Текст книги "Попытки любви в быту и на природе"

Глава 13. ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ ПОСЛЕ КУЛЬМИНАЦИИ

Машина дожидалась, где ей и было положено, но вот водителя мы в ней заметили не сразу. Жека лежала на заднем сиденье и рыдала. Мы сначала подумали, что от сочувствия к нам, а потом поняли – от счастья. Из мобильника, соединенного с магнитофоном, раздавались вполне различимые голоса.

Мы попытались привести ее в чувство, но слезы застилали ее восторженное лицо.

– Спаслись… – спросила она сквозь слезу, отбиваясь от нас.

– Жека, – сказал я, – мы бы сами сели за руль, но у нас сильная резь в поясе. Нам не то что неудобно, у нас просто не получится.

Я-то думал, что убедителен, но от моих слов она зашлась новым приступом.

– Так как девчонка оказалась… В каком чине… – просипела она неразборчивым, счастливым сипом.

– Дура ты, Жека, – в сердцах вмешался Илюха. – Сматывать надо, она сейчас нас накроет здесь, эта капитанша. Ты бы ее видела – такая как пить дать накроет. Она натренированная. А это, знаешь, пятнадцать лет на самом деле. И тебе, кстати, за соучастие. Пойди потом, доказывай суду, что мы все это затеяли, чтобы она Инфанту дала. Да не поверит никакой суд, что можно хотеть такого. Что кто-то в здоровом уме может захотеть, чтобы такая дала. Ни присяжные, ни сам судья не поверят. И засудит нас суд, – повторил Илюха. – Давай, Жека, валить надо, хорош веселиться.

Но на все его разумные доводы Жека только отвечала охрипшим своим смехом. Она уже, похоже, не могла больше смеяться, но все равно смеялась.

– Я не могу вести машину… – признавалась она в перерывах между схватками. – У меня тоже резь в поясе… – И она подхватила себя руками за живот, чтобы он не разлетелся на куски от мелкой тряски.

– Хрен с ней, – сказал я Илюхе, – посмотри, она действительно не может. Какой из нее сейчас водила? Лови тачку, а за твоей вечером пошлем кого-нибудь, типа Инфанта.

Тачек в округе было полно, правда, они все проезжали мимо, завидев нас с Илюхой – его побитое лицо, полевую одежду, мою зубную фиксу, да и вообще наш все еще заметный перегиб в поясе.

Но нам ли тачку не поймать, хоть и с перегибом? Илюха достал несколько купюр, помахал ими в воздухе, намекая на нашу полную платежеспособность, и тачка тут же остановилась. Хотя человек за рулем, увидев нас с близи, сразу заметно растерялся и теперь, несмотря на купюры, уже, похоже, сомневался: а стоило ли останавливаться вообще?

– Ты не бжи, мужик, – приободрил его Илюха, – мы артисты. Заслуженные. Загримированные после натурных съемок. Мы из краснознаменного ансамбля имени Пятницкой.

– С каких натурных съемок? Кого снимали, в натуре? – заржал успокоенный объяснением водила. Тоже, видать, остроумный попался. Под стать нам.

Мы запихнули в машину сначала звукозаписывающую аппаратуру с мобильником и магнитофоном, потом изнеможенную Жеку, потом уселись и сами. Машина хоть и оказалась небольшой, но все равно послушно приняла всех нас в себя. Илюха назвал свой адрес, и мы тронулись подальше от места преступления.

А мобильник с магнитофоном в руках у Илюхи на переднем сиденье все наговаривали и наговаривали женским грудным голосом. Лишь изредка его перебивали густые мужские придыхания.

– Бедненький, – шептали мобильник с магнитофоном, – как они тебя, гады. Тебе больно? Ты полежи, полежи, отдохни, я сейчас тебе сумочку под головку положу. А я-то, дура, столько мучила тебя, – здесь раздался тяжелый Инфантов вздох. – Бог ты мой, сколько крови, по всему лицу, и на губах много, и даже язык весь красный. Давай оботру я тебя. Хочешь, губами оботру, маленький ты мой.

– Не надо губами. Я сам, – раздался хоть слабый, но испуганный голос Инфанта, искаженный телефонными помехами.

А может, и не помехами, а другим чем-то искаженный. Видимо, не очень хотелось ему, чтобы в милиции узнали, что у него кровь сладкая и клюквой отдает. Ведь кто знает, как могло бы поменяться к нему отношение милиции, если бы та про клюкву разобралась?

– Как ты? Где бандиты? – видимо, чтобы отвлечь женщину от клюквы, заботливо поинтересовался слабый голос.

– Убежали, гады. Скрылись, – проинформировала жалостливая девушка.

– Жалко, – произнес Инфант, – я бы им впиндюрил. Когда бы в себя пришел. Тебя они тронуть, надеюсь, не посмели?

Водитель в машине, прослушивая текст внутри нашего небольшого коллектива, обернулся и подозрительно обвел коллектив взглядом, пытаясь ногой нажать посильнее на тормоз.

– Да это мы запись прослушиваем звуковую, чего на съемках получилось, – толково пояснил Илюха. – Качество плохое, конечно, но главное, что текст различим, мы его потом в студийных условиях перепишем как надо.

– А… – согласился шофер и убрал ногу с тормоза.

Я тоже хотел добавить что-нибудь успокоительное для шофера, но не мог. Я на заднем сиденье держал припадочную Жеку, у которой от звуковой записи новый клинический приступ начался.

– Да что ты, маленький мой, – продолжал грудной голос с сильным любовным придыханием, – куда им, поскребышам этим, меня тронуть. Я таких писюков штабелями укладываю на тренировках. У меня же звание мастера по самбо в тяжелом весе. Ты же знаешь.

Тут Илюха резко повернулся ко мне, и мы долго, крепко переглянулись.

– Знает, – повторил я вслед за аппаратурой.

– Мудила… – в сердцах прошептал Илюха не только с презрением, но и с негодованием тоже.

Мужик за баранкой снова поглядел подозрительно на седока справа.

– Да играют ненатурально, – объяснил ему Илюха. – Ты сам разве фальши не улавливаешь?

– Чего, какой фарш? – не понял мужик, но ему никто не ответил.

– Жалко, что я их не пристрелила, – продолжал женский голос мечтательно. – Убежали, паразиты.

– А у тебя что, пистолет был с собой? – переспросил Инфант, но в голосе его не было удивления. – Я думал, что, когда ты не при исполнении, ты его с собой не берешь.

Илюха снова обернулся ко мне с первого сиденья, и снова резко. Мы снова переглянулись.

– Знает, что при исполнении бывает, – выразил я общее с Илюхой мнение.

– Мудила… – выразил Илюха общее со мной мнение.

– А почему ты все же не выстрелила? – спросил уже совсем окрепший Инфант, и в его голосе мы услышали здоровую любознательность.

– Да за людей боялась, – зазвучала в телефоне оправдывающаяся девушка. – Они прямо на людей побегли.

– На каких людей? – не сообразил медлительный Инфант. – Тут еще и люди были?

– А как же? Ты и был. На тебя и побегли. Я и побоялась выстрелить, вдруг отрекошетило бы в тебя. Я одного взяла уже на мушку, который с родимым пятном, синим таким на пол-лица, прямо в башку его метила… Но в последний момент испугалась, что в тебя отрекошетить может.

Тут Илюха заметно сглотнул, видимо, слюну, и глаза у него немного увеличились. Даже тот, что был сдавлен родимым пятном на пол-лица.

– Ну ничего, я его по приметам быстро отыщу, – продолжала капитанша, и Илюха на первом сиденье сглотнул еще заметнее.

И мужик за рулем тоже сглотнул, кося от лобового стекла испуганные глаза на Илюху.

– Да грим, грим это, в который раз успокоил его Илюха. – Он только ацетоном снимается. Хочешь, ацетоном сотру. У тебя ацетон при себе есть?

– Откуда у меня ацетон, – снова успокоился водила.

– Ну вот видишь, – приободрился Илюха. – Слушай, знаешь что, поменяй курс, поверни штурвал на Ямскую-Тверскую. Там у нас актерская, и ацетона там хоть упейся. Я заодно там и отмоюсь. – Тут Илюха снова посмотрел на меня, и в его взгляде я прочитал жажду мщения. И полностью ее разделил.

Это правильно было – двинуться в Инфантово логово. Во-первых – ближе. Во-вторых, у него еще пара бутылок со вчера осталась, а в-третьих – у нас от его коммунальной квартирки ключики имелись, и соседки нас в лицо знали и за своих считали давно.

Поэтому правильно было прямо к Инфанту двинуть и прямо у него там засаду устроить. Засаду на Инфанта. Так как получалось, что он слишком много знал: и про самбо, и про милицейский чин, и про огнестрельный пистолет. Знал, а от нас утаил. Что вполне могло стоить нам не только нашей гомосексуальной непорочности, но и гетеросексуальной нашей жизни. И теперь он должен был быть наказан, этот Инфант. Сурово и беспромедлительно.

Водила кивнул и крутанул штурвал на Ямскую-Тверскую, а мы снова прислушались к нашей подслушивающей аппаратуре.

– Ну что, мой сладенький, – шептала аппаратура, – как ты, тебе лучше? Я даже и не знала, что ты такой мужественный у меня. Как смело ты вступился! Я и не предполагала, что ты так можешь, думала, ты скромный. А ты вон какой! А я-то дура, зачем я тебя так мучила долго? Почему не давала? – снова повторила совестливый мастер спорта по самбо. – Ну ничего, сейчас к тебе поедем, я тебя обмою, оботру, высушу. Ты ходить-то можешь? Ну, обопрись на меня, заинька ты мой.

– Не надо ко мне, – постеснялся мужской голос, видимо, проинтуичив засаду. Потому что Инфант хоть и не так, как женщины, но тоже был интуитивным не в меру. – У меня плохо… – Он помялся, ища причину, и нашел ее: – У меня накурено слишком, особенно в местах общего пользования.

– А… – приняла причину девушка. – Можно ко мне, конечно, но я далеко живу, и дома мама, пенсионерка. У меня, конечно, своя комната, отдельная.

– Вот и хорошо, – согласился Инфант.

Потом они долго молчали, видимо, ковыляли к выходу из парка, лишь раздавалось наигранное кряхтение Инфанта. Настолько наигранное, что Илюха несколько раз обратился к шоферу:

– Ну разве ты сам не слышишь, фальшивит он. Неприлично фальшивит!

И шофер наконец тоже услышал, и согласился, и еще раз посмотрел на Илюху, но теперь с уважением. Как обычно смотрят на людей с обостренным музыкальным слухом, которые слышат то, что ты сам разбираешь с трудом.

– Жека, – попросил я, – ну хватит уже, успокойся. Почти приехали, не трясись ты так.

Но Жека не успокоилась.

– Ты слышал, Францик, – открыла она утомленные от слез глаза, – она его высушит. Он у нее сушеным в комнате висеть будет… – И слезы снова полились по ее щекам. – …Хотя у нее мама-пенсионерка… Ты слышал, Франц…

И она снова прикрыла свои обессиленные глаза и снова откатилась глубоко в себя, в свой солнечный, никакими заботами не потревоженный мир.

– Вот эта играет здорово, – кивнул шоферу на Жеку Илюха. – Не зря прошлым годом заслуженную ей дали. Она и народной станет, помяни мое слово.

– Ага, – согласился шофер. – С вами, артистами, поездишь вот так – в театрах разбираться начнешь. Мы тут с моей как-то отправились в один такой. Ну, дело давно, правда, было… – начал наконец-то расслабленный водила.

Но здесь мы как раз и подъехали, и реминисценции мужика за рулем, слава богу, оборвались в зачатке.

Конечно, мы не прямо к Инфантову дому подъехали, прямо было опасно – ведь конспирация, как мы знаем, превыше всего, и потому притормозили за два квартала. Хоть и на Ямской-Тверской, но под другим номером Ямской. Там несколько их – и Ямских, и Тверских.

– Ну вот, мужик, – протянул Илюха мужику обещанные купюры, – ты если захочешь, бери свою-то и вали к нам на представление. В театр у Никитской набережной. Я тебе контрамарку выпишу по дружбе.

– Ага, – согласился водитель машины. – А кого спросить-то?

– Меня и спроси, Григория Марковича, слышал небось имя.

– Да кажись, слышал. Ты не этот, что ли, что по телевизору…

– Точно, – согласился Илюха, не дослушав. Потому что спешил.

– Надо же, как загримировался, – начал было удивляться мужик, но тут мы захлопнули двери его автомобиля и двинули по переулку – Илюха с аппаратурой, а я с Жекой, поддерживая ее всячески. Потому как мы, может, и хулиганы и насильники, но раненых мы на полдороге не бросаем.

В тот момент, когда мы оказались в Инфантовой комнатке, сам Инфант со своей подругой оказались с внешней стороны Сокольнического парка. Мы это поняли, потому что из аппаратуры, которая удобно расположилась на кофейном Инфантовом столике, стали раздаваться шумы большого города: прохожие, машины, прочий общественный транспорт. А вот щебетание птичек и шелест листьев как раз свелись на нет. Почему они, кстати, не научили мобильные телефоны запахи передавать? С технической точки зрения наверняка возможное достижение.

– Где тут ацетон? – порыскал по комнате Илюха и отыскал первую бутылку со вчера припасенного сушняка.

Мы разлили и уселись перед кофейным столиком, напрягая свой слух. Только Жека ничего не напрягала, она, наоборот, пыталась расслабиться и прийти хоть немного в себя. И ей бы, наверное, удалось, если бы мы не услышали снова женский грудной голос.

– Постой здесь немного, сможешь сам? Вот так, прислонись к столбику, – заботился голос. – Я сейчас машину поймаю.

Видимо, она отошла на минуту, потому что с кофейного столика вдруг разнеслась неожиданная скороговорка:

– Алё, лапуля, Б.Б., вы здесь? Я правда не виноват. Не покидайте меня, не бросайте, не отключайтесь. А вдруг она про клюквенный сироп поймет, когда обмывать меня будет. Ведь если она с вами такое устроила, что она тогда со мной сделает? Я боюсь ее! Не покидайте! Вы слышите?…

– Мудила, так он все видел… – процедил зло Илюха, выражая наше общее мнение. А Инфант, видимо, услышав привычное для себя обращение и приободренный им, тут же смолк. Вместо нас он снова отвлекся на свою девушку.

– Ты с кем сейчас по мобильнику говорил? Зачем его из кармана доставал? – спросила милиционерша подозрительно, что говорило о ней как о недюжем профессионале.

– Да нет… – стал отнекиваться Инфант. – Я только проверил, не сломали ли эти сволочи телефон.

– А… – поняла девушка. – А говорил-то с кем, чего губами-то шевелил? – я ведь заметила.

Хотя мы лица Инфанта сейчас видеть не могли, но все равно поняли, что оно сильно побледнело. По голосу Инфантовому запуганному поняли.

– Сейчас она ему вставит, – злорадно прошептал Илюха. – На всю длину вставит. Именно то, что нам не успела.

А вот меня мучили двойственные чувства: хоть и мудила Инфант, конечно, но ведь и его можно пожалеть, особенно если представить, какое наказание его ожидает. А еще если закрыть глаза и вспомнить его девушку в полный рост…

– Так чего ты ими шевелил? – строго переспросила девушка, а Инфант все не отвечал и не отвечал. Хотя потом все-таки нашелся:

– Знаешь, когда мне больно, я песню пою одну. В детстве учили, в школе, революционную. – И он тут же запел: – «Весь мир насильем мы порушим до основанья, а затем…»

Эх, жалко, что не могу я на этих страницах передать звуки, из которых складывалась Инфан-това песня, – не приспособлено для таких звуков печатное слово. Пока еще не приспособлено, как мобильники для передачи запахов.

– Да, да, – сказала девушка, которую в детстве тоже, наверное, учили этой песне. А может, и в отрочестве продолжали учить. – Хорошая песня, помогает.

– А как же, – согласился Инфант. – Боль утихает. Не полностью проходит, но утихает, терпимее становится.

– А меня вот еще учили, ну, в школе специальной, – поддерживала диалог капитанша, как будто и не спешила она к маме обмывать своего Инфанта. – Когда больно, ну, совсем невтерпеж, вот на это место нажимать. Только очень резко и сильно…

– А…А…А!.. – разнесся по Сокольникам Инфантов резаный голос, да так, что на Ямской-Тверской откликнулось.

– А…А…А!.. – закричала Жека наперегонки с Инфантом.

– Ну как, – поинтересовалась хорошо обученная девушка, – прошло? Не болит больше?

– Почти прошло, – со всем и совершенно полностью согласился Инфант. – Немного еще осталось, но только там, где ты нажала. Но это ничего, ты больше не нажимай, там тоже проходит.

– Слушай, – вспомнила девушка, – я чего вернулась? У тебя деньги-то на машину есть? А то у меня мало с собой. Я ж на свидание шла.

– Ну да, – снова согласился Инфант, громко шаря впопыхах по карманам в поисках проездных денег. Да он вообще бы все сейчас ей отдал от страха разоблачения и ради сохранения своей мужской глубинной девственности.

А потом, как мы догадались, машина оказалась пойманной и без промедления погнала их обоих на окраину необъятной Москвы в отдельную от мамы-пенсионерки комнату.

Глава 14. ОДИН ЧАС ДЕСЯТЬ МИНУТ ПОСЛЕ КУЛЬМИНАЦИИ

А мы сидели на Тверской-Ямской, пили вино, отходили от стресса, радовались продолжающейся жизни, тому, что она не оказалась прерванной глупым капитанским выстрелом. И вообще радовались, что так, в общем-то, удачно выбрались из тяжелой бытовой ситуации. Особенно нам с Илюхой приятно было.

Бутылка закончилась, мы открыли другую и все слушали, слушали, как Инфантова девушка на заднем сиденье наваливалась на Инфанта и пыталась вытереть у него со щек бутафорскую клюквенную кровь. А он все упирался, и все слюнявил носовой платочек, и все тер щеки сам, не подпуская к ним девушку. Как ни странно, ему это удавалось, еще и потому, наверное, что девушка не смогла полностью расправить все свое могучее тело на узком сиденье малогабаритной колымаги.

Потом, когда, похоже, Инфант утерся настолько основательно, что не побоялся подпустить девушку вплотную к своему лицу, они хором задышали громко в телефон, а девушка все повторяла про «бедненький» и про «маленький». А потом разбавила дыхание новой репликой.

– Ты так пахнешь хорошо, – призналась она. – Свежо, как ягодка, как в деревне, у бабушки.

Потом она, видимо, несмотря на тесное пространство, прижалась к нему, потому что ее голос зазвучал отчетливо со всеми сопутствующими придыханиями:

– И вообще, ты такой сладенький. Я раньше не замечала. Мне так твой запах подходит и вкус. Такой родной запах.

– Теперь он будет клюквой по утрам натираться, – прошептала Жека, которая в принципе уже должна была умереть, потому что так долго нормальный человек смеяться не может. Но то ж нормальный.

Потом они задышали еще сильнее, и нам стало немного скучно, потому что реплики на время оборвались, а дышать громко и порывисто мы и сами умеем. А потом снова раздалось:

– Нет, не здесь, потерпи до дома, – попросила девушка с нажимом.

– Ай! – невольно вырвалось у Инфанта. Видимо, девушка нажимала на него не только голосом, но еще и рукой, не пуская куда не следует. Во всяком случае, до дома не следует.

Потом они приехали. Видимо, они действительно уехали далеко, потому что слышимость их дыхания и пыхтения то ухудшалась, разбавленная статическими помехами, то снова восстанавливалась.

Потом они поднимались на лифте и открывали ключом квартиру, потом раздался короткий диалог с мамой, которая все хотела с Инфантом познакомиться поближе, предлагая чай с вареньем. Но Инфант попытался близкого знакомства с мамой избежать, может быть, еще и потому, что варенья сегодня он уже наелся.

А потом он снова остался один на один с девушкой в ее, отдельной от мамы, милицейской комнате. И снова раздалось пыхтение, но уже намного оживленнее.

– Подожди, – сказала девушка, видимо, отстраняя от себя Инфанта. – Подожди, мне надо тебе кое в чем признаться.

Голос у нее звучал настолько взволнованно, что Инфант не мог не послушаться и не подождать. Да и мы готовы были подождать, если так было надо, и отодвинули стаканчики с вином, и прислушались, предвкушая важное.

– Знаешь, я все не знала, как признаться, – повторила девушка, и голос ее заметно дрогнул, – но сколько можно оттягивать? Думаешь, я тебе так долго не позволяла, потому что душегубка какая? Да разве ж я не понимала, как тебе тяжело? Да разве ж я сама от этого не страдала? Просто не могла я!

Она выдержала паузу, собираясь с силами. Мы тоже ее выдержали, особенно Жека, тоже собираясь с силами. Но уже со своими.

– Дело в том… – Волнения в голосе добавилось. – Дело в том… – И волнение дошло до предела. – Дело в том… – Волнение перевалилось через край. – Дело в том, что я девушка!

– Ну понятно, – удивились мы в комнате. – А кто ж ты еще?

– Ну понятно, – удивился за нами Инфант на том конце.

– Нет, ты не понимаешь, я все еще девушка, – повторила милиционерша, с напором ударяя интонацией на «все еще».

Но мы снова не поняли, только на Жеку посмотрели, которая зашлась новой волной, просто-напросто девятым валом с картины не помню кого, может, и Айвазовского. Вот она-то сразу разобралась, просто нам не объяснила, потому что не могла говорить. Единственное, что она еще могла, так это шептать самой себе в упоении:

«Ни фига себе, еще и это… Нет, так не бывает, чтобы так везло… И прям в один день… Ой, мамочки… В первый раз такое…»

– Ты не понимаешь, – повторили телефон с магнитофоном взволнованным девичьим голосом. – Я еще не была ничьей, я еще не познала мужчину.

– Не может быть! – разнесся по комнате наш совместный с Илюхой изумленный возглас.

– Не может быть! – вторил ему Инфантов возглас из телефона. Не менее, кстати, изумленный.

Мы снова вспомнили девушку, которую видели недавно в парке. Вспомнили, еще раз оценили, сверили впечатления. И опять согласились: «Не может быть!»

– А что ты думаешь, почему я тебя так долго морочила? – продолжала капитанская девственница с непритворным надрывом.

– Вот теперь никакой фальши, – согласился Илюха, жалея, что рядом нет мужика за рулем. – Теперь можно и на пленку записывать. Впрочем, мы и записываем, – вспомнил он.

– Думаешь, мне самой не хотелось? – раздавалось с нескрываемой слезой в голосе. – Думаешь, мне доставляло удовольствие смотреть на тебя, как ты маешься? Но я не могла! Понимаешь, не могла я сознаться!

– Подожди-ка, она же капитан, – вспомнил я. – Разве в милиции девственниц в капитаны производят? Да и вообще, бывает ли в природе такое, чтобы капитан – и на тебе?

На что Илюха только развел руками, а от Женьки мы вообще не ждали ответа, как будто ее и не было с нами. Так, трясущийся мешок в одежде.

– Подожди-ка, – вспомнил вслед за мной Инфант, – ты же по самбо чемпионка. Разве чемпионка по самбо может быть… – И он оборвал, не зная, как закончить.

– А почему нет? – раздались ему в ответ неподдельные рыдания, по которым понятно становилось, что девушка принимает вопрос слишком близко к сердцу. – Самбо-то тут при чем? – голосила она.

– Ну, я думал, самбо… – предположил Инфант. – Подножки, подсечки, растяжки, вывихи, разные травмы… – и он снова оборвал, снова не зная, как закончить.

Девушка плакала навзрыд, Инфант думал, как ее успокоить, и придумал.

– Так ты что, ни разу ни с кем? – решил уточнить он снова.

– Нет, – захлебывалась девственница.

– Чего она так убивается? – пожал я плечами. – Тоже, нашла о чем расстраиваться. Да ничего в этом особенного-то нет. Подумаешь, потрахаться.

– Не скажи, – не согласился Илюха.

– И чего, – продолжал свой расспрос Инфант предельно сочувствующим голосом, – такое произошло, потому что ты сама никогда не хотела? Или потому что воспитана так строго? Вон мамой за стенкой.

– Почему не хотела, конечно, хотела, – прорыдал ему в ответ капитан. – И воспитана я нормально. Как все.

– Так в чем же дело? Как так случиться могло? Тебе ведь уже лет двадцать пять, – отвесил деликатный комплимент Инфант.

– Двадцать девять, – не слукавила девушка. А может, и слукавила.

– Так в чем же дело? Почему? Ты же красивая…

Тут мы с Илюхой на слово «красивая», конечно, переглянулись, но промолчали, потому что в воздухе заметно повисла сильно напряженная интрига.

Она вилась из едва заметных телефонных дырочек, как индийский джинн из приоткрытого кувшина, и бодро карабкалась вверх по воздуху, где и застывала вытянутой, каплеобразной формой. И стало нам понятно, что сейчас что-то произойдет, что-то неожиданное, негаданное, чего мы еще ни разу никогда не испробовали. Что-то, о чем мы даже не знали, что в природе такое существует. Даже не догадывались.

Как стало понятно? – не знаю. Но все почувствовали, даже Жека приподнялась на локте, и ее изнуренное лицо затихло в предвкушении.

– Так почему? – повторил Инфант, еще круче ввинчивая деликатность в голосе.

В ответ ему раздалось молчание, прерываемое лишь мелкими, дрожащими всхлипываниями. А потом снова молчание. Долгое, терпеливое…

– Да потому что… – вдруг вдребезги разлетелось оно разрушительным, яростным криком: – Потому что не могли они все, гады!!!

У нас у всех отвисла челюсть, даже у Жеки. По-видимому, у Инфанта тоже отвисла, так как прошло время и крик повторился:

– Сосунки малосочные все они! Пробить не сумели! Как ни старались, как я ни помогала – не сумели!!!

– А-а-а-а… – и у нас в квартире тоже все разлетелось вдребезги от яростного визга.

Так визжать могла только женщина, а у нас женщина была всего одна – Жека. Но что нам до нее, мы ее не слушали. Мы затаенно, возбужденно сглатывая дыхание, ждали продолжения.

– Ну а с тобой, понимаешь… – вновь перешла непробиваемая девушка на всхлипы. – С тобой все по-другому, как никогда еще не было. Ты совсем другой, непохожий, говоришь так странно. Не все всегда понятно, конечно, ну это ничего. Понимаешь, ты другой, и я боялась тебе признаться. К тому же ты деликатный такой, нежный, чуткий, тебе точно не пробить.

– А что говорят врачи? – совсем не обиделся Инфант на свое описание.

– Действительно, что они говорят? – повторил за ним Илюха.

Казалось, он не на шутку заинтересовался вопросом. Да и не только он один. Да и какая тут шутка?

– Так вообще бывает, стариканер? – задал я ему естественный вопрос. Но почему-то шепотом задал.

Илюха коротко кивнул головой и так же коротко, чтобы не мешать действию из телефона, добавил:

– Случаи описаны, редкие, но описаны. В медицинской литературе, специальной.

– Сам читал? – захотел подтверждения я, и Илюха снова кивнул.

А потом мы опять прильнули к динамикам. В ожидании сводок из горячих точек. Вернее, из одной горячей точки.

– Так что врачи? – не отставал Инфант.

– Ходила, – устало проговорила его девушка. – Они даже консилиум вызывали: редкий, говорят, случай. Говорят, хирургический путь один только остался. Но я не хочу ножом! – снова перешла она на всхлипы. – Я хочу, как у людей! По-людски я хочу!

– Слушай, – перебил микрофон своим голосом Илюха, – проверь Жеку, не померла бы.

Ах да, я забыл про Жеку, а все потому, что она замерла как-то неожиданно – не тряслась и не стонала больше. Я протянул руку, потрогал, она рядом тут лежала, на диване. Тело было теплое. Я пододвинулся ближе, взглянул в лицо. Она тихо открыла глаза, устало, изнуренно.

– Ты как? – спросил я.

– Не могу я больше. Сил нет, – прошептала она, и глаза ее закрылись вновь.

На другом конце тоже звучала долгая, нарастающая пауза. Звучно звучала, почти торжественно, как колокол. Мы замерли в ожидании. Ведь что-то же должно было произойти, ведь не могло закончиться ничем. И произошло.

– Ну что, давай посмотрим, – сказал в результате Инфант делово.

– Ты не боишься? – спросила девушка с затаенной надеждой.

– При чем тут страх? – произнес Инфант равнодушным к страху голосом. И добавил не свое, а то, что слышал много раз от других: – Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Какое шампанское он имел в виду? Откуда взялось шампанское? – я понятия не имел.

– А ты не разочаруешься во мне после этого? Не подумаешь, что никчемная я? – прошептала девушка, но Инфанту уже было не до сентиментов, его ждало тревожное дело.

– Показывай, показывай, – сказал он. – Я пойду руки помою. Не бойся, у меня мама врач.

И это была правда, мама у Инфанта действительно давно служила врачом. Зубным только. Вот Инфант и нахватался по верхам.

Потом он вернулся с вымытыми руками… То есть это мы предположили, что с вымытыми.

– Так, – проговорил он сосредоточенно, – что там у нас? – Потом еще один момент выжидательной тишины, а потом удивление, сомнение, и все это с примесью Инфантова восторга: – Ого!!! А-а-а!!! Ойййй!!! Надо же!!! Подожди, я сейчас только рубашку сниму.

– Не надо, не снимай рубашку!!! – заорали хором мы в магнитофон с телефоном. Даже Женька прохрипела потерявшим силу голосом: «Не-на-до!!!»

Но было поздно, видимо, рубашка отлетела далеко в сторону, так как звук отдалился, рассеялся и тут же заглох окончательно. И мы остались одни – я, Илюха, тихая Жека, и не было с нами больше ни Инфанта, ни Инфантовой девушки, не было больше их драмы, их переживаний, страстей. А без страстей и у нас скоро все затихло.