Текст книги "Совесть русского народа. Василий Белов и Валентин Распутин"

Чтобы избежать ненужных встречных вопросов непонимающей темы разговора прихожанки, я обратил внимание писателя на стенную пространственную живопись. Еще секунда, и женщина бы спросила, а кто враги России? Белов неминуемо бы взорвался… Вначале повторил бы излюбленное выражение «наивный человек», а затем прервал бы на недоговоренной сердитой ноте долгую беседу. И не важно, что она была интересной и содержательной. Белов в каждом человеке видел хорошего собеседника, и при начавшемся разговоре долго его поддерживал, развивал, внушал свои мысли и аргументы, но стерпеть непонятную наивность в человеке не мог.

Помнится, такую же историю я наблюдал в Москве. Однажды писатель застал у меня в гостях директора приморского заповедника Валерия Нестеренко. Разговор зашел не об охране природы, а о политике. Белов признался, что у него отвратительное отношение к ней. Однако, по его глубокому убеждению, каждый человек должен интересоваться политикой, иначе он жалкий обыватель, и политика уничтожит его. В политике следует разбираться, чтобы не быть обманутым, и не попасть под очередной гайдаровский грабеж. Главными причинами бед и трагедий страны писатель назвал предательство, притом подчеркнул, – коллективное предательство дьявольской троицы Горбачева, Яковлева и Шеварднадзе. И когда собеседник спросил, в чем заключается их предательство, Белов сказал о том, как ловко перестройщики использовали гнев и недовольство людей жизнью и подсунули им власть денег, то есть власть банкиров и олигархов. После этого он потерял к разговору интерес. Замолчал. И собеседник вскоре удалился из кабинета. Другая аналогичная история с журналисткой-демократкой закончилась еще быстрее. Пока она спрашивала о творчестве писателя, он поддерживал разговор. Как только журналистка завела разговор об угрозах России и об опасности разрешения проблем силой оружия, Белов категорично и не боясь оказаться милитаристом-фашистом смело заявил, что применение оружия есть крайняя мера, но если враг слов не понимает, то приходится защищаться оружием. За этим откровением последовала точка в разговоре.

Прихожанка собора быстро переключилась на мои расспросы про загадочных иконописцев, расписавших легкой и мудрой кистью стены и своды церкви, и давших России уникальные художественные ценности.

– Неужели это безвестные художники? – спросил я. – Им свойственна душевная уравновешенность, необыкновенная виртуозность исполнения. Наверняка расписывал стены мастер, которого вы по индивидуальности могли распознать?! Или он неизвестен?!

– Вы правы. Мастера известны. Их было, судя по всему, несколько. Но школа одна. И кисть мастеров легка и непринужденна. Это иконописцы московского подрядчика Сапожникова.

– Сапожникова?! – удивился я. – Он же родом из моего Борисоглеба. Его стиль, сапожниковский, очень даже широко известен в иконописи. У нас он расписывал собор Бориса и Глеба. Неужели это тот Сапожников?! Удивительно. Тесна земля.

– Не знаю, откуда он родом. Может, и ваш. Но у нас точно известно, что из Борисоглебских Слобод был иконописец Петр Хлебников. В этой церкви им расписаны стены трапезной. Но стены расписаны в другом стиле, в стиле барочной живописи. Хотите посмотреть?!

Согласие кроме меня тут же дал и Белов.

– Я же говорил, Анатолий, надо тебе в Борисоглебе открывать краеведческий музей. Такая богатая история у вас….Столько интересных событий и

фактов ты уже насобирал!

Хлебниковский стиль заметно отличался от сапожниковского. Действительно, мастер знал толк в барочной живописи. Правда, возникал вопрос, откуда он знал о нем, где научился такой пластике, глубине содержания, одухотворенности образов Адама и Евы? Выяснять ответ на этот вопрос у нас уже не было времени. Мы и так заметно опаздывали в город Мышкин. Нам оставалось только помолиться, поблагодарить Хлебникова и Сапожникова за их неповторимую работу, и еще раз восхититься их сильным талантом и необычайным чувством красоты. Как прекрасно, что они сумели, по признанию Белова, подчеркнуть, и даже усилить своим крестьянским самобытным талантом торжественно-динамичный характер храма. И как прекрасно, что один зимний день в Угличе принес нам столько открытий. Я признателен был всем этим неожиданным, незапланированным открытиям, ибо мне изначально хотелось хоть чем-то порадовать маститого писателя на своей родной земле. Думалось, что праздник души доставит ему Мышкин. А тут и с Угличем вышла радость. Общение с православной историей незаслуженно обиженного царем красивого города обогатило Белова и подарило ему много-много незабываемых впечатлений.

Теперь надо ускоренно двигаться в загадочный и привлекательный город Мышкин. Он-то уж не поскупится на впечатления. Он подарит Белову еще больше открытий и удивлений.

Мы попрощались в трапезной, а потом и на улице, с незнакомкой, окрыленной общением. Пожелали ей здоровьица, и еще, как прихожанке собора, поспешания в Богоугодных делах. А Белов подарил ей свою небольшую книгу. Так как стопка книг писателя лежала в моем портфеле, то я знал ее название. Она адресовалась детям, и составлена была из рассказов о животных. Но внештатный экскурсовод искренне обрадовалась этому подарку.

Машина загудела, взбила снежную пыль, и прибрежные храмы стали таять вдали. В груди застыли последние глотки холодного горьковатого воздуха. Смотрю я на Белова и вижу, как покойно и благостно у него на душе. Пытаюсь рассмотреть за окном то, что видит он, – серебристую, прощальную игру снега на крышах церквей, зажженного декабрьским солнцем. Его взгляд прикован к удаляющемуся изгибу реки, над которым русская природа взметнула храм, создав гармонию единства камня, реки, деревьев и неба.

– Какое все же богатство оставили нам предки! – заговорил тихо, с подчеркнутой благодарностью Белов. – Колокольни. Княжеские палаты. Монастыри. И вот эту прекрасную реку – Волгу, главную реку страны.

– Да, – соглашаюсь я.

Наверное, это единственная поездка писателя по древнерусской земле, не разочаровавшая его и не обязывающая бить в набат по поводу разрушающихся памятников зодчества. Полстраны, полмира объездил он, и каждый раз приходилось видеть в руинах усадьбы и монастыри, защищать их от сноса, требовать реставрации и восстановления. Может быть, исключением является еще и поездка на Валаам. В это святое место он приплывал пароходом три раза. Гостевал у архимандрита Панкратия. Причем был на чудном острове недавно, во времена отказа государства от атеистической политики. И потому пребывание там также не было омрачено разорением православной святыни. Именно в последние годы на Валааме начались масштабные восстановительные работы. Спасо-Преображенский монастырь сиял вековой красотой. Природа вокруг него пышно благоухала и царствовала, упивалась тишиной и безмолвием. Грешным делом, Белов на миг забыл о прекрасных лугах и озерах Тимонихи, добровольно сдался в плен здешнему покою. Даже спустя несколько месяцев, при встрече со мной, он отзывался о Валаамском путешествии, не стесняясь высокопарных слов: «Какое великолепие – этот монастырь! Божественная природа кругом. Это потрясающе! Хотелось поселиться там навсегда. Я подумывал об этом. Да грешен я. И вера слабовата!». Нечасто встретишь в писательской патриотической среде столь честного, самокритичного отношения к себе. Порой больше бахвальства, саморекламы, гордыни и заявления о своей непогрешимости и гениальности. «Я – гений!» – заявляет то один московский писатель, то другой, приезжающие ко мне в Борисоглеб из столицы подачничать, и ни тот, ни другой палец о палец не ударят ради спасения здешнего монастыря. Одни разговоры на патриотические темы. Всевозможные чтения. Конференции. Круглые столы. А Белов у себя в деревне отремонтировал храм. Да по стране проехался, помог местным патриотам восстановить их святыни.

Добрым словом вспоминают конкретную помощь Белова и в Кижах, и в Орле, и в Великом Устюге, и на Валааме. Да разве все эти светлые и древние места святой Руси, кои хранят благодарность к великому подвижнику, перечислишь? Псков, Суздаль, Тотьма, Подмосковье, Архангельск, Смоленск, Тула, Владимир… Бесконечно можно называть и многие менее именитые объекты культурного наследия, сохраненные заступничеством писателя. Порой судьба некоторых древнейших церковных построек была просто плачевной, и лишь вмешательство в нее вологодского ценителя древностей дало им шанс на возрождение. По признанию известного ученого-исследователя древнерусского искусства, профессора Веры Григорьевны Брюсовой, «к каким бы умирающим памятникам не прикасалась рука Василия Белова, они оживали».

Слово доктора искусствоведения Брюсовой весомо и значимо. Ее титанический труд спасал в годы уничтожения русской веры, традиций и мировоззрения шедевры иконописи мирового значения. Черные доски, фресковые портреты, летописи – все оживало в руках реставратора-практика. Научные изыскания, кропотливый труд, общественная просветительская работа помогли ей написать уникальные книги «Андрей Рублев», «Фрески Ярославля», «Русская живопись XXII века». Она знала и цену созидательному труду, и цену спасаемым объектам культуры. Отсюда и такая характеристика подвижнической деятельности Белова, такое соединение реальных забот писателя с деяниями самих реставраторов. Она без боязни слукавить сравнивала свою работу с делами и поступками писателя. Пусть серьезные архивные изыскания и находки принадлежат ей, реставрировала произведения великого русского художника Андрея Рублева она, но борьба Белова за сохранение исторического и культурного наследия весьма значительна и похвальна. Не без помощи ведь Василия Белова оживали многие памятники истории и культуры…

Сегодня времена для спасения памятников древней Руси несравненно другие, чем двадцать и тридцать лет назад. Тогда слово в защиту русского исторического наследия расценивалось кремлевскими чиновниками, работниками КГБ, как идеологическая диверсия, то есть считалось вредным, чуждым и опасным для построения нового коммунистического общества. Когда Брюсова в научных трудах по-новому раскрывала творчество Андрея Рублева, ревнители атеистического строя скрежетали зубами, но разрешали публиковать книги. А вот когда она вместе с другими патриотами столицы подняла вопрос восстановления на Красной площади разрушенного Казанского собора, освобождения могил героев Куликовской битвы Пересвета и Осляби из-под станков завода «Динамо», то тут без авторитета и подвижнических усилий Белова нельзя было обойтись. Чиновники побаивались писательского наступательного слова. Тем более, Белов был вхож в кремлевские кабинеты. Проходило время, и проблемы решались, то есть оживала память и оживали памятники.

Много было противников у проекта переброски рек. Среди них – известные ученые, писатели, работники культуры и искусства. Академик Яншин, академик Лемешев… Писатели Распутин, Залыгин, Онегов. Однако у большинства этих защитников природы сложилось впечатление, что участие Василия Белова в совместной борьбе с технократами сыграло значительную роль. Об этом говорили мне не только искусствовед, лауреат Государственной премии РСФСР имени И.Е. Репина Вера Григорьевна Брюсова, но и академик Михаил Яковлевич Лемешев, писатель Сергей Павлович Залыгин. «Победу с переворотчиками могли обеспечить знание проблемы, напористость, бескомпромиссность, – признался Лемешев. – Всеми этими нужными качествами, безусловно, обладал Василий Иванович Белов. Признанный лидер. Отважный публицист. Патриот!». У Залыгина, имеющего благодаря специальности гидротехника больше знаний о реках и водном хозяйстве страны, кажется, должно быть ревностное отношение к лидерству в общественном и научном движении. Однако, и он отдавал должное аргументированной позиции Белова. В минуты общения с Залыгиным по поводу моей публикации в журнале «Новый мир» под апокалиптическим названием «Гибель вод» разговор зашел о переброске рек, и тут он метко охарактеризовал важность участия Белова в борьбе против этого проекта: «Его слушали. К нему было доверие. После высказанных им аргументов наступало оцепенение… Он спрашивает министра мелиорации, а зачем перебрасывать в Волгу дополнительные водные ресурсы, если она и так выше нормы на десятки кубокилометров, и тому нечего сказать, нечем возразить…».

После такой характеристики гражданских поступков и линии поведения Белова мне как-то понятнее стали и статьи Сергея Залыгина о литературных достоинствах повестей и рассказов Белова. В периодических изданиях и публицистических книгах им много было сказано о безукоризненности, чистоте русского слова, которым владел его коллега. «Мастер слова» – так называлась статья в газете «Известия», опубликованная 22 августа 1980 года. Залыгин убедительно доказал суть этого мастерства: «Простота и естественность его письма, достигающие степени безукоризненности; слово истинно русское, коренное, прошедшее вместе с человеком через его историю, вобравшее в себя опыт поколений и опыт выражения мысли, и чисто житейский, практический; фраза, в которой такое вот коренное слово от случая к случаю перемежается со словом современного лексикона, уже не может не привлечь к себе внимания». Наверняка, магнетизм беловского слова чувствовали и министерские чиновники. Слово это и ранило, и лечило.

Однако чиновники чувствовали в Белове и его знание законов природы, и его убежденность, и его понимание сокровенных отношений человека и земли. Они не могли этого не почувствовать. Слишком очевидны и открыты эти знания. Тут уже не столько книжное слово, сколько сама жизнь Белова пробуждала в них чувства и совесть. Служение земле, чувство природы, борьба за Волгу – это не плод увлечения, это жизненная позиция, характер, мировоззрение. Это даже не близость к природе, а сама жизнь в ней. Белов получил звание народного заступника благодаря многосторонней подвижнической деятельности. Еще большую честь заслужил он в памяти народной, в которой его природоохранная деятельность, заступничество за древнерусские памятники истории и культуры, отождествлялись с делами и именами реставратора Барановского, писателя Леонида Леонова. Чиновники чувствовали в нем крепкую закваску и народное признание. А сам Белов в минуты такого диалога давал понять, что их частое искушение ставить законы прогресса выше законов природы ведет страну к погибели духовной и физической.

Хорошо понимал это Сергей Залыгин. Для тех людей, кто отрицает законы природы, пытается подменить их стремлением к научно-технической революции, он написал много книг. Только читают ли они их?! Написал он и статью о Белове, раскрывающую народность писателя. Может, ее-то и читали чиновники, так опасливо внимающие каждому слову Белова. В череде редких открытий тайн писательского мастерства Залыгину удалось обнаружить еще некоторые беловские секреты… Он, например, нащупал главный стержень творчества Белова, который и подсказал ему как следует оценивать вологодского самородка: «Он прекрасно пишет природу, но никогда природа не остается у него наедине с самою собой, всегда в ней присутствует человек со своей психологией, с душевным своим настроением и со своим же трудом, от которого он неотделим, который – не только работа, но и его человеческая суть, его назначение, источник его духовности. Порознь эти три измерения у Белова, как я помню, и не существуют; даже там, где он описывает какое-то ремесло, от ремесла так и веет природностью, а там, где он мастерски выписывает пейзаж, чувствуется необходимость труда и человеческой заботы в приложении к природе, необходимость единения с ней не только мысленного, но и действенного, если так можно сказать – «рукодельного». Все время, все время писатель ищет гармонию между этими составляющими, и там, где он ее не находит, он страдает, любая же находка радует его бесконечно… Наверное, я рассуждаю несколько схематично, но, если уж я хочу определить, почему Белов является столь значительным явлением советской литературы, почему к нему проявляется столь серьезный и повсеместный интерес, мне не остается ничего другого, как только привести то или иное определение его творчества».

Мои размышления прервал голос Белова. Машина бежала легко, быстро. Заснеженная дорога прибавляла движению плавности.

– Грустно смотреть на ваши деревни и сельское хозяйство. Кругом разруха. Ладно, церковь стоит в руинах. Дело давнее. А фермы-то, конюшни зачем разрушили?

– За десять лет реформ все сельское хозяйство и загубили, – отзываюсь я на вопрос писателя.

– Эх, люди-люди, реформы разоряют их, а они не интересуются политикой…

– Кому тут в деревнях интересоваться ей?

– Не скажи. Надо всем политику знать, и выбирать власть сознательно, грамотно, а не с кондачка, не по предложению телевидения… Навыбирали предателей, вот и мучаются. Получили реформы… Воровство кругом и разорение. Смотреть страшно.

За окнами машины, действительно, мелькали сельскохозяйственные постройки с развороченными крышами, пустыми окнами и дверьми.

Говоря о необходимости людей интересоваться политикой, Белов, должно быть, вспомнил диалог с прихожанкой Спасо-Преображенского собора. Ему не понравилась некоторая её инфантильность. Уход людей в дома, где проблемы страны решались на кухне за рюмкой водки, в церкви, где душа смирялась, в профессию, которая помогала отвлечься от суеты и всяческих бед, он считал опасным для общества. Такая позиция была сродни поговорке «Моя хата с краю».

– За какие партии Вы голосовали на выборах? – поинтересовался я.

– За патриотов голосовал. Один раз голосовал за аграрников. Да разочаровался в них.

– Почему?

– Тебе лучше знать. Им дали денежную подачку, и они проголосовали за разорительный для страны бюджет. Купились на копейку, а цена – разорение сельского хозяйства. Лучше бы они голосовали вместе с патриотами против бюджета, тогда в Думе образовалось бы конституционное большинство, способное проголосовать за отставку правительства. Они даже не захотели воспользоваться таким шансом. Испугались. Нет, голосовать сегодня надо только за патриотические партии. Только они смогут сменить власть.

– Телевидение не даст народу избрать патриотов.

– Для этого мы, писатели, творческие работники, должны заниматься политикой, разъяснять народу, кто разрушает страну. Те же учителя в деревне, врачи, они тоже должны участвовать в политической жизни. Ну разве можно сегодня, когда враги разоряют страну, истребляют народ, жить вне политики?! Нельзя. Это равнодушие сродни преступлению. Отсюда все наши беды, пойми ты…

– Да я-то понимаю. Но, как говорили древние мудрецы, кто владеет информацией, то владеет миром.

– Ты предлагаешь бездействовать, сидеть сложа руки и смотреть, как гибнет Россия?!

– Боже упаси. Я согласен с вами, надо бороться. Надо вести разъяснительную работу. Мы с вами сейчас как раз этим и занимаемся. Вот едем в Мышкин. Проведем там встречу в библиотеке. Поговорим и о политике, и о сельском хозяйстве. Но нас так мало… И против нас такое мощное информационное оружие – телевидение – действует, что мы и не можем победить.

– Победим! Россия не может не победить.

Белов смотрел то в одну сторону, то в другую. На полях из-под тонкого слоя снега виднелся частокол стеблей и метелок – показатель зарастания, утраты пашни. Вдоль дорожных оврагов, густо заросших хилым березняком, большими серыми шапками пугающе возвышались зонтики борщевика. Снег на равнинах чист и неизъезжен ни одной санной колеей. Лишь телеграфные столбы с провисшими проводами свидетельствуют о наличии жизни в округе.

От монотонного движения и тепла в салоне машины Рыбников, сидящий впереди, рядом с водителем, задремал и закивал головой. Нас сон не мог сморить, время мы коротали в беседе на разные темы.

Сиротливость здешней природы, потерявшей когда-то веселые березовые рощи и красностволые сосновые боры, отсутствие лошадиных или тракторных повозок, везущих сено с полей на фермы, вернули нас к разговору о сельском хозяйстве.

Так как впереди нас начиналась граница Некоузского района, богатого на залежи торфа, я не преминул привести некоторые цифры, касающиеся вывоза этого природного удобрения на колхозные поля. Белов, слушая меня, напрягал брови, сдвигая их к переносице, и тяжело вздыхал. А цифры говорили о многом. Если в отдельные советские годы на поля поступало более двух миллионов тонн торфа в год, то в начале реформ демократов-западников, в 1990 году, этот объем сократился на один миллион. Дальше – хуже. Через пять лет на ярославские поля попадало лишь 157 тысяч тонн торфа, а в 1998 году и того меньше – 57 тысяч тонн. В настоящее время возможность внесения ценного удобрения и вовсе утрачена.

Привел я и другие примеры преступного отношения государства к сельскому хозяйству. Еще недавно ярославское крестьянство гордилось выращиванием льна, зеленого горошка, цикория, ростовского лука. Поречский консервный завод едва успевал выпускать банки с вкусным горошком, который выращивался на 2,7 тысячах гектарах. Слава о ростовском луке вышла далеко за пределы области. Она помогла развитию Ростовского района, отдавшего под развитие этой, пользующейся огромным спросом сельскохозяйственной культуры, площадь земли до 1,37 тысячи гектар. Гораздо больше земли – до 8 тысяч гектаров – занимал в этом районе цикорий, ставший еще одной визитной карточкой здешних мест. Сегодня и лук, и зеленый горошек, и цикорий, и лен практически исчезли с наших полей.

– Осталась, поди, одна картошка?! – продолжал хмуриться Белов.

– В ярославских магазинах появилась, не поверите, польская и голландская картошка, – улыбнулся я. – Общее картофельное поле области сократилось до 20 тысяч гектаров. А в послевоенные годы оно равнялось 150 тысячам гектаров. Моему борисоглебскому крахмальному заводу сейчас выгоднее

закупать картофель для переработки и выпуска крахмала из Финляндии, чем у местных колхозов и фермеров.

– Почему так?!

– Финский дешевле. Там дотируют его выращивание, а у нас нет. У нас государство способствует взвинчиванию цен на солярку, на удобрения, на запчасти, и картофель дорогим выходит, как и крахмал. Финский привозной крахмал дешевле нашего отечественного. Абсурд. Но это так.

– Тракторный парк у вас пополняется техникой?

– Василий Иванович, вы шутите?! Количество техники на селе резко сокращается. Если в 1995 году в области было 11 с небольшим тысяч тракторов, то сейчас их 6 тысяч. Износ техники оценивается в восемьдесят, девяносто процентов. В этом году наши хозяйства смогли приобрести 67 тракторов, а списано – 385, зерноуборочных комбайнов приобрели 11, а списали 57, плугов приобрели 4, зато списали 55. Мы с вами находимся сейчас на стыке трех районов – Некоузского, Мышкинского и Брейтовского. Здесь восемьдесят процентов предприятий убыточные.

– Наверное, удобрения уже перестали вносить на поля?

– Да, некоторые районы вообще не вносят. Десять лет назад на один гектар вносилось по статистике 105 килограммов минеральных удобрений, а сейчас – 12 килограммов.

– Беда!

– Так эти цифры одинаковы для всей страны. Всюду на один гектар пашни вносится по 12 килограммов минеральных удобрений. В этой беде мы занимаем в мире прочное последнее место!

– Это же преступление! И как же вы собираетесь поправить положение в деревне? Что делаете?

– Как что делаем?! Продолжаем, как вы говорите, выбирать над собой начальников, тех, кто продолжает уничтожать сельское хозяйство. У нас все ярославцы знают, что представитель тогдашней власти реформаторов Егор Гайдар заявил, будучи в гостях в Ярославле, что нашей области не следует развивать сельское хозяйство, мы проживем на автомобильных шинах и моторах… Однако, как выборы наступают, так все голосуют то за одну партию власти, то за другую. По сути, выбирают себе палачей.

– Без деревни Россия пропадет. Мы же теряем продовольственную безопасность.

– Уже потеряли. Известно ведь, если страна импортирует более 25 процентов продовольственных товаров, то она утрачивает продовольственную безопасность. В Россию уже поступает 40 процентов таких товаров.

– Вот беда-то, Толя! Трудно сейчас нам с тобой будет с людьми говорить!

Мне давно хотелось сменить тему разговора. До Мышкина оставалось недалеко. И следовало чуть-чуть настроить Василия Ивановича на творческий вечер в библиотеке, поведать ему о некоторых событиях и людях города. Сомнений не было: писатель сразу найдет общий язык с новой аудиторией, заведет ее, подвигнет к серьезному разговору. Только вот чем интересным запомнится ему город, что хорошего и полезного почерпнет он в нем для себя? Читатель привык потреблять… А сегодня, во времена телевизионного терроризма, бездуховности, культа насилия и наживы, его еще больше мучает жажда общения с чистой и совестливой личностью. Ему требуется не отдушина, а компас, указатель движения вперед, выбор правильных жизненных ценностей. И мне это было вполне понятно. Сельская интеллигенция, творческие люди малых провинциальных городов остались без духовной, нравственной поддержки, один на один с телевизионными киллерами, с их пошлостью и развратом, они жаждали найти ответы на трудные вопросы, найти собеседника, который бы понял их и укрепил в поиске и утверждении добрых традиционных ценностей. Думается, Белов и сам это чувствовал, иначе не рвался бы в поездки по стране, не проводил так много встреч в библиотеках, клубах и институтах. На телевидение его не пускали, намекали на непонимание нового пути страны, развития демократии и обретения Россией новых, так называемых общечеловеческих ценностей. Значит, следовало искать иные пути к читателю, общения, диалога с ним. Старческие боли в позвоночнике глушились желанием бороться за жизнь. Он еще легок был на дорогу… Поехать в Мышкин, который я в течение нескольких последних лет хвалил на все лады, он согласился с радостью. И вот эту радость мне нужно было удвоить, утроить, то есть донести до него. Чтобы не терять времени, я тут же и взялся за дело.

Голос мой заметно оживился. Рыбников перестал дремать, протер заспанные глаза, и полубоком развернулся к нам.

– Мышкин – город особый… Там живет один замечательнейший человек – Володя Гречухин. Подвижник, каких на всем свете не найдешь… Создал в городе десяток интересных музеев. Раньше, лет двенадцать назад, Мышкин даже не был городом, назывался поселком Мышкино. И Гречухин после того, как меня выбрали народным депутатом РСФСР, тогда еще советская власть торжествовала, поставил задачу – добиться возвращения статуса города. Пошел я к тогдашней, имеющей немалую власть, Светлане Петровне Горячевой… Она была заместителем председателя Верховного Совета РСФСР. На наше предложение живо откликнулась… И благодаря ей мы и вернули поселку Мышкино статус города с урезанием на конце буквы «о». А вообще, мне нравится, как мышкинцы относятся к истории своего города, к развитию туризма. Они до сих пор выходят на субботники и подметают улицы. А на улицах и площадях у них, почти у каждого дома, стоят стенды и висят таблички возле наличников с короткой важной информацией о том, кто здесь жил и какими добрыми делами отмечен путь хозяина.

– Как в такую глухомань добираются туристы? – спросил Белов, проявляя интерес к другой теме разговора.

– По Волге-матушке, – важно отвечаю я. – Турист летний. Из Москвы на теплоходе плывет.

– Что они тут смотрят? Туризм-то дает доход?

– В этом-то вся и изюминка. На пустом месте, из «ничего» Гречухин развил туризм. У них нет ни одной столь значительной личности, урожденной в Мышкине, разве что Смирнов – водочный король… Знаете, есть марка водки знаменитая – «Смирновская»?! Вот и вся история. А на Борисоглебской земле родились и купцы Елисеевы, и летописец Авраамий Палицын, и преподобный Иринарх, благословлявший Минина и Пожарского на очищение столицы от поляков. Здесь по легенде, в деревне Свагуново, жил русский богатырь Алеша Попович, а в монастыре монашествовал Александр Пересвет. Я книгу «Копье Пересвета» написал о богатой истории нашего края. И если бы у нас жил Гречухин, то на каждую историческую личность он открыл бы по музею. В Мышкине он создал музей деревянного зодчества, краеведческий музей, музей мыши, музей валенок, водочного короля Смирнова… Кстати, у нас музей водки есть еще и в Угличе. Только если в гречухинском музее экспонаты рассказывают о родословной крестьянина, ставшего знаменитым купцом, о его доме, деревне, о вкладах в церковное строительство, художественном стеклодувном литье, то в Угличе выставлен набор водочных бутылок, зачастую современного производства, да предлагается дегустация напитка под соленый огурчик. Видите, какое разное отношение к музейному делу. В Угличе чуть не поставили скандальный памятник Шемякина, который изображал бы огромную бутылку с сидящим в ней русским мужиком-пьяницей.

– Ты говорил, Гречухин работает в газете!?

– Да, в районке, заведующий отделом писем. Хотя по образованию он учитель истории. Пишет много. На все темы. Я как-то читал серию его материалов о крестьянских прялках. Замечательно написано. Книгу отдельную можно издать.

– Так издавайте.

– У него много интересных книг. Все – по краеведению. Про местные речушки, про памятники… О своей мальчишеской республике. Он ведь первые краеведческие музеи создавал вместе с мальчишками. Ходил с ними в экспедиции, собирал колокола, церковные книги, ключи, прялки, наличники. Собрал коллекцию старых автомобилей, военной техники, крестьянских построек – от амбаров до мельниц. На этой краеведческой патриотической работе выросла целая армия мышкинцев. Многие из них сейчас создают свои музеи. И главное, у всех осталась большая любовь к своему городу. Вот почему тут особая аура, свои неподражаемые традиции. А Гречухин продолжает писать. Только что у него вышел замечательный учебник географии, посвященный мышкинской природе. До этого издана учебная книга по местной и отечественной истории «Собеседник», она передана во все местные школы.

Тут мой рассказ о необычном провинциальном городе и его подвижниках набрал такую скорость и такой оборот, что мы незаметно подъехали к самому городу. Я успел выпалить скороговоркой про то, как в городе устраиваются фестивали «Мышь» и «Русские валенки», как ежегодно проводятся Опочи-нинские краеведческие чтения и региональные экологические конференции. Не забыл и про самодеятельный народный театр «Столбовский дом», для которого пьесы пишет сам Владимир Гречухин, и про картинную галерею, и про Дом ремесел, где удивляет всех знатоков крестьянских ремесел мастер Василий Теркин, и где детей учат гончарному делу.

Напомнил я Василию Ивановичу и о главных хранителях мышкинского лада, сподвижниках Владимира Гречухина, талантливых самородках, постоянных возбудителях творческой жизни бывалого уездного городка – леснике Василии Смирнове, редакторе единственной деревенской газеты «Кацкая летопись» Сергее Темняткине, кузнеце Николае Кирюшине, конезаводчике и владельце усадьбы Артемьево Александре Бирюкове, директоре народного музея Олеге Карсакове, директоре Опочининской библиотеки Галине Лебедевой. Сделал я это с единственной целью, чтобы Белов при общении с ними имел бы небольшое представление о них и интерес к ним побуждал бы к доверию и теплой дружеской беседе.