Текст книги "Второй пояс. Откровения советника"

Что-то я не совсем понял генерала. Как это так может быть, чтобы госвласть была в этом заинтересована? Что-то не то говорит сейчас Суразоволь. Ведь тот же царандой как силовой орган этой самой государственной власти как раз и призван бороться с наркотрафиком.

Помня о том, как генерал отреагировал на мою предыдущую реплику, на всякий случай не стал вступать с ним в полемику. А он тем временем продолжал:

– Самой большой ошибкой, какую допустила НДПА, была национализация земли. Земля фактически осталась без хозяина. Не стало людей, которые были бы ответственны перед Аллахом за ее разумное использование. Убив этих людей, государство не дало ничего взамен. А дехканином нужно руководить постоянно. Он должен точно знать, чем в новом году нужно засеивать земли. Мало вырастить урожай, его еще нужно сберечь и, продав на рынке, заработать потом деньги. А когда вся страна превратилась в один пылающий костер, когда разорвалась связь не только между провинциями, но и самих провинций с Кабулом, когда торговля стала вестись в основном в масштабах одной, конкретно взятой провинции и даже улусвали, труд дехканина стал грошовым. Ваш Советский Союз тоже прошел через эту стадию, и, хотя у вас несколько десятилетий уже нет никаких войн, отношение к труду крестьян точно такое же. В свое время я изучал вашу историю и знаю, сколько вы наделали ошибок в своей собственной стране. А теперь эти самые ошибки вы экспортируете нам. У вас, в Советском Союзе, после революции семнадцатого года почти никогда не было рыночных отношений. Наше же сельское хозяйство уже давно стояло на рельсах рыночной экономики. Пусть эта рыночная экономика не такая, как в развитых западных странах, пусть это будет ее афганским вариантом. Но тем не менее все это было. И вот, в одночасье, своими собственными руками мы все это порушили. А там, где нам это плохо удавалось, на помощь пришли вы – шурави.

Тут я был в корне не согласен с генералом. Если следовать его логике, то во всех бедах, связанных с развалом сельской экономики Афганистана, он винил ту самую госвласть, которой верой и правдой служит сам, а также введенные в Афганистан советские войска. Таких намеков я не мог стерпеть.

– Извините, рафик генерал. Так вы, как я сейчас понял, на полном серьезе считаете, что СССР и его вооруженные силы способствовали развалу сельского хозяйства в Афганистане и своими действиями подтолкнули крестьян на то, чтобы они вместо выращивания сельскохозяйственной продукции стали в массовом порядке производить «дурь»? Я не могу с вами полностью согласиться и даже готов поспорить, что это совсем не так.

Но, по всей видимости, у генерала не было никакого желания спорить со мной. Совершенно не обращая никакого внимания на мои слова, он продолжал развивать свои мысли:

– Мне довольно-таки часто приходится участвовать в заседаниях кабинета министров, и я не понаслышке знаю о тех проблемах, о которых сейчас говорю. Не далее как три дня тому назад премьер-министр Кештманд на заседании правительства выразил свою обеспокоенность тем, что планируемый вывод из Афганистана советских войск и проводимые в связи с этим мероприятия могут негативно сказаться на всей сельскохозяйственной отрасли страны и результатах сбора урожая в текущем году.

От этих слов генерала я вообще офигел. Каким боком вывод наших войск может повлиять на результативность деятельности сельскохозяйственной отрасли Афганистана? Не бредит ли он? Буквально только что он сетовал на то, что советские войска мешают афганцам выращивать свои урожаи, и тут же заявляет, что вывод наших войск негативно скажется на урожайности. Вообще нет никакой логики в его суждениях. Совсем рафик заговорился.

А генерал тем временем, словно прочитав мои мысли, продолжил:

– Простые арифметические подсчеты показывают, что для того, чтобы вырастить тот же виноград и приготовить из него кишмиш, у дехканина уходит не меньше полгода. С одного гектара в чистом виде получается около полтонны кишмиша. С учетом того, что его стоимость на рынке составляет не больше пятидесяти афгани за килограмм, выходит двадцать пять тысяч афгани. А теперь посмотрим, что происходит, когда дехканин выращивает опийный мак. С того же самого гектара он получает не менее десяти килограммов терьяка. А грамм терьяка даже у нас в Афганистане никогда не был дешевле десяти афгани за грамм. Умножаем и получаем сумму – сто тысяч афгани. Разница получается как минимум четырехкратная. А если учесть, что срок вызревания мака до того момента, когда с него начинают собирать «молочко», составляет всего три месяца, получается, что затраты времени на его выращивание у дехканина сокращаются почти в два раза. Как думаешь, рафик мушавер, что выгоднее выращивать дехканину?

– Козе понятно, что мак выращивать выгоднее, – ответил я, так и не уразумев до конца, к чему ведет разговор генерал.

– Ага, значит, я доходчиво пока объясняю. Пойдем дальше. Где в Кандагарской провинции дехкане выращивают свой урожай? Конечно же, в той местности, которую все называют «зеленкой». Именно там, где чаще всего происходят боестолкновения с моджахедами, именно там, где чаще всего бомбит советская и афганская авиация, где наши и ваши военнослужащие проводят войсковые операции. А теперь рассмотрим психологию дехканина. Я пока говорю дехканина, а не душмана. Не имеет значения, от кого он получил землю, – от чиновника госвласти или от сбежавшего в Пакистан землевладельца. Приходит время, и он обязан рассчитаться за аренду земли. Проще говоря, он должен выплатить определенную сумму за то, что использовал эту землю. Если он этого не сделает, то существует очень много способов, как выбить из него эти деньги. Расскажу только об одной такой ситуации. Оставшись без урожая, погибшего в огне при очередной бомбежке авиацией шурави, дехканин задумывается, как ему жить дальше. Есть вариант: отдать в рабство к «хозяину» своего сына, а еще лучше дочь. Но это возможно только в том случае, если они у него есть, а также если на это согласится сам «хозяин». Как правило, землевладельцы требуют от дехкан живые деньги. Что ему остается делать? Он идет к командиру отряда моджахедов и покупает у него противотанковую мину. Если они договорятся между собой, то мину можно взять в долг. Потом эту мину дехканин ночью закапывает на дороге и ждет. Нашли на следующий день эту мину саперы, значит, не задался у него этот бизнес. Подорвался на мине танк или БТР, дехканин бежит к командиру и получает от него деньги.

Что получается? И дехканин при деньгах, и командир моджахедов ставит себе «галочку» за якобы проведенную его отрядом операцию по уничтожению танка. Ясное дело, что в своем Исламском комитете за это дело он получает намного больше денег, чем тот дехканин, который устанавливал ту самую мину.

А теперь я подошел к самому главному. В данный момент мы находимся в центре зеленой зоны, а точнее сказать, в самой гуще виноградников. Девять царандоевских постов, располагающихся на участке протяженностью почти в пятнадцать километров, будут контролировать вокруг себя территорию глубиной до трех километров в обе стороны. Если переложить опять же в цифры, получается, что на территории почти в тысячу гектаров ни один дехканин уже не сможет нормально работать. Если на этом земельном участке выращивался опийный мак, потери составят не менее двухсот миллионов афгани, или больше десяти миллионов долларов. Ну как, впечатляют эти цифры?

Я только кивнул головой, а генерал тем временем продолжал:

– Что должен предпринять хозяин земли или командир бандформирования, контролирующий данную территорию? Он должен сделать все, чтобы этих постов там не было. Я не хочу быть пророком, но думаю, что месяца через два, когда в провинции начнутся посевные работы, этих постов уже не будет. А если они и сохранятся до того времени, то окажутся в жесточайшей блокаде. Моджахеды просто-напросто перекроют все дороги между постами, и, чтобы до них добраться, придется проводить войсковую операцию, которая по масштабам будет равной той, что ведется сейчас. Может, я не прав?

– Правы, конечно же, вы правы, – вмешался в разговор Мир Акай. – Рафику мушаверу известно от наших агентов о складывающейся здесь обстановке. Он и генерала Варенникова об этом же предупреждал.

– Так почему же тогда вы не настояли на том, чтобы этой операции не было? – не унимался Суразоволь. – Представляете, сколько человек погибнет только потому, что кому-то в очередной раз пришла в голову бредовая идея ценой жизни других обеспечить собственное благополучие?

– Да все я отлично понимаю, но, извините, от меня здесь ровным счетом ничего не зависит. Эту операцию разрабатывали в Кабуле и наверняка согласовывали с Гулябзоем. Иначе не стали бы гнать сюда столько царандоевских подразделений почти со всей страны. Если в вашем министерстве не могут разобраться что к чему, то куда уж нам – «сирым да убогим». У вас, рафик генерал, кажется, тоже есть советник – генерал Алексеев, если не ошибаюсь? Он-то чего молчал? А ведь я в свое время докладывал в Представительство о том, что эта операция преждевременна и плохо подготовлена. И Варенникову то же самое говорил. Да кто меня слушать будет.

Мои слова только разозлили генерала.

– Вот так всегда, когда начинают искать конкретных виновных, то их и нет. Бардак, что у нас, в Афганистане, что у вас, в Советском Союзе. А за этот бардак кладут свои головы ни в чем не повинные люди. Вот, к примеру, вам, мушавер, известно, сколько обычных дехкан погибло в первый день этой операции, когда практически весь улусвали Даман был подвергнут массированной бомбардировке с воздуха и обстрелам из орудий?

В подтверждение того, что располагаю данной информацией, я кивнул головой.

– Да ни хрена вы не знаете! – Суразоволь метался по землянке, попутно скидывая с себя сарбозовские дреши. – А если и знаете, то не все, что известно мне. Только у одного деятеля, что протирает сейчас штаны в министерстве сельского хозяйства, «на навоз» ушло около ста человек. И знаешь, что он мне сказал, когда я улетал в Кандагар? Он сказал буквально следующее: «Передайте местным кандагарским идиотам, затеявшим всю эту вакханалию, что им не удастся отвертеться за геноцид, который они там устроили у себя. Придет время, а оно не за горами, и со всех них спросят. Каждый баран будет за свою ногу подвешен».

Меня это здорово задело за живое. Какой-то «душара», сидящий на теплом месте с министерским портфелем под мышкой, в первую очередь беспокоится не о благополучии страны, а о том, сколько погибло его собственных нафаров, засевших в кандагарской «зеленке». А что, собственно говоря, делают эти самые нафары в «зеленке» зимой?

Все свои мысли, особо не задерживаясь, я выпалил генералу.

Он долго смотрел на меня, не говоря ни слова.

Я тоже замолчал. В этой стране я чужак и никогда не стану для афганцев своим. Как и все мои соотечественники, я пришел в их страну с благими намерениями, но с оружием в руках. И если я сам лично не убиваю тех самых дехкан, то за меня это делают наши военнослужащие, которым я отдаю всю собранную информацию о «духах». А уж как там потом все это происходит, вроде бы не мое дело.

Да-а! Однозначно не гости мы все в этой стране.

Вот и Суразоволя даже прорвало. Видимо, долго это в нем копилось. И не боится ведь ничего. А ну как я уже завтра сообщу наверх кому следует о крамольных разговорах генерала. Голову моментом у него снесут. А может быть, и не снесут. У них там, в Кабуле, сплошная круговая порука. Как раз-то и наоборот, моментально засветят меня самого. И тогда уже мне придется думать о том, как сохранить собственную голову на плечах до окончания срока командировки и постоянно трястись от страха, ежесекундно ожидая пулю в затылок или в спину. Не «духи», так «рафики» пристрелят где-нибудь из-за угла. Ищи потом ветра в поле. Тот же Джелани завезет куда-нибудь не туда, куда надо, и прощайте, мама и любимая жена.

Э-эх, а как все хорошо начиналось: «Какой вы хороший мушавер. Спасибо вам за оказываемую практическую помощь афганским коллегам». До чего все это противно.

– Пора, наверное, спать, – прервал мои размышления генерал.

Я только сейчас обратил внимание, что и генерал, и Мир Акай между делом сняли с себя всю верхнюю одежду и пребывают в одном нижнем теплом белье.

«А барахлишко-то наше – ментовское», – мелькнуло у меня в голове. Вот блин, у нас его и близко даже нет, а у афганцев оно имеется. Дурдом, одним словом. Если мне сейчас по их примеру скинуть дреши, то останусь я в одних трусах и майке. А кто знает, сколько еще продержится тепло в этой землянке. Улетучится через полчаса сквозь щели в дверях, и придется мерзнуть точно так же, как и в прошлый раз. Нет уж, увольте.

Сбросив резиновые сапоги, я, как был, завалился в кровать. Даже не стал ее расстилать, как это сделали мои соседи. Пистолет оставил в кобуре, которую тоже не стал снимать с пояса. Кто знает, что сейчас на уме у генерала. С его-то «духовскими» мыслишками от такого другана всего можно ожидать. Пожалуй, сам не хуже «духа». Не зря же он как две капли похож на того киношного бандюгана – Абдуллу.

Сон никак не шел. А афганцы молодцы. Буквально через пару минут в землянке был слышен их смачный храп. Пофигисты конченные.

Что же за день такой сегодня был?

Ба-а! А ведь сегодня седьмое января. Большой христианский праздник – Рождество Христово. И именно сегодня исполняется семьдесят семь лет моему тестю, бывшему кадровому военному, пограничнику – Василию Федоровичу Труфакину. Сидят, наверно, сейчас все мои родственники в тесной компашке и дружно отмечают сию дату. Меня, наверно, вспоминают. Почему-то вспомнилось, как ровно семь лет тому назад так же вот отмечали семидесятилетие моего тестя. Никогда не забуду тот день.

В тот приснопамятный день довелось мне участвовать в задержании беглого преступника по кличке «Мурун».

Летом 1980 года он угнал машину и в пьяном угаре сбил несколько человек, один из которых скончался на месте. Его вычислили и начали искать. А он, сбежав из дома, вырыл в степи землянку, где и прожил почти полгода. Когда начались сильные холода, он не выдержал и вернулся домой, пригрозив своим родителям, что кончит обоих, если они его сдадут ментам. А чтобы было доходчивей, зарядил отцовскую двустволку патронами с картечью. Кто-то из соседей, прознав об этом, «цинканул» участковому. Тот, не откладывая в долгий ящик проверку данной информации, решил проведать дом, в котором, судя по всему, и скрывался «Мурун». Кончилось все это тем, что участковый едва не погиб. «Мурун» почти в упор стрелял в него из того самого ружья, но по счастливой случайности промахнулся. Вот после этого и было принято решение о захвате преступника.

Создали группу захвата, в которую включили и меня. По замыслу разработчиков плана операции, мне отводилась роль «вышибалы». Я должен был выбить оконную раму и первым заскочить в дом именно в тот момент, когда бывший одноклассник «Муруна» Николай Шматов, работавший на ту пору опером в областном уголовном розыске, передавая ему через форточку подписку о невыезде, должен был схватить преступника за руку.

Удерживать его он был обязан до тех пор, пока я и еще несколько оперативников не ворвемся внутрь дома.

Все произошло именно так, как и планировалось.

Но! Вот это «но» никогда не предугадаешь никаким планом.

«Мурун» сумел вырваться из рук Николая, и, когда я, высадив ногой раму вместе со стеклами, влетел в дом, в мой живот уперлись стволы той самой двустволки.

Бог, наверное, все-таки есть.

«Мурун» забыл заранее взвести курки у этого допотопного ружьишки. И слишком поздно это понял. А когда понял, ружье уже перекочевало в мои руки. Тогда «Мурун» кинулся в спальню и попытался с ходу вытащить из-под кровати спрятанный топор. Но схватить он его не успел, поскольку я уже сидел на нем верхом и заламывал за спину руки. А тут и ребята подоспели.

Когда «Муруна» выводили из дома, он оглянулся в мою сторону, зло буркнул:

– Повезло тебе сегодня, ментяра. Но не думай, что так будет всегда. Откинусь, посчитаемся.

Уже потом только обнаружил, что замша на плече моей совсем новехонькой дубленки порезана. Видимо, влетая в дом, я зацепился за осколок разбитого стекла. М-да. Вот жена-то обрадуется. Буквально накануне она привезла эту дубленку из Пятигорска, куда специально ездила с подругами в однодневный «шоп-тур». Одного дня не успел поносить.

В тот день к праздничному столу я успел вовремя, и день рождения тестя мы отметили от души. А за порванную дубленку, после того как я объяснил, при каких обстоятельствах этот конфуз получился, жена меня особо и не ругала.

А через пару лет заезжие корреспонденты из «Советской России», в поисках «чего-нибудь такого», узнав об этом случае, опубликовали в своей газете статью «Без выстрела»…

Стоп!

А это что за выстрелы?

Треск автоматных очередей мгновенно скинул меня с кровати. В первое мгновение я не мог сообразить, где нахожусь. Только что я сидел с тестем за праздничным столом, и вдруг оказываюсь в какой-то кромешной темноте. Распахнулась дверь землянки, и в образовавшийся проем вместе с ночным холодом ворвался человек. Моя рука непроизвольно легла на «оперативку», готовая выдернуть пистолет из кобуры и всадить пулю в темный силуэт. Но уже в следующее мгновенье силуэт затараторил на дари, и из нечленораздельных фраз я понял, что на пост, на котором мы заночевали, внезапно напали «духи». Много «духов».

Е-мое! Вот это называется – приплыли!

Накинув ветровку и схватив автомат, я хотел уже кинуться на улицу, но командир поста преградил мне дорогу.

– Не спеши, мушавер. Свою пулю ты еще успеешь схватить.

Это говорил Суразаволь.

В темноте его совсем не было видно, но по звукам я понял, что и он, и Мир Акай быстро одеваются. А в это время командир поста продолжал докладывать о происходящем на улице. Кончилось это заявлением Мир Акая, что мы являемся его гостями и он не может допустить, чтобы с нами чего-нибудь произошло. После этого он выскочил на улицу вслед за командиром поста. А чтобы в наших головах вдруг не созрел какой-нибудь бредовый план, закрыл дверь землянки снаружи. Это выяснилось, когда Суразоволь попытался ее открыть.

Мы еще не знали, как надо понимать слова – «много “духов”». На всякий случай подтащили кровать, на которой я только что спал, к двери, и раскорячили ее так, чтобы нападавшие снаружи не смогли сразу ее открыть и проникнуть в нашу землянку. Суразоволь передернул затвор своего «Стечкина», а я снял с предохранителя автомат. Патрон находился в патроннике еще с момента выезда из городка. Дурная привычка, но здесь, в Кандагаре, это вынужденная мера. На всякий случай снял с пояса эргэдэшку. Кто знает, как развернутся дальнейшие события. Может быть, придется кончать одной гранатой и себя, и замминистра, и «духов», что попытаются вломиться в землянку.

Бой, как мне показалось, длился не меньше часа. А может быть, мне это только показалось? Но вот он стал постепенно затихать. Слышались только редкие выстрелы из миномета да срывающиеся автоматные очереди.

За дверью послышался шорох. Чья-то рука шарила по двери в поисках щеколды.

Мы оба насторожились. Кто знает, чья сила там, наверху, сейчас взяла. Может быть, это «духи», перебившие всех защитников поста, рвутся в нашу землянку. Нервы были на пределе. Еще секунда, и я всадил бы очередь в эту дверь. Но в этот момент из-за нее раздался голос Мир Акая:

– Открывайте! Это я.

Я с облегчением вздохнул и поставил автомат на предохранитель.

И на этот раз пронесло. Слава Тебе, Господи. Не зря, видимо, был твой праздник.

Мир Акай вошел не один. Рядом с ним стоял переводчик – Джумабай.

Да-а! Вот подфартило мужику побывать на «боевых». Он эту ночь теперь на всю жизнь запомнит и будет рассказывать о ней всем встречным и поперечным. И чем дальше сегодняшние события будут отодвигаться в его жизни, тем красочней он будет их излагать. Перед моим взором Джумабай вдруг предстал в виде седого старичка с козлиной бородкой, который сидит в окружении школьников младших классов и рассказывает им о том, как он однажды ночью воевал в Афганистане с моджахедами.

Я невольно улыбнулся.

А Джумабай тем временем не стал откладывать в долгий ящик свое историческое повествование и взахлеб стал рассказывать мне о том, как, трясясь от страха, он провел ночь в соседней землянке. Оказывается, командир поста его закрыл в ней точно так же, как Мир Акай закрыл нас в нашей. Ну, блин, «ангелы-хранители».

Мир Акай зажег «летучую мышь», а командир поста распорядился организовать чайку.

Сидели пили чай и весь остаток ночи провели в разговорах и обсуждениях ночного происшествия. Глядя со стороны на мужиков, мирно пьющих горячий чай и гуторивших о чем-то, вряд ли кто мог подумать, что буквально пару часов тому назад на посту был ад кромешный.

С первыми лучами солнца всей толпой пошли смотреть на результаты ночного боя.

Впечатляет!

Сарбозы стащили в одну кучу трупы убитых за ночь «духов». Их выложили в один ряд во рву, который раньше, скорее всего, был капониром под танк или БТР. Всего было убито не меньше полутора десятков нападавших. На вид практически все они были в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет. Наличие редкой растительности на подбородках двух «духов» свидетельствовало о том, что им едва перевалило за двадцать лет.

Мама моя, женщина! С кем воюем! С детьми!

Хотя какие они, мать их в душу, дети, если смогли за ночь угробить пятерых защитников поста и еще с десяток ранить. Среди погибших сарбозов двое оказались из тех, что прибыли в Кандагар с Суразоволем. Вот будет ему веселенькая компания на «борту», когда полетит обратно в свой Кабул.

На генерала все увиденное не произвело особого впечатления. По всему было видно, он и не такие горы трупов повидал за свою жизнь.

А Джумабай ходил около трупов и смотрел на них широко открытыми глазами. Он впервые вот так близко увидел смерть на афганской земле.

Эх, Джумабай, Джумабай! Сколько всего этого дерьма предстоит тебе еще лицезреть. Для тебя сейчас самое главное – не сломаться, а потом и не очерстветь душой от всего того, что ты увидишь здесь, в Афгане. Но на эту тему у меня еще будет время поговорить с тобой.

А пока мы едем дальше.

Пятый, шестой и седьмой посты мы проинспектировали на одном дыхании, буквально за пару часов, и на восьмой умудрились добраться в рекордно короткие сроки.

Когда мы в прошлый раз разгружались ночью на этом посту, я из-за кромешной темноты не смог толком разглядеть окружающий ландшафт. Теперь мне такая возможность представилась.

Это был какой-то мрак. Даже Сталинград времен Великой Отечественной войны не шел ни в какие сравнения с тем, что я увидел. Мало того, что «духи», захватившие пост еще летом прошлого года, повзрывали все, что вообще можно было взорвать. Но после этого еще и наши доблестные «соколы» не раз отрабатывали по этому месту, в том числе и благодаря моей информации, уничтожая якобы засевших там «духов». Воронки от «полутонок» были практически готовыми землянками: подчищай стены, делай сверху накат из бревен или толстых жердей, и можно вселяться.

За те два дня, что прошли с предыдущего моего посещения этого поста, там практически ничего особенного не произошло. Металлические кровати, сваленные той ночью на землю, так и лежали кучей в том месте, куда их свалили. Зачуханые сарбозы, завидев подъехавших к посту начальников, стали вылезать из всех щелей, словно обрызганные дихлофосом тараканы. Видуха у всех была такая, что я сразу же провел в уме аналогию с обмороженными под Москвой фрицами. Не воинство, а так, какой-то цыганский табор.

На Суразоволя увиденное, видимо, тоже произвело крайне негативное впечатление. Он дал команду на общее построение, и сарбозы еще минут пятнадцать тянулись в строй.

Не буду комментировать то, о чем тогда говорил генерал. Сарбозы стояли, понурив головы, по всей видимости, боясь даже взглянуть на орущего генерала. У меня сложилось такое впечатление, что в тот момент он был готов застрелить любого, кто попытался бы хоть в чем-то возразить ему.

Потом генерал с Мир Акаем отвели в сторону комбата и там еще минут двадцать песочили его за нерадивое отношение к службе. Любопытно было наблюдать, как комбат ежеминутно вставал по стойке «смирно» и бодро отдавал честь своему начальству.

Когда мы уезжали с поста, я оглянулся назад.

Комбат, бегая с пистолетом в руке, пинками под зад разгонял сарбозов по позициям поста, заставляя их наводить там порядок.

Я толкнул Мир Акая в бок и кивком головы показал в сторону поста.

Оглянувшись на Суразоволя, он наклонился ко мне и тихо, так, чтобы не услышал генерал, произнес:

– Суразоволь пообещал, что расстреляет его перед строем, если до нашего возвращения с девятого поста весь этот бардак не будет ликвидирован.

Теперь понятно, почему так дерет свою задницу комбат. Окажись я на его месте, наверняка, то же самое сказал бы тем сарбозам, которые, кроме ковыряния в носу, ничего не желают делать. Но только времени на наведение порядка дал бы им не больше часа. Посмотрел бы потом на этих стахановцев-многостаночников. Язви их душу мать…

А я-то считал, что увиденная разруха на восьмом посту была пределом того, что вообще можно увидеть на войне.

То, что я улицезрел на девятом, вообще ни в какие рамки не шло.

Нет, бардака здесь, конечно, было поменьше. И неудивительно, ведь почти сутки с защитниками этого поста провели мои подсоветные, а самое главное – сам Сардар. Уж этот из любого все соки выжмет, пока своего не добьется. Никакого разбросанного имущества мы не увидели. Все кровати, узлы с барахлом и ящики с боеприпасами сарбозы попрятали в развалинах, где сами же и обосновались.

Поразило другое.

Еще весной на девятый пост притащили два танка. Они были не на ходу, но орудия действовали. Их использовали как обычные гаубичные орудия, укрытые со всех сторон надежной броней. Когда «духи» вырезали весь личный состав этого поста, они на этом не успокоились. В каждый танк они заложили взрывчатку и рванули их. Башня от одного из танков отлетела метров на пятьдесят. Ствол орудия на две трети своей длины вошел в землю, и над ее поверхностью была видна только танковая башня – этакое эскимо на палочке. Всякого я насмотрелся в Афганистане, но такого еще не разу не видел.

Суразоволь тщательно обследовал все позиции поста, по ходу давая ценные указания его командиру. В итоге своего визита он объявил перед строем защитников поста, что их боевой командир, геройски погибший совсем недавно под Кандагаром, будет представлен к высокой государственной награде. Потом он пожелал всем присутствующим стойкости духа и еще чего-то там такого – афганского.

На обратном пути мы приостановились у восьмого поста, и Суразоволь пошел смотреть, как выполнены все его указания. Как ни странно, но той кучи из металлических кроватей на прежнем месте уже не было. И куда они только успели заныкать весь этот металлолом? Значит, умеют, если захотят.

Ну, или когда их «захотят».