Текст книги "Совесть русского народа. Василий Белов и Валентин Распутин"

– Он у нас гончарный кружок ведет, – похвастал Гречухин. – Школьники любят лепить глиняных сувенирных мышей.

Белов и Рыбников в одну секунду пожелали что-то сказать… Но им не дал скрип натруженных дверей.

В узком дверном проеме снова показалась знакомая голова кузнеца. Он уже не открывал створки дверей настежь, и сам не спешил переступить порог, а лишь зыркнул на нас просящими глазами.

– Мне бы только автограф у Василия Ивановича получить, – раздался его жалобный голос. – Я всю его книгу «Лад» зачитал до дыр… Посмотрите. Можно автограф?!

– Заходи, заходи, – скомандовал Василий Иванович.

Кузнец разулыбался и, ни минуты не раздумывая, шагнул в кабинет. Собака сразу метнулась к его ногам.

– Извините, вся разъехалась, потрепалась, – начал оправдываться он, показывая книгу писателю. – Это я ее так зачитал. Тут так интересно все написано… Про все ремесла я читал, выписывал каждый секрет… Но у меня есть вопросы, я хочу кое-что уточнить…

– Может, вопросы в зале?! – осторожно, мягко переспросила директор библиотеки. – Мы теперь опаздываем… Заговорились.

– С такими собеседниками не грех и время потерять, – улыбнулся счастливый Василий Иванович. – До утра проговорим…

Он взял книгу из рук кузнеца, посмотрел на измятые и исписанные карандашом страницы, и горделиво произнес:

– Ему я с удовольствием подпишу…

Пока ручка у него бежала по книжной странице, собака улеглась ему на ботинки.

– Ваша собака? – спросил Василий Иванович кузнеца.

– Отойди, Янка! – скомандовал кузнец четвероногому другу. – Моя. Она добрая, безобидная. Не бойтесь. Янка, не хулигань! Сиди!

– Вижу, что добрая… Можно ее чем-то угостить?!

– Сперва пусть утихомирится, а потом заработает… Вы ее послужить заставьте. А то она и так избалована.

Василий Иванович отдал книгу с автографом кузнецу. Взял со стола кусок печенья и поднял руку, скомандовав собаке: «Служить!».

Пес нехотя встал на задние лапы и вытянулся стрелой перед радостным писателем. Стоял он долго, смотрел жадно… Но Василий Иванович медлил, он, как мальчишка, наслаждался нетерпением собаки.

– Опаздываем, – этим словом я поднял всех на ноги. – У нас еще будет время для общения.

Мы уже договорились с Галиной Алексеевной Лебедевой и Владимиром Алексеевичем Гречухиным после встречи с читателями открыть кафе в подвале библиотеки и посидеть там у камина тесным дружеским кругом. У этого литературного кафе заманчивое название – «Старый шкипер». Мне не раз доводилось просиживать там добрые часы с интересными собеседниками из Мышкина.

– Василий Иванович, вперед! – снова напомнил я о ждущих нас в читальном зале. – Вам теперь придется не задавать, а отвечать на тысячу вопросов.

– Всегда готов!

Читающий народ Мышкина встретил великого писателя стоя, громкими аплодисментами. Давно я не видел столько искрящихся радостью глаз, не мимолетных, а продолжительных улыбок! И такой теплой, очаровывающей атмосферы. И такого высокого доверия, окрыленности, восхищения. Такую любовь дарят только очень близкому человеку.

В эти минуты встречи писателя с читателями я понял, почему Василий Иванович Белов давно стал для многих россиян своим человеком, то есть родным и близким.

Понятно это стало сразу… Из первых отзывов и откликов о его творческой жизни, произнесенных простыми мышкинцами. Из вступительных речей Лебедевой и Гречухина.

Не знаю, как Белову, но мне было очень интересно слушать Гречухинское предисловие к встрече. Он обратился к читателям с разъяснением-напоминанием, что если всерьез говорить о современной русской классике, то в ряду лучших национальных писателей двадцатого века непременно прозвучит любимое многими русскими имя – Василий Белов. Из старших читательских поколений едва ли найдешь человека, который бы не знал «Весну», «Привычное дело», «Кануны», «Все впереди», «Плотницкие рассказы» или «Бухтины вологодские». И тридцатилетний русский читатель хорошо знает Белова, по крайней мере, его «Лад» – эту единственную в своем роде энциклопедию русской деревенской жизни. А молодые и юные читатели хорошо знакомы с Беловым по школьным обязательным программам или факультативам. Василий Белов – писатель общерусский, общенациональный.

Гречухин не спешил, не волновался, а наоборот, спокойно, тихо и как-то возвышенно-былинно выводил слово за словом:

– …Василий Иванович Белов из произведения в произведение рассказывал о самом удивительном и трагическом времени русской деревни, когда она всего за одно человеческое поколение ушла из жизни России. Этому уходу, этому прощанию с миром посвящено большинство литературных трудов великого русского писателя. Знание этой эпохи, ее людей, прекрасный истинно народный язык произведений Белова и поразительно точное, до сердца идущее описание сельских пейзажей – все это простая, высокая и мудрая русская литература, классика подлинная и неоспоримая.

Александрийский зал Опочининской библиотеки с неменьшим вниманием выслушал короткий монолог Галины Алексеевны, мою речь и первые вступительные слова самого Василия Ивановича.

Но как только Белов разрешил задавать вопросы, то тишина сразу уступила место напору любознательности и желанию почерпнуть из ответов писателя нечто неизведанное и неординарное.

Каждая минута подчеркивала характер встречи – непринужденный, деловой.

Каждый вопрос и каждый ответ уходили на моих глазах в историю.

– …Василий Иванович, когда Вы начали писать и с чего начали? – открывалась беседа с банальных, но вполне ожидаемых, понятных вопросов.

– Рано начал, – широкой улыбкой, настраиваясь на душевный разговор, встретил Белов первого собеседника. – Помню, еще маленькими мальчишками мы с приятелем собрались на рыбалку. И все, что я увидел в этот час, красота природы, так на меня подействовало, так восхитило и взволновало, что я со своим дружком заговорил… стихами! Какие уж это были стихи – Бог знает… Что-то ужасно детское и совсем примитивное. И стихами их всерьез, конечно, не назовешь. Но я заговорил ими! Я рассказывал приятелю о том, что я вижу и чувствую. Я передавал свое «писательское» видение мира! Вот таким смешным и детским было начало…

– Какие книги особенно благотворно подействовали на Вас в самом начале литературных занятий?

– Борис Шергин. Вы читали его? Прекрасный был северный писатель. Настоящий знаток темы и мастер языка. А потом – мне повезло. Истинно счастливый случай – я встретился с книгами Ивана Шмелева. Слава тебе, Господи! Я почувствовал из них, что такое настоящая русская литература. Бунин на моем пути, конечно, был. Но Бунин был и для всех. А найти в то время Шмелева – это редкое счастье… И я ему обязан многим.

– А кто из современных писателей больше всего повлиял на Вас и помог?..

– Конечно, Яшин, Александр Яковлевич Яшин – патриарх вологодской литературной школы, замечательный русский писатель. Я ему навечно благодарен. Потом очень помог Александр Решетов. И очень большое впечатление на меня произвели книги Федора Абрамова. Он стал для многих молодых писателей (и для меня тоже) целой эпохой в литературной жизни.

– А как Вы воспринимали не «деревенских», а чисто советских писателей?

– В соответствии с возрастом. Я очень любил и люблю Гайдара. Не того проклятого его потомка, что разорил Россию, а автора «Школы», «Р.В.С.», «Дальних стран» – я вырос на этих книгах, они талантливы и поэтичны. И при имени Аркадия Гайдара я чувствую в душе теплоту и благодарность. А при имени его потомка мне хочется наплевать на все его «демократические реформы»!

– Вы так сильно злы на «демократов»?

– К сожалению, крайне сердит. Я воевал с ними в парламенте. Всегда. Я знаю, что религия учит врагов прощать. А я вот все еще не научился… Да, думаю, что и ваш депутат этого тоже еще не умеет!

– Какое печатное слово оказывает сейчас на Вас главное влияние?

– Евангелие. Я читаю его сейчас более всего. И только вот в эти годы начинаю понимать его мудрость. Поздно?! Очень поздно… Но сквозь советское воспитание, да еще партийную работу дойти оказалось нелегко. В общем, путь от секретаря райкома комсомола до Евангелия вышел длинный. Высоки и крепки были «завалы» на этом пути.

– Какие журналы Вы читаете с одобрением?

– Я долгое время был в составе редколлегии «Нашего современника». И отношение к нему не изменил, по-прежнему люблю и читаю. А еще – журнал «Москва». Сегодня это мои лучшие и любимые издания.

– Василий Иванович, многие Ваши произведения основаны на живом знании русской деревни и в первую очередь своей родной Тимонихи. Как она живет сейчас?

– Тимонихи, можно сказать, почти нет. Как и многих-многих других русских деревень. Из ее четырнадцати дворов осталось только четыре. Первый непоправимый удар ей нанесла война, с нее не пришел ни единый наш мужик (и мой отец в том числе). Всех выбили. А дальше – жизнь доканчивала. И сейчас жилых домов только три. Недавно умерла от старости и болезней старуха, и от пьянства – старик. Страшная вещь – русское пьянство. Я и сам когда-то посвятил этой безумной «деятельности» много сил.

– Главной русской бедой Вы считаете пьянство?! А что еще?

– Да многое. Вот среди женщин меня всегда очень сокрушает курение. Думаете, велика беда? Очень велика. Пропадает женщина, ничего женского от нее не остается. И сама-то она, бедная, этого не понимает…

– Вы дружили с Шукшиным. Как Вы сейчас смотрите на его творчество?

– Как на творчество великое. Я написал об этом книгу «Тяжесть креста. Шукшин в кадре и за кадром». Почитайте ее. Простите, мне сейчас кратко на такой большой вопрос не ответить. Лишь добавлю: единственное изменение моих взглядов произошло – это отношение к Лидии Федосеевой-Шукшиной. Она после него уже раза три замуж выходила. Не надо так-то… За это я к ней очень напряженно отношусь. Но…Но ценю ее, как мать, за двух ее дочерей.

Упоминание Белова о книге «Тяжесть креста», посвященной дружбе с кинорежиссером Шукшиным, позволило мне вклиниться в разговор. Перед поездкой в Мышкин я специально закупил в столичном издательстве несколько экземпляров этой книги. Она состоит из двух документальных повестей, одна написана Беловым, другая – кинооператором и тоже другом Шукшина Анатолием Заболоцким. Редкие фотоснимки, сделанные тем же Заболоцким, придали изданию особую доверительность. Я ждал момента, чтобы подарить привезенные книги краеведам, подвижникам Мышкина и почитателям творчества Белова. Такая пауза возникла, и я, ловко воспользовавшись ею, раздал подарки.

На сцену к столику писателя робко, оглядываясь по сторонам, вышла знакомая собака. Белов не позволил цыкнувшим на нее читателям прогнать четвероного друга. Почувствовав защиту, собака легла рядом со столом.

А Белов вновь стал отвечать на вопросы.

– …А Ваши дети как живут? – спросила пожилая женщина, напоминающая своей одеждой и манерой говорить тип интеллигентной провинциальной учительницы.

– У меня одна дочь, – Белов развел руки. – Она, к сожалению, не замужем. Говорите, еще успеется? Нет, замуж тоже надо выходить вовремя. Не утешайте меня.

– Но Вы сами сказали, что религия призывает нас всех прощать.

– Да. И, очевидно, всех женщин за все и надо прощать. Говорите, что и мужиков? Нет, мужиков, я прощать не могу. Слишком во многом они сегодня виноваты.

– А раньше мужики были лучше?

– Всякие были. Но в целом – гораздо лучше. Хоть по своей деревне суди, хоть по всей России. Вот временами перебираю в памяти наших деревенских мужиков и любуюсь ими. К примеру, мой дед. Все по-мужицки умел: и в поле работать, и в деревне, и дома. До сих пор живы его прекрасные наличники. А как он сказки рассказывал! Я от него впервые услышал сказку о тетереве и лисе. Какая была в его рассказе поэтическая ритмика! Какое чувство природы! Много ли сейчас в деревне таких вот мужиков?!

– А каких хороших писателей сегодня видите?

– А мало вижу. Литература во многом позорно сумела сойти на детективы. И лучшими я по-прежнему считаю Распутина, Крупина, Куняева. Но это далеко не молодежь, а молодежь – не ободряет…

– Какое Ваше любимое место для работы?

– Всего чаще (и лучше) я писал летом в нашей старой бане, что стояла у самой реки. Не помню места для писания счастливей.

– Василий Иванович, что заставляет человека писать? Вдохновение?!

– В молодости и начальных летах – да. Я затрудняюсь даже объяснить, что это такое. Но… Такое чувство ко мне приходило, когда не можешь не писать. Так бывало и тогда, когда я со своим дружком заговорил стихами. А у профессионалов это бывает не так уж часто. Им чаще диктуют браться за перо пустой карман и пустой желудок.

– Раньше была авторитетна вологодская литературная школа. Сохранила ли она и своеобразие?

– Да. Она и сегодня своеобычна. Она расширяет свое влияние, некоторые писатели переезжают в Вологду, к нашему «огоньку». Проявляется наше литературное влияние в других местах… Наши литературные приемы охотно используют… И слава Богу. Мы продолжаем издавать «Литературную Вологду».

– Василий Иванович, я сейчас читаю ваш роман «Все впереди». Там действие в немалой степени проходит во Франции. А Вы лично знаете эту страну? Имеете моральное право о ней писать?

– Думаю, что имею. Во Франции был несколько раз и старался знакомиться с тем, что меня профессионально интересовало. Был я в Италии, Швеции, Финляндии, Японии, Сербии. Так что, представление о Западе я имею.

– Можно как-то приближенно сравнивать Запад и Россию?

– Нет. Что они знают о нашей жизни? Что понимают о наших жесточайших эпохах? Да взять самый простой пример… В войну в нашем колхозе пали от бескормицы все лошади. На чем пахать? Такое Запад перетерпливал? Велосипед мы долгое время считали за машину! По два километра мы, деревенские мальчишки, бежали за ним. Это Западу понятно? А как мы, дети, открывали перед каждым прохожим-проезжим отводки (ворота) в деревню, наивно надеясь (в то голодное время) на какой-то подарок. Это Запад знает? Нет, ничего он такого не знает. Тем более нашего дикого разгрома культуры, религии и такого сегодняшнего разворовывания государства. Нечего нас сравнивать.

– А в нашей стране как Вы сравниваете городской народ и сельский народ?

– Никак не сравниваю. И не одобряю таких попыток. Народ – один, хоть и живет в разных местах.

– Василий Иванович, мы очень любим Ваши книги. И, наверно, особенно любим «Лад». И понимаем, что больше всего настоящего лада жизни было именно в деревне. А как она изменилась сейчас! А в Вашем краю?.. Настоящий юмор еще жив? По-прежнему от второй рюмки отказываются? Каким Вы видите будущее деревни?

– Великие и тяжелые вопросы. Наверное, мои книги, а значит, и я на них не ответят. Но… лишь в Японии между многоэтажками сажают рис. А мы так не можем, нам нужны именно деревни. А деревни сегодня плохи, слабы, жалки. Я думаю, что вопрос будущего деревни не литературный, а государственный. И наша Дума, и Совет Федерации должны бы иметь его главным. Неужто зря мы их выбираем?!

– О прошлом деревни Вы писали здорово. Видно, что и сами много умели по-крестьянски делать? Вот крыши крыть соломой могли?

– Мог. Крыл. И делал это вполне профессионально! Много всего мог. В деревне как иначе?!

– Василий Иванович, а что Вы пишите сейчас?

– Для серии «ЖЗЛ» пишу книгу о вологодском композиторе Гаврилине. Собственно, я ее уже написал. И – начисто забраковал. Почему? Честно скажу – по жизни опоздал я с образованием. Аттестат получил через пять лет после армии. Вот и с общими гуманитарными знаниями вышла недостача. И книгу теперь – переписываю. Жаль, что вовремя не мог учиться.

– Василий Иванович, каковы Ваши впечатления о нашем Мышкине?

– Самое первое впечатление – вы, на мой взгляд, умеете хранить свою историю и свои традиции. Мышкин, как я понимаю, уникальное место. Я горжусь, что такие места в России есть. То есть, места пассионарные, рождающие активность в жизни и продуктивность в делах. Я ощутил вашу любовь к национальной культуре. К своей и общерусской. Вы устояли против чуждых влияний и живете своим умом. При встрече с таким городом и с таким обществом чувствуешь себя окрыленным. Без таких встреч было бы трудно жить.

Отзыв Белова о городе Мышкине превзошел все мои ожидания. Он, конечно же, не мог ему не понравиться. Как не мог он не оценить того редкого поучительного случая, когда народная инициатива реализовывалась бы так зримо и очевидно в больших полезных делах. Горожане создали свой город, а город потом стал создавать, воспитывать горожан. Вернее, краевед Гречухин создал музей, а музей стал центром культуры, притягательным для молодежи. Из мальчишек, увлеченных краеведческими поисками и сохранением неповторимого облика города, выросло целое поколение краеведов. Из армии краеведов, начавших создавать свои музеи и кружки, писать книги и лепить сувениры, сформировалась культурная городская среда. И конечный результат – всеми любимый Мышкин стал городом классической провинции. Жители его любят, потому что есть за что. Единственным переживанием остается у меня одно: не забыли бы жители, а с чего все началось… Забвение – путь к обратному… Это как в сказке о старушке с разбитым корытом. Правда, пока об этом грешно говорить, ведь первым, кому горожане присвоили звание почетного гражданина города Мышкина был все-таки Владимир Алексеевич Гречухин.

Белов почувствовал разгорающийся интерес мышкинцев к его творчеству, пытливые поиски правды происходящего в стране, и в тоже время ощутил опасность затягивания беседы, повторения вопросов, потому стал отвечать коротко.

Два часа общения пролетели незаметно.

У Белова не было часов, но он смог, как профессиональный оратор, подвести черту под вопросами и незаметно перейти к раздаче автографов, получению сувениров.

Встреча закончилась тем, что читатели взяли Белова в плотное кольцо. Они стояли рядом – Белов и Гречухин – и оба продолжали отвечать на вопросы и шутки. Я видел их разгоряченные лица. Что-то общее было в их поведении, даже в их линии жизни. Оба – скромные труженики, созидатели, делатели, то есть производители конкретного полезного продукта.

Через пару минут Белов остался один. Гречухина оттеснили в сторону. И писатель едва успевал строчить на открытых книгах добрые пожелания мышкинцам.

Очередь за автографами получилась такой длинной, что он подписывал свои книги почти… сорок минут.

На столе моментально образовалась большая горка подарков, мышек-сувениров, книг, спичечных коробок с видами города, мягких игрушек, кассет. Мы помогли сложить все эти «знаки внимания» в коробку и отнесли в машину.

Впереди нас ожидал «Старый шкипер».

Краеведы еле-еле отбили Василия Ивановича у читателей, повели его в литературное кафе почаевничать и продолжить доверительную беседу у камина о крестьянской культуре, о краеведческих поисках, о значении книг по истории, природе родного края.

В величайшем смущении, сопровождаемый довольной Галиной Алексеевной, он спустился по узкой деревянной лестнице в полутемное подвальное помещение.

На столе хозяйки возвышался здоровенный, попыхивающий паром, самовар. В него, наверняка, вмещалась пара ведер воды. И за один раз он мог напоить два-три десятка человек.

На прилавке возвышалась гостеприимная мышка, сшитая из разноцветных тряпок и лоскутков. Размер ее внушал доверие.

Полумрак вместительного помещения вначале скрывал тарелки и чашки на гостевых столах, малиновые занавески на низких окнах, но стоило зажечь свечи и включить люстру, как открылось убранство гостеприимного стола, стулья, камин из красного кирпича. Мышкинцы готовились к встрече основательно. Продуманы были не только интересные, содержательные вопросы, перечитаны книги писателя, но и убран каминный зал, приготовлен ужин.

Белов оказался за столом в кругу самых любознательных. Кузнец Николай Кирюшин успел отвести собаку домой и занять место рядом с писателем. Поближе к нам сели Олег Карсаков, Владимир Гречухин, Сергей Темняткин, Александр Рыбников. В кругу таких собеседников Белову вновь пришлось выдержать серьезную атаку из вопросов и предложений.

Однако Белову нравилось одержимость ребят, их приверженность к развитию провинциальной культуры. Он не только охотно отвечал, но и заинтересованно спрашивал. Ему хотелось понять, досконально разобраться в том, откуда ребята черпают столько сил и энергии для созидательной работы, почему им всегда удается завершить задуманное, и отчего современный циничный практицизм, бездуховность времени, процветающая жажда наживы не разъели, как ржа, их благородных деяний и поступков, не омрачили их, не заставили свернуть с правильного пути. Белов не раз выступал в центральной печати, отвечал журналистам на трудные вопросы о торжестве в нынешней России идеологии наживы, подмене истинных традиционных ценностей мнимыми, опасными, связанными лишь с обретением материальных ценностей. После убийства журналиста центрального телевидения Листьева, он дал точную оценку случившегося… Посчитав подход растревоженных убийством журналистов к вопросу о «последней капле в череде смертей» неглубоким и поверхностным, он не побоялся сказать, что «сами же средства массовой информации создали эту атмосферу». И это было очевидно. Журналистам было трудно понять… Между тем, сея в обществе зерна зла, насилия, разврата, убивая истинную культуру и искусство суррогатами, пошлостью, серостью и низкопробной эстрадой, не пуская на экран совестливых и мудрых людей из творческой среды, они, действительно, пожинают плоды своего телевизионного разбоя.

Помнится, каким метким было замечание Белова, когда на радостные восклицания журналистов о наступившем времени, когда, якобы, можно свободно сказать правду, он спокойно развенчал этот тезис. «Это ложно понятая свобода, – заметил он. – Нигде в мире никакой свободы пока нет. Ни личной, ни общественной. Она зависит либо от денежного мешка, либо от идеи, либо от партии». И тут же, по-своему откровенно, парировал обвинение о собственной зависимости: «Как у публициста и у меня есть зависимость, и я пытаюсь от нее избавиться. А вообще я завишу от времени и от своей совести. Но ведь степень совести разная у всех людей, в том числе и у журналистов».

Мне понятен был интерес Белова к подвижнической деятельности мышкинцев, не поддающейся коррозии времени, соблазнам «денежного мешка», влиянию «ложно понятой», царствующей свободы, которая понимается еще и как вседозволенность. Если бы сейчас в литературном кафе появились те прыткие журналисты, обеспокоенные чередой убийств, он бы им еще тверже предъявил обвинения… Почему, например, нет на центральном телевидении основательного разговора вот с такими патриотами, краеведами, созидателями, кои живут в провинции. У вас, мол, у корреспондентов телевизионных передач, нет ни желания, ни потребности, ни времени на показ созидания, на демонстрацию возможностей русского человека, вас хватает только на пропаганду обратного, на показ иной породы людей – киллеров, проституток, воров, жуликов.

Лад устроенной, ищущей провинции никого в столице не интересовал.

В мышкинской среде Белов обнаружил ту правду, которую излагал журналистам. Жизнь местных патриотов текла вопреки тому, что воспевали и навязывали лжедемократы, певцы непонятной свободы, адепты рыночных ценностей… Воспевали и пропагандировали с государственных трибун и многочисленных телевизионных экранов. Здесь он испытал ощущение лада… Присутствие русского лада. Оно жило и в душах краеведов, и в том, что сделано, сотворено их руками. По всей стране – ощущение разлада. А в Мышкине, среди музеев, волжских берегов, среди подвижников и у этого теплого камина – живет лад. «Без лада в душе никак не прожить», – не раз говорил Белов. Как печалился и о том, что ему не удастся уже застать время, когда лад утвердится во всем обществе. Он был отчаянно благодарен Гречухину за то, что в его душе сохранился лад. Значит, будет теперь от какой печки плясать…Будет что множить и пропагандировать. Будет что противопоставить политике «денежных мешков». В Гречухине и его ребятах он увидел суровую действительность, борьбу с незримыми идеологами ложной свободы, победу совести личной над зависимостью от «денежного мешка» и атмосферы новых рыночных ценностей. Сегодня он желал того, чтобы они донесли правду Белова и Гречухина до всех россиян. Русский человек на многое способен, даже в эти разрушительные времена он делает невозможное, он строит, созидает, любит родину, возвеличивает ее, воспитывает в подрастающем поколении истинные ценности. И воспитывает на примерах истории родного края, на примерах уважительного и бережного отношения к реке Волге и малым неславным речкам, сосновому бору и мельницам, книгам и музеям.

В литературном кафе стоял гул, чем-то напоминавший гудение пчелиного улья во время медосбора.

Кузнец Николай Кирюшин пытал Белова, какие ему известны способы покрытия крыш соломой, как в Тимонихе варили квас…

Василий Иванович Белов долго отвечал, копаясь в дальних уголках памяти. Перебирались и воскрешали в памяти золотые страницы книги «Лад».

Владимир Гречухин напомнил гостям, как его команде удалось растормошить целый город и «объять его творческой волей», а также слова русского писателя Ивана Аксакова, написанные им в середине девятнадцатого века, что «Мышкин – город крошечный, хотя и богатый капиталистами, – тихий, мирный, дружный и не кляузный». Рассказал краевед о готовящейся краеведческой конференции в городе Твери, где он собирается сделать доклад на тему «Малый приволжский город в сфере регионального общения». В докладе будет поставлено под сомнение понятие региона как административно-формального объединения. Регион – это исторические, культурные, деловые, духовные связи.

Василий Иванович Белов дал свое определение Мышкину, как городу ожившей истории, городу, продолжающему развивать традиционную русскую крестьянскую культуру. Он согласился с позицией Гречухина, утверждающей – в России нет «неинтересных, лишенных творческих воплощений мест».

Директор библиотеки и хозяйка кафе Галина Алексеевна Лебедева похвалила находчивость односельчан, их умение зарабатывать на продажах туристам поделок. Летом к тому же легко раскупаются и домашний квас, и малосольные огурчики. Добавила к своему рассказу о разносторонности характера мышкинцев еще один факт – о любви к необычным творческим праздникам, об открытии в городе межрегионального фестиваля любительских театров «Мышкинские театралинки». Днем – за прилавком с огурцами, вечером – в театр!

Белов согласился с таким уникальным опытом зарабатывания средств, предложил искать путь его тиражирования на всю страну.

Сельский учитель, редактор деревенской газеты «Кацкая летопись» Сергей Темняткин поведал большому писателю о работе в их далеком селении Мартыново краеведческого клуба. Есть у них и своя газета, и свои научные архивы, есть свой музей и своя библиотека. До недавнего времени не было мероприятий, способных объединить большой куст селений сразу трех соседних районов, но и это решили кацкари, организовав ежегодные научные чтения. Здесь же находится единственная в России школа, которая носит имя своей бывшей учительницы Павлы Александровны Пятницкой. Старая учительница имела две особые награды – Золотую медаль отличника образования от государя императора Николая Второго и орден Ленина от Никиты Хрущева.

Белов проявил особый интерес к рассказу Темняткина.

– Кадка, Кацкари, Мартыново, а как все же правильно называется Ваше место? – спросил он.

– Наше тридевятое царство действительно имеет необычное территориальное образование – Кадский стан. Страна кацкарей.

– Слышу еще одно новое название – Кадский стан…

– Район вольных хлебопашцев… Самая молочная деревня России… Лучшие плотники-кацкари.

– И все-таки, какое настоящее название у села или поселка?

– Село наше называется Мартыново, – весело сдался Темняткин, прекратив испытывать терпение писателя. – Но и другие названия настоящие, подлинные. Раз в народе так говорят, то, значит, так тому и быть, так правильно. К нам больше внимания, почета.

– А что, у кацкарей, говорят, и язык свой есть? Анатолий Николаевич Грешневиков показал мне ваши газеты. Я несказанно удивился… Откуда это? Откуда такие слова, поговорки? Да и само название – кацкари?

– Кацкий край (Кадка) упоминается в летописях со времен правления великого князя Василия Второго Темного, то есть с далекого пятнадцатого века. Название пошло издавна, и потому в округе все знают кацкарей, как талантливых мастеров, весельчаков, умеющих отдыхать, и выдумщиков. Самое доброе пожелание у кацкарей звучит так – «Белой коровы Вам!». Выходит, желаю счастья, удачи!

– Назовите несколько слов…

– Пожалуйста! Наши сегодняшние посиделки кацкари назвали бы словом – поседки. Водополица – это половодье. Выпалка – снегопад. Щепа – дранка для крыши. Опечек – это деревянный сруб, на котором покоится русская печка.

– Здорово. Тебе словарь надо составить, как Даль, всех кацких диалектов.

– Я уже составил.

– Молодец. Пришли мне. Ух, как вы порадовали меня, ребята.

– А какие дома у вас там, у кацкарей?! – не затухал у писателя интерес к плотницкому мастерству здешних таинственных умельцев.

– Топором рубленые, крепкие, статные, просторные… И красивые. На некоторых вырезах кацких домов можно встретить лягушачьи лапы. Это не случайно. Местное поверье гласит: убьешь лягушку – к несчастью. Но есть в этом уважительном отношении к лягушке и иной отголосок древнего почитания. Известно, лягушка у славян ассоциировалась с богиней, славшей на землю дождь, дарующей людям потомство. Потому-то и сицкари при виде беременных лошадей и собак, других животных, да порой и женщине говорят: «Что лягушка зеленая!». А мастера с неподражаемым, индивидуальным почерком живут среди нас до сих пор. Взять, к примеру, Василия Теркина. Анатолий Николаевич, наверняка, говорил Вам о нем… Теркин недавно ездил в Италию с почетной миссией, срубил там деревянную часовню в пригороде Мальяно Альфьери.

– У вас и герб есть?

– Обязательно. На нем изображены два топора – военный и плотницкий. Почему военный? Так кацкари умели за себя постоять. Однажды, а точнее 16 марта 1238 года, разбили татарский отряд. Заманили врагов в лес и всех побили. С тех пор лес называется Заманиха. Где стояла орда, то место носит название – село Ордино. Есть деревни, названные по имени увековеченных князей – Хорубрий, Юрий, Нефедий. До революции в Кацком стане жило почти двадцать пять тысяч жителей, сейчас – около двух тысяч.

– Бани, наверное, отличаются от северных, вологодских?

– Кацкари не мылись в банях. Их у нас, Василий Иванович, не рубили. Кацкари мылись в печках. Для этого в печах делался специальный широкий проем.

– О чем сейчас ваша газета пишет? Какой ее тираж? Как с подпиской обстоят дела?