Текст книги "Выстрел"

30

На чердачных дверях висели замки: после всех событий управдом закрыл чердак. Пришлось взобраться на крышу по пожарной лестнице.

На крыше Миша проделал путь, который мог бы проделать Шаринец после убийства Зимина, если допустить, что именно он его убил, а потом убегал по крыше к своему черному ходу. Путь его в этом случае проходил по краю крыши, путь опасный, и переход на свое крыло тоже опасный, но при известной ловкости и сноровке вполне возможный.

Затем через слуховое окно Миша спустился на чердак.

Витькиной каморки больше не существовало. Шаткое сооружение было разрушено, на его месте валялись доски с ржавыми погнутыми гвоздями, ободранные листы фанеры, рваный тюфяк.

Сейчас, когда он выл здесь один, Миша ощутил чердак таким, каким ощущал его в детстве, – таинственным, загадочным, отделенным от остального дома. Глухая тишина нарушалась далекими звуками улицы и двора, воркованием голубей, царапанием их когтей по жести крыши, и как будто летали невидимые птицы, их крылья трепетали в углах и щелях чердака.

Он даже не услышал, а почувствовал кого то за своей спиной и оглянулся: возле слухового окна стоял Шаринец.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

– Ты чего здесь? – первым спросил Миша.

– А ты чего?

– Антенну проверяю, – сказал Миша.

Он был в ловушке: чердачные двери заперты, а на крышу Шаринец загораживает дорогу. Справиться с Шаринцом ничего не стоит – хлюпик! Но, может быть, он вооружен. Что у него: револьвер или нож?..

– Антенну? – повторил Шаринец, с трудом выговаривая это слово. – Проволока, что ли? – Он кивнул в сторону крыши.

– Ага, она, – спокойно сказал Миша, подходя к окну и выглянув на крышу. – Провисает, приходится подтягивать.

Теперь он стоял рядом с Шаринцом, готовый предупредить любое его движение. Мысль его работала четко и ясно. Револьвер страшен на расстоянии, а когда стоишь вплотную, он не успеет его выхватить.

Однако никаких враждебных намерений Шаринец не проявлял. Кивнул на разрушенную Витькину каморку, злорадно усмехнулся:

– Теперь не вывернется, бандюга! С финкой на тебя кидался, помнишь?

– Помню, – ответил Миша и, подтянувшись, уселся в проеме окна. Одно движение – и он на крыше. Главное – выбраться на крышу.

– Что же вы его не укоротили? – спросил Шаринец.

– Разве мы милиция? – ответил Миша, перебросил ноги на крышу, встал и подошел к антенне.

Шаринец поднялся за ним.

– Мы не милиция, – повторил Миша, оттягивая шест.

Он чувствовал себя в безопасности, стоит на виду у окон соседнего корпуса. Впрочем, по видимому, у Шаринца нет враждебных намерений.

– Комсомольцы, штаб у вас, а вы просто так, мимо сада огорода… Проморгали!

– Да, – согласился Миша, переходя к другому шесту. – Теперь ребят затаскают к следователю.

– А их за что? Убивал то один Витька, его одного на чердаке нашли. Фургон спал. А Шныра с Паштетом в цирке были. С тобой были. Ведь были?

Хорошо, что Миша стоял спиной к Шаринцу и Шаринец не видел его реакции: Шаринец отводит возможных Витькиных свидетелей, знает, где они были.

– Да, – подтвердил Миша, – они были со мной в цирке, а все же одна компания с Витькой… – Он повернулся, медленно пошел по крыше, трогая антенну руками, и продолжал: – …И Белка из той же компании. А где была в тот вечер – неизвестно.

Шаринец исподлобья смотрел на него, Миша отметил про себя и это: замечание о Белке обеспокоило Шаринца.

– Что ж, по твоему: Белка была заодно с Витькой? – спросил Шаринец.

– Так ведь сам знаешь, из его компании.

– Убивала, выходит, заодно? Девчонка?

– Разве я говорю, что убивала? Я говорю: ребят по следователям затаскают. А насчет Белки я вообще хотел с тобой поговорить.

– Чего говорить то? – насторожился Шаринец.

Мише было важно не то, что говорит Шаринец, он не проговорится, важно, как говорит.

– Ее могут взять на фабрику – не хочет. Что посоветуешь?

– А я при чем? Почему ты ко мне?

– Говорят, ты имеешь на нее влияние.

– Кто говорил? Ну! – грубо спросил Шаринец.

Миша усмехнулся:

– А ты чего на меня кричишь?! Думаешь, я глухой? Может быть, ты сам глухой? Могу так рявкнуть, что у тебя барабанные перепонки лопнут. Знаешь, что такое барабанные перепонки? – Миша протянул руку к уху Шаринца. – Вот тут они у тебя, ты ими слушаешь, а лопнут, ничего не будешь слышать, глухим навсегда останешься. Понял?

Шаринец мрачно молчал.

– Я тебе не мальчик, учти, – продолжал Миша, – не Шныра, не Паштет. Мне говорили, что ты имеешь влияние на Белку. Кто говорил? Витька Буров говорил, вот кто! Витька говорил, что Белка тебя слушает, вот я и прошу: уговори ее пойти работать на фабрику, хорошее дело сделаешь.

Мишкино объяснение, по видимому, удовлетворило Шаринца, и он спокойно сказал:

– Не маленькая, сама все понимает об себе. И не знаюсь я с ней, она с Витькой была. В Крым, дураки, собирались, на солнышке позагорать, вот и загорает, бандюга!

В говорливости Шаринца Миша почувствовал возбужденность человека к чему то причастного, в обвинениях Витьки – фальшь, в злорадстве – торжество мстителя. И его осведомленность, кто где был в ту ночь, и его беспокойство о Белке…

На другой день, в школе, Миша отозвал Шныру в сторону.

– Можешь узнать: говорила Белка Шаринцу, что Зимины уезжают на дачу?

– Если она Шаринца навела, разве она признается? – усомнился Шныра.

– Это верно. А могла она навести Шаринца?

– Не знаю. Только Витька ни при чем, это точно.

– Хочешь Витьку выручить?

– Спрашиваешь!

– Следи за Шаринцом и Белкой.

Шныра исподлобья посмотрел на него:

– Шаринец узнает – убьет.

– А ты так, чтобы не узнал. Белке ничего не говори. И Фургону.

– Я с Паштетом, – подумав, сказал Шныра.

– Не продаст?

– Он верный, любит Витьку.

31

В карты Валентин Валентинович тоже не играл. Есть карточные игры, в которых требуется умение, но надо ломать голову, а свою голову Валентин Валентинович берег для кое чего более существенного.

Но местонахождение игорного притона, где играл Красавцев, было ему известно.

Два раза коротко он позвонил в дверь.

Настороженный женский голос спросил:

– Кто там?

– От Антониды Аристарховны, – паролем ответил Навроцкий.

Дверь открыла дебелая накрашенная женщина – хозяйка заведения.

За ярко освещенным столом сидели игроки.

В углу, на маленьком столике, стояли вина и закуски. Туда и подсел Валентин Валентинович, дожидаясь конца игры.

Ждать пришлось долго, но он никуда не спешил. От него не ускользнул настороженный взгляд Красавцева; тем спокойнее и невозмутимее выглядел он сам, респектабельный молодой человек в черных лакированных ботинках с гетрами на блестящих пуговицах.

Наконец Красавцев подошел к столику, налил рюмку водки, стоя выпил, вполголоса спросил:

– Зачем вы здесь?

– Повидаться с вами, – весело ответил Валентин Валентинович.

– Присядете?

– Нам незачем видеться, – ответил Красавцев, однако сел.

– Мне трудно жить, не видя вас.

Валентин Валентинович покачивал ногой в лакированном ботинке.

– Ваши шутки неуместны.

– Шутки уместны в любых обстоятельствах, дорогой Георгий Федорович, тем более уместны они в обстоятельствах комических.

– О какой комедии вы говорите?

– Сидите с убийцей Зимина, спокойно пьете водку и закусываете селедочкой с луком.

– А что прикажете делать? Закричать: держите его!

– Идея! Это будет забавно.

Красавцев вытер губы салфеткой.

– Что вы хотите мне сказать?

– Вы должны твердо уяснить: никакого, повторяю, никакого отношения к происшествию я не имею. Будь я хоть мало мальски причастен, меня давным давно не было бы в Москве, вообще не существовало бы никакого Валентина Валентиновича Навроцкого. Неужели вы этого не понимаете? Чушь! Ерунда! Какие основания у вас связывать меня с этим делом?

– Вы настаивали, чтобы я передал документы Зимину.

– Документы лежат на столе, никто их не тронул.

– Вторые документы. А первые?

– Они пропали с портфелем и, вероятно, из за портфеля. Зимин стал бы нашим человеком, поверьте! Но впутался негодяй, мальчишка, бандит, какой то Альфонс Доде, черт бы его побрал, все испортил. Я не знаю деталей; не хочу знать, меня это не касается. Я чист! А поскольку чист я, чисты и вы. Стыдно паниковать, Красавцев!

– Не стыдите меня, пожалуйста! – вспылил Красавцев. – Много на себя берете. Я не утверждаю, что вы имеете отношение к происшествию, как вы изволили выразиться. Но оно имеет отношение к нам. Пока все не закончится, не уляжется, я ничего не могу делать и не буду делать. И вам не советую появляться на фабрике. Исчезните на время.

– Исчезнуть? Мне? Когда я ни сном ни духом! Красавцев, будьте мужчиной, не теряйте головы! Все должно продолжаться, как было.

– Что именно?

– Пять вагонов.

– Вы с ума спятили?

– Извините, это вы деморализованы убийством Зимина, все это видят, между прочим.

– Все равно придется переждать, – уже спокойнее ответил Красавцев.

– Назначен новый инженер, надо к нему присмотреться.

– Наоборот, – возразил Валентин Валентинович, – сразу ограничьте его: твое дело – производство, мое – сбыт.

– Ваше указание, товарищ Навроцкий, будет выполнено, как только вы станете директором фабрики.

Валентин Валентинович встал, холодно сказал:

– Я дал вам несколько дружеских советов, на мой взгляд, полезных. Главное, будьте спокойны, как спокоен я. Никаких, ни малейших оснований для беспокойства нет по одной простой причине: ни я, ни вы не имеем никакого отношения к этому делу. Я жду ответа. И не задерживайте. Иначе нужные мне пять вагонов я получу в другом месте. Честь имею.

32

Все так же двигались толпы в тесных рядах Смоленского рынка, между ларьками, палатками, открытыми прилавками, коробами с фруктами и овощами, мясными тушами, подвешенными на крюках, растекались по Арбату, по Смоленскому и Новинскому бульварам, по бесчисленным переулкам, спускавшимся к Москве реке, кривым, запутанным, пыльным и грязным.

В переулках тоже торговали дозволенным и запрещенным, гнилым и целым, собственным и краденым, прячась от милиции и фининспектора в глухих проходных дворах, возле ветхих домиков, вросших в землю и подпертых бревнами, в бывших ночлежках, где ютились беспризорники, старьевщики, фальшивые слепцы, в извозчичьих трактирах, чайных и пивных. Одна из них, «Гротеск», соседствовала со складом пустых бутылок.

Благопристойная на вид, с вывеской, где красовалась пивная кружка с громадным клубком белой пены, она, однако, пользовалась дурной славой даже среди постоянных обитателей Смоленского рынка. Здесь собирались воры, жулики, их подруги, скупщики краденого. Порядочные коммерсанты заходили сюда только днем.

Валентин Валентинович вошел в «Гротеск» тоже днем, побыл там некоторое время, вышел и смешался с рыночной толпой, не обратив внимания на двух мальчиков, сидевших на краю тротуара.

Этими мальчиками были Шныра и Паштет. Они видели, как Навроцкий вошел в «Гротеск» и как вышел оттуда.

Сообщение об этом было для Миши неожиданным. Шныра и Паштет следили за Шаринцом – постоянным посетителем «Гротеска». Туда же, оказывается, заходит и Навроцкий.

Пивная на открытом месте, Навроцкий мог зайти выпить кружку пива. И все же это первое, что удалось узнать Шныре и Паштету, причем сразу, с ходу.

Второе, не менее важное сообщение Миша получил на следующий день…

Паштет шел за Белкой.

На Смоленском рынке, у галантерейного ларька, ее ожидал Шаринец. Паштет зашел за ларек и прислушался к их разговору.

– К тебе Мишка приходил? – спросил Шаринец.

– Ну, приходил.

– Почему мне не сказала?

– А ты мне кто: дедушка, бабушка?

– Схлопочешь!

– Сам схлопочешь!

– Ты что Мишке говорила?

– Ничего.

– А он тебе чего?

– На фабрику, говорит, иди.

– А ты что?

– «Что, что»… Ничего!

– Еще с Мишкой увижу – убью!

– Дурак!

– Навешаю!

– Боюсь я тебя очень! – презрительно ответила Белка и пошла прочь.

Паштет смог выйти из за палатки только вслед за Шаринцом.

Против «Гротеска» сидели на тротуаре Шныра и Белка.

Шныра пересчитывал бутылки. Белка, подперев подбородок кулаком, мрачно молчала.

Шаринец подошел к ним.

Подошел и Паштет, уселся рядом со Шнырой.

Шаринец ткнул ногой в корзинку с бутылками.

– Дерьмом занимаетесь, копейки считаете?

– Ты! Осторожнее! – крикнул Шныра. – Разобьешь!

– Как ваш Альфонс? – насмешливо спросил Шаринец, косясь на Белку.

Ребята молчали.

– Говорил: не водитесь. Влип! Попались бы с ним заодно, попарились бы.

Они по прежнему молчали.

– И с бутылками кончайте! Барахлитесь на помойке! Хотите заработать – дам дело. Настоящее. Соображайте!

Шаринец вошел в «Гротеск».

– Пойди, Белка, сдай бутылки! – сказал Шныра.

– Не пойду.

– Почему?

– Не хочу.

– Чего же ты хочешь?

– Ничего не хочу! Умереть хочу! Надоели все!

– Да, скучно без Витьки, – сказал Паштет.

– Шаринец радуется, что Витьку посадили, гад! – добавил Шныра.

– Из за него Витька и сидит, – сказала вдруг Белка.

– Почему из за него? – в один голос спросили Шныра и Паштет.

Белка всхлипнула, вскочила, крикнула:

– А ну вас всех!

И побежала по переулку.

Из «Гротеска» вышли Шаринец и еще какой то человек и скрылись за углом.

Шныра и Паштет пошли за ними.

33

«Из за него Витька и сидит…» Белка зря не скажет.

Допрос, который учинил ей Шаринец, не случаен. Забеспокоился после разговора на чердаке. Значит, не зря, тогда на чердаке, Шаринец показался ему таким подозрительным. Не случайно и появление Навроцкого в «Гротеске».

Следователь Свиридов, давний знакомый Миши, вызывал его. Миша рассказал тогда о вагоне, о Навроцком и Красавцеве, рассказал все, что знал и что предполагал. Свиридов своего отношения не высказал. «Посмотрим, поглядим».

Но теперь у Миши не только предположения. Шаринец! Новый персонаж, еще неизвестный следствию.

Миша тут же позвонил Свиридову. Того не было на месте. Миша звонил еще, но застал его только на следующий день к вечеру. Свиридов попросил немедленно приехать. Миша поехал, хотя на этот вечер договорился встретиться с Эллен Буш после ее выступления. Обидно! Но ничего не поделаешь.

Миша рассказал Свиридову все подробно, начиная с разговора с Фургоном и кончая тем, что крикнула Белка возле «Гротеска».

– Ты поздно пришел! – сказал Свиридов.

– Поздно?

– Попов Владимир Степанович, он же Шаринец, – убит.

Миша ошеломленно смотрел на Свиридова.

– Когда твои ребята видели его в последний раз?

– Позавчера, часов в пять, наверно. Он вышел с кем то из «Гротеска».

– В тот вечер его и убили. В лесу, недалеко от платформы «Девятнадцатая верста» Брянской железной дороги. Труп найден вчера.

– Навроцкий! Валентин Валентинович! – убежденно сказал Миша.

– В ту ночь Навроцкий мирно спал дома. Кроме того, Шаринец убит из револьвера, вот пуля… – Свиридов вынул из ящика стола маленькую приплюснутую свинцовую пульку – того же калибра, что и пуля, которой убит Зимин. Этого револьвера у Навроцкого не было и нет. Вероятнее всего, Шаринца убил человек, который вышел с ним из пивной «Гротеск».

– Поговорите со Шнырой и Паштетом, ведь они видели этого человека.

– Ты думаешь, они узнают? Они его запомнили?

– Конечно! Они шли за ними до трамвайной остановки. Шаринец и этот человек сели в трамвай, на «четверку», и как раз в сторону Брянского вокзала.

– Вот видишь! Значит, не Навроцкий, а, скорее всего, именно этот человек убил Шаринца. Но звать сюда ребят я не буду. Приблизительное описание ничего не даст, неточное – собьет со следа. Тебе тоже не следует с ними об этом говорить.

– Они все равно узнают, что Шаринец убит.

– Пусть. Только не от тебя.

– Почему?

– Видишь, что делается, – убивают.

– Могут и меня? – усмехнулся Миша.

– Могут и тебя. За этим стоят люди пострашнее Навроцкого.

– А Навроцкий?

– Убивал не он.

– Выходит, убил Витька Буров?

– Я этого не сказал.

– Витька ни при чем, – убежденно сказал Миша, – теперь это абсолютно ясно. Витька в тюрьме, никакого отношения к убийству Шаринца он не имеет. На Шаринце они засыпались… – Он с торжеством повторил: – Они попались на Шаринце: устранили сообщника.

– Еще не видно связи между обоими убийствами, – возразил Свиридов, – кроме предположения, что они убиты из одного нагана.

– Этого мало?

– Мало, пока это предположение; много, когда будет установленным фактом.

– Но ведь Белка сама сказала, что из за Шаринца посадили Витьку, – настаивал Миша.

– Кто это подтверждает?

– Как кто? Шныра и Паштет.

– Не хотят ли они выручить своего предводителя и друга?

– Почему вы им не верите? Спросите Белку.

– Она скажет правду?

– В Белке я не уверен…

– Вот видишь!

– Но ведь Шаринца убили не случайно.

– Безусловно! Вопрос в том, в чьих интересах.

– Навроцкого с Красавцевым! – упорствовал Миша.

– Доказательства?

– Они заинтересованы в документах, похищенных у Зимина.

– Документы найдены.

– Да? Где?

– Подкинуты в почтовый ящик Зиминых. Кто подкинул? Опять Навроцкий?

– Не знаю, – растерянно ответил Миша.

– А не могли это сделать твои мальчики?

– Сомневаюсь.

– Подумай! Буров выкинул документы из портфеля; они где то валялись; мальчишки положили их в почтовый ящик.

– Я верю этим ребятам, – сказал Миша.

– Я тоже хотел бы верить, – вздохнул Свиридов, – только одной веры маловато.

34

Свиридов осторожничает. Но ведь не случайно сказал: «У Навроцкого такого револьвера не было и нет», и еще «В ту ночь Навроцкий мирно спал в своей постели»… Проверяет Навроцкого, но вида не показывает. Даже не захотел говорить со Шнырой и Паштетом, видевшими вероятного убийцу Шаринца.

Опасается, таится, осторожничает, сбивает со следа.

Обидно немного; можно бы рассчитывать на большее доверие.

Свиридов ни в чем не поколебал его, ни в чем не разубедил.

На минуту закралась мысль, что Шныра мог подбросить документы в ящик Зиминых по поручению своего отца, кладовщика Панфилова. И все же нет! Шныра – хмурый, замкнутый парнишка, но на подлость не способен.

А ведь кто то положил документы в ящик Зиминых. Скорее всего, сам Навроцкий – вот, пожалуйста; по вашему, я заинтересован в документах, ан нет, вот они, не из за документов все произошло, значит, я не при чем.

И кто то видел же его, видел, как он входил в подъезд, младшие классы уже на каникулах, ребята целый день околачиваются во дворе, – так и прошел Навроцкий незамеченным?

В одном подъезде с Зиминым жил Саша Панкратов. Встретив его во дворе, Миша спросил:

– Ты помнишь человека, который вмешался тогда, когда Витька бросился на меня с финкой? Он крикнул сверху, что все видел.

– Конечно, помню.

– Ты не видел: входил он вчера позавчера в ваш подъезд?

– Нет, – ответил Саша.

– А Юра не входил?

– Не знаю. Я их видел возле школы, – сказал Саша.

– Когда?

– Недели две назад.

– Их все видели, – пожал плечами Миша.

– Все не могли видеть, это было во время урока, – сказал Саша.

– Нет, на большой перемене.

– В этот день я был дежурным, – возразил Саша. – Утром, во время лабораторных, Юра вышел на улицу. Я спросил: «Ты куда?» Он ответил: «Передать ключи отцу». А то был не отец, а этот Тип Иванович.

– Ты не помнишь точно, когда это было?

– Можно посмотреть по журналу дежурств.

– И Юра передал ему ключи?

– Юрка протянул руку, может быть, они просто поздоровались.

– А ты бы сказал: «Рукопожатия отменяются», – пошутил Миша. – Слушай! Это было не в тот день, когда на учкоме, помнишь, Генка разбирал стихи Зои?

– Точно! – подтвердил Саша.

Миша вспомнил, как растерялся Юра, когда Генка позвал его на учком, как нервничал на заседании, вспомнил приход Навроцкого, как быстро пошел ему навстречу Юра, как потом оставил их вдвоем с Людой, а сам вошел в школу. И ведь никогда, ни до, ни после этого, Валентин Валентинович в школу не приходил.

И самое главное: Юра соврал! Соврал! И кому? Пионеру Саше Панкратову! Будь у него совесть чиста, он не то чтобы оправдываться, объясняться, он бы с ним разговаривать не стал, дал бы щелбана и спокойно вышел бы на улицу. А он соврал! Не хотел, чтобы видели, как он выходит на улицу, как встречается с Навроцким, и потому, наткнувшись неожиданно на дежурного, растерялся, хоть этим дежурным был всего навсего пионер Саша Панкратов.

Почему хотел скрыть свидание с Навроцким? Ведь на большой перемене он открыто, на глазах у всех с ним встретился. На большой перемене свидание может быть случайным, мало ли кто проходит в это время мимо школы, а во время уроков это свидание заранее условленное, срочное, тайное. Именно поэтому Юра оробел и растерялся перед пионером Сашей Панкратовым, соврал, что идет к отцу.

И ключи какие то приплел… Почему именно ключи?

Безусловно, Юра не участвовал в убийстве Зимина, но отношения с Навроцким существуют, близкие отношения. Тогда, на фабрике, он наверняка слышал, что сказал Красавцев Панфилову, слышал, но покрывал Навроцкого.

Стояли жаркие июньские дни. В школе шли консультации, сдача несданного, все на ходу; учителя, такие вчера строгие, взыскательные, обстоятельные, теперь торопились; младшие классы уже на каникулах, аудитории пустовали, через день два будут выдавать свидетельства об окончании школы.

Кончаются занятия, кончается школа…

На последнем бюро обсуждали, кого рекомендовать в председатели учкома на будущий год. Миша предложил Сашу Панкратова. Только только передали в комсомол? Ну и что? Толковый парень, смелый, принципиальный. С ним согласились, – хорошая кандидатура. И другие ребята ничего: Нина Иванова, Максим Костин… И всегда кажется, что тот, кто придет после тебя, будет хуже, но ведь и те ребята, которых сменил он, Миша, тоже считали его маленьким, боялись, что дальше будет не так. Не так, конечно, по другому, а ничего, работал.

Миша остановил Юру и Люду на лестнице. Не хотелось бы при Люде, но другого выхода нет.

– Юра, помнишь историю с вагоном для Навроцкого, ты мне ответил тогда, что не прислушиваешься к чужим разговорам, помнишь?

– Я действительно не прислушиваюсь к чужим разговорам.

– Потом я довольно громко сказал Панфилову об этом вагоне, ты тоже не слышал?

– Не помню… Может быть, и слышал, но не существенно, не засоряю память.

– Прекрасно! – продолжал Миша. – После случая с вагоном ты, Юра, утром, во время лабораторных, выходил на улицу.

– На улицу? Во время занятий? Может быть… Не помню.

– Ах, так… Этим ты тоже не хочешь засорять мозги… Напомню. В этот день дежурил Саша Панкратов. Ты ему сказал, что должен передать ключи от квартиры своему отцу.

– А… Да… Что то припоминаю.

– И ты передал папе ключи?

– По видимому.

– Ты не передал отцу ключи, в этот день твой отец с девяти до часу вел прием в больнице на Басманной и никуда не отлучался.

– Откуда ты знаешь, что не отлучался?

– А я специально ездил в больницу, проверял это обстоятельство.

Юра насмешливо сказал:

– Я думал, что времена кортика и бронзовой птицы давно прошли. Оказывается, ты все еще играешь в эти игры. Ну что ж! Да, я виделся в тот день с Валентином Валентиновичем. Больше того, я дружу с ним, ты это точно подметил. Дружу и горжусь этой дружбой, представь себе! Бываю с ним на ипподроме, на бегах, даже играю в тотализатор.

– И выигрываешь?

– Случается.

– Поздравляю.

– Спасибо. Но это мое личное дело, ни перед кем я не обязан отчитываться. Что касается Саши Панкратова, то ему померещилось. Ни об отце, ни о ключах я не говорил. У него богатая фантазия, у Саши Панкратова.

– Ну что ж, – сказал Миша, – не лучше ли по другому?

– Что ты имеешь в виду?

– «Часть прав своих в пучину я бросаю и тем корабль свой спасаю…»

– Не дави на психику! За девять лет мне все это достаточно надоело!

– К тому же, оказывается, ты еще и истерик! – заключил Миша. – Извини, Люда, задержал вас. Счастливо!