Текст книги "Второй пояс. Откровения советника"
Автор книги: Анатолий Воронин
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
Минут через пять – десять в комнату прошли еще трое афганцев, с двумя из которых хозяин начал лобызаться точно так же, как до этого проделал со мной и Мир Акаем. Позже выяснилось, что двое были такими же гостями, каковыми являлись и мы, а третий – его родной сын. Мне и Мир Акаю пришлось заново встать и тоже поприветствовать вошедших. Только после того как все присутствующие перецеловались и переобнимались, хозяин предложил им занять места у достархана. Тут же, как по мановению волшебной палочки, посреди этого импровизированного праздничного стола появилось огромное фарфоровое блюдо с жирным, ароматно пахнущим пловом. От одного только этого запаха у меня во рту началось обильное слюноотделение. Рефлекс, однако. Все тот же молодой парень, что принес блюдо с пловом, быстро расставил перед нами пиалы с шурпой и небольшие пиалочки для спиртных напитков. На достархане, словно из воздуха, материализовалась литровая бутылка «Столичной», а следом за ней маленькие стеклянные бутылочки с «кока-колой» и «спрайтом». Кроме плова, появились еще какие-то кушанья, резко пахнущие специями и приправами, а также фрукты, овощи и традиционные восточные сласти. Яств было так много, что я боялся даже шевельнуть ногами, дабы нечаянно не задеть расставленные блюда и тарелки, доверху наполненные афганскими деликатесами.
И праздничный обед начался.
Первый тост поднял сам хозяин. Он говорил очень долго, а все присутствующие афганцы только кивали головами да цокали языками в знак согласия с тостующим. Я силился понять, о чем все-таки идет речь, но, поскольку хозяин дома говорил на пушту, уловил только отдельные фразы, из которых следовало, что он очень рад гостям, которые сегодня посетили его скромное жилище. Странное дело, у нас на родине за гостей пьют тогда, когда все пьяны и пора уж расходиться, у афганцев даже в этом вопросе все через задницу. Азия, одним словом.
Потом был тост за их родину – Афганистан, и слово взял Мир Акай. Он говорил мало, но емко. Суть сказанного им свелась к тому, что эта братоубийственная война должна рано или поздно закончиться. В контексте с его пожеланиями прозвучал мой третий тост, который вынудил всех присутствующих оторваться от подушек и встать на ноги. Так и стояли молча, склонив головы, упираясь затылками в низкий потолок. Помянули всех без исключения, независимо от вероисповедания, партийной ориентации и национальной принадлежности.
Перед моими глазами вдруг предстала картина, что именно в этот момент в далекой Астрахани хоронят моего отца. Царствие Небесное ему и земля пухом!
Когда хозяин вновь взял слово для оглашения очередного тоста, я понял, по какому именно поводу сегодня в этом доме собрались гости. Оказалось, что его сыну в этот день исполнилось ровно тридцать лет.
Неужели это и есть тот самый сюрприз?! А я даже не побеспокоился о бакшише для «новорожденного».
– Э-э, товарищ командони, что же вы мне ничего не сказали и не объяснили, в чем заключается ваш сюрприз, – с укоризной в голосе произнес я, склонившись к уху Мир Акая. – Знать бы такое дело, заехали бы в дукан, и я купил чего-нибудь юбиляру.
В свою очередь командующий взглянул на меня удивленно и, негромко рассмеявшись, парировал:
– Какой такой сюрприз? Разве это сюрприз? Не, это не сюрприз – сюрприз еще впереди. Он будет здесь примерно через час. А подарок я от себя и от тебя уже купил. Вот сейчас ты его и вручишь виновнику торжества.
Мир Акай сунул руку внутрь своей национальной рубахи и извлек оттуда целлофановый пакетик, внутри которого, поблескивая гранями хрустального стекла, лежали фирменные часы «Ориент».
«Пожалуй, на шесть штук “афошек” потянет», – промелькнуло у меня в голове. Такие часы даже я под дембель не позволил себе прикупить. Да и какой смысл покупать такие дорогие часы, если на те же деньги можно было приобрести с полсотни нормальных кварцевых часов. Их бы и самому хватило на всю оставшуюся жизнь, и всем близким родственникам и многочисленным друзьям-товарищам, с нетерпением дожидавшимся моего возвращения домой.
Мир Акай произнес хвалебный тост, а я вручал имениннику часы, которые он тут же нацепил себе на правую руку. Опять выпили. Юбиляр на радостях осушил всю пиалу, от чего буквально на глазах резко захмелел. Совершенно не слушая окружающих, он стал громко рассказывать о том, как учился в институте в Харькове, как познакомился со своей второй женой – Оксаной.
– Случайно не она стояла во дворе, когда мы сюда приехали? – уточнил я.
Именинник посмотрел на меня недовольным взглядом помутневших глаз и, демонстративно откинувшись немного назад, ответил вопросом на вопрос:
– А что, есть какие-то проблемы?
– Да нет у меня никаких проблем. Но я удивился, что у этой девушки очень светлые волосы. Какой-то неестественный для афганских женщин цвет волос.
– А что ты имеешь против моей жены и ее волос? – вдруг ни с того ни с сего завелся юбиляр.
Я уже был и не рад, что затеял разговор на эту тему. Кто бы мог подумать, что этот с виду интеллигентный человек окажется таким ревнивцем. Я начал оправдываться перед ним, чем только еще больше распылил его и вынудил хозяина дома вмешаться в наш диалог. Он сказал сыну несколько резких фраз, и тот немного приутих, недовольно сопя и искоса посматривая в мою сторону. Видя, что на него никто не обращает внимания, именинник вдруг вскочил с места и пулей выскочил из комнаты. По дороге он здорово стукнулся головой о косяк низкой двери, отчего у меня самого зачесалась голова, словно это не он, а я набил шишку на собственной голове. Через несколько секунд из-под окна раздалось надрывное гыканье блюющего человека.
– Водка не пошла на пользу, молодой еще, – вполголоса констатировал Мир Акай.
А застолье тем временем продолжалось. Хозяин дома поставил в «видак» новую кассету с боевиком, в котором участвовал Брюс Ли, и мы вперили свои взоры в экран телевизора. Возвратившийся юбиляр тоже сел смотреть фильм, беспрестанно комментируя происходящие события. На каком-то этапе своего нудного гундения он договорился до того, что может не хуже Брюса махать руками и ногами. Как бы в подтверждение своих слов он предложил мне потягаться с ним и выяснить, чьи руки сильнее. Я попытался было отмахнуться от него, как от назойливой мухи, но не тут то было. Он стал обвинять меня и вообще всех шурави в трусости и физической немощности, чем здорово задел мое самолюбие. Такой наглости я бы даже близкому другу не простил, не то что этому сопливому «муртузею».
– Давай, давай, Анатолий, покажи ему, на что способны настоящие мужики – шуравийские мушаверы, – подзадорил меня командующий.
Отступать было некуда. Поскольку соответствующего стола для армреслинга не было, решили бороться на руках, лежа на полу. Поначалу мне казалось, что запросто поломаю эту «сикильдявку», и с ходу начал давить на его руку. Однако не тут-то было. Худой, худой, но однако жилистым он оказался, и мне изрядно пришлось попыхтеть, прежде чем его рука тыльной стороной коснулась ковра. Соперник от злости вскочил с ковра и попытался накинуться на меня с кулаками, но сидящий рядом с ним отец так припечатал его кулаком в челлюсть, что он еще несколько минут не мог очухаться от этого удара. Проскулив что-то нечленораздельное, он удалился из комнаты и больше уже в ней не появлялся.
Вот придурок, вот козел! Ну надо же быть такому. Ведь выпил-то совсем ничего, а базару на всю ивановскую. Всем настроение испортил, ишак. И откуда такие баламуты берутся?
Лично у меня сразу пропала охота дальнейшего пребывания в теплой компании малоизвестных мне людей. Даже как-то обидно стало за Мир Акая. Хотелось поскорее вырваться на свежий воздух, подальше от водочного перегара и этих специфичных запахов афганских блюд, которые на голодный желудок показались такими привлекательными и стали такими муторными, после того как деликатесы перемешались в животе с теплой водкой и шипучей «колой».
И вот в тот самый момент, когда я уже собирался встать и, извинившись перед присутствующими, выйти якобы «до ветра», в проеме двери появилась фигура нового персонажа, облаченного в национальную одежду и с чалмой на голове.
Сердце у меня екнуло. Улыбаясь белозубым ртом, на меня смотрел… Абдулла.
Вот уж действительно всем сюрпризам сюрприз! Ну, Мир Акай, ну, конспиратор, елки-моталки! Ведь знал же, что Абдулла находится в Кабуле, и молчал до последнего момента – партизан эдакий. Я не сдержал своих эмоций и, вскочив с насиженного места, рванул навстречу своему «крестнику». Обнимались так, словно и не было у нас последней встречи трехнедельной давности.
Я внимательно смотрел Абдулле в глаза, пытаясь угадать причину его столь неожиданного визита в Кабул. И вообще, как он смог попасть в столицу? Ведь не самолетом же он сюда прилетел? Если ему пришлось добираться на перекладных «бурубухайках», то как он мог проехать незамеченным мимо блокпостов, застав, засад и прочей дребедени, которой по дороге из Кандагара до Кабула было больше чем предостаточно. Ведь не только шурави, афганские военнослужащие и царандой бдели за всеми перемещениями по этой дороге, но и «духи» тоже. И что такого срочного заставило его ехать в такую даль? Неужели только ради того, чтобы на прощанье встретиться со мной? Однозначно, тут было что-то не так.
Выработанная годами оперская привычка не спешить с преждевременными выводами и не делать излишних телодвижений в среде малознакомых людей машинально сработала и на этот раз. Мутузя в своих объятиях Абдуллу, я ни разу и не назвал его по имени, и не дал возможности гостям понять, откуда мы знакомы друг с другом. И правильно сделал, поскольку уже в следующий момент Мир Акай сам представил Абдуллу присутствующим гостям. Правда, он немного исказил его настоящее имя, да и должность ему придумал не хилую. Абдулла теперь был вовсе не Абдуллой, а Хабибуллой – дукандором из Кандагара, с которым у царандоя имеется договор на поставку овощей и фруктов. Но по всему было видно, что захмелевшим гостям было совершенно наплевать и на Абдуллу, и на его бизнес. За все то время, пока он находился в комнате, они ни разу не поинтересовались, как у него идут коммерческие дела. А о чем, собственно говоря, расспрашивать-то, если в Кабуле, да и в Кандагаре тоже, почти каждый пятый житель – дукандор. Страна такая – практически никто ничего не производит, но многие хоть чем-то да торгуют.
Я нутром почуял, что Аблулла порывается сказать мне что-то очень важное, но окружающая нас обстановка не располагала к откровенному разговору. И только спустя полчаса нам наконец-то удалось это сделать. Выйдя во двор, мы продолжили свой диалог, содержание которого не было рассчитано на чужие уши.
То, что я услышал от него, повергло меня в шок и уныние. Абдулла достал откуда-то из-под одежды многократно свернутый лист бумаги. То была не совсем удачная ксерокопия фотографии, под которой размещался небольшой текст, выведенный арабским шрифтом. Глянув на фотографию, я обомлел. На ней красовалась моя собственная физиономия. На снимке, сделанном безвестным фотографом, я был изображен стоящим недалеко от ворот царандоя. Рядом со мной стоял еще один человек в царандоевской форме, но кто именно это был, разглядеть было невозможно, поскольку часть снимка была срезана, и от неизвестного в форме остались только правый бок и правая рука. Я даже представить не мог, когда, при каких обстоятельствах и, самое главное, кем мог быть сделан этот снимок. Время стерло из памяти это мимолетное мгновение жизни. Судя по композиции снимка, он явно делался незаметно для самих фотографируемых, что лишний раз доказывало, что моей персоной в Кандагаре кто-то очень усиленно интересовался.
– А что тут написано? – спросил я у Абдуллы, ткнув пальцем в текст.
Абдулла усмехнулся и, взяв из моих рук бумагу, зачитал приказ Исламского комитета уезда Даман, который гласил, что изображенный на снимке мушавер царандоя разыскивается муджахетдинами как опасный враг афганского народа, подлежащий публичному уничтожению. Тому, кто захватит меня живьем, обещалось крупное денежное вознаграждение в сумме полмиллиона афгани. Вдвое меньшую сумму обещали выплатить тому, кто мог предъявить ИК мою голову. У меня засвербело под ложечкой, и весь хмель мгновенно улетучился из головы. Той самой головы, за которую были обещаны такие деньжищи. Не знаю почему, но в тот момент в потаенных уголках моего сознания мелькнула нехорошая мыслишка о том, что Мир Акай специально завез меня в эти глинобитные закоулки, с тем чтобы тепленьким сдать душманским головорезам, представителем которых по настоящее время является сам Абдулла. Мельком глянув на Абдуллу, я тут же отбросил эту крамольную мысль. И Мир Акай, и Абдулла имели кучу возможностей провернуть такое со мной еще в Кандагаре. Но ведь не произошло же ничего подобного там со мной, а стало быть, людям, которым я доверился однажды, нужно было верить до конца. И хоть я немного успокоился и мое лицо не выдавало признаков волнения, в душе все равно было скверно.
– Ну что, уже ознакомился с собственным смертным приговором? – рассмеявшись, сказал подошедший Мир Акай. – Ты знаешь, когда вчера вечером мне позвонил Абдулла и рассказал обо всем, я сначала даже не поверил ему. А потом понял, что это тебя за «Палестинца» приговорили. Да-а, кто-то очень плотно работает в Кандагаре на бандитов.
– Причем на самом высоком уровне, – поддакнул я и поведал Мир Акаю о том, как Алим похвастался на Военном совете о проведенной против Гафур Джана операции и о моей персональной причастности к ней.
– Значит, предателя надо искать среди членов Совета, – констатировал он, но тут же, о чем-то подумав, добавил: – Хотя, вполне возможно, что вражеский лазутчик узнал об этом от одного из болтунов, коих в Военном совете больше, чем предостаточно. Никому доверять нельзя. Да, дорогой, вовремя ты из Кандагара уехал.
И только после этих слов командующего до меня наконец-то дошло, что своим спасением я фактически был обязан не кому-нибудь, а своему отцу, чья скоротечная болезнь и преждевременная смерть явились причиной моего спасения от неминуемой гибели.
Вот же ведь как все непросто закрутилось в диалектическую спираль бытия.
А тот жаркий майский день стал для меня самым последним в общении с Абдуллой и Мир Акаем. Больше мне с ними так и не довелось свидеться. Впрочем, как и со всеми остальными афганцами, с которыми бок о бок прожил почти два года. Осталась всего лишь одна память о них.
Прощай, Афган!
После джумы была суббота – обычный рабочий день для всех сотрудников Представительства. Именно на этот день его руководство запланировало официальные проводы советников, срок командировки у которых истекал в ближайший понедельник. Я был в числе таких счастливчиков. К десяти часам утра, облаченные в отглаженные костюмы, дембеля стайкой стояли у дверей комнаты, где обычно проводились рабочие совещания, нетерпеливо дожидаясь самых приятных минут в своей жизни.
Но, как всегда бывает в таких случаях, наше начальство не спешило с нами прощаться. Генерал Егоров задерживался в министерстве, а без него никто не рискнул открывать этот официоз. Уже и кадровики пришли с какими-то документами и коробочками, в которых наверняка покоились наши заслуженные награды. И личный состав Представительства уже кучковался в фойе, ожидая начало торжественной части. А генерала все не было.
Появился он в двенадцатом часу дня и, между делом извинившись за вынужденную задержку, пригласил всех присутствующих в комнату для совещаний.
Дембелей, а нас было семь человек, усадили на первый, почетный ряд. Остальная массовка расселась сзади. Генерал произнес короткую речь о том, какое это благое дело – интернациональная помощь братскому афганскому народу, после чего поздравил нас с успешным завершением почетной миссии и поблагодарил за службу. Потом пошли награждения. Всем семерым были вручены благодарственные письма за подписью министра внутренних дел Республики Афганистан генерал-полковника Гулябзоя. Письмо это скорее напоминало почетную грамоту, написанную одновременно по-русски и на дари, в которой министр благодарил награждаемого за помощь, оказанную им Афганистану в деле укрепления правопорядка.
Потом наступила очередь наград, что лежали в белых картонных коробочках на краю стола, за которым восседал Егоров со своими заместителями. Всем дембелям без исключения были вручены афганские юбилейные медали – «10 лет Саурской революции», а еще двоим советникам генерал вручил наши, советские юбилейные медали – «70 лет Советским Вооруженным силам». Уж так получилось, что из нескольких отдаленных провинций последнюю пару месяцев никто в Кабул не приезжал, и поэтому заслуженные награды, не доставленные своевременно к месту назначения, вручались непосредственно в Представительстве, по мере убытия награжденных на Родину.
Когда процесс с награждением подошел к концу, Егоров объявил, что все семеро представлены к государственным наградам СССР, которые они получат через пару-тройку месяцев по месту дальнейшего прохождения службы. Он уже был готов завершить торжественное мероприятие, как вдруг сидящий рядом с ним генерал-майор Алексеев наклонился в его сторону и о чем-то негромко сказал.
– Конечно! – ответил ему Егоров.
Алексеев поднялся из-за стола и быстро вышел из комнаты. Пока он отсутствовал, Егоров еще раз повторился насчет того, что благодарный афганский народ очень уважает советских людей, которые все эти годы делили с ним невзгоды и трудности. Зачастую советникам царандоя приходилось воевать с душманами бок о бок со своими подсоветными, одинаково рискуя получить пулю в лоб. Много чему они обучили их за время своего пребывания в Афганистане, но самое главное – они научили афганских коллег бескорыстно любить свою родину и честно исполнять свой служебный долг перед ней.
К чему был весь этот пафос в словах генерала я понял, когда Алексеев вновь появился в комнате. В руках у него я заметил еще одну маленькую картонную коробочку с наградой и удостоверение к ней. В душе что-то екнуло, когда Егоров открыв принесенную «корочку», глянул на меня и жестом пригласил подойти к столу.
– На основании Указа Президиума Революционного военного совета Афганистана за номером двести пятьдесят один вы награждаетесь одной из высших наград Республики Афганистан – орденом «Слава».
Егоров пожал мне руку и, вытащив из коробочки награду, продемонстрировал ее присутствующим. В тот момент я, наверно, светился, как пасхальный кулич, от удовольствия. А когда орден перекочевал мне в руки, немного растерялся, поскольку не мог сообразить, что надо говорить в таком случае. Награда заморская, и поэтому традиционное «Служу Советскому Союзу» было как бы ни к селу ни к городу. Заметив мое смущение, Алексеев разрядил ситуацию по-своему. Он перехватил мою руку с зажатой в ней коробочкой и, тряся ее изо всех сил, сказал:
– Поздравляю, поздравляю! Вот, видишь, как бывает в жизни – за операцию по разблокированию постов второго пояса мы тебе почетную грамоту презентовали, а афганцы, глянь-ка – целым орденом наградили. О том, как вас там «духи» хотели в плен захватить, теперь по Министерству легенды ходят. Суразоволь так красочно все это расписал на заседании коллегии МВД, что вам обоим впору по «Герою» давать.
– Да ладно уж – грамотой, – вмешался Егоров. – Грамота, конечно, сама собой, но ему обижаться на нас не стоит. Мы кандагарских советников никогда в обиду не давали. В каких условиях им там приходится работать и жить – не позавидуешь никому. И вообще, еще раз спасибо всем за ту работу, которую вы выполняли на чужбине все эти два года. Нелегкая, но очень почетная и нужная работа. Счастливо долететь всем до дома и поскорее увидеться с родными и близкими. Удачи всем!
Кадровик рявкнул: «Товарищи офицеры», и генералитет покинул помещение.
Дембеля и примкнувшие к ним товарищи еще с минуту оставались в комнате, обсуждая план дальнейших мероприятий, прикидывая, на сколько каждый должен сегодня «выставиться», обмывая полученные награды. Ясно было одно, что предстоящий день и вечер для нас будут весьма насыщенными разными событиями.
Уже выходя из помещения, я столкнулся нос к носу с Алексеевым. Он давал ценные указания Валере Виноградову, начальнику оперативного отдела Представительства. Завидев меня, генерал в очередной раз расплылся в улыбке.
– Вот, понимаешь ли, еще один орденоносец.
Виноградов окинул меня с головы до ног, словно видел впервые, и, пожав плечами, произнес:
– Не понял, а где?
Я сначала не догадался, о чем это он ведет речь, и протянул было коробочку с наградой, на что Валера демонстративно возмутился:
– Ну ни фига себе, ему целый орден дали, а он и не знает, что его обмывать положено. Не-е, придется тебя еще на один срок оставить здесь. Глядишь, со временем будешь немного сообразительней.
Пока я соображал, как отреагировать на Валерину шутку, Алексеев, ухватив обоих за локотки, потащил в свой кабинет.
– Поскольку я твой старый должник, позволь внести свой посильный вклад в это дело. – Генерал достал из стола бутылку коньяка и разлил его по «кам-кам» (чуть-чуть) в тонкостенные стаканы, что стояли вместе с графином на небольшом столике в углу кабинета. – Да-а уж, вашу баню с бассейном я никогда не забуду. Замечательная баня. Она еще функционирует?
– А что с ней будет-то.
– Ну, кто знает. А вдруг «духи» позарились на нее да и развалили своими эрэсами, и вам уже в арыке приходится купаться, – не унимался генерал.
– Да не-е, цела наша баня… Конечно, мне-то уж точно не придется в ней купаться больше, да и мужикам, видно, очень скоро оттуда придется съезжать. Поди, последние разы ее будут раскочегаривать. Кстати, а что у вас слышно насчет вывода советников из Кандагара?
– Ну, думаю, что с месяц-то им еще придется там побыть. Но, однозначно, до августа в Кандагаре не останется ни одного советского военнослужащего. За что пьем-то, герой, за орден или так?
– За орден, за орден, – поддакнул Валера. – Только в коньяк его не макай, а то, пожалуй, эмаль вся слезет. Тут недавно один деятель тоже обмывал свою награду. Сунул ее по незнанию в неразведенный спирт, теперь будет дома щеголять непонятно чем. Так что орден – орденом, а коньяк – коньяком. За награду, стало быть!
– И за благополучное возвращение домой, – добавил генерал.
Выпив «по единой», я решил, что не стоит злоупотреблять доверием Алексеева, и, извинившись, быстренько ретировался из его кабинета. Генералы с полковниками сами по себе, а мы – капитаны да майоры – уж как-нибудь сами по себе.
Не буду описывать всего того, что происходило в тот вечер в «Беркуте», но повеселились мы изрядно. В оконцовке мероприятий местные мужики организовали для дембелей баньку, с тем чтобы те смогли смыть с себя пыль и пот Афгана.
Только к десяти часам утра, изрядно выспавшись, но до конца так и не протрезвев, мы были в состоянии выехать всей толпой в центр города, чтобы напоследок полазать по кабульским дуканам и просадить остатки «афошек», которые нам в Союзе будут совершенно ни к чему. В гостиницу возвращались после обеда, волоча с собой коробки с чайными и кофейными сервизами, со встроенными музыкальными шкатулками и экзотическими названиями – «Седой граф» и «Молодой граф».
Последний вечер и едва ли не половину ночи просидели на балконе и точно так же, как и в самый первый день своего пребывания на чужой земле, бурно обсуждали смешные и грустные истории, произошедшие с нами и нашими друзьями за два долгих года. Вот только слушателей из числа «салаг» среди нас на этот раз уже не оказалось. Некому было передавать свой «доблестный» опыт. В связи с предстоящим выводом советнического аппарата из Афганистана последние месяцы ротация сотрудников осуществлялась за счет внутреннего перераспределения освобождающихся должностей. Советники, уезжавшие в отпуск, еще продолжали возвращаться из Союза, а вот на места дембелей назначали тех советников, чьи коллективы уже попали под сокращение в связи с выводом ОКСВА, начавшимся в ряде высокогорных провинций и на востоке Афганистана.
Ночь, на удивление, выдалась тихой и спокойной. Как и в первый раз, с улицы доносились гортанные возгласы – «дреш». Где-то вдалеке прозвучало несколько одиночных выстрелов, и все вновь стихло. Ни обстрелов, ни пожаров, словно и не было никакой войны. Идиллия!
Рано утром во двор Представительства въехал «пазик», и мы стали загружать свои вещи. Напоследок окинул взглядом внутренний дворик «Беркута», где старик-афганец усердно подметал и без того чистый асфальт. Посмотрел на цветы, растущие на клумбе посреди двора. Все это я видел в последний раз. Не знаю почему, но мне вдруг стало грустно. Грустно оттого, что в моей жизни завершался этап пути, название которому – Афган. Все, что еще вчера было повседневностью бытия, ради которого я суетился, проявляя житейскую изобретательность, незаметно и без особого шика переходило в разряд отдаленной памяти об этом самом бытии. Прожитые дни, недели, годы становились историей. Историей, отраженной в сохраненных фотографиях и документах, что я вез с собой домой. Историей, память о которой теперь навсегда останется в потаенных уголках моего сознания. И эту засевшую занозу оттуда уже никакими клещами невозможно будет вытащить.
Ехали по шумным улицам Кабула, последний раз вдыхая горячий воздух чужой страны, которая за два года совсем перестала быть чужой. Понятная, но одновременно не понятая нами до конца, она продолжала оставаться на том же самом месте, где ей было предначертано находиться многовековой историей. Мы же для истории этой страны были практически никем. Словно приблудные псы, случайно забежавшие на чужую территорию, оставившие там свои «метки» и тут же сбежавшие прочь, пока не порвали местные злобные волкодавы. Вот только «метки» эти оказались весьма и весьма кровавыми. Долго еще придется Афганистану и его народу зализывать свои раны, оставшиеся после нашего военного присутствия.
Скрип тормозов автобуса и отборный мат водителя вернули меня в реальную жизнь. Перед автобусом стоял бача лет десяти от роду, у которого вместо правой руки торчала небольшая культя.
«Вот оно – истинное лицо этой страны», – пронеслось в моем сознании. Кто знает, где этот пацаненок потерял свою руку – то ли при установке взрывного устройства против шурави, то ли сами шурави «укоротили» его во время проведения одной из многочисленных зачисток или при нанесении БШУ. Сколько еще таких вот бачей бродит сейчас по дорогам этой нищей страны. Безрукие и безногие, кому они нужны здесь, где и вполне здоровым людям нет работы. Тяжелое наследство оставляем мы Афганистану после своего ухода.
Мы поехали дальше, а пацан, отошедший от испуга, грозил вслед нашему автобусу кулачком уцелевшей руки, одновременно выкрикивая нечленораздельные фразы.
В тот момент я вдруг вспомнил безногого Серегу-артиллериста, и стало тоскливо на душе. Мы уедем отсюда и постараемся забыть, вычеркнуть из памяти ужасы войны, всех этих малолетних и взрослых инвалидов-афганцев. Но такие, как Серега, при встрече с нами раз за разом будут напоминать не только об этой войне, но и о себе тоже. Как сложится их судьба, примет ли их искалеченные души Родина, пославшая в свое время безусых пацанов в эту кровавую мясорубку. От одной только мысли, что все они, точно так же, как и этот бача, будут никому не нужны, озноб пробежал по всему телу. Не приведи Господи оказаться на их месте.
В аэропорту автобус пропустили через КПП, и мы подъехали почти вплотную к зданию аэровокзала. Старикашка, тот самый пожилой афганец в неизменном английском френче, предлагавший свои тягловые услуги в самый первый день моего пребывания в Кабуле, точно так же с протянутой рукой подошел к нашей группе, вновь предлагая свой незамысловатый «ишачий сервис». У меня оставалось еще несколько бумажных афошек, которые теперь были совершенно ни к чему. Вытащив их из кармана, сунул ему в руку. Тот засуетился и, подхватив мои дембельскую сумку и чемодан, рысцой помчался в зал регистрации пассажиров. С чайно-кофейными «графами» в руках я едва поспевал за ним.
А старикашка-то оказался не таким уж и простым, как могло подуматься, а со вполне конкретными связями. Он что-то буркнул усатому мужчине, оформляющему билеты авиапассажирам, и я в мгновение ока проскочил через всю эту нудную процедуру. Мой багаж даже не стали класть на весы, и он прямым ходом очутился в багажной тележке. В руках у меня оставались только красочные коробки с сервизами. Им-то уж точно не место в багаже, поскольку домой хотелось привезти красивую вещь, а не кучу битого фарфора.
Регистрация документов и багажа отъезжающих советников и советских специалистов заняла не более получаса. За это время в наших паспортах были сделаны все необходимые пограничные и таможенные отметки. А вот афганцев потрошили по полной программе. На осмотр их документов и багажа у проверяющих ушла едва ли не пара часов, и все это время мы стояли на улице под лучами палящего солнца, изнывая не столько от духоты, сколько от того, что не знали, чем себя занять. Наговорились еще с вечера и перемалывать все заново не было особого желания. Просто стояли молча и смотрели на окружающий нас мир глазами людей, навсегда покидающих эти экзотические края. Все отлично осознавали, что назад возврата в эту страну уже не будет никогда. Мне, с учетом того что накануне наговорил Абдулла, это было вообще противопоказано. Поймал себя на мысли, что рановато об этом начал думать, поскольку сначала надо было благополучно улететь из Кабула. А ну как охотящиеся за мной «духи» пронюхают о том, что я улетаю этим рейсом? Возьмут, да и пульнут вдогонку по самолету из «стингера». Но я сразу отогнал от себя эту непутевую мыслишку. Вряд ли они смогли проявить такую оперативность. Да и не знал никто из афганцев до самого последнего момента, кто именно из советских граждан летит в этом самолете, поскольку билеты на обратную дорогу с открытой датой вылета из Кабула приобретались еще в прошлом году в Москве. Зарегистрированы билеты были только что, и вряд ли кому пришло в голову сообщать «духам» о личностях шурави, улетающих этим рейсом.
Наконец-то объявили о посадке в самолет, и пассажиры толпой двинулись к «тушке», стоящей неподалеку от здания аэровокзала. Улыбающиеся стюардессы у трапа самолета придали бодрости духа и улучшили общее настроение. Даже афганцы, только что ругавшиеся с обслуживающим персоналом аэропорта, оживились при виде советских ханумок. Шум, гам, толчея в салоне самолета, и вот мы, наконец-то рассевшись по местам, ожидаем запуска двигателей самолета. В душе надеюсь на то, что уж на этот-то раз никакой высокопоставленный афганский чинуша не задержит вылета самолета, тем более что мы и так уже опаздываем почти на час.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.