Текст книги "Лекции по теории литературы: Целостный анализ литературного произведения"

8.2. Художественное произведение в историко-функциональном аспекте

Художественную целостность можно прочитать в системе реальность – автор – произведение – читатель, рассматривая произведение как объект восприятия и изучая закономерности восприятия. Субъектом в данном случае является читатель. Вне читателя как заключительного звена системы произведение жить не может. В этой системе реализуется идеологический потенциал искусства.

Поскольку художественное содержание произведения интегрирует в себе все формы общественного сознания, оно может быть объектом рассмотрения с позиций любой формы общественного сознания. Произведение можно рассматривать с позиций социологии, психологии, педагогики, криминалистики и т. д. Такое прикладное рассмотрение произведений искусства, сужение его до одного-двух прагматических аспектов можно сразу же исключить из своего поля зрения: это всего лишь использование иллюстративного потенциала произведений. Художественные образы теряют свою глубину и по функции низводятся до иллюстративно-публицистических. К Л. Толстому можно отнестись как к «зеркалу русской революции», в творчестве Бальзака – увидеть кладезь политико-экономических премудростей (имеются в виду суждения об этих писателях, высказанные соответственно В. И. Лениным и К. Марксом).

Нас будет интересовать восприятие культурного потенциала искусства в наиболее актуальных и, так сказать, оправданных аспектах.

Во-первых, поскольку художественное произведение так или иначе представляет миросозерцательную программу, его можно рассматривать в широком культурном контексте. Личность, как мы помним, отчасти можно рассматривать как ансамбль социальных отношений. Следовательно, чтобы объяснить конкретную личность, надо рассмотреть социум. История развития личности (и общества) – это история закономерной замены одних «систем ориентации и поклонения» другими. Поэтому история литературы – это своеобразная история выработки и освоения новых взглядов на мир, это и история философии, и философия истории – но только в образах. Широкий культурологический взгляд на художественное произведение уместен там, где необходим: когда осмысливаются все формы общественного сознания в их единстве. Такому взгляду, однако, присуще игнорирование собственно художественной специфики произведения (о чем уже говорилось).

В качестве носителя широкой культурной информации произведение может быть предметом гражданской истории, эстетики, философии и др. Однако (еще и еще раз): в литературоведении речь идет не просто о наличии всех форм общественного сознания, но о попытке связать их в цельную мировоззренческо-художественную систему. Так, исследуя эстетическую специфику метода классицизма, мы вынуждены были выводить ее из особенностей общественного сознания того времени (см. раздел 5.3.).

Во-вторых, следует особо выделить область межличностных отношений – зону, где формируются и реализуются нравственные установки личности. Этот уровень, в частности, имеет колоссальное прикладное – воспитательное – значение.

В-третьих, поскольку все идеи реализуются через поступки личности, очень много информации связано с психологическим уровнем человека. Давно замечено, что классическая литература создала универсальный набор типажей: как телесных (соматических), психологических (типология темпераментов), так и личностных (морально-социальная и нравственно-философская типология). Все интуитивное знание о человеке, ставшее предметом науки в самое последнее время, давно было в поле зрения писателей. Художники всегда умели разглядеть личность индивидуума за его внешностью, через внешнее передать его внутреннюю суть. Причем, истинную личность, а не кажущуюся. Любая научная классификация внешностей и темпераментов легко находит свое соответствие в художественной литературе, не говоря уже о типах личности, которые ярко воплощает каждое классическое произведение. Понятно, что без психологии ни о какой целостности человека говорить невозможно.

Резюмируем. Глубоко верным представляется следующее суждение: не каждый великий психолог может стать писателем, но каждый великий писатель – это великий психолог. Самоактуализация в психологическом плане настолько значима для читателя, что может быть выделена как особый уровень восприятия произведения. Характерно замечание Юнга: для психолога гораздо интереснее «сочинения весьма сомнительной литературной ценности», нежели выдающиеся психологические романы. «Такой роман, если его рассматривать как замкнутое в себе самом целое, объясняет себя самого, он есть, так сказать, своя собственная психология…»[45]45
  Юнг, К. Г. Феномен духа в искусстве и науке //Собр. соч. Т. 15. С. 126.


[Закрыть] В таких произведениях вся работа за психолога уже проделана, они изначально строятся на психологическом замысле. Этот замысел часто бывает интересен даже сам по себе.

В-четвертых, отметим собственно художественный уровень. Здесь важно уже воспринимать все богатство содержания через стилевое совершенство. Причем, эстетическая образованность читателя позволяет видеть все уровни. А способность их видеть позволяет вполне оценить художественное качество произведений.

Вероятно, можно выделить и иные уровни восприятия произведения. Мы попытались выделить главные.

Изложенная теория литературного произведения позволяет рассматривать воспринимающее сознание как сотворческое, то есть, рассматривать читателя как «пассивного» писателя. (Писатель, в известном смысле – первый «читатель» своих произведений, «активный» читатель. Механизм эстетического восприятия произведения, во всяком случае, идентичен.)

Если принять это во внимание, станут ясными многие парадоксы восприятия литературы «массовым» читателем, широкой публикой. Элитарные концепции искусства всегда лишь фиксировали тот очевидный факт, что художественное произведение может быть максимально полно воспринято только знатоками, ценителями искусства. В идеале – его творцами. На механизмы «сотворческого сопереживания» обращалось гораздо меньше внимания. Теория целостности художественного произведения позволяет акцентировать важные в этом смысле моменты.

Что происходит с духовно и эстетически неразвитым сознанием, когда оно воспринимает произведения высочайшего, классического уровня?

Когда обыденное сознание воспринимает философски упорядоченное духовное содержание, то первое стремится максимально упростить второе.

Такие читатели видят в произведении «слепок» с жизни, жизнь как таковую, анонимный аналог жизни. Они активно сопереживают герою, сочувствуют ему, относятся к происходящему так, словно это случилось на самом деле. Читатель общается с героем, но не с автором. Это означает, что читатель воспринимает прежде всего сюжет и ярко выраженное эмоционально-оценочное отношение (то есть, психологический и идеологический подтексты образа). Композиция, сложная субъектная организация, тончайшая и многозначная детализация, изощренные изобразительные и выразительные языковые средства – словом, все те уровни, которые «засоряют» сюжет и прямую авторскую оценку и тем самым «мешают» получать удовольствие от произведения, просто-напросто редуцируются. Момент сопереживания полностью вытесняет момент сотворчества. Ничего удивительного нет в том, что детективное и мелодраматическое чтиво массовому потребителю было и будет предпочтительнее серьезной литературы, чтение которой всегда является не развлечением, не элементарной психотерапией, а сложным, неоднозначным актом самоактуализации, напряженной работой рефлектирующего сознания – в конце концов, способом духовного производства. Чем более развита личность читателя (в том числе и в эстетическом отношении), тем более ценит она момент сотворчества. В этом случае детализирующие слои и формально-языковые средства никак не останутся без внимания. Наоборот: информация, расположенная на этих, «скрытых» от праздного взгляда, уровнях, становится наиболее актуальной.

Утверждение, гласящее, что «в каждом писателе сидит читатель, а в читателе – писатель» можно обострить до степени парадокса: читатель может быть даже более одарен как художник, чем писатель. Они различаются только одним: читатель лишен семиотической способности передавать в определенной знаковой системе сотворенный им внутри себя мир. С учетом сказанного следующая мысль уже не кажется столь парадоксальной: гениальные писатели существуют потому, что существуют гениальные читатели. Такие читатели и писатели – если и не равновеликие, то вполне сопоставимые по масштабу личности. «Сотворческое сопереживание» – привилегия творчески одаренных натур, личностей, прошедших, кроме того, большую эстетическую школу. Одной выучки, к сожалению, недостаточно, чтобы сформировать «грамотного» читателя. Поэтому понятия «читательская элита» и «массовый читатель», «классика» и «массовая литература» (чтиво), «писатель» и «автор книг» не следует считать плодом снобистского отношения к искусству, выдумкой «аристократов» от искусства.

Отметим, однако, что названные категории читателей и произведений не разделены непроходимой пропастью, они сообщаются между собой. Иногда граница между ними может стать условной. Часто духовные взлеты порождаются желанием вырваться из трясины пошлости, низкого вкуса, желанием преодолеть несовершенство жизни, человека, отыскать достойный путь. Надо «благодарить» плохую литературу хотя бы за то, что она становится фактором появления литературы хорошей. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда» (А.А. Ахматова) – это очень похоже на истину. Эстетический снобизм (та же гейм-литература) и эстетический примитивизм (чтиво) – две стороны одной медали. Абсолютизация любой из них свидетельствует о потере целостности человека.

Подход к художественному произведению как к системно организованной иерархической структуре, как видим, способен многое прояснить и в закономерностях читательского восприятия, в историко-функциональной стороне существования литературных произведений. Мысль Сартра «мы читаем роман, роман читает нас» – вполне справедлива. Художественное произведение так или иначе подразумевает наличие читателя, рассчитано на воздействие на иное личностное сознание. В некоторых случаях литература способна оказать значительное влияние как на индивидуальное, так и на общественное сознание. Однако вопросы прагматического воздействия литературы на личность, на формирование общественного сознания – это также вторичная для литературоведов задача, это вопросы психологов, педагогов, социологов и т. д.

Почему одни люди являются талантливыми и даже гениальными читателями, а другие – бездарны? Можно ли развить читательский талант или он дается нам от рождения? Каждый ли способен стать личностью? Почему так мало личностей, и что надо делать для того, чтобы их стало больше? И стоит ли к этому стремиться? Какова роль произведений искусства в духовном становлении личности, нации, человечества?

Эти и подобные им вопросы не являются литературоведческими. Здесь располагается нижний «предел» предмета исследования для литературоведа. «Социология литературы» – это уже не столько литературоведческая, сколько социологическая дисциплина.

9. Психологизм в литературе

Интерес к душевной жизни человека, иначе говоря, психологизм (в самом широком понимании) в литературе присутствовал всегда. Это вполне естественно. Психологическое (душевное) – один из уровней личности, миновать его, исследуя личность, никак невозможно. Все, что связано со способами проявления, реализации личности всегда имеет психологический аспект.

Что же, однако, конкретно понимается под психологизмом в литературе?

Психологизм в литературе может иметь по крайней мере три разных аспекта, в зависимости от того, что считать объектом исследования: психологию автора, героя или читателя.

Сразу же объяснимся. Искусство нельзя рассматривать как подраздел психологии. Поэтому «… только та часть искусства, которая охватывает процесс образотворчества, может быть предметом психологии, а никоим образом не та, которая составляет собственное существо искусства; эта вторая его часть, наряду с вопросом о том, что такое искусство само по себе, может быть предметом лишь эстетически-художественного, но не психологического способа рассмотрения»[46]46
  Юнг, К. Г. Феномен духа в искусстве и науке //Собр. соч. Т. 15. М., 1992.


[Закрыть]. Психология творчества и психология восприятия искусства сразу же исключаются из сферы анализа. Нас будет интересовать «психология героя» – в той мере, в какой она будет составлять «собственное существо искусства». Психологизм не может быть анализом художественного произведения. Это анализ сферы психологической, но не духовной. Нам важна не технология процесса творчества и технология его восприятия (вытеснение бессознательного, прорыва его, влияние бессознательного на сознание, переход одного в другое и т. д.), а результат: нечто имеющее духовную ценность, сотворенное по законам красоты. Нас будет интересовать психология героя как способ передачи духовности в литературе, срастание и переход психологической структуры в эстетическую.

Таким образом, под психологизмом в литературе понимается исследование душевной жизни героев в ее глубинных противоречиях, которое становится структурой персонажа.

Существование терминов «психологический роман», «психологическая проза» заставляют еще более конкретизировать понятие психологизма в литературе. Дело в том, что упомянутые термины закрепились в литературоведении за произведениями классической литературы ХIХ-ХХ вв. (Флобер, Толстой, Достоевский, Пруст и т. д.). Значит ли это, что психологизм появился только в ХIХ веке, а до этого психологизма в литературе не было?

Повторим: интерес к внутренней жизни человека у литературы был всегда. Однако психологизация литературы в ХIХ веке достигла невиданных масштабов, а главное – качество реалистической психологической прозы стало принципиально отличаться от всей предшествующей литературы. Как видим, интерес к внутренней жизни и психологизм – понятия далеко не тождественные.

Реализм как метод создал новую, совершенно необычную структуру персонажа. Дореалистическая эволюция структуры литературного героя вкратце была такова. Начнём с того, что процесс проникновения концепции личности из жизни в литературу был всегда (как и обратный процесс). Однако в разные эпохи по-разному понимали соотношение искусства и действительности, располагали разными принципами эстетического моделирования личности. Дореалистические принципы моделирования личности так или иначе искажали, упрощали реальность. Исторические разные формы персонажеобразования – это, если угодно, различные принципы искажения действительности в соответствии с преобладающим миросозерцанием, это всегда абсолютизация какого-то свойства, качества. Поиск модели личности, в которой противоречиво сосуществовали бы противоположные качества, привел к появлению реализма.

Архаическая и фольклорная литература, народные комедии создали персонаж-маску. За маской была закреплена устойчивая литературная роль, и даже устойчивая сюжетная функция. Маска являлась символом определенного свойства, и подобная структура персонажа не способствовала исследованию свойства как такового. Для выполнения этой задачи потребовалась иная структура персонажа – тип. Затем наступает время типа. Классицизм откристаллизовал то, что можно назвать «социально-моральным типом» (Гинзбург Л.Я.). Лицемерие Тартюфа, скупость Гарпагона («Скупой» Мольера) свойства моральные. «Мещанин во дворянстве» – тщеславен. Но в этой комедии социальный признак затмевает моральный, что и отражено в заглавии. Таким образом, в комедии основной принцип типизации – преобладающее морально-социальное свойство. И этот принцип – при доминировании одного из двух начал – плодотворно работал в литературе в течение веков, включая ранний реализм. Даже у Гоголя, Бальзака, Диккенса мы находим социально-моральные типы. У Гоголя на первый план выступает моральный аспект типажей (гоголевские типы: Ноздрев, Хлестаков, Собакевич, Манилов и т. д.), а у Бальзака – социальный (Горио, Растиньяк и др.).

Подчеркнём: личность в условных, дореалистических системах отражается не через характер (его еще нет в литературе), а через набор однонаправленных признаков, или вообще через один признак. От типа шла прямая дорога к характеру. Характер (в данном случае этот термин употребляется уже не как психологический, а как литературоведческий: ср. с разделом 3) не отрицает тип, он строится на его основе. Характер всегда начинается там, где одновременно совмещается сразу несколько типов. При этом «базовый тип» в характере не размывается до аморфности (он всегда просвечивает сквозь характер), однако резко усложняется иными «типическими» свойствами. Характер, таким образом, представляет собой набор разнонаправленных признаков при ощутимом организующем начале одного из них. Иногда достаточно сложно обнаружить грань, за которой кончается тип и начинается характер. В «Обломове», например, очень ощутим принцип социально-моральной типизации. Лень Обломова – это помещичья лень, обломовщина – социально-моральное понятие. Энергия Штольца – это качество немца-разночинца. Тургеневские персонажи – рефлектирующие дворяне-либералы, разночинцы – в гораздо большей степени характеры, чем типы. Характер, как мы помним, социальная прописка личности, внешняя оболочка, но не сама личность. Характер формирует личность, и при этом формируется ею сам. Характер – это уже индивидуальное сочетание психологических признаков. Развитые многомерные характеры потребовали психологизма для своего воплощения.

Выстраивается цепочка взаимосвязанных понятий: характер – психологизм – реализм.

Характеры классицизма хорошо знали противоречия душевной жизни. Противоречия между долгом и страстью определяли интенсивность внутренней жизни героев классических трагедий. Однако колебания между долгом и страстью не стали психологизмом в современном понимании этого термина. «Бинарный» принцип душевных противоречий имеет «формально-логическую основу» (Гинзбург Л.Я.). Страсть и долг разделены и взаимонепроницаемы. Долг исследуется как долг, страсть – как страсть. Умозрительное их противопоставление обуславливало рациональный способ исследования. Рациональная поэтика и к душевной жизни подходит рационально. «Бинарность» не стала «единством противоположностей», формальная логика – диалектической. Человек, рационалистически понятый, не был еще целостной личностью. Для этого надо было формально-логическую обусловленность противоречий заменить динамической, диалектической. Точнее было бы иметь в виду под психологизмом исследование диалектики душевной жизни в ее обусловленности диалектикой жизни духовной. Без диалектики интерес к психологической жизни есть, а «психологизма» – в его специфическом, принятом в литературоведении значении, – нет.

Итак, психологизм связан прежде всего с многомерностью характера, формирующегося одновременно природой, средой, и личностью. Это оказалось возможным и необходимым по следующим причинам. Реализм, как уже упоминалось, вырос из пафоса объяснения жизни, из убеждения в том, что существует реальная, земная, постижимая обусловленность поведения героя. Сама обусловленность поведения телесно-психологическим и духовно-социальным полюсами во многом и стала предметом изображения в реализме. Вершина реализма, в частности, – творчество Л.Н. Толстого. Его можно рассматривать как энциклопедию психологической жизни людей различных социальных слоев и жизненных ориентаций: психологических жестов (внутренних и внешних), психологии речевого поведения. Именно он «довел до предела реалистическую обусловленность – и в самых широких ее социально-исторических очертаниях, и в микроанализе самых дробных впечатлений и побуждений»[47]47
  Гинзбург, Л. Я. О литературном герое. Л., 1979. С. 82.


[Закрыть]. Это означает, что личность, как понимал ее психологический роман, состоит уже не из одного или нескольких свойств, которые и определяют поведение. Личность зависит от множества факторов одновременно. Человека одолевает «путаница» мыслей и чувств, в которой, по словам чеховской героини, «так же трудно разобраться, как сосчитать быстро летящих воробьев» («Несчастье»).

Человек ведет себя необъяснимо (читай – загадочно). Чтобы разгадать эту загадку, надо установить зависимость его поведения от многочисленных мотивов и мотивировок, которые и ему самому не всегда ясны[48]48
  Леонтьев, А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975. С. 200–206.


[Закрыть]. Деятельность человека становится полимотивированной. Перед нами совершенно оригинальная концепция личности. Вначале интуитивно, а потом (у Толстого) в значительной мере сознательно писатели начинают выделять три уровня человека, о которых было сказано в разделе 3: уровень телесный, являющийся сферой первичных биологических влечений; уровень душевный, психологический, тесно связанный с социальными ценностями, с правилами жизни; уровень духовный, собственно человеческий, зависимый от первых двух, но при этом свободный, и даже определяющий первые два. Знаменитая толстовская «диалектика души», «текучесть сознания» есть не что иное, как перекрещивание мотивов разных сфер. А перекрещивание мотивов, борьба их возможны благодаря тому, что «психологическая проза» раньше психологии открыла механизмы порождения и функционирования различных мотивов поведения. Проза обнаружила: поведение определяется не только сознанием, но и подсознанием, бессознательным. В дореалистической литературе мотив и поступок были связаны прямо, недвусмысленно: обманщик – лжет, злодей – интригует, добродетельный – кристально чист в мыслях и поступках. В центре психологического анализа оказались противоречия между мотивом и мотивом, мотивом и поступком, неадекватность поведения и желаний, влечений. Психологический анализ был призван вскрыть бесконечно дифференцированную обусловленность поведения. А сейчас и наука активно изучает иерархию мотивов, предлагает различные «принципы шкалирования мотивов»[49]49
  Там же. С. 203.


[Закрыть].

Но не психологический механизм как таковой, как конечная цель оказался в центре внимания реалистической прозы. Он помогал по-новому ставить и решать нравственные, духовные проблемы. (Кстати, интересно отметить такую закономерность: крупнейшие психологи ХХ века – Фрейд, Фромм, Юнг, Франкл и др. – не случайно приходили к философии. Они установили зависимость психологии от «систем ориентации и поклонения». Франкл даже основал новое направление в науке – логотерапию, цель которой – излечивать собственно психические заболевания духовной терапией. Новое понимание человека, отношение к нему не как к типу, а как к характеру, к многоуровневой личности в корне изменило поэтику психологической прозы). Кардинальный признак социально-морального типажа – свойство – есть результат внешнего восприятия персонажа. Однозначная формула типажей – это взгляд со стороны. Однако то, что извне есть свойство, поступок изнутри есть процесс, мотив. Психологический анализ заменил изображение извне изображением изнутри. «…аппарат психологического анализа он (роман ХIХ века – А.А.) устанавливает как бы изнутри, чтобы увидеть душевные явления такими, какими они предстали бы человеку в процессе самонаблюдения. Изображение изнутри (в сочетании с новым принципом обусловленности) изменило этический статус романа. Не потому, что анализ отменял зло, но потому, что изнутри зло и добро не даны в чистом виде. Они восходят к разным источникам, приводятся в движение разными мотивами»[50]50
  Гинзбург, Л. Я. О психологической прозе. Л., 1977. С. 426.


[Закрыть]. Толстой стал показывать дурные мысли хороших людей – и хорошие мысли дурных людей. Моральные качества человека оказались не раз навсегда данными свойствами, а динамичным процессом. Добро у Толстого становилось добром только побеждая зло, противостоя ему. Без зла существование добра стало немыслимо. Единство противоположностей у Толстого действительно стало источником внутреннего развития, духовного роста героев. Такой подход в принципе позволяет объяснить в человеке все. Человек оказался способен свою слабость превращать в силу, силу в слабость. Принципы противоречивой обусловленности поведения героя, рассмотренные сквозь призму психологизма, стали обнаруживать за своей простотой бесконечную сложность.

Попробуем обозначить доминантные принципы поведения такого сложнейшего героя Толстого, каким является Пьер Безухов. Коротко их можно сформулировать приблизительно так: поиски универсальной истины, единого начала, способного объяснить все факты, все необъятные явления бытия, поиски единого всеобъемлющего смысла, – который выводился из реальности реальным человеком. Задача Безухова настолько «проста» (капля!), что требует исследования океана (войны и мира). Кстати, образ капли и глобуса-океана, наиболее органично выявляющий связь всего со всем, прямо присутствует в романе Толстого.

Многократно отраженная целостность – вот направление пути Петра Кирилловича. Конца у этого пути нет, как нет, по существу, и начала. Целостность человека (единство рационального и иррационального в нем) продемонстрирована в романе во множестве вариантов. Фактически, дан весь спектр от полюса рационального (немецкие генералы, Наполеон, старый князь Николай Андреевич Болконский, Андрей Болконский) до постепенного перехода к полюсу иррациональному, интуитивному (Кутузов, княжна Марья, Николай Ростов, Платон Каратаев). Кульминационное, гармоническое начало, уравновешивающее полюса, представлено Безуховым (мужской вариант) и Наташей Ростовой (вариант женский). Выборка имен, разумеется, только обозначает тенденцию, а отнюдь не исчерпывает всех персонажей романа того или иного плана. Целостность человека пронизывает целостности иного порядка: целостность семьи, города, нации, человечества (мира). Как можно было Безухову (а вместе с ним и повествователю, и Толстому) решить такую библейской сложности задачу?

Безухов отыскал то, что только и может помочь выстроить мировоззрение: он нашел методологию. «Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо!» – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос». Сопрягать значит видеть опосредованную связь всего со всем в этом мире. Сопрягать – значит мыслить диалектически. Вот зачем понадобилась Толстому личность в истории и история в личности. «Война и мир» уже в самом заглавии содержит единство противоположностей, целостность. Заглавие романа – наикратчайшая формула реальности. К героико-идиллической гармонии, по Толстому, ведет тяжкий путь драм и трагедий. Иного пути к гармонии – нет. Если представить себе задачу Толстого, продиктованную новым видением человека, то становится ясным, что психологизм невозможно трактовать только как новый арсенал поэтических средств. Психологизм вначале стал новой философией человека, его мировоззренческой и нравственной структурой, и только потом уже – эстетической. «Переживание мыслей» становится основным стержнем Безухова. Мотивы разных сфер подчиняются духовным запросам свободной личности. Литература не изменила себе: она по-прежнему интересуется личностной проблематикой. Но в динамической структуре личность предстала текучей, несущей в себе добро и зло одновременно {4}4
  Андреев, А.Н. Мыслишь, следовательно, ошибаешься…(роман-эпопея «Война и мир»)//А.Н. Андреев. Теория литературы: личность, произведение, художественное творчество. В 2 ч. Ч. 2. Теория художественного творчества. – Минск, БГУ, 2004. С. 85–182.


[Закрыть].

Говоря о психологизме в литературе, невозможно хотя бы бегло не коснуться творчества Достоевского. Оно во многом, казалось бы, противоречит сказанному о сущности психологизма. Не затрагивая генезиса «романа идей» Достоевского, отметим, что не типы и характеры стали его основой. Известно, что Достоевский отрицал социальный детерминизм. Среда, по Достоевскому, никак не могла «заесть то, что является сущностью человека. Личности героев писателя не формируются характером, а характер мало зависит от обстоятельств. Личность у Достоевского предельно автономна, независима от среды. Психологизм писателя не вскрывает связь личности – характера – обстоятельств, а вскрывает непосредственно ядро личности. Для Достоевского, предтечи модернизма, главным было метафизическое понимание свободы воли. Поведение героя почти напрямую определяется идеей. «Экзистенциальные дихотомии», говоря словами Фромма, составляют основной комплекс идей его персонажей. Предпосылки, определяющие поведение человека, лежат не в сфере биологической или социально-психологической, хотя его герои не лишены и этого контекста. Он сдернул все покровы с личности – социальные, кровнородственные, психофизиологические и докапывался до самого ядра личности. Мысль, интеллектуальный продукт, превращается у героев Достоевского в идею, которая, в отличие от мыслей, чревата волевым импульсом, толкающим к действию. Вот почему все события в идеологических романах обусловлены идеями. Возникает вопрос: следует ли считать романы идей Достоевского психологическими романами в том смысле, какой мы вкладывали в это понятие, говоря о романах Толстого?

Герои-идеи, герои-символы Достоевского в корне отличаются от героев «из плоти и крови» Толстого. Во всяком случае, не вписывая характер в среду, не выводя особенности личности из среды, Достоевский оснастил свои романы совершеннейшей «психологической техникой». Одновременные и разнонаправленные побуждения человека – через подсознание – управляют поведением его персонажей. «Диалектика идей» в романах Достоевского реализуется через психологическую структуру персонажей. Это и сформировало конкретно-историческую сторону метода писателя {5}5
  Андреев, А.Н. Жизнь вместо диалектики (роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» в свете целостного анализа) // А.Н. Андреев. Теория литературы. В 2 ч. Ч. 2. Художественное творчество. – Минск: Изд-во Гревцова, 2010. С. 183–248.


[Закрыть].

Итак, подведем предварительный итог.

1. Психологизм – это не просто переживания (любой интенсивности), а мироощущение, которое непременно трансформируется в мировоззрение (или начальную стадию мировоззрения: миропонимание). Душевное непременно перерастает в духовное, сотворенное по законам красоты: таков модус классической триада Красота – Добро – Истина.

2. В этой связи психологизм является не просто переживанием, а эстетической структурой персонажа.

3. Психологизм возникает там, где есть глубинные противоречия душевной жизни – противоречия между разумом (с помощью которого и выстраивается мировоззрение, системно организовывается мир идей) и душой (для которой мироощущение и является «мировоззрением»), между двумя типами управления информацией. Именно подобные противоречия и есть родовой признак психологизма.

Безусловно, психологизм возможен только там, где существует противоречие, – но противоречие, как мы уже отметили, особого рода, сотканное не из противостояния «душевных моментов» (в рамках однородного душевного поля и «состава»), а из диалектического единства и борьбы сознания и подсознания как двух разных измерений человека, двух разных, разнородных информационных пластов, – между культурой и натурой, по большому счету, ибо духовные (культурные) возможности человека приходят в противоречие с его естественной заданностью (природой).