Текст книги "За строкой приговора…"

А Вуль вспомнил…

К тому времени труп умершей был уже давно похоронен, и на могиле, ограждённой узорчатой железной решёткой, росли цветы, посаженные заботливой рукой безутешного вдовца. Интересующее следователя пятно существовало лишь в акте. Три строчки, вот и все. Но Вуля это не смутило.

Он назначает следственный эксперимент. Его задача – проверить возможность образования на коже человека такого потёка, какой был описан в акте судебно-медицинского исследования.

Результат эксперимента более чем странный.

Оказывается, растворы новокаина и витамина B1 следов на коже не оставляют. Правда, после инъекции глюкозы остаются отдельные бесцветные пятна неправильной формы. Но их можно разглядеть только при косом или проходящем освещении.

Любопытно, очень любопытно… Однако надо учесть, что труп перед вскрытием находился в холодильнике морга, где температура значительно ниже комнатной.

Новый следственный эксперимент.

Да, теперь видны следы и новокаина, и витамина B1. Но они совершенно непохожи на пятно, описанное экспертом. Ничего общего. Допрошенный Вулем эксперт категорически утверждает, что тот потёк был иным и по форме, и по цвету.

– Вы в этом уверены? – осторожно спрашивает Вуль.

– Абсолютно.

– Но ведь прошло уже почти полгода.

– У меня профессиональная память. Я бы мог описать подробно то пятно и через шесть лет. Кроме того, перед вами составленный мной акт…

Да, акт перед Вулем. Акт – это документ. Важный документ. И ещё одно обстоятельство – поза трупа. Очень характерная поза: впечатление, что человек спокойно спит. Тело слегка повёрнуто направо, склонённая голова, никаких признаков судорог… В тот же день Вуль произвёл на квартире Шаблина обыск, и версия, которая вначале могла показаться фантастической, стала для следователя рабочей версией…

* * *

Индейцы, создавшие до прибытия завоевателей одну из древнейших и величайших цивилизаций мира, многое умели. И конкистадоры вывезли из Америки в Европу не только золото, но и многое другое, не менее ценное. Индейцы умели возделывать и употреблять в пищу неизвестные ещё в Старом свете маис, картофель, артишоки, бобы. Они разводили лам и индюков. Знали, что такое хлопок. Пользовались гамаками и играли в резиновый мяч. В числе их изобретений были также отравляющие вещества в виде паров кайенского перца и тяжёлая смолянистая масса – страшный яд кураре, которым индейцы смазывали концы своих смертоносных стрел.

Кураре…

Достаточно было попасть в кровь микроскопической капле этого вещества, и наступал паралич. Вначале мышц шеи, рук, ног, а затем дыхательной мускулатуры…

Смерть приходила почти мгновенно. Это была «лёгкая смерть»: без конвульсий, без стонов, без зова о помощи. Человек как бы засыпал, склонив набок голову…

И ещё одна особенность индейского яда. Кураре был хитрым и ловким убийцей: он не оставлял после себя следов. Никаких улик. Сделав своё страшное дело, он исчезал, разлагаясь на безобидные вещества, которые имеются в организме каждого человека.

Прошли годы, и смертоносное изобретение древних жителей Америки стали использовать не только для смерти, но и для жизни, точно так же как и яды кобр, гадюк и аспидов. Курареподобные препараты нашли применение в медицине, особенно в грудной хирургии.

Но для миллионов людей кураре по-прежнему оставался экзотическим ядом времён Кортеса. И судья Анна Ивановна Степанова не была в этом отношении исключением. О кураре она имела раньше, до разбора дела Шаблина, такое же представление, как о томагавках, скальпах и вигвамах. Другое дело – врач Нина Александровна Глоба, которой рассказывали в медицинском институте о курареподобном препарате дитилине или листеноне. Да, это хорошо, что один из заседателей – врач…

– Мне кажется, что во главу угла следует поставить материалы экспертиз, и тогда все упростится, – сказала Нина Александровна.

– Все?

– Все.

Сахнин докурил папиросу, достал из пачки другую, потом, видимо раздумав, засунул её обратно в пачку.

– Ну-ну… Вам, как говорится, и карты в руки.

Глоба повернулась к Степановой.

– Разрешите третий том, Анна Ивановна?

– Пожалуйста.

Глоба быстро перелистала обвинительное заключение.

– Вот: «Компетентная экспертная комиссия, – прочла она, – пришла к выводу, что смерть Шаблиной нельзя объяснить каким-либо конкретным заболеванием. Одновременно эксперты указали на ядовитые вещества курареподобного действия, которые могут вызвать наступление смерти без выражения клинических симптомов и характерных морфологических изменений в органах… При внутривенном введении дитилина даже в лечебных дозах возможна внезапная остановка дыхания со смертельным исходом, поэтому применение указанного препарата допускается исключительно в клинических условиях, где имеется аппаратура, обеспечивающая управляемое дыхание…» – Глоба перевернула две страницы. – А вот самое главное: «В научно-исследовательском институте судебной медицины Министерства здравоохранения СССР было произведено микроскопическое исследование 187 гистологических препаратов, изготовленных из внутренних органов экспериментальных животных (собак), отравленных дитилином. Судебно-медицинская экспертная комиссия пришла к заключению, что микроскопические изменения во внутренних органах трупа гражданки Шаблиной соответствуют изменениям во внутренних органах экспериментальной собаки Э 2, которой после введения дитилина было произведено искусственное дыхание, после чего она жила два дня, а затем погибла через пять минут после вторичного введения дитилина.

При изложенных обстоятельствах комиссия пришла к дальнейшему заключению, что отсутствие во внутренних органах гражданки Шаблиной признаков каких-либо заболеваний, которые сами по себе могли бы привести к наступлению быстрой смерти, как и внешних следов механической асфиксии (повешения, удавления и тому подобного) при наличии признаков асфиксической смерти, обосновывает мнение, что смерть гражданки Шаблиной наступила от отравления курареподобным веществом, а именно дитилином…» По-моему, у нас нет никаких оснований сомневаться в заключении такой авторитетной комиссии?

– Я лично и не сомневаюсь, – сказал Сахнин.

– Я тоже, – кивнула Анна Ивановна. – Да и адвокат исходил из того же.

– Подсудимый во время судебного следствия также не исключал подобного варианта, – вставила Нина Александровна. – Да и нелепо спорить с очевидностью. Верно, Борис Прокофьевич?

– Верно, – согласился Сахнин.

Степанова посмотрела на заседателей и подумала, что более разных людей трудно найти.

– Непосредственная причина смерти Шаблиной – лишь один из вопросов, которые нам предстоит сейчас решить, – сказала она и повторила: – Один из многих вопросов, Нина Александровна.

– Но он самый главный.

– Да как вам сказать… Ведь мы судим Шаблина, который обвиняется в убийстве. Именно его. Поэтому вопрос вопросов – участие подсудимого в происшедшем, его вина.

– У меня лично она не вызывает сомнений.

– А у вас? – Степанова повернулась к Сахнину. – Что вы скажете, Борис Прокофьевич?

Сахнин относился к числу тяжелодумов. Он никогда не спешил с ответом. И эта черта его характера подкупала Анну Ивановну, которая считала, что судье не положено торопиться с выводами.

Вот и сейчас он будто не слышал обращённого к нему вопроса, а молча смотрел куда-то поверх головы Анны Ивановны, плотно сжав губы.

О чем он в эту минуту думал? Что вспоминал? Лицо подсудимого? Заключительную фразу адвоката, просившего суд оправдать подзащитного за недостатком улик? Насколько Анна Ивановна поняла, речь адвоката произвела на Сахнина большое впечатление. И это вполне естественно: Григорий Аркадьевич Завельский был великолепным адвокатом, умевшим с блеском проанализировать весь доказательственный материал и наглядно показать суду все слабые места обвинения. Степанова привыкла делить адвокатов на две категории: «логиков» и тех, кто воздействует на эмоции слушателей. Но в Завельском идеально сочеталось и то и другое. Он всегда был грозным противником государственного обвинителя и на судебном следствии, и во время прения сторон. Его позиция обычно отличалась не только обоснованностью, но и оригинальностью, а в деле Шаблина было более чем достаточно материала и для обвинения, и для защиты. Да, контраргументы Завельского заслуживали самой внимательной и тщательной оценки.

– Итак, ваше мнение, Борис Прокофьевич?

– Моё мнение… – сказал Сахнин, постепенно выходя из состояния задумчивости, – моё мнение… Мне кажется, что Нина Александровна не ошибается. Процентов на восемьдесят я тоже уверен, что Шаблин убил жену.

– На восемьдесят?

– Ну, может быть, на восемьдесят пять…

– Так что заседатели за обвинительный приговор, – с удовлетворением подвела черту Глоба.

– Нет, этого считать нельзя, – возразила Анна Ивановна, и Глоба с удивлением посмотрела на неё. – Один из заседателей, Нина Александровна Глоба, – за обвинение, а другой заседатель, – Степанова кивнула в сторону Сахнина, – насколько я поняла, за оправдание.

– Но ведь Борис Прокофьевич тоже считает, что подсудимый виновен.

– На восемьдесят процентов…

– А этого разве мало?

– Конечно, – сказала Степанова. – Уж если пользоваться «процентным языком», то судья, подписывающий обвинительный приговор, должен быть убеждён не на восемьдесят и даже не на девяносто девять, а на все сто процентов. Вам обоим хорошо известно старое правило: каждое сомнение толкуется в пользу обвиняемого.

Глоба пожала плечами, а Сахнин крякнул и потёр ладонью подбородок. Он был одновременно и согласен, и не согласен с тем, что сказала Степанова.

– Видите ли, Анна Ивановна… Оно, конечно, верно: с чистой совестью обвинительный приговор я подписать не могу, сомнения что там не говори, а имеются. Но ведь и оправдательный, если по справедливости разобраться и прикинуть, я тоже с незапятнанной совестью не могу подписывать…

– Почему?

– А если он виноватый? Как же оправдать-то? «Оправдательный приговор тогда вроде пропуска убийце… Иди, дескать, друг ситцевый, и дальше убивай, только уж на будущее старайся поменьше следов оставлять. Тут что-то не так, Анна Ивановна!

– А если он не виноват?

– Вот то-то и оно. Куда не кинь, везде клин. И так плохо, и эдак нехорошо… – Он помолчал. – Видно, не по мне заседательские обязанности. Плохой я судья.

– Почему же плохой? – возразила Степанова. – По-моему, хороший.

– Да уж чего тут хорошего.

– Судья должен уметь сомневаться, а вы вот умеете.

Сахнин усмехнулся.

– Разве что только это.

– Так вы за оправдание Шаблина? – спросила Глоба у Степановой.

– Нет.

– За обвинение?

– Тоже нет.

– Я вас не понимаю, Анна Ивановна…

– Я – за сомнение, – сказала Степанова. Она слегка улыбнулась. – Только за сомнение.

– Но ведь приговор должен исключать все сомнения?

– Совершенно верно.

– Что же вы предлагаете?

– Перед тем как выносить приговор, ещё раз посоветоваться с прокурором и адвокатом.

Глоба поняла это слишком буквально и спросила:

– А тайна совещательной комнаты?

– Мы её не нарушим. Для того, чтобы посоветоваться со сторонами, не обязательно приглашать их сюда. Нас интересуют не они сами, а их спор на суде, их аргументация, оценка улик. Разберёмся поподробнее в их доводах. В споре, как известно, рождается истина… – Степанова посмотрела на Сахнина.

– Истина и «стопроцентная убеждённость»… Ну как, попробуем?

– Давайте попробуем, – сказала Глоба.

– Я – за, – присоединился к ней Сахнин.

И в совещательной комнате незримо появились ещё двое: прокурор и адвокат – тот, кто поддерживал обвинение, и тот кто осуществлял на процессе защиту.

* * *

Речь прокурора, а затем – речь адвоката. Таков строго установленный порядок, которого судьи обязаны придерживаться в зале заседаний. Но в совещательной комнате они могут действовать по своему собственному усмотрению, здесь закон их не регламентирует. И тогда, в совещательной комнате, обвинитель и защитник не повторяли своих речей. На каждый аргумент прокурора тут же следовал ответ его процессуального противника. В этой полемике принимали участие судьи. Все трое: Анна Ивановна Степанова, Нина Александровна Глоба, Борис Прокофьевич Сахнин. Иногда они недоуменно пожимали плечами, иногда спорили, иногда соглашались.

Выглядело это, наверное, так.

Прокурор. Товарищи судьи! Работая много лет в органах прокуратуры, я выступал государственным обвинителем в самых различных судебных процессах. Но я не могу припомнить ни одного дела, которое было бы хоть отдалённо похоже на это. Я имею в виду не только изощрённость и жестокость совершенного преступления, но и самого обвиняемого, его моральный облик, всю его жизнь, извилистую, полную лжи и презрения к тем нормам морали, которые естественны для каждого советского человека, гражданина нашего общества. И ещё на скамье подсудимых – врач, человек, избравший своей профессией гуманность. Человек, убивший человека, – опасный преступник, но врач-убийца – преступник вдвойне.

Глоба. Безусловно, профессия врача – особая профессия.

Адвокат. В связи с этим заявлением государственного обвинителя мне бы хотелось лишний раз напомнить о презумпции невиновности. Прошу учесть, что мой подзащитный Шаблин считается невиновным, пока не доказана его вина. А вину его может признать лишь суд на основании доказательств. Я подчёркиваю: доказательств, а не эмоций, на которые с самого начала пытается воздействовать прокурор. Шаблин сейчас не преступник, а подсудимый. Может быть, суд приговором признает его виновным, а может быть, и оправдает. Мне кажется, что прокурор должен в первую очередь основываться не на эмоциях, а на логике и фактах.

Степанова. Замечание по существу.

Глоба. Допустим.

Адвокат. Обвинение Шаблина построено на косвенных уликах. Это возлагает на обвинителя и на суд дополнительную ответственность. Я не утверждаю, что подобные доказательства – доказательства второго сорта. Отнюдь. Но они должны отвечать определённым требованиям. Я позволю себе цитату из учебника уголовного процесса: «Доказывание при помощи косвенных улик должно отвечать следующим условиям: 1) косвенной уликой может быть лишь с несомненностью установленный факт; 2) факт является косвенной уликой по делу, если установлена его связь с расследованными обстоятельствами и форма этой связи; 3) по делу должны быть собраны все доступные следствию косвенные улики, они должны быть исследованы полно и всесторонне; 4) значение каждой косвенной улики должно быть оценено во взаимосвязи со всеми собранными по делу доказательствами с точки зрения того, насколько они подтверждают друг друга или, наоборот, противоречат друг другу; 5) косвенные улики приводят к выводу о виновности обвиняемого, если из совокупности их следует единственный несомненный вывод о доказанности обвинения».

Я считаю, что улики, выдвинутые обвинением против Шаблина, не отвечают этим условиям…

Прокурор. Доказана ли вина подсудимого? Да, доказана. Вспомним судебное следствие, которое было проведено с должной полнотой, тщательностью и объективностью, и систематизируем все, что нам удалось узнать.

Начнём с непосредственной причины смерти.

То, что Шаблина погибла от курареподобного препарата, который был введён ей в вену, подтверждается многочисленными актами экспертиз и показаниями специалистов. Это факт.

Адвокат. Да, факт. Но факт сам по себе нейтральный. Он в одинаковой степени может свидетельствовать и об убийстве, и о трагической случайности, и о самоубийстве… Исходя из этого факта, вы можете, товарищи судьи, вынести и оправдательный, и обвинительный приговор.

Прокурор. Не вызывает также сомнения, что этим курареподобным препаратом был дитилин, ампулы которого следователь обнаружил во время обыска в квартире Шаблиных.

Адвокат. Уж если прокурор говорит об обыске, то ему следует добавить, что обыск был произведён у подсудимого ровно через месяц после загадочной смерти его жены. И ампулы нашли не в тайнике, а на самом видном месте – в домашней аптечке Шаблиных. Не так ли, товарищ прокурор?

Прокурор. Да, так. Следователь, который вначале вёл дело, совершил ошибку. Обыск произвели лишь через месяц, и ампулы действительно обнаружили в домашней аптечке подсудимого.

Сахнин. Непонятно, почему Шаблин не уничтожил эту улику? Времени у него было более чем достаточно… Ведь преступники стараются не оставлять следов…

Глоба. Стараться стараются, но тем не менее всегда оставляют.

Адвокат. На указанное мной обстоятельство я прошу обратить особое внимание, потому что оно превращает доказательство обвинения в доказательство защиты. Если бы Шаблин чувствовал за собой хоть какую-нибудь вину, запоздалый обыск не дал бы никаких результатов. Разве сложно уничтожить ампулы? Нет, разумеется. Но Шаблин оставляет их на прежнем месте. Ему нечего таить и скрывать. Он не преступник. Он не имел никакого отношения к случившемуся. Так только можно объяснить успешные результаты обыска.

Прокурор. Почему же? Есть и другое объяснение: убийца настолько верил в свою безнаказанность, что не потрудился даже избавиться от изобличающих его ампул. Кому, дескать, подобное придёт в голову? И частично он оказался прав: целый месяц никому подобное в голову не приходило. Но я не рассматриваю этот изолированно взятый факт как доказательство обвинения. Он лишь подтверждает, что курареподобным препаратом, от которого умерла Шаблина, является дитилин. О его месте в цепи других фактов я ещё скажу. А пока разберём вероятность и правдоподобность тех версий, о которых пока вскользь упомянул адвокат. «Пока» потому, что именно на них основывается защита. Итак, первая версия – трагическая случайность. Вначале на предварительном следствии Шаблин утверждал, что покойная сама делала себе инъекции витамина B1, глюкозы, новокаина. Следователь опросил знакомых умершей, служащих аптеки, в которой она работала. Почти все они говорили одно и то же: Шаблина предпочитала не делать сама себе уколов, у неё был страх перед шприцем…

Адвокат. И тем не менее нам известен случай, когда она сама себе делала внутривенную инъекцию глюкозы…

Сахнин. Об этом рассказывала заведующая аптекой.

Глоба. Я помню. Но это – исключение.

Степанова. Но, может быть, подобных исключений было несколько?

Глоба. Возможно, но это уже из области предположений.

Степанова. Никем не опровергнутых…

Прокурор. Да, такой случай установлен, и он не вызывает сомнений. Но я говорю лишь о том, что было характерно для Шаблиной, что подчёркивали здесь свидетели. И вот под влиянием показаний этих свидетелей…

Адвокат. Прошу обратить внимание на то, что прокурор в данном случае высказывает только свои предположения.

Прокурор. И вот под влиянием показаний этих свидетелей, с которыми у обвиняемого были на предварительном следствии очные ставки, Шаблин несколько изменяет свои собственные показания. Теперь он утверждает, что инъекции по просьбе жены чаще всего делал он собственноручно, но шприц всегда наполняла она.

Адвокат. Формулировка недостаточно чёткая: Шаблин не изменял своих первоначальных показаний, а уточнял их. Подобное уточнение вполне естественно и закономерно.

Прокурор. Таким образом, последующие показания Шаблина создали определённую основу для версии «трагическая случайность».

Адвокат. Случайность – одна из версий, выдвинутых следователем.

Прокурор. Среди других версий он проверял и эту, а проверив, отбросил…

Адвокат. Думается, он несколько поспешил.

Прокурор. Об этом судить суду. Обратимся лучше к фактам. И на предварительном, и на судебном следствии Шаблин говорил, что вечером 29 декабря по просьбе покойной он ввёл ей в мускул бедра малым шприцем ёмкостью 2-5 кубических сантиметров витамин B1 и новокаин, а затем, приблизительно через пять-десять минут, сделал ей большим шприцем инъекцию глюкозы в вену. В обоих случаях шприц наполнялся покойной. Поэтому Шаблин, понятно, не мог знать, что там в действительности – лекарство или яд. Сделав инъекцию, Шаблин, по его словам, отправился смотреть телевизор, а жена осталась лежать на диване. Просмотрев фильм «Мамелюк» (кстати, в то время, как видно из справки студии телевидения, демонстрировался не художественный фильм, а тележурнал «Искусство»)…

Адвокат. Подсудимый допрашивался по этому вопросу через десять дней после смерти жены. Я не уверен, что кто-либо из присутствующих помнит, что он видел на экране позавчера или два дня назад.

Прокурор. Я сказал «кстати»… Итак, просмотрев фильм, Шаблин около 23 часов 30 минут лёг, по его словам, спать в первой комнате (жена спала во второй на диване). Проснулся он около двух часов ночи от того, что его сын Марик звал мать и просил её укрыть себя. Шаблин поднялся и укрыл сына. Жена лежала с небольшим наклоном на правый бок. Повинуясь какому-то странному предчувствию, Шаблин взял её за руку и почувствовал, что рука совершенно холодная…

Во всем этом нас сейчас интересует одно: в каком из шприцев оказался яд – в большом или малом?

Как вы помните, между инъекциями прошло, по утверждению Шаблина, приблизительно пять – десять минут. Между тем, как известно из монографии Григорьева и Аничкова «Кураре и курареподобные препараты в хирургии», изданной Медгизом в 1957 году (в деле эта брошюра имеется), смерть от ядов подобного типа наступает довольно быстро, действие препарата проявляется в конце первой минуты. Таким образом, если бы дитилин был набран умершей в малый шприц, она бы скончалась на глазах мужа между первой и второй инъекциями. Следовательно, если верить рассказу Шаблина, дитилин был набран умершей в большой шприц и введён им в вену вместо глюкозы, то есть во время второй инъекции. Вы согласны со мной, товарищ адвокат?

Адвокат. Да. Судя по обстоятельствам происшедшего, дитилин был набран погибшей вместо глюкозы в большой шприц. Смерть наступила вскоре после второй инъекции – в то время, когда Шаблин смотрел телевизионную передачу, а его сын спал.

Прокурор. А теперь я попрошу суд осмотреть эти две ампулы. Вот ампула с раствором глюкозы. В ней двадцать кубических сантиметров раствора. Очень большая ампула. А вот эта – с раствором дитилина – всего два кубических сантиметра. Великан и карлик. Кто тут ошибётся? Можно ли перепутать такие непохожие друг на друга ампулы? Для каждого очевидно, что ошибка здесь исключается. А ведь нужно ещё учитывать и профессию умершей, её специальность. Как-никак, Шаблина была фармацевтом с высшим образованием и долголетним стажем работы, заместителем управляющего аптекой. Причём, по отзывам сослуживцев, она отличалась педантизмом, скрупулёзностью и аккуратностью в обращении с медикаментами…

Нет, наполняя шприц, Шаблина не могла спутать глюкозу с дитилином. Такая из ряда вон выходящая оплошность противоречит всякой логике.

Адвокат. Стоит ли так уж переоценивать логику? Я лично к ней отношусь с должным почтением. Но с ещё большим уважением я привык относиться к фактам. Поэтому напомню о справке, которую защита представила суду. В ней приведены два случая. Они произошли в течение месяца, предшествовавшего судебному заседанию. Первый: пятилетнему Саше вместо хлористого кальция дали уксусную эсенцию. Вот трехгранная бутылка уксусной эссенции, а вот флакон хлористого кальция… Второй: семилетней Нине смазали царапину вместо зелёнки мозольной жидкостью… Это факты. Причём бабушка Саши – доктор медицинских наук, известный фармаколог, а мать Нины – врач детской поликлиники с десятилетним стажем работы по специальности…

Глоба. Существуют объективные факты и тенденциозно подобранные. Шаблина могла перепутать ампулы дитилина и новокаина. Они похожи. Но дитилин и глюкозу? Нонсенс.

Сахнин. А дать ребёнку вместо хлористого кальция уксусную эссенцию?

Глоба. Такое может случиться раз в сто лет.

Сахнин. Но может все-таки? А где одна промашка, там и другая бывает. Попробуй угадай. Оплошность на то и оплошность.

Глоба. Но мы слышали отзывы о покойной её товарищей.

Сахнин. А кто плохое о товарище скажет, да ещё о покойном? Товарищ и есть товарищ.

Глоба. У вас, Борис Прокофьевич, несколько странное представление о товариществе.

Сахнин. На чей вкус. Только я о товарищах дурно не говорю. И они обо мне не говорят дурно.

Глоба. Кроме того, в деле имеется характеристика.

Сахнин. Да, я её читал.

Глоба. В характеристике тоже сомневаетесь?

Сахнин. Чего мне сомневаться? Я документы уважаю. Одно скажу. Иной раз прочтёшь на кого характеристику – слеза прошибает. И инициативный, и авторитетом пользуется, и к жизни общественной так рвётся, что стальным тросом не удержишь. А на поверку – пшик. Авторитета кот наплакал, руки глиняные, зашибает, а на профсоюзном собрании уже пять лет не бывал…

Глоба. Ну это из иной области.

Сахнин. Да я так, к слову…

Прокурор. Вторая версия, которую защита взяла, если так можно выразиться, на своё вооружение, – самоубийство. Шаблина решила умереть и использовала мужа как слепое орудие для осуществления своего замысла.

По утверждению защиты, это косвенно подтверждается случаем, который произошёл приблизительно за два месяца до смерти Шаблиной. Об этом случае мы знаем от подсудимого и сослуживцев покойной, так что сам по себе он сомнений не вызывает. Во время инъекции глюкозы Шаблина впала в тяжёлое коматозное состояние. Муж, применив искусственное дыхание и массаж сердца, спас её. «Если бы я хотел смерти жены, – заявил Шаблин на суде, – я был дал ей возможность тогда умереть».

На первый взгляд такое заявление может показаться убедительным. Но только на первый взгляд. По категорическому утверждению того же Шаблина на предварительном следствии, его жена в тот день сама себе – я подчёркиваю: сама себе – делала инъекцию глюкозы. Адвокат говорит: она хотела наложить на себя руки и, преодолев страх перед шприцем, вместо глюкозы ввела себе в вену дитилин.

Адвокат. Это одно из предположений защиты.

Прокурор. Да, в отличие от обвинения, защита считает вероятным две версии: несчастный случай и самоубийство. Но сейчас мы говорим о возможности самоубийства. Итак, Шаблина, по предположению защиты, ввела тогда себе в вену дитилин… Но позвольте, уважаемый товарищ адвокат, если она действительно хотела убить себя, то почему она предприняла эту попытку на глазах сына, а главное, мужа, который, как она прекрасно знала, легко мог вывести её из коматозного состояния? Не целесообразней ли было бы покончить счёты с жизнью, когда в доме никого не было?

Адвокат. Самоубийцы не всегда поступают целесообразно.

Прокурор. Не всегда. Но, согласитесь, они крайне редко перед тем, как наложить на себя руки, подогревают кастрюлю с супом, а затем, когда их спасают, тотчас же интересуются, не выкипел ли он. А ведь именно так, по словам вашего подзащитного, поступила в тот злополучный вечер его жена…

Адвокат. Шаблин сказал: «Если мне не изменяет память».

Прокурор. Как мы смогли убедиться, память Шаблину изменяла только тогда, когда ему это было выгодно.

Адвокат. Я вынужден снова напомнить о презумпции невиновности.

Прокурор. Я о ней не забываю. Но я не хочу забывать и о тех несообразностях, с которыми мы неизбежно сталкиваемся, допуская неудавшуюся попытку самоубийства и отводя Шаблину благородную роль спасителя. Нет, Шаблин был тогда не спасителем, а убийцей, остановившимся на полдороге. У нас имеются веские основания предположить, что это было своего рода генеральной репетицией. Укол делала не Шаблина, а подсудимый. И он вместо глюкозы ввёл ей в вену дитилин. Но убить человека трудно. Трудно и опасно. И, испугавшись совершенного, Шаблин в последнюю минуту вернул ей жизнь, приняв для этого необходимые меры.

Адвокат. Вы это утверждаете?

Прокурор. Предполагаю.

Адвокат. Итак, прокурор предполагает. Доказательств у него нет.

Прокурор. Да. Но моё предположение, в отличие от вашего, не противоречит установленным обстоятельствам происшедшего и логике.

Адвокат. Об обстоятельствах мы знаем только со слов моего подзащитного, который сказал: «Насколько я помню». Что же касается того, что прокурор называет логикой, то мне, видимо, повторяться не следует.

Прокурор. Теперь подойдём к версии о самоубийстве с другой стороны. Решение покончить с жизнью – страшное решение. Человек к нему приходит, оказавшись в безвыходном положении, в тупике…

Адвокат. …Или в положении, которое ему кажется тупиком.

Прокурор. И не каждый в тяжёлой ситуации решится на самоубийство. Самоубийство предполагает определённые черты характера и темперамента…

Адвокат. Если бы это было так, то кандидатов в самоубийцы определяли бы заранее.

Прокурор. Кроме того, состояние человека, решившего убить самого себя, не может не обратить внимание окружающих…

Адвокат. Утверждение не менее спорное, чем первое. В этой области, впрочем как и в других областях человеческой психологии, нельзя пользоваться шаблоном и наперёд предусмотреть все возможные варианты.

Прокурор. Но можно и должно пользоваться жизненным опытом и проследить естественное развитие событий. Мы здесь допрашивали отца покойной, её брата, соседей по дому, сослуживцев. Все они говорили, что Шаблина обладала выдержанным и уравновешенным характером, трезвым взглядом на жизнь и взаимоотношения людей. Ей совсем не были свойственны эмоциональные вспышки, перепады настроения. Она очень любила сына и, зная об изменах мужа, не хотела с ним рвать, чтобы ребёнок не остался без отца…

Адвокат. Вы думаете, что только это её удерживало?

Прокурор. Возможно, и не только это. Но измены мужа не могли толкнуть Шаблину на самоубийство, тем более что её отношение к людям, лишающим себя жизни, было резко отрицательным.

Адвокат. Как и у всех, в том числе и у тех, кто в дальнейшем кончал самоубийством…

Прокурор. А теперь вспомним, как Шаблина провела целый день накануне скоропостижной смерти. Закончив работу, она одолжила у кассира аптеки 20 почтовых марок для отправки новогодних поздравлений, пообещав вернуть марки утром. В кухне аптеки она оставила банку для сметаны, – сметану сотрудникам аптеки обычно приносила по утрам знакомая колхозница. Её настроение как в последний день жизни, так и в предыдущие ничем не отличалось от обычного: ровное, спокойное. Приближался традиционной праздник, и Шаблина активно готовилась к предстоящей встрече Нового года в кругу друзей. Вместе с приятельницей она покупала продукты для новогоднего стола, обсуждала блюда, сервировку. Свободное от служебных обязанностей время было заполнено предпраздничными хлопотами: уборка квартиры, посещение ателье, где она шила вечернее платье, приобретение подарков для сына. Но может быть, что-то произошло непосредственно перед смертью Шаблиной – скандал, ссора между супругами? Нет. По словам подсудимого, тот вечер ничем не отличался от предыдущих. Вернувшись с работы, Ольга, как обычно, приготовила ужин. Супруги, мирно беседуя, поели. Затем Шаблина гладила костюмчик сына, в котором тот должен был пойти в детский сад на ёлку. Звонила по телефону своему отцу, читала книгу…