Текст книги "Бархатные тени"

Глава восемнадцатая.

Я открыла глаза при слабом свете ночника. Разве я болела? Трудно было вспомнить. Ужасные сны… Викторина… кошмары, которая способна породить только болезнь…

Кто-то склонился надо мной. Усилием воли я отождествила имя и лицо.

– Фентон?

– Мисс Тамарис… вы узнали меня! – Голос ее звучал так, будто она плакала.

– Я была… больна? «Это не воспоминания, а всего лишь лихорадочный бред», – молилась я.

– Вы спали около двух дней. Вам было плохо, и никто не знает, чем вас травили…

Я приподнялась на подушках.

– Значит, эти сны… это было на самом деле! – Что-то во мне сломалось, и я заплакала, как никогда не плакала раньше, даже когда узнала о смерти отца.

– Мисс, о-о, мисс Тамарис, успокойтесь. Все уже хорошо, вас спасли… – Фентон села на край постели, взяла меня за руки, убаюкивая, как младенца. – Типун мне на язык, нельзя было говорить вам и заставлять вспоминать. Все хорошо, вы уже спасены.

В ответ я крепко сжала ее руки, цепляясь за них, как за якорь, и пробормотала:

– Слезы не помогают…

Однако я продолжала беззвучно плакать. Потом я впала в какое-то тупое оцепенение. Фентон принесла мне чашку бульона, затем булочки с маслом и медом, горячего молока. Я снова уснула, без сновидений.

Когда я пробудилась во второй раз, комнату освещало солнце. И я узнала номер отеля, покинутый мной. Когда? Казалось, миновали недели с тех пор, как я ночевала в этой постели, и все мои воспоминания были до странности отчужденными, словно принадлежали другому человеку.

Я села, и в тот же миг в комнату вошла Фентон. Увидев меня, она отложила свежее белье, которое принесла, и подошла ко мне.

– Мисс Тамарис… как вы?

– Хочу есть…

Ее простодушное лицо озарилось улыбкой.

– Дайте мне только пару минут.

Она выскочила, затем вернулась с тазом теплой воды, душистым мылом и полотенцами, и принялась меня мыть, словно мне было пять лет, а не в пять раз больше. Когда она коснулась моей щеки, я вздрогнула.

– Ох, этот синяк. Я постараюсь не делать вам больно… Снова укол памяти. Этим ударом Бесси оборвала мой призыв о помощи.

– Принеси мне зеркало.

– Но, мисс, он быстро сойдет и…

– Пожалуйста, Фентон. Дай мне посмотреть. Надув губы, она принесла ручное зеркальце. Несмотря на боль, я оказалась слабо подготовлена к тому, что увидела. Вся кожа от подбородка до лба являла собой сплошной разноцветный синяк. Я выглядела отвратительно, и поэтому быстро выронила зеркало.

– Придется носить вуаль, – я выдавила смешок, потрясенная более, чем хотела показать.

Но отражение словно отбросило меня из «сейчас и здесь» в недавнее прошлое. Безобразие, невольной участницей которого я была, оставило на мне свою печать, и я не могла убежать от воспоминаний.

Я воздержалась от вопросов, напротив, улеглась обратно на подушки, а когда Фентон ушла, вновь вызвала из памяти эти мрачные картины. Я спаслась… иначе я не была бы здесь. Но от чего я спаслась? Всего лишь от смерти.

Я не спаслась от унижения души и тела. Чувство замаранности осталось со мной, Я уже не та Тамарис Пенфолд, которой была всегда.

И Ален… что случилось с Аленом? Об этом я больше всего хотела спросить Фентон, но боялась ее ответа. Однако, следовало смотреть правде в лицо, какова бы та не была. Поэтому, когда Фентон вернулась с подносом, я собрала остатки мужества.

Я проголодалась, и меня манило то, что она предлагала. Из-за голода я сперва не обратила внимания на небольшую чашу на краю подноса. Затем она приковала к себе мой взгляд. Она была так невелика, что вполне могла бы уместиться у меня в горсти. Белая, с рельефным рисунком цветущих веток. Я видела такие прежде – сокровища знатных домов за полмира отсюда.

– Нефрит «баранье сало»… – пробормотала я. Это чудо искусства было творением какого-то китайского художника. Теперь в чаше стояли белые фиалки, их зеленые листья составляли лучшую раму для этой хрупкой красоты. Слезы выступили у меня на глазах, к горлу подкатили рыдания.

– Фентон!

Когда она подошла, я не могла совладать с дрожью в руках.

– В чем дело, мисс? Я принудила себя говорить естественным тоном.

– Фиалки… чаша… Она улыбнулась.

– Это хозяин прислал. Велел передать вам.

– Пожалуйста, Фентон, убери ее прочь! Она с тревогой уставилась на меня. Пусть себе думает, что я повредилась умом, что угодно – только пусть уберет это с глаз моих!

– Ну пожалуйста! – Меня больше не волновало, что подумает Фентон, я только хотела, чтобы чаша поскорее исчезла.

– Конечно, мисс. – Она вынесла чашу.

Аппетит мой пропал. Я раскрошила булочку, потыкала вилкой нежнейшего цыпленка, отпила глоток кофе. Пища теперь не имела вкуса, и глотать ее было больно.

– Фентон, я должна встать.

– Но мисс, доктор сказал… вы же почти ничего не съели.

– Я поняла, что совсем не голодна. И я должна встать… сейчас!

К несчастью, обнаружилось, что я все еще нуждаюсь в ее помощи. Я была очень слаба, и ей пришлось натягивать на меня чулки, обувать, помогать одеться.

– Будь добра, Фентон, темно-зеленое платье.

– Но вы не можете выйти, мисс! Вот ваш халат… Я решительно замотала головой.

– Нет, пожалуйста, платье.

Качая головой, она принесла его, застегнула корсаж, оправила юбку. Я старалась обдумать все, что нужно сделать, и как. Деньги отобрала у меня старуха. Как они были сейчас нужны! Что у меня было еще?

– Фентон, дай мою шкатулку с драгоценностями.

Мне нужна была пачка восточных банкнот, которая у меня оставалась. Я пересчитала их. Но я понятия не имела, сколько стоит билет на трансконтинентальный поезд. Хватит ли? А если нет, то у кого я могу взять в долг?

У меня в городе было пять знакомств, но к двум из них я не могла прибегнуть. Оставалось три, причем последнее было и ближайшим. Сжимая банкноты, я посмотрела на крутившуюся вокруг меня Фентон.

– Миссис Дивз сейчас здесь?

– Да, если не уехала с хозяином. Они так часто уезжают и приезжают…

– Попроси ее прийти сюда.

Фентон неохотно вышла. Но миссис Дивз объявилась со скоростью, предполагавшей немалый интерес к моим делам, просто ошеломляющий интерес. Она пристально разглядывала меня, но мне это было безразлично.

– Я так рада, что вы чувствуете себя лучше…

Я прервала ее жестом, отметающим необходимость в обмене любезностями. Для меня важна была только моя цель.

– Я должна попросить у вас денег в долг. – Возможно, это прозвучало довольно грубо, но чувствовалось – время работает против меня. – У меня остались только эти банкноты, других средств под рукой у меня нет. И я боюсь, что этого недостаточно, чтобы оплатить проезд на восток.

Она была поражена и явно захвачена врасплох, как будто эти слова были последним, что она ожидала от меня услышать. Но они доставили ей удовольствие – мое присутствие всегда было ей ненавистно.

– Вы собираетесь вернуться на восток… когда? – Теперь она выражалась так же прямо, как и я.

– Как можно скорее. Я, конечно, поеду поездом – весь вопрос в плате за проезд и пропитание.

– Вы обсуждали это с Аленом? – Она буквально сверлила меня взглядом.

– Здесь нечего обсуждать. Причин для моего пребывания здесь более не существует. И я не нахожу свой визит в Сан-Франциско столь приятным, чтобы его захотелось продлить. Что до мистера Соважа, то я оставлю ему письмо. Думаю, вы согласитесь, что это наилучший выход?

Она облизнула губы.

– Вы ничего не спрашиваете… касательно Викторины…

– То, что случилось, я постараюсь забыть, и чем скорее, тем лучше. Что до Викторины… полагаю, ее брат примет меры, чтобы ограничить ее действия.

Миссис Дивз покачала головой.

– Она уехала… со своим мужем… Эта тварь действительно ее муж. Ален посадил их вчера на борт «Тангуса», их доставят в Вест-Индию. Он не захотел, чтобы их осудили по закону – вышел бы слишком большой скандал. И оказалось, что Викторина вовсе не его сестра, не Соваж. Ему сообщил это кто-то, знающий обстоятельства ее рождения. Она – дочь любовника его мачехи. Узнав об этом, он счел, что у него нет причин держать ее вдали от избранного ею мужа.

Миссис Билл или миссис Плезант? Кто из них рассказал Алену правду? И если это миссис Билл, то почему Ален не узнал ее… хотя его знакомство с мачехой было мимолетным, а позднее эта женщина искусно маскировалась…

Теперь я, наверное, уже никогда и ничего толком не узнаю, но это не моя печаль.

– Сам мистер Соваж не пострадал?

Я задала единственный вопрос, который мог дать мне хоть немного душевного покоя. Однако голос мой был холоден и ровен, словно наши отношения никогда не были ближе, чем между работодателем и служащей. А может, это и вправду было так? Женщина, не имеющая опыта, в подобных вопросах так легко поддается самообману.

– Он получил несколько ссадин и легкую рану в руку. Ничего серьезного.

– Какая удача. Но вы окажете мне честь, выполнив мою просьбу? – Я не могла больше говорить с ней об Алене.

– Разумеется. Если вы решили уехать, Тереза может сегодня вечером проводить вас через бухту. Поезд на восток уходит завтра утром. Я дам вам денег.

– В долг. На востоке у меня есть накопления, из которых я вскоре расплачусь с вами.

Я хорошо поняла, что крылось за предложением Терезы в качестве спутницы – миссис Дивз хотела доподлинно увериться в моем отъезде. Она могла не опасаться. Я ожидала, что она немедленно уйдет, но она замешкалась в дверях, с любопытством разглядывая меня.

– Вы уверены, что хотите этого… так вот сразу уехать?

К этому моменту я так устала, что с трудом выносила ее присутствие. Но я все еще владела собой.

– Абсолютно уверена. Я благодарю вас за помощь. Теперь, если вы не возражаете, я должна отдохнуть, чтобы сегодня вечером уехать.

– Конечно.

Но даже держась за дверную ручку, она все еще смотрела на меня с жадным любопытством, будто не могла поверить, что скоро я навсегда исчезну из ее жизни. Возможно, она и хотела сказать еще что-то, но сочла за лучшее промолчать.

Меня тревожила собственная слабость. Однако следовало собрать все силы, потому что мне предстояло сделать две вещи, прежде, чем смогу отдохнуть. И я к ним приступила, как только вернулась Фентон.

– Фентон, я уезжаю сегодня вечером. Поскольку я не в состоянии нести много багажа, уложи, пожалуйста в саквояж мои туалетные принадлежности, чистое белье, и те вещи, которые будут мне необходимы во время недельного путешествия в поезде. Затем, будь добра, упакуй остальные мои вещи и проследи, чтобы их переслали по адресу, который я тебе оставлю. Но не укладывай платья, сшитые здесь…

Теперь она уставилась на меня прежним упрямым взглядом, запомнившимся мне с первых дней нашего знакомства. Но ее раздражение не могло меня остановить.

– Прежде, чем начнешь, пожалуйста, принеси бювар. И – это самое главное, Фентон, – ты ни в коем случае не должна никому говорить о моих намерениях. Можешь ты поклясться мне в этом?

Я не сводила с нее пристального взгляда, принуждая поклясться. Несомненно, ей можно было доверять: дав однажды такое обещание, она бы его непременно сдержала.

Ее крупное темное лицо вспыхнуло, и она молитвенно сжала руки:

– Пожалуйста, мисс Тамарис… пожалуйста, и не просите меня! Хозяин…

Я вздохнула.

– Хорошо, Фентон. Я скажу тебе, почему я так поступаю, и ты можешь ответить, если спросят. Со мной случилось нечто, столь глубоко изменившее мою жизнь, что я сама себя больше не узнаю. Я должна уехать отсюда, где все напоминает мне об этом. Я знаю, что так будет лучше для всех. Ты понимаешь?

Она смотрела на меня так же внимательно, как и миссис Дивз. Лицо ее по-прежнему было несчастным, но она кивнула, словно против воли.

– Мистер Соваж не станет тебя обвинять. Я напишу письмо, которое ты ему передашь после моего отъезда. Там я объясню ему все, что чувствую, и почему должна уехать домой.

– Раз вы так говорите, мисс Тамарис… но… можно я поеду с вами? Вы недостаточно здоровы, чтобы путешествовать в одиночку. Посмотрите на себя – вы так слабы, что даже через комнату не сможете перейти!

– Я чувствую себя много лучше, чем выгляжу, Фентон. И как только уеду отсюда, почувствую себя еще лучше.

Но, положив бювар на колено, открыв чернильницу и приготовив бумагу и перо, я обнаружила, что не могу подобрать нужных слов. Я не могла доверить бумаге свои сокровенные чувства, даже если единственный человек, который прочтет письмо, сразу же его уничтожит. Наконец я начала без обращения, хотя сердце мое говорило «Ален», на что я не имела права.

«Вы поймете мои чувства. Я должна оставить арену событий, причинивших мне такую боль. И, уезжая, я не могу придумать лучшего способа попрощаться, чем этот, ибо обнаружила, что не в силах видеться ни с кем из тех, кто был свидетелем моего унижения. Жалость и презрение в равной мере невыносимы. Если я уеду, возможно, со временем я сумею забыть».

Вышло сухо, но других слов я найти не могла. Я положила листок в конверт и запечатала его. Затем я позволила себе расслабиться, ибо действительно нуждалась в отдыхе.

Хотя глаза мои были закрыты, я слышала тихие шаги Фентон, исполнявшей мои указания. Потом я, должно быть, задремала. Меня разбудило прикосновение Фентон к моему плечу. Передо мной на столе была накрыта основательная трапеза.

– Прежде вы не поели, – сказала она так, будто ожидала моего отказа, – но теперь это необходимо, мисс Тамарис. Иначе у вас не хватит сил добраться до поезда.

Пока я ела, она заговорила снова:

– Миссис Дивз… она говорит, что Тереза проводит вас через бухту. Почему не я?

– Потому что я поручила тебе, Фентон, две очень важных задачи – передать письмо и позаботиться о моем багаже.

– О, мисс Тамарис, я хочу поехать с вами… насовсем. Вы не сможете позаботиться о себе, я же знаю!

Я покачала головой.

– Фентон, на востоке я не вела такой образ жизни, при котором нуждаешься в услугах горничной. Ты была очень добра ко мне, и я глубоко признательна за все, что ты для меня сделала. У меня есть для тебя маленький подарок. Он достался мне от моего отца.

Я достала одну из памятных вещей, хранившихся в шкатулке – резной крест из слоновой кости, обвитый виноградной лозой.

– О, мисс… – На глазах ее были слезы.

Я вложила крест ей в руку и спросила чуть поспешнее, чем хотела:

– Не можешь ли ты найти мне вуаль?

Она убрала крест в карман передника и подняла со стола мою дорожную шляпу с приколотой плотной вуалью, способной полностью скрыть мое лицо. Она также создавала почти траурное впечатление – но разве я не в трауре по самой себе, по прежней, какой я никогда не буду снова?

Мой свободный плащ тоже был черного цвета, а под ним у пояса висел кошелек с одолженными у миссис Дивз деньгами. Был тот час, когда в залах почти никого нельзя было встретить, поскольку постояльцы отеля переодевались к обеду. Фентон, подняв мой саквояж, ревниво держалась за него, пока Тереза, уже в чепце и шали, дожидалась у двери номера. Мы вышли черным ходом и спустились по служебной лестнице на улицу, где нас уже ждал экипаж.

Я сжала руку Фентон, когда она подсаживала меня внутрь, но у меня не достало сил сказать ей «до свидания». Ее доброта была мне опорой в трудное время. Однако в это мгновение я ни за что бы не захотела снова увидеть ее лицо, ибо она тоже была одной из тех, кто знал.

С палубы парома я увидела золотую дорожку, которую заходящее солнце проложило через бухту. Город, бывший для меня воплощением страшного тумана и обиталищем злобных теней, представал золотым моему прощальному взгляду. Но это была всего лишь иллюзия.

Тереза позвала меня в каюту, но я хотела остаться на вольном воздухе – ветер и море успокаивали мои нервы, они обещали, что я снова стану сама себе хозяйкой. Я попросила служанку оставить меня на одной из палубных скамеек, и она удалилась, а я повернулась спиной к лживым огням города. Прошлое должно оставаться позади.

Некоторые тайны я еще не смогла разрешить, но в жизни так часто бывает. Возможно, пройдут годы, прежде чем я разгадаю, как Ален сумел встретиться с мистером Уиккером и проникнуть в вонючую нору Бесси. И как он потом проследил меня до тайного храма злобной секты. Или наша вторая встреча произошла по чистой случайности, когда он преследовал Викторину? И еще: как она смогла сбежать от миссис Плезант и воссоединиться с Д'Лисом?

Все это меня больше не касалось. Миссис Билл, миссис Плезант, Викторина – каждая из них играла в свои собственные игры. И я почему-то была уверена, что миссис Плезант пыталась заодно наложить руку и на меня. Что, если бы я согласилась с ее беспардонным предложением? Я никогда больше не была бы свободна – ни от нее, ни от угрызений совести. Я не написала ей ни слова на прощание, возможно, опасаясь, что она сумеет как-то исхитриться и помешать моему бегству.

Поднявшийся ветер трепал мою вуаль, но она была приколота слишком прочно, чтобы он мог ее приподнять. Викторина сейчас тоже была в море, плыла к тем островам, где жесточайшее рабство взрастило дьявольский культ. Некогда она и вправду была чистой и невинной, как казалась. Но только ли под влиянием Д'Лиса стала она жрицей темной секты? Или зло было заложено в ней с рождения, нуждаясь лишь в легком толчке, чтобы пробудиться?

А Д'Лис, выходит, выжил, и я – не убийца. Однако я отлично сознавала, что если бы я столкнулась с ним, я бы снова прибегла к любому оружию, какое бы оказалось под рукой.

Значит, и во мне тоже была жестокость. Я вздрогнула. Как мало мы знаем о себе, пока судьба не испытает нас. Кто я теперь?

Я смутно ощутила, что к скамейке, на которой я скрючилась, кто-то подошел. Я отвернулась, хотя знала, что мое избитое лицо не видно сквозь вуаль. Мне не хотелось оставлять скамью, омываемую последними лучами солнца, жалко было уходить от чистого дыхания моря.

– Тамарис…

Я до крови прикусила губу, отказываясь верить, что слышу свое имя, произнесенное этим голосом.

– Тамарис! Не отворачивайтесь от меня.

Между нами был один лишь шаг, и его рука сжала мое запястье с такой силой, что я не могла бы вырваться без борьбы.

– Пустите меня! Ради всего святого, дайте мне уйти!

– Не раньше, чем мы поговорим. Думаете, от меня так легко сбежать?

Я по-прежнему отворачивалась от него. Он стоял прямо передо мною, закрывая собой заходящее солнце.

– Кто вам сказал, где я? Фентон?

– Фентон сохранила вам верность. Я не получил бы письма до вашего отъезда. – Сейчас ярость в его голосе улеглась, но ему приходилось так себя сдерживать, что я чувствовала это напряжение. – А за то, что я знаю, спасибо Амели!

– Амели? – Ему удалось отвлечь меня от моих невеселых мыслей. – Ей-то что за дело до меня?

– Вы спасли ей жизнь, когда эта чертова кошка бросила ее умирать. Да, у Амели тоже своя роль в вашей истории. А теперь вам придется выслушать меня!

Он сел рядом – без приглашения. Я поняла, что если попробую сбежать, он удержит меня силой. Я все еще смотрела в сторону, но уши заткнуть не могла.

– Вы обязаны Амели… Мы обязаны ей очень многим, Тамарис. Она благодарна вам не только за спасение от смерти, но и за то, что вы забрали этот браслет с пауком…

– Но…

– Эта мерзкая штука была символом власти Викторины над ней. Та внушила бедной суеверной девушке, что тварь на браслете оживет и закусает ее, если она не будет выполнять каждый каприз Викторины, а если она потеряет или сломает браслет, ее ждет немедленная мучительная смерть. Но когда вы забрали браслет, Амели твердо уверовала, что вы приняли на себя его проклятье. И в конце концов вы вернули его Викторине, которая его положила. Амели, таким образом, жила в рабстве, в более черном и изощренном рабстве души и мозга, чем любое рабство тела.

– Но Амели, казалось, была так предана Викторине… – возразила я.

– Это было единственным спасением для нее, как часто твердила ей Викторина. Либо полное подчинение, либо дьявольская месть.

Как ошиблась я, приписывая Амели злые помыслы, в то время как роли в этой истории были прямо противоположны!

– Это Амели, – продолжал Ален, – сообщила нам об убежищах Д'Лиса и рассказала о заброшенном ранчо, которое он превратил в свой храм. Хотя он ехал с нами с Востока в том же поезде, держа связь с Викториной через Амели, своих людей он выслал вперед. Это были островитяне, фанатики вуду, верившие, что Д'Лис – воплощение одного из их проклятых богов, Барона Самеди, повелителя смерти. Видите-ли, Викторина и Д'Лис действовали по плану; они не готовили никакого побега, – Ален жестко усмехнулся. – Согласно этому плану она разыгрывала рать «jeune fille», причем достаточно удачно, чтобы обмануть нас всех. Я был был убежден, что она – невинная девушка, которой вскружил голову ловкий негодяй. До тех самых пор, пока я не увидел ее в храме, я не верил в то, что рассказала мне Амели после моего возвращения в Сан-Франциско. Нет, Викторина вовсе не собиралась бежать с бедным поклонником. Она задумала игру покрупнее… со мной!

– Но как…

– Действуя методами вуду, в силу которых они твердо верили. Вы видели один из них – «гри-гри», который Викторина заставила Амели подложить мне на стол.

– Но вы ведь не их единоверец. Как же они надеялись повлиять на вас?

– Они истово верили в свои силы, Тамарис. И, странное дело, абсолютная вера как в добро, так и в зло может привести к странным последствиям. Они начали работать со мной традиционными методами «гри-гри», направив, как они полагали, свою силу на меня. Скажите, Тамарис, вы не находили ничего подобного среди собственных вещей? Амели ушла от ответа, но я уверен – ей было в чем признаться.

– Был маленький мешочек, спрятанный в шов моей шали, но я его уничтожила. И, возможно, восковая фигурка. – Я рассказала о грубой фигурке, найденной мной в рабочем столе.

– Да. Это их рук дело. Позднее они прибегли бы к наркотикам.

Меня затрясло от нахлынувших воспоминаний.

– Тамарис! – Его руки обхватили меня, но я принялась яростно отбиваться. Его прикосновение было для меня непереносимо. – Тамарис! В чем дело?

– Отпустите меня, умоляю вас! Не надо!

– Конечно… – Он тут же отпустил меня, а когда снова заговорил, голос его был сух и деловит, будто мы обсуждали какие-то деловые вопросы. – Позднее они прибегли бы к наркотикам. Они планировали сломать мою волю, вероятно, лишить власти над телом и рассудком – тогда Викторина могла бы взять под контроль семейные дела. Если верить Амели, в их распоряжении были такие дьявольские зелья, какие могут заставить человека выполнить любой приказ, пока он под действием отравы. Привыкнув к ней, жертва начинает умолять о новых, все больших дозах, пока не будет полностью порабощена. К счастью, деловые интересы требовали моего отсутствия после вашего приезда. Они были еще не готовы действовать, и вдобавок, не были защищены от контратаки.

Да, сразу по прибытии в Сан-Франциско они обнаружили соперницу, особу, находившуюся в столь выгодном положении и располагавшую такими силами, что ситуация для них сделалась небезопасной. Они были вынуждены защищаться еще до того, как нанесли первый удар.

– Вы имеете в виду миссис Плезант? Выходит, это правда, что она практикует вуду? – Его история отвлекла меня от собственных страданий, и я больше думала о том, что он скажет, чем о случившемся со мной, прежде чем осознала, что происходит.