите вы на него! – проворчал вошедший следом Эшу. – Хоть весь дом обвались – нич-чего не услышит! Заткнёт уши – и рисует свои картинки!

– А у него тоже есть аджогун? – тихо спросила Эва, пытаясь вообразить себе демона Марэ. Почему-то ничего не представлялось.

– Есть, но Марэ сам шикарно справляется, – усмехнулся Эшу. – Моя помощь никогда не требовалась. Вы с ним, когда рисуете, по-моему, вообще класть на всё хотите! А на аджогунов собственных – в первую очередь! Везёт вам! С вами поэтому и Нана ничего не может сделать.

Эва подумала – и поняла, что это в самом деле так. И потихоньку вернулась за Эшу в комнату старшего брата.

На смятой постели сидел Обалу – прежний Обалу. Сидел не двигаясь, с поникшими плечами и опущенной головой. При виде этой сгорбившейся фигуры Эва почувствовала, как у неё сжимается сердце. Она посмотрела на Эшу. Тот, не отвечая на её взгляд, подошёл вплотную к кровати. Резко спросил:

– Ты вылечишь жену Шанго, или нет?! Пожалей мать, сволочь! Она не виновата, что ты спишь и видишь, как бы поиметь Ошун! Да если это дойдёт до Шанго – он тебе переломает последние кости, ублюдок! Ты вообще соображаешь, что творишь? Если бы не Эва – эта ведьма-иаба высосала бы тебя досуха! И ты бы сдох прямо на ней! Даже не кончив! А настоящая Ошун тебе никогда не даст! – Эшу издевательски оскалился. – Так она никому из нас не даст, дорогой мой! Никому – кроме Шанго! Думаешь, если бы была хоть какая-то возможность её оттрахать, – я бы ждал?! Или Ошосси? Или Огун? Или ещё пол-Баии?! Но Ошун – женщина Шанго, мой красавчик! Научись с этим жить! Совсем рехнулся, – трахать иабу! Скажи спасибо сестре!

Обалу поднял голову. Взглянул в обозлённую физиономию Эшу большими, печальными глазами, чуть слышно сказал что-то. Эшу в ответ коротко выругался сквозь зубы. Взлетел на подоконник – и исчез.

Эва подошла к кровати. Обалу сидел всё так же: не двигаясь, не поднимая головы. Она села рядом. Помедлив, нашла в темноте руку брата – сильную, горячую, чуть дрожащую.

– Ты молодец, – едва слышно сказал Обалу. Видно было, что каждое слово причиняет ему боль. – Ты всё сделала правильно. Ещё бы чуть-чуть – и… Спасибо, Эвинья. Ступай спать.

– Можно, я посижу с тобой? – осторожно спросила она. Обалу не ответил. Эва подумала о том, как невыносимо ему будет сейчас остаться наедине с самим собой. И с аджогуном, которого Эшу сумел прогнать – но не уничтожить.

– Ты любишь Ошун?

Нет ответа.

– Она об этом знает?

Нет ответа.

– Она посмеялась и над тобой тоже?

– Нет, нет, нет! – хрипло вырвалось у Обалу. – Никогда… Она всегда жалела меня. Жалела, пойми! Лучше бы смеялась… лучше бы издевалась…. Лучше бы называла уродом! Я и есть урод! Но урод – это хотя бы мужчина! Над мужчиной можно смеяться! Можно его злить, можно с ним играть, можно его любить… А я… я… Я просто связка переломанных костей.

– Но за что ты изуродовал её?

– За то, что она никогда не будет моей… Молчи, молчи, Эвинья, я знаю, что ты думаешь! Да, я урод… ничтожество… я сделал подлость… пусть… Но я не мог больше терпеть! Ошун очень слаба сейчас. Иаба, которую я позвал, без труда стала похожей на неё… – Голос Обалу всё больше тяжелел, прерывался. Голова опускалась всё ниже. Пальцы до боли, судорожно сжимали руку Эвы.

– Почему я такой? Почему?! Другие рождаются здоровыми, а я… Проклятый урод, калека! У меня никогда не будет женщины… не будет любви… не будет детей… Ничего… Почему?.. Если бы только можно было… Если бы только можно… Если бы я мог не рождаться, если бы кто-то меня спросил тогда – хочешь?.. Разве я сказал ей неправду?! Разве это был обман?!

– Кому? – не поняла Эва. – Кому ты это сказал? Когда?

– Матери… Два дня назад, – чуть слышно сознался Обалу.

– Жанаине?..

– Она позвонила мне среди ночи. Плакала… Ругала меня на чём свет стоит, требовала исправить то, что случилось… то, что я сделал с Ошун! Но я же ничего не знал! Я ещё не знал о том, что натворил Шанго! Я начал кричать на неё в ответ… сказал, что всё сделал правильно! И что лучше бы Жанаина бросила меня в роддоме! Что я проклинаю эту жизнь, которую она мне дала! И что такие, как я, должны умирать, а не жить, мучиться и мучить других! Эва, Эвинья, я же ничего не знал!

– Не надо, не надо, не надо… – шептала Эва, глотая слёзы и неловко обнимая плечи Обалу свободной рукой. – Всё можно исправить… Ты вылечишь Ошун. Мать всё поймёт, она же любит тебя… и я тоже люблю. Всё пройдёт, и всё будет хорошо. Утром взойдёт солнце, аджогуны уйдут, у тебя есть я… Я, твоя сестра… И буду всегда. Мы же вместе, правда? Навсегда… Ты всегда можешь взять мою аше… Давай я помогу тебе лечь. Я сумею! Вот так…

– Ты ведь… никому… не скажешь… об этом?..

– Никому. Никогда. Успокойся.

Обалу так и заснул: уткнувшись в колени сестры, судорожно всхлипывая и вздрагивая всем телом во сне. А уже под утро, когда луна ушла из окна и розовый рассвет зажёг каждую каплю росы на листьях сада, уснула и Эва.

Эву разбудил тёплый солнечный луч, упавший на лицо. Она лежала в постели Обалу, прикрытая простынёй. В комнате никого не было. За окном пели птицы. На подоконнике искрился налёт росы. В листве манговых деревьев розовели плоды. Высунув руку в окно, Эва оторвала три, оделась и, прижимая спелые манго к груди, спустилась вниз.

Братья обнаружились на кухне – и, видимо, только что имели неприятный разговор. Обалу хмуро смотрел в стену. Его тёмное, угрюмое, покрытое оспинами лицо казалось совсем отталкивающим. Марэ, стоя к нему спиной, варил кофе, двигая турку по плите так, будто переключал скорости броневой машины. Однако, увидев на пороге Эву, оба дружно улыбнулись.

– Проснулась, малышка? – добродушно спросил Марэ. – Будешь кофе? Кика испекла булочки. Поешь – и поедем.

– Куда? – Разрезая манго, Эва осторожно посмотрела на старшего брата. Обалу, поймав её взгляд, тут же отвёл глаза. Не глядя принял протянутую Марэ чашку кофе, протянул длинную, как у обезьяны, руку, взял со стола половинку манго и молча впился в него зубами.

– На макумбу, конечно. Съедутся все наши.

У ворот дожидалась машина – белый фургон «форд». Марэ ловко, привычно пересадил на переднее сиденье брата, загрузил в обширный багажник его кресло. Затем вытащил из-за двери большую синюю спортивную сумку и протянул её Эве:

– Вот… Я с утра посылал Кику в супермаркет. Это для тебя.

– Что это? – испугалась Эва, уже ничего хорошего не ожидающая от всякого рода сюрпризов. Марэ слегка смутился:

– Ну-у… женщинам ведь много чего обычно нужно! Я понимаю, что тебе лучше было бы выбрать всё самой, но у нас совсем нет времени. Через час начнётся страшная жара. Когда вернёмся, ты сможешь походить по магазинам, а пока что…

Сидя в прохладном салоне машины в ожидании, пока Марэ откроет ворота, Эва расстегнула сумку. Там оказалось несколько лёгких платьев, джинсы, парусиновая куртка, пять комплектов нижнего белья, две ночные рубашки, теннисные туфли, кроссовки, пляжные шлёпанцы, несколько баночек с кремами, шампунь – и даже прокладки. К изумлению Эвы, вся одежда была правильных размеров.

– Спасибо, Марэ! – искренне поблагодарила она, когда брат, вернувшись в машину, сел за руль и «форд» мягко выкатился на дорогу. – Как ты угадал размеры?

– Я же художник всё-таки, – улыбнулся он в зеркало. – А косметику потом выберешь сама! Уж в этом я точно ничего не понимаю!

Эва рассмеялась. Марэ, выводя «форд» на автостраду, покосился на сидящего рядом брата, но Обалу не ответил на его взгляд. Эва, поколебавшись, придвинулась к переднему сиденью и осторожно положила ладонь на плечо Обалу. Тот, помедлив, накрыл пальцы сестры корявой ладонью. Не оборачиваясь, сказал:

– Я сделаю то, что ты хочешь, Эвинья, – и тут же, повернувшись к Марэ, враждебно предупредил, – Не смей лезть к ней в голову! И ко мне тоже!

– Я и не собирался… – растерянно пробормотал Марэ. Помедлив, включил радио, и салон «форда» огласился стрекочущей самбой.

Они ехали по автостраде минут сорок. Довольно быстро Эва начала узнавать места: именно здесь проходил автобус, на котором она ездила к бабушке. Ещё через полчаса они свернули на широкую дорогу, идущую под зарослями мангровых деревьев. Эва уже не сомневалась, что они едут в городок Санту-Амару, на краю которого стояла бабушкина ферма. Но когда «форд» миновал три сросшиеся гуявы, нырнул в лес, проехал через заросшую папоротниками и лианами площадку для танцев и подкатил к знакомым деревянным воротам, которые никогда не удавалось толком запереть, Эва вцепилась в плечо Марэ:

– Это же дом бабушки! Разве его не продали?

– Ещё чего! – возмутился Марэ, глуша мотор. – Наш дом? Продавать?!

– Но… мама говорила…

– Нана ещё и не то бы сказала, лишь бы ты здесь больше не появлялась, – вздохнул Марэ. – За домом следит сеу Осаин. Да ты же с ним знакома!

В полном недоумении Эва уставилась на старые ворота – которые, словно только этого и дожидаясь, начали со скрежетом открываться. К машине вышел высокий чернокожий старик с совершенно белыми волосами и бородой. На нём были старые шорты цвета хаки и жёлтая, застиранная футболка. Изрезанное глубокими морщинами лицо улыбалось. И Эва сразу же узнала эти сощуренные, смеющиеся глаза цвета остывшего пепла. И с визгом выскочила из машины:

– Ой! Сеу Осаин!!! Здравствуйте!

Старик открыл ей объятия, и Эва оказалась в его руках: сухих, сильных, пахнущих корой деревьев, травами и табаком. Бабушкин друг совсем не изменился за те полгода, которые Эва не видела его.

– Вы здоровы… с вами всё хорошо… Вы здесь, какое счастье… О-о, а мама сказала, что вы уехали к детям в Ресифи!

Старик молча гладил её по волосам. Затем, слегка отстранив, осмотрел Эву с головы до ног, удовлетворённо сказал: «Ты вылитая Энграсия, дочь моя, можно с ума сойти!» – и пригласил всех в дом.

Пока мужчины возились у открытого «форда», выгружая кресло и перенося в него Обалу, Эва не удержалась и помчалась в сад. «Не может быть! Не может быть!» – стучало в висках. Но приходилось верить своим глазам: бабушкин сад стоял на своём месте и ничуть не изменился. Всё так же шелестели ветвями кротоны, питангейры и манго. Всё таким же развесистым было старое, давно не дающее плодов какаовое дерево. Всё так же взбиралась по стволам пальм сизая лиана-хойя. И старые, заботливо выкрашенные зелёной краской качели Эвы, на которых когда-то качал её подросток Ошосси, свисали с толстой ветки платана. По стволам деревьев бесшумно скользили пучеглазые гекконы. Дряхлая черепаха безмятежно грелась в солнечных лучах, пробивающихся сквозь кроны деревьев. Над ней прыгали и дрались птицы. Эва присела на качели, качнулась раз, другой, запрокинув голову и подставив лицо солнечному лучу. По спине тёплыми мурашками побежало счастье. Наконец-то она была дома!

И внутри дома всё осталось таким же: поднятые жалюзи, полосы солнца на дощатом полу, зеркало в резной ореховой раме на стене, комод с фигурками святых, статуя Йеманжи с младенцем на руках и кружка чистой воды перед ней, кровать с тканным из полосок материи покрывалом, фотографии на стенах… И даже старые игрушки Эвы всё так же валялись в деревянном ящике. И её книги лежали на полке, и карточка, где Эва в школьной форме гордо улыбалась в объектив, стояла на стареньком радиоприёмнике. И бабушкины спицы торчали из клубков шерсти в коробке на подоконнике. И полосатая кошка сидела под столом, вылизывая себе лапу.

Сеу Осаин накрывал стол для кофе. Ему помогал Марэ. Обалу сидел возле полки с книгами и, протягивая руку то за одним, то за другим томом, раскрывал их и пробегал глазами строки. Его лицо было по-прежнему сумрачным, он избегал встречаться глазами с Эвой и братом.

– Малышка, моё печенье, конечно, хуже, чем пекла Энграсия… – Сеу Осаин поставил на стол керамическое блюдо с тёплым шоколадным печеньем – точь-в-точь таким же, как делала бабушка, – Но, может, тебе тоже понравится.

Эва застонала от счастья и немедленно сунула одно печенье в рот.

Конечно, оно оказалось другим. В привычном шоколадном вкусе появилось что-то остро-травяное, пряное, душистое, незнакомое – но такое притягательное, что Эва с наслаждением проглотила печенье и потянулась за следующим, даже не глотнув кофе.

– Замечательно, сеу Осаин! Оно очень вкусное! Вы научите меня?

– Ты испечёшь своё, малышка, – широко улыбнулся старик, доставая сигареты. Он уже успел прикурить от протянутой Марэ зажигалки и сделать первую затяжку, когда Эва спросила:

– Но как же это получилось? Когда бабушки не стало, разве этот дом не продали?

– Продали, – с готовностью кивнул сеу Осаин. – Мне.

Эва вытаращила глаза. Марэ тихо рассмеялся, глядя на неё. Старик улыбался тоже, невозмутимо дымил сигаретой.

– Но… сеу Осаин… Ведь это ферма… много денег… Разве у вас?..

– У меня, конечно, их не было. Но твои братья и тётка сделали всё, чтобы ферма Энграсии не ушла в чужие руки. Она теперь принадлежит всем нам. – Старик улыбнулся, показывая крупные желтоватые зубы, – И сегодня здесь наконец-то снова будет макумба!

– Она будет, даже если не найдётся Шанго? – уточнила Эва. Сеу Осаин вздохнул. Помолчал, ероша ладонью седые курчавые волосы. Тяжело выговорил:

– Ума не приложу, как мог мальчик такое натворить… Это не укладывается в моей старой голове. Но макумба будет, да. Дети Йеманжи воззовут к своей матери. Я слышал, что Нана Буруку превзошла саму себя, желая отомстить сестре. И Эшу больше не может сдерживать аджогунов. Невовремя, надо сказать, Шанго наломал дров. Очень невовремя…

– Разве Шанго сам не понимает этого? – осторожно спросила Эва. – Он ведь должен знать, что дела плохи! Что братья не справляются без него! Что он нужен здесь!

– Он всё понимает, Эвинья, поверь мне, – грустно улыбнулся старик. – Шанго вовсе не глуп. Но он стыдится того, что сделал. Он боится встречи с братьями. Он не может посмотреть в лицо матери. И будет прятаться до последнего, как енот в норе. И, право, его можно понять. Только наша красавица, Ошун, ещё могла бы…

– Ошун! – Только сейчас Эва вспомнила о подруге. – Она ведь здесь? У вас?

Старик печально кивнул. Эва решительно вскочила:

– Я хочу её увидеть!

Занавески в дальней спальне на втором этаже были задёрнуты, и в комнате стоял зеленоватый полумрак. На широкой кровати у стены кто-то лежал, скорчившись и с головой завернувшись в покрывало. Эва на цыпочках пересекла комнату. Осторожно присела на край кровати. Набрала в себя воздуха и тихо-тихо спросила:

– Ошун, это ты?

Кокон из покрывала пошевелился – и замер.

– Ошун, это я, Эва. Тебе очень плохо?

Послышался чуть слышный, горестный стон. Затем покрывало медленно поползло в сторону. Появились спутанные чёрные волосы, затем – коричневый, влажный от пота лоб… и Эва чудом подавила крик.

Прекрасное лицо Ошун пестрело страшными гнойными язвами вперемежку с чудовищными прыщами. Даже Обалу показался бы сейчас красавцем рядом с ней. Глаза набрякли потрескавшимися струпьями. Длинные ресницы слиплись от гноя. Сухие, потрескавшиеся губы были покрыты желтоватыми чешуйками.

– Боже… Ошун! Что с тобой?!

– Это всё твой брат… – прошептала она. – Это твой брат… О-о… лучше бы тогда Ошосси разрезал мне лицо!

Тяжело перевернувшись набок, Ошун зарылась встрёпанной головой в покрывало. Плечи её затряслись.

– Зачем он это сделал? Зачем?! Я знаю, что они все тебе наговорили! Про меня! Я шлюха, я эгоистка, я думаю только о себе… Шанго повёлся на красивые сиськи… Я не шлюха, не шлюха! И я люблю его! И я не виновата, что красивее, чем эта дура Оба! Я не отнимала у неё мужа, он ушёл сам! Есть вещи, знаешь ли, поважнее, чем мокека с креветками!

– Есть, – согласилась Эва.

– Ну, так скажи своим братьям это! – взвилась Ошун. – Скажи, что я ни в чём не виновата! Что Шанго сам выбрал меня! Никто не смеет называть меня шлюхой! Твои братья ненавидят меня, потому что ни с одним из них я бы не легла в постель! А больше всех – Обалу, бессовестный урод! А эта ведьма Йанса сама похожа на мужика! Ей бы только сцепиться с кем-нибудь и исколотить полгорода под собственные вопли! И Оба, толстая корова… Проклятые дуры, они завидуют, завидуют мне всю жизнь! Ну скажи – разве это справедливо?! – Ошун расплакалась, уронив изуродованное лицо в ладони. Эва молча смотрела в окно. Когда же рыдания рядом уже готовы были перейти в истерику, она сдержанно сказала:

– Несправедливо было так обойтись с Оба. Зачем тебе это понадобилось? Ведь это подло… Шанго всё равно остался бы с тобой. Ты красивее Оба, она не могла тебе помешать. Так зачем было нужно так издеваться?

– Эвинья! Эвинья! – Ошун повернулась к подруге, и Эва едва удержалась от того, чтобы не зажмуриться: таким чудовищным было приблизившееся к ней лицо. – Клянусь тебе жизнью: это была шутка, просто шутка! Мне в голову не могло прийти, что Оба всерьёз поверит в ТАКОЕ!

Изумлённая Эва смотрела на подругу во все глаза. Она не сомневалась, что сейчас Ошун не врёт.

– Ну подумай сама: кто в здравом уме поверит в то, что можно привлечь мужчину супом с собственным ухом?! Я знала, что Оба – дура, но… но не настолько же! – Ошун содрогнулась, – Самой, своими руками отхватить себе ухо и сварить его мужу на обед?! Ну, ответь мне, что у неё в голове? Мозги? Или её собственная фейжоада?!

Эва не нашлась что сказать.

– Ты же всё видела сама! Ты же была при этом! Оба потеряла последнюю гордость! Пришла прямо к студии, дождалась, пока я выйду! Я еле уговорила её зайти в кафе, чтобы не скандалить на улице прилюдно! Она принялась там реветь, залила своими слезами и соплями весь стол, спрашивала меня – что я делаю, чем привораживаю Шанго? Что мне было отвечать? Подвести её к зеркалу – и самой встать рядом?! Я сказала эту чушь про ухо просто, чтобы она отвязалась! Я уверена была, что после этого Оба пошлёт меня ко всем чертям, встанет и уйдёт! А она… она поверила! – Ошун нервно рассмеялась, всплеснула руками, – Боже мой, она совсем сошла с ума! Со мной никогда в жизни такого не было! Ты мне не веришь?

– Отчего же, – тихо сказала Эва. – Верю.

Ошун не почувствовала в её голосе иронии. Стиснув ладонями виски, она со стоном закачалась из стороны в сторону:

– Как, ну как можно так жи-и-ить?! Бросил мужчина, подумаешь! Он один на свете, что ли? Как можно всю свою жизнь стелить под мужскую прихоть?! Да если бы Оба захотела, только захотела! Она ведь вовсе недурна! Не красавица, конечно, но… добрая всё-таки и здорово готовит… я так никогда не смогу, правда… Могла бы завести себе хоть десяток жеребцов! И ни один не ушёл бы по собственной воле!

– Ей не нужен десяток, – вздохнула Эва. – Ей нужен Шанго.

– Тут уж я ничем не могу помочь, – жёстко отозвалась Ошун. – Шанго – мой! И он не слушается никого. Тем более – своих женщин.

С минуту обе девушки молчали. Ошун, обхватив голову руками, смотрела в пол. Эва наблюдала за серым геккончиком, который пробрался из сада и неторопливо, поводя острой головкой, исследовал подоконник. Наконец, Ошун спросила:

– Что хочет взамен Обалу? – Эва взглянула на неё непонимающе, и подруга, жалко поморщившись, пояснила, – Сеу Осаин может вылечить что угодно. Но он не сумеет снять заклятье, наложенное другим ориша. Только вдвоём они могут меня избавить от этого кошмара!

– Ты знаешь, где прячется Шанго? – осторожно спросила Эва. И испугалась: обезображенное лицо подруги на глазах стало серым. Отшатнувшись, Ошун прижала ладони к потрескавшимся губам:

– Шанго… прячется?.. Боже, ЧТО ОН НАТВОРИЛ?!

– Так ты ещё не слышала?..

– Отку-у-уда?! – завопила Ошун так пронзительно, что глазастый геккончик в панике свалился с подоконника в сад. – Откуда я могу знать? Я уже два дня валяюсь здесь и гнию заживо! Что он наделал, этот бандит, что, что, боже мой?! – она вцепилась обеими руками в волосы и бурно разрыдалась. – Я знаю, о-о-о, я знаю… Он кого-то убил! Пьяным – он – кого-то – убил!!! Я знала, что этим когда-нибудь кончится! Я знала, что стоит мне отвернуться – и… А-ай, что же делать теперь, что же дела-а-ать…

– Ошун, успокойся! Ради бога, перестань! – взмолилась Эва. Но Ошун даже не слышала её – она рыдала самозабвенно, то роняя всклокоченную голову на колени, то запрокидываясь всем телом назад. В конце концов перепуганная Эва закричала:

– Заткнись, идиотка! Он никого не убивал!

Дикие вопли стихли мгновенно. Ошун всем телом развернулась к подруге. Вьющаяся прядь волос прилипла к её мокрому лицу.

– Нет?.. – шёпотом спросила она. И столько отчаянной надежды было в её голосе, что Эва чуть не расплакалась сама.

– Нет, нет, нет! Клянусь! Но Шанго пропал, и все его ищут! Потому что отовсюду лезут аджогуны!

Ошун протяжно хлюпнула носом. Недоверчиво посмотрела на Эву вспухшими глазами.

– Аджогуны?.. Бр-р, мерзость… Они очень опасны, если их не контролировать. Но при чём тут Шанго? Аджогуны – дело Эшу!

– Я не знаю, – честно сказала Эва, – Эшу сказал мне, что…

– Эшу врёт как дышит! – перебила её Ошун. – Шанго может натворить много чего, но он не в силах выпустить аджогунов! Это какая-то чепуха!

– Все говорят, что Шанго тяжело оскорбил свою мать… – осторожно начала Эва. Ошун подняла брови.

– Свою мать? Дону Жанаину?! Шанго?! – и, свистящим, отрывистым шёпотом сказала, – Никогда в это не поверю! Ни-ког-да!

Наступила тишина. Солнечное пятно, проскользнув под занавеской, медленно ползло по полу к босым ступням обеих девушек.

– Послушай, Эвинья… Мой Шанго – не святой. Он занимается плохими делами, его боятся, он… он, наверное, не очень хороший человек… так уж вышло, да, ничего не поделать! Но свою мать… Шанго никогда бы не смог даже сказать ей плохое слово! Даже в ссоре! Даже пьяным! Этого просто не мо-жет быть!

– Ошун, послушай, но Шанго же всё-таки пропал! Он пропал сразу же после того, как… как сделал… то, что сделал. И никто не может его найти!

– А дона Жанаина? – вдруг перебила её Ошун, – Что она говорит? Она ведь может всё это остановить! Когда Йеманжа призывает Шанго, он не может не прийти!

– Дона Жанаина ничего не говорит, – созналась Эва. – Она заперлась в доме и никого не хочет видеть.

– Господи… – пробормотала Ошун. – Жанаина – заперлась?! И что, даже Эшу не впускает?.. Да-а, плохи дела… – Она вдруг вскочила с кровати и требовательно спросила, – Где Обалу? Он приехал? Он здесь? О-о-о, я его сейчас убью просто!!!

Эва ещё не успела ответить – а Ошун уже замоталась в покрывало и стремглав вылетела из спальни. Эва побежала следом.

Оказалось, что на ферме уже полно народу. С большой веранды была вынесена плетёная мебель, и музыканты, усевшись вдоль стены кто на табурет, кто на перевёрнутый ящик, постукивали по барабанам. Из кухни шёл запах крепкого кофе. Некоторые лица смутно казались Эве знакомыми. Она неуверенно здоровалась – и получала в ответ широкие улыбки, вопросы о здоровье и учёбе, благословения… Было очевидно, что все здесь помнят её. По дому, смеясь, бегали дети. Во дворе негромко толковали между собой женщины. Увидев Эву, они дружно повернулись, и их лица осветились улыбками:

– Малышка Эвинья, здравствуй! Наконец-то ты здесь!

– Здравствуйте… – неуверенно ответила она, ища глазами кого-нибудь из братьев. И срау же увидела Ошосси. На нём была те же камуфляжные штаны, в которых Эва встретила его вчера на пляже, и зелёная футболка. Он стоял возле питангейры, под которой кипел на углях котёл. Зажав в углу рта сигарету, Ошосси сосредоточенно следил за тем, как сеу Осаин осторожно всыпает в кипящую воду истёртые в порошок травы и скрученные сухие листья. От варева остро и свежо запахло чем-то очень знакомым Эве.

– Твоя бабушка делала это намного лучше, – словно угадав её мысли, проговорил сеу Осаин. – Но и я ещё кое на что гожусь. Сейчас попробуем полечить нашу красавицу…

– А где Ошун?

– Она с Обалу. Разговаривают. Не беспокойся. Скоро увидишь их обоих. – Старик повернулся к Ошосси. – Малыш, Огун приедет?

Тот только неопределённо пожал плечами и отвернулся, глядя на собравшихся в круг возле качелей детей. Кто-то уже стучал по перевёрнутому ящику, кто-то хлопал в ладоши: капоэйра началась. Эва невольно улыбнулась, глядя на то, как Эшу приседает в кокоринье вместе с девочкой лет десяти. Вдвоём они прошлись колесом, мелькнув в воздухе босыми грязными пятками. Затем Эшу приземлился на одну руку, а девчушка лихо села на шпагат и сразу же взлетела в угрожающей армаде. Эва видела, что Эшу играет в десять раз медленней, чем может, позволяя маленькой партнёрше показывать всё своё мастерство. Юные капоэйристы то и дело разражались восторженным писком. На мгновение Эва поймала лукавый взгляд Эшу и поняла, что эта детская игра забавляет его ничуть не меньше, чем ребятишек рядом.

Около распахнутых ворот уже стояли несколько машин и мотоциклов, а вскоре на дороге появилась ещё одна. Красная «тойота», подняв пыль, резко затормозила у самых ворот. Йанса в форме войск «Планалту» вышла из неё и молча подошла под благословение сеу Осаина. А следом за ней из машины выбралась Оба в новой блузке, пенящейся кружевами, и розовой юбке с пышными оборками. Повязки на её голове больше не было, изувеченное ухо закрывали распущенные волосы. Только сейчас Эва рассмотрела, какие густые и пышные кудри у её старшей сестры.

Не обращая внимания на обращённые к ней взгляды, Оба одну за другой достала с заднего сиденья «тойоты» три огромные кастрюли, обвязанные полотенцами.

– Куда их поставить, сеу Осаин? Здесь акараже, ватапа и мокека для всех.

– Дочь моя, как я рад тебя видеть! – мягко сказал тот, целуя Оба в лоб. Та, ответив слабой улыбкой, обняла старика. Подошли Ошосси и Марэ, Оба расцеловалась и с ними. Краем глаза Эва заметила Эшу. Тот сидел на корточках поодаль, смотрел в землю, смолил сигарету. Клубы дыма скрывали его лицо.

– Святая дева – мокека! Ры-ы-ыбная… – застонал Ошосси, втянув носом воздух. И страстно запел в ритме танго, – Она мне снится по ноча-а-ам! Она терзает мою гр-у-удь!

Он подхватил Оба в охапку и закружил её по двору. Грянули нестройные аплодисменты, засмеялись женщины.

– Перестань, дурак! – вырвавшись, невольно рассмеялась Оба, и Эва заметила, что она почти хорошенькая, когда улыбается, – Ты меня уронишь, и случится землетрясение!

– Поздоровайся с сестрой, Эвинья, – послышался у Эвы за спиной голос сеу Осаина, и она вздрогнула. Оба взглянула на неё большими грустными глазами. Неуверенно протянула обе руки.

– Я помню тебя, – сказала Эва, подходя к ней.

– Ты не можешь меня помнить. – В чёрных, огромных глазах Оба стояли слёзы. – Ты была совсем крошечная…

– Ты готовила мне какао. И жарила пирожки. И ты подарила мне куклу, Амаранту. Она цела до сих пор. Сидит в моём рюкзаке, прячется от матери. – Эва улыбнулась. – Могу показать хоть сейчас.

Оба всплеснула руками, разрыдалась – и Эва оказалась намертво притиснутой к её обширной, горячей груди. Она обняла старшую сестру в ответ и прошептала в массу её густых, курчавых волос:

– Я убью твоего мерзавца мужа, Обинья! И никому не позволю тебя обижать! Никогда!

– Он – не мерзавец… нет… Но спасибо, спасибо, спасибо тебе…

А последним к воротам подкатил огромный чёрный джип. Из него неторопливо вышел такой же огромный и чёрный человек с некрасивым, иссечённым шрамами лицом и бритой наголо головой. Он был на голову выше всех мужчин во дворе. Тёмно-синяя футболка обтягивала широченные, бугрящиеся шарами мускулов плечи. Внимательные, глубоко посаженные глаза быстро, словно сканируя, осмотрели заполненный народом двор. На поясе гиганта висела кобура, а на сиденье джипа Эва, приглядевшись, увидела чёрную куртку, под погоном которой виднелся свёрнутый берет батальона военной полиции Рио-де-Жанейро. «Терминатор…» – подумала она.

Весь двор взорвался приветственными криками:

– Огун! Огун! Приехал Огун!

Первой подбежала Оба – и кинулась на шею прибывшему. Огун бережно обнял её. Следом подошли и тоже обнялись с братом Ошосси и Эшу, за ними – Йанса.

– Идём, это Огун! – Выбежавший из дома Марэ с широкой улыбкой потянул Эву за руку. – Огун! Вот наша сестра!

Гигант смерил растерявшуюся Эву острым взглядом. Улыбнулся. Со вздохом сказал:

– Значит, сестра? Проклятье… как жаль!

– Не тебе одному! – заржал Эшу.

– А ты – заткнись! – распорядился Огун, и к изумлению Эвы, Эшу послушался. Огун сгрёб младшего брата за плечи, жестом подозвал Ошосси, и втроём они, тихо говоря о чём-то, отошли к веранде. До Эвы донеслось только: «Его нет нигде…» – и короткое, полное ярости, ругательство Огуна.

А потом пришла ночь – чёрная, тёплая, полная запахов жасмина, кофе, сигар и кашасы. Грохотали барабаны, и тяжёлый бой атабаке нёсся вверх, к щербатой луне и пляшущим вокруг неё звёздам. Насекомые тучами летели на свет керосиновых ламп, стоящих по углам утоптанной площадки. Низкие голоса пели, взывая к ориша. Рокочущая мелодия нарастала, ширилась, заполняя маленький сад.

– Ларойе, Эшу Элегба! – звали голоса. Эва стояла вместе со всеми, хлопая в ладоши и раскачиваясь, чувствуя, как поднимается изнутри, к самому сердцу, волнующий жар, как волна за волной накатывает на неё свобода. Что-то выпрастывалось, высвобождалось из неё, рвалось на волю, расправляя крылья. Гром барабанов, ритмичные хлопки, раскачивающиеся фигуры, платья женщин, тени, тени, мечущиеся на земле… блестящие глаза, неподвижная луна в бархатно-чёрном небе… Ларойе, Эшу!