Текст книги "Студенты. Книга 1"

– Да!

Сейчас Сашка с Фридой живут в Нью-Йорке, но на Новый год телефонный звонок от них всегда звучит в квартире Мартынова…

Вернувшись в комнату, весёлая компания Женьку не нашла. Зато на столе стояла разогретая еда, укрытая полотенцем, свежий заваренный чай, сдобная булка, нарезанная на ровные кусочки, и настоящее морошковое варенье в вазочке.

– А где же Евгений? – спросил кто-то.

Катерина пожала плечами:

– Чудит как всегда.

– Как чудит? – спросила Людмила. – Может, с ним что-то случилось?

Катерина, не сказав ни слова, вышла в кухню и через минуту вернулась с обрызганными водой лицом и платьем.

– Сходите, полюбуйтесь! – зазвенел её голосок. – Он в ванной лежит, смывает прошлогоднюю грязь.

Смех и радость от того, что Женька нашёлся и с ним всё в порядке, завладели всеми. Как сейчас Савва Николаевич увидел стройную фигуру своего друга Женьки Вельяминова в каком-то рваном женском халате и таких же шлепанцах, выходящего из ванной к праздничному столу.

Та новогодняя ночь с её скромным праздничным столом стала отправной точкой к созданию трёх счастливых семей. У всех по-разному сложилась жизнь и судьба, но бесспорным было одно – и счастье, и любовь пришли к ним в студенческие годы. И сейчас, по прошествии стольких лет, они возникли в памяти Саввы Николаевича как образы его далёкой и прекрасной юности.

Глава 13. Экзамены, или путь к отчаянию

Ну что за студент, который не трясся бы на экзаменах. Если даже ты сильный студент и хорошо знаешь предмет, мандраж всё равно неизбежен. Такова психология людей. Кстати, именно на ней построены многочисленные аферы. Сколько по России-матушке было предсказателей и шарлатанов, делающих деньги на страхе людском перед чем-то неизбежным. Что-то сбывалось, что-то нет. Но если подкидывать монету, пытаясь угадать, что выпадет, «орёл» или «решка», частота попадания составит, как говорит теория вероятности, пятьдесят на пятьдесят. Так и в предсказаниях.

Но страх на экзаменах это особый страх. Здесь главное не то, что можешь не сдать, получить двойку, а страх за своё реноме. Как ты, такой умник, балагур и острослов, рассказчик анекдотов про дураков – и вдруг схлопочешь пару. Тут уж не до смеха. Самогó на смех поднимут. Можно предположить, что если бы студенты сдавали экзамены сугубо конфиденциально и было бы неизвестно кто какую отметку получил, особого страха никто бы и не испытывал. Но это всё из области теорий и предположений. Практика же говорит о другом. Страх перед экзаменом испытывают все – это аксиома.

Другое дело, что каждый переносит этот стресс по-своему. Так сказать, специфически. Например, Валерка внешне всегда был спокоен, даже весел, когда сдавал экзамены: шутил, не суетился, никогда не спрашивал, какие вопросы задавал экзаменатор. Он лишь проявлял интерес к самóй оценке: тройка, четвёрка или неуд. О пятёрках речь вообще не шла. Эту оценку получала лишь особая категория студентов, которые приходили для сдачи экзамена чуть ли не накануне. Они терпеливо ждали, когда лаборант запустит их первыми в аудиторию и экзаменатор раздаст билеты. Потом они долго и методично писали ответы на листках бумаги, и лишь кто-то один из немногих мог рискнуть отвечать сразу, без подготовки. Все же среди отличников были и талантливые ребята.

Валерка же спрашивал об отметках и кто их поставил с одной целью: узнать, к какому преподавателю направить стопы, у кого какое настроение. Вот его главный козырь при сдаче экзамена. Он должен был чётко знать, у кого из экзаменаторов сегодня плохое настроение – к тому он ни за что не садился, если даже знал билет. И что интересно, Валерка всегда угадывал, прокол случался редко. Почти все экзамены Валерка сдавал с первого захода. И это при том, что готовился к ним из рук вон плохо. Но изначальный психологический настрой на успех и расчёт на хорошее настроение у экзаменатора были главными факторами победы Валерки. И он терпеливо готовился, выпытывая у вышедших с экзамена студентов, какое настроение у Марины Ивановны или Ивана Семеновича. И как только узнавал, что у такого-то экзаменатора приподнятое и радостное настроение, смело шёл к нему.

Другой однокурсник и друг Саввы, Женька, имел другую особенность. Он начинал заикаться больше обычного, изображая крайнее волнение. Студенты, которые ходили сдавать один из экзаменов вместе с Женькой, вспоминали такой диалог между ним и профессором по анатомии.

– Во-о-от ф-ф-фасция пэ-пэ-пэ…

– Фасция Пельвина – досказал профессор.

– П-п-правильно, – обрадованно закивал Женька.

И так минут десять. Наконец профессор не выдержал:

– Хорошо, молодой человек. Вы лучше пишите мне на листочке весь ответ или те слова, которые вам трудно выговорить.

У Женьки челюсть отвисла от такого предложения. Писать это заведомо ухудшить ответ. Если отвечаешь устно, то можно хоть как-то прочитать на лице преподавателя, нравится ему ответ или нет, и, если что-то идёт не так, попытаться перестроиться. Но на листке нужно писать точно, а это не всегда получается.

Женька на втором вопросе уже стал заикаться заметно меньше, но там, где не знал точного ответа, опять по привычке входил в сильное заикание. В конце концов профессору надоело и он с миром отпустил Женьку. Иногда из жалости к Женьке преподаватели ставили четверку вместо тройки, он никогда не получал двойки.

Другая категория студентов готовила шпаргалки. Причём чаще делали их девчонки хорошистки – из-за страха что-то забыть. Они готовили десятки, если не сотни, различных шпор: писали их мельчайшим почерком и рассовывали в доступные руке места по строгой схеме, чтобы ничего не перепутать. Нужно было видеть картину, как они пользовались шпорами. Сев как можно дальше от экзаменаторов, они читали вопрос, поднимали глаза к потолку и, шевеля губами, вспоминали, где находится шпаргалка по данному билету. Вспомнив, улыбались, а затем как ни в чём не бывало брали лист и писали ответ, даже не прибегая к ней. Им нужна была подстраховка – вдруг что-то забудут. Но, как правило, шпоры им не требовались. Они и так хорошо знали сдаваемый предмет.

И уж совсем другая история – это сдача экзамена заведомыми слабаками и двоечниками. Как ни крути, такие всегда есть в любой группе, в любом институте. А в медицинском-то тем более – трудный институт во всех отношениях. Нужно хорошо знать такие точные науки, как физика, математика, химия. Без этого современному врачу не обойтись. Везде техника и с каждым годом всё сложней и сложней. Иной раз не знаешь, кто ставит диагноз, машина или врач, настолько всё смешалось. Двадцатый век – век технического прогресса, без него никуда. Он обосновался в медицине весьма прочно.

А такие науки, как биохимия, биология, анатомия? Кроме автоматического запоминания требуется ещё и осмысление: как и что в организме происходит при распаде белков, жиров и углеводов. Как выводятся, какие органы в процессах участвуют, что в результате получается. Не просто схема, а целая научная доктрина по каждому предмету.

Потому учёба в медицинском институте – не сахар. Идут туда по призванию или дети медиков, которые с детства знают, что это такое быть врачом. Папа или мама целый день в больнице либо на приёме в поликлинике, а вечером звонки: то у больного температура поднялась, то кровотечение открылось, то ещё что-нибудь экстренное. И родитель, бросив домашние дела и на ходу застегивая пальто, бегом бежит к своим пациентам. Прибавьте сюда ночные бессонные дежурства два или три раза в месяц и тогда станет понятно, что врач это Богом данная профессия. Тот, кто вынес тяготы учёбы и признан врачом, стал избранным.

А наше общество не любит избранных. Оно им завидует. Они, видите ли, нахлебники в белых халатах, с белыми ручками. Знай, деньги или подарки ни за что, ни про что получают. Подумаешь – осмотрел, постучал, послушал – и сразу плати. Ладно, если рентген назначит или какой-никакой рецепт выпишет. Это понятно, хоть какие-то действия. А за что, спрашивается, врачу, сидящему на приёме, платить? Непонятно. В общем, не врачи, а рвачи – такое мнение распространено в обществе с древних времен и сохраняется по сей день. Но если за рубежом отношения между пациентом и врачом ограничены и определены рамками закона, то в России медицина действует по принципу «государство гарантирует бесплатную медицину». Хотя в поликлиниках и больницах вывешены списки платных услуг почти за все. Но врачи здесь ни при чём, за них всё решили там, «наверху».

Студенты-медики, отдуваясь за будущие блага, сами становятся объектами поборов. Если раньше встречались скромные подношения в виде цветов, конфет или бутылки коньяка, то сейчас студенты становятся едва ли не основным источником доходов преподавательской братии. Берут все – о профессора до ассистента. Берут деньги лаборанты и уборщицы. И у каждого есть своя такса – от десяти рублей до тысячи долларов.

Во времена же студенчества Саввы Николаевича нерадивый студент был обречён. У него, конечно, оставалась возможность сдать экзамен, воспользовавшись шпаргалкой, но тогда уже на следующем экзамене никак нельзя было попадать впросак. В противном случае тому, кто всё-таки не смог сдать нужный предмет, оставалось лишь добровольно уйти из института. После службы в армии за такими студентами сохранялось формальное право восстановиться в институте, но пользовались им единицы: их поезд ушёл. И, наконец, были такие, кто не хотел ни того ни другого. Они уходили навсегда, сказав на прощание «Adios!». Ладно – прощай. Таким был, например, не самый худший студент-медик Толик Корабел.

Нынешнее поколение студентов-двоечников стало изобретательнее в плане сдачи экзаменов и зачётов. Помимо традиционных шпор и подкупа лаборантов в ход идут мобильные телефоны, специальные авторучки, записанное которыми исчезает при попадании света, подкуп на корню самого преподавателя. Дело доходит до того, что некоторые балбесы, числящиеся студентами, не ходят на экзамен вообще, а оценка им автоматически ставится в экзаменационный лист подкупленным экзаменатором. Да что подкуп экзаменатора, если можно купить готовый диплом! И делается это почти в открытую. У каждого вуза своя цена, посмотрите прейскурант цен в Интернете.

Но как бы то ни было, такие студенты, наверное, были и будут всегда, при любой власти. Жалко лишь, что при нашей демократии их количество возрастает в геометрической прогрессии.

Тут Савва Николаевич так растревожился, что все его мысли о прошлом как-то сами собой улетучились. «Вот ведь какая незадача», – думал он, молча глядя в потолок. Было абсолютно контролируемое общество, где анекдот, рассказанный не про то и не про того, мог запросто материализоваться во вполне конкретный срок заключения «за антисоветчину». Но даже в таком обществе спокойно уживались воровство, пьянство и мздоимство. Слово «дефицит», как пароль, было пропуском в любой кабинет любого начальника, с самого низа до самого верха. А сейчас кругом демократия такая, что хоть дёгтем пиши на заборах обличения, тебе за это ничего не будет. Воровство ещё больше процветать стало. Теперь воруют не массово, а массой. Если раньше работяга украл три куска рубероида – получи три года. А теперь украл состав, завод или фабрику – пожурят: мол, «Взвалил на свои плечи непосильную ношу» или «Что вы хотите? Скажите спасибо, что работу даёт». Глядишь, из вора и мошенника превращается наш «демократ» в благодетеля. А ещё спонсором какого-то мероприятия или детского учреждения станет, тогда все, карьера обеспечена: через год уже и депутатское место займёт. Знай наших! Ничего для города и детей не жалко.

«Почему же так? – корил себя Савва Николаевич. – Как же так получилось?» Учились, работали, себя не жалели, а главное в жизни проморгали. Как получилось, что ничтожные людишки заняли ведущие посты и теперь над всеми насмехаются? Вчерашние недоучки, младшие научные сотрудники – в министерствах, нахалы и откровенные бандиты – в предпринимателях. «Мы, мы во всём виноваты; в погоне за призраком счастья завтрашнего дня проглядели сегодняшних нуворишей, их амбиции, желания. А они почувствовали слабину в государственном аппарате, утроили усилия, создали имидж неспособности государства управлять жизнью общества. А раз не можешь, отдай рычаги власти рынку: он всех рассудит и всё поставит на свои места. Нет, не мировой сионизм, не Америка победила нас в холодной войне, а мы сами без боя сдались. А теперь вот машем кулаками. Одна надежда на молодёжь, на внука. Как они себя проявят, таким и быть государству!»

Савва Николаевич стал понемногу успокаиваться. Внук, только внук и ему подобные должны продолжить дело предшественников и при этом избежать тех глупостей, которые совершило старшее поколение.

«Хорошо, что у меня есть внук». Савва Николаевич даже улыбнулся при мысли о нём. Экзамены у него впереди, первое испытание. Как-то он их сдаст? И тут же невольно снова побежали картины из прошлого: экзамены его поколения. Казалось бы, что за глупости. Но они захлестнули приятным чувством сердце Саввы Николаевича, и он благодарно поплыл по волнам своей памяти…

Вот он сидит на экзамене у старого профессора. Кажется, его звали Дмитрием Ивановичем. Да, точно, Дмитрий Иванович.

– Кто следующий готов отвечать? – слышится звучный голос профессора.

Все вжали головы в плечи и молчат. Савва поднял руку:

– Можно мне?

– Проходите, молодой человек, садитесь, – Дмитрий Иванович, лишь мельком окинул взглядом фигуру Саввы.

Перед профессором лежит лист бумаги. Он берёт ручку и, проведя полосу, делит лист на две части. В верхней он ставит знак «плюс», а в нижней «минус». Берёт зачётку Саввы и кладёт её ровно посередине листа, на черту.

– Ну-с! Вы готовы отвечать?

– Да, готов.

– Тогда начинайте.

Савва неторопливо рассказывал тему первого вопроса и замечал, что профессор легонько продвигает зачётку в сторону «плюса». Но вот Савва допустил неточность, и рука профессора повисла в воздухе. Он переспрашивает, просит объяснить. Савва, видя, что его зачётка остановилась, начинает лихорадочно искать правильный ответ. Находит его, и снова зачётная книжка двигается вверх. После трёх вопросов зачётка плавно и почти вся перешла на сторону «плюса».

– Молодой человек, последний вопрос, если позволите.

Профессор пытливо смотрит Савве в глаза.

– Впрочем, можете на него не отвечать. У вас твёрдая четвёрка, даже с плюсом. Но если хотите пятёрку, дополнительный вопрос. Ответите неправильно, поставлю тройку. Видите, как зачётка расположена?

Он показал Савве на стол, где зачётка перевалила «экватор» в сторону «плюса». Ей осталось чуть-чуть, чтобы край зашёл на заветное плюсовое поле полностью.

– Согласен, – не раздумывая, ответил Савва.

Профессор, удовлетворённый решением студента, кивает головой, снимает очки, протирая их чистейшим, пахнущим дорогим одеколоном носовым платком.

– Ответьте мне… – и он задаёт достаточно простой вопрос.

Савва хочет сразу ответить, ответ кажется ему очевидным. Но профессор предусмотрительно поднимает очки, щурит глаза и как бы говорит: не спеши, хорошо подумай. Тут Савву озаряет: в вопросе подвох. И он отвечает совершенно по-иному, не так, как хотел ответить ещё полминуты назад. Зачётка лёгким щелчком профессора полностью оказывается в плюсовом поле.

– Поздравляю! Вы получаете «отлично».

– Спасибо, профессор!

– Молодец, не растерялся. Будет толк из вас, если везде так будете поступать: прежде чем отрезать, семь раз отмерить нужно.

Запомнился Савве Николаевичу и другой эпизод из его студенческой жизни. Было это на первом курсе, на кафедре биохимии. Нельзя сказать, чтобы Савве не нравился этот предмет. Нет, он был не лучше, но и не хуже многих других. Однако не повезло их группе с преподавателем. Злая, вечно недовольная немка с фамилией Швацвальд, классической для прусских немцев, наводнивших Россию во времена правления императрицы Анны Иоанновны. Типичная для немцев педантичность у этой преподавательницы приобрела почти патологическую направленность. Она требовала от всех студентов такой точности в ответах на заданный вопрос, что даже отличники чувствовали себя неуверенно. Савва не обращал на неё особого внимания, писал на отлично контрольные, щёлкая многочисленные задачи, как орешки. Благо, его школьный учитель-химик научил любить свой предмет и, главное, передал методику усвоения трудного материала. Делал он это всегда в шутливой и очень доходчивой форме. Так что даже «тёмный лес», так якобы переводилась фамилия преподавательницы биохимии, не беспокоил Савву.

Но и у него однажды случился прокол. Он как-то небрежно отозвался об одном из методов решения задачи, посчитав его неразумным, и предложил свой. Что тут началось! Немка, ни слова не говоря, влепила Савве двойку и на всех последующих практических занятиях просто истязала Савву придирками. Савва терпеливо сносил всё, но после последнего наскока спросил прямо перед всей группой:

– За что вы так на меня взъелись?

Немка поняла, что нужно что-то говорить, объяснить наконец свою неприязнь к студенту, кстати, не самому слабому, и тут она выдала:

– Мартынов позволил себе усомниться в качестве преподавания дисциплины, которой я отдала всю жизнь. Видите ли, ему не понравилось решение задачи. А знает ли студент Мартынов, что это решение предложил Лев Иосифович Портнов, академик, один из талантливейших биохимиков страны? Да что страны – мира! Его хотели выдвинуть на Нобелевскую премию ещё в тридцать шестом году вместе с его учеником Семёновым, когда они научились получать искусственный каучук, проще говоря резину, без которой сейчас никуда. Как можно так небрежно, не зная сути, что-то отвергать! Я была ученицей Льва Иосифовича и мне неприятно, противно, если кто-либо из студентов или учёных пренебрежительно относится к трудам великого ученого. Понятно?

Она выговорила это всё на одном дыхании, посмотрела на часы, объявила, что занятие окончено, и вышла из кабинета.

Ребята в удивлении зашумели. Колька первым высказал Савве всё что думал по этому поводу:

– Ну зачем тебе далась эта немка? Чего с ней спорить?

– Задачу не так надо решать.

– Да решай, как тебе нужно, только не заводи преподавателя. У них и так самолюбие уязвлённое, а тут ты со своим новым решением. Ну не хотят они нового. У них всё старое хорошее. Ты что, не знаешь этого? Так я тебе объясню. Из-за тебя теперь вся группа на ушах стоит. Она, зараза, в отместку всем теперь оценки испортит! Вот чего ты добился!

– Да что ты к нему пристал, – заступилась за Савву тихая Светочка. – Савва прав. Он хочет, чтобы к его мнению тоже относились с уважением.

– К его мнению? – передразнил Колька. – Кому нужно его мнение? Одна головная боль от его мнения!

– Хорош спорить, – вмешался самый авторитетный в группе Сергей Ковалёв. – Просто нужно иметь в виду, что у каждого преподавателя в голове свои тараканы. А ты, Старик, в принципе прав. Хотя и достаёт она тебя и нас своими домогательствами.

На том спор был завершён. К счастью для Саввы и, пожалуй, всей группы, немка заболела. На её место пришла молодая ассистентка, у которой Савва стабильно стал получать хорошие и отличные отметки. Вся эта ситуация не стоила бы и выеденного яйца, если бы в конце семестра не оказалось, что Савва не получил зачёт по биохимии. Все, даже не очень сильные студенты, получили заветную роспись в зачётке, а у Саввы, в журнале напротив его фамилии, стояла жирная чёрточка. Савва попытался через старосту выяснить, почему ему не поставили оценку. Оказалось, Швацвальд не разрешила его аттестовать, так как, по её мнению, у Мартынова не сдана одна тема; принимать эту тему будет только она. После третьего захода к Швацвальд Савва понял, что зачёта ему не видать как собственных ушей. Что бы он ни отвечал, немка находила зацепку и отправляла его обратно, доучивать.

Дело приобрело для Саввы неблагоприятный оборот. Оставался один день до начала первой в его жизни сессии, а у него не получен зачёт. Поэтому автоматически Савва не допускался до экзаменов со всеми вытекающими отсюда последствиями. И тогда Савва решил пойти к заведующему кафедрой профессору Белякову Ивану Филимоновичу и всё подробно рассказать.

Профессора он с трудом нашёл в виварии среди мышек-полёвок, с которыми тот проводил опыты. Это был странноватый профессор: невысокого роста, кособокий на одно плечо, худенький, в огромных очках, из-под которых выглядывали умные пытливые глаза с красноватыми белками, словно у кролика. Видимо, из-за них к профессору прилипла кличка «Каплун».

Закончив своё сбивчивое объяснение и не зная, что делать дальше, Савва стоял за спиной Каплуна. Тот, не поворачиваясь к Савве, протянул руку:

– Давайте зачётку.

Савва послушно полез в портфель и протянул зачётную книжку. Не говоря ни слова, Каплун поставил зачёт и, расписавшись, вернул зачётку Савве.

– Всё, молодой человек, желаю успехов! – и снова занялся своими мышками.

Савва стоял, не зная как поблагодарить профессора. У него даже слезы навернулись на глаза: вот так, одним росчерком, решена его дальнейшая судьба. Савва пролепетал что-то вроде «Большое спасибо!», но Каплун уже замахал на него рукой:

– Не мешайте, идите, идите. У меня серия опытов, я занят. Или у вас ещё что-то?

– Нет-нет, профессор, – и Савва вылетел из вивария, как пробка из бутылки шампанского.

Конечно, такие уроки из жизни не забываются. Именно они становятся теми вехами, по которым отмеряется жизненное пространство, отведённое каждому в этом мире. Савва навсегда запомнил этот поход в виварий и то, как делается авторитет профессора. И не раз потом сам повторял пример Каплуна, но уже со своими студентами.

Как потом пояснили Савве, Каплун был очень талантливым учёным, пережившим в детстве блокаду. Несмотря на худобу и даже тщедушность, большие красные глаза от перенесённой в детстве из-за отсутствия витаминов куриной слепоты, он был очень добрым и отзывчивым человеком. Умер неожиданно от инфаркта в конце учебного года; оказалось, что ему ещё не было и сорока пяти лет. Когда его хоронили, кажется, весь институт – от ректора до студента-первокурсника – шёл за гробом этого грустного и болезненного профессора. Савва тоже был среди провожающих.