Текст книги "Записки автохтона"

Сабонис forever

Осенью 1981 года Сорокин месяц провёл в Москве, проходил преддипломную практику в библиотеках, жил в общаге МГУ (главный корпус со шпилем). Деньги после стройотряда ещё не кончились, наслаждение жизнью в столице принимало самые изощрённые формы и занесло Сорокина на баскетбол. Играл «Жальгирис» с кем-то.

Сабонис всегда выглядел на площадке как эльф среди орков, особенно в играх НБА, а в 17 лет сверкал на фоне прочих бугаёв просто ослепительно. К баскетболу до этого дня Сорокин был равнодушен и чувство это пронёс через всю жизнь, но начал следить за спортивной карьерой великого Арвидаса, что и спасло ему жизнь.

Подчинённые Сорокина не боялись, это сразу ставилось любому офицеру в вину. Запугать солдата до смерти считалось первым условием укрепления дисциплины, но Сорокин этого делать не умел, да и не хотел. С солдатами его отношения сразу пошли не туда, он старался им всё объяснить, найти компромисс между необъятными уставными обязанностями военнослужащих СА и их неощутимыми уставными же правами.

«Ты им зря даёшь возможность рассуждать, много они у тебя говорят, это не на пользу никому, особенно порядку» – примерно так учили службе ротный, комбат, сослуживцы и проверяющие. Солдаты у Сорокина говорили много потому, что лейтенант с ними разговаривал, командный рык давался ему трудно, материться он умел, но не любил.

Спасаясь от рутины службы, Сорокин много читал, библиотека части его не интересовала, покупка книг требовала времени и места (и денег). Киоск «Союзпечати» на улице Черняховского получил клиента в форме. Немолодые работницы газетного прилавка души не чаяли в скромном, вежливом и постоянном покупателе. Очень скоро Сорокину стали «оставлять» (прятать от других) все новинки. Про дефицит колбасы в СССР знают все, а кто помнит дефицит газеты «Советский спорт»? Сорокин не мог бывать каждый день («Служба, сами понимаете»), поэтому покупал все «оставленные» газеты и журналы раз в неделю, иногда реже. Охапка «прессы» обычно покупалась перед караулом и после Сорокина доставалась бойцам.

«Известия» и «Литературка» использовались ими для гигиенических нужд, утепления зимой и чистки оружия, «Комсомолка» и «Труд» просматривались, а «Советский спорт» зачитывался до дыр, единственная легальная отдушина в потоке пропаганды.

Первым (после Сорокина) «Спорт» обычно читал рядовой Вацкявичус (Вацек). Парень отчислен с 4 курса Каунасского политеха, почти ровесник, схватывал всё на лету, стал лучшим наводчиком полка. Именно его выстрел на учениях и принёс Сорокину досрочную звёздочку на погоны и почёт (недолгий, как всё в этом бренном мире). С ним было о чём поговорить, его русский с акцентом был непривычен, но хорош.

Сорокин узнал, что баскетбол в Литве – религия, а Сабонис – Бог. Сорокин разорился на рубль и подарил Вацеку журнал «Спорт в СССР», где был большой репортаж и цветные фото с чемпионата Европы 1983 года, на котором Сабонис стал мировой звездой. Такой радости за рубль теперь литовцу не подаришь…

Караулов в полку было два: «ближний» и «дальний», склады и полигон, в каждом Сорокин побывал раз по 70. 6 июля 1984 года очередной «ближний» (3 км от Дзержинска) караул начался обычно, никто не знал (и не знает, и не надо), что в Литве 6.07.1253 года была коронация Миндаугуса (Миндовга), теперь это у них День Государства.

Согласно Уставу караульной службы, начальник караула отвечает за всех и за всё, обеспечивает несение службы, проверяет посты. Сорокин всегда лично разводил часовых в самые тяжёлые ночные смены: 2—00 и 4—00, будил помощника в 5—45, встречал их в 6—30 и только после этого ложился отдыхать.

7.07.84 проснулся Сорокин сам и это ему не понравилось. На часах было 12—30, обычно его будил сержант – помощник начальника караула в 11—00, приносил обед и солдатские новости пополам с проблемами. В караулке тихо и пусто, на столах грязная посуда от обеда, оружие в пирамиде, бойцы курят в тенёчке на улице, но сержант почему-то спит в караулке – и какой-то запах….

Обед Сорокину принёс механик его танка, рядовой, на вопросы не отвечал, смотрел в сторону. 13—45 – время развода новой смены, построения нет, никто не шевелится, команд сержанта не слышно – Сорокин терпел до 13—55, затем взорвался «как триста тонн тротила» (Высоцкий В. С.).

Задолго до этого караула, ранней весной 1981 года, Сорокину повезло поработать «кроликом» в НИИпрофзаболеваний АМН СССР. В общагу пришли люди, принесли анкеты, унесли заполненные, через неделю вахтёр общаги передала ему номер телефона, после звонка пришёл в указанный кабинет. Весёлый врач предложил помочь советской науке, а невесёлый уточнил: «За деньги». 3 дня в марте Сорокин, весь в датчиках, просидел за пультом управления неизвестно чем. На пульте загорались лампочки, мигали табло, звенели реле – Сорокин всю эту светомузыку должен был гасить нажатием соответствующих кнопок, клавишей и педалей. При этом датчики непрерывно фиксировали скорость реакции, температуру тела, давление, пульс и много чего ещё. Платили по-царски:25 рублей за смену 6 часов с перекурами. Во время перекуров весёлый врач рассказал, что они работают над определением оптимального психотипа для исполнения обязанностей оператора химического производства, у Сорокина редкий психотип, очень низкая лабильность, высокая ригидность и вообще Сорокин счастливец, очень устойчивая нервная система. Невесёлый пояснил: «У тебя лабильность 53 балла, а 50 – уже летаргический сон». Да, Сорокин обычно был спокоен, но иногда его выводили из себя….

Сержант был поднят пинками, Сорокин ревел, как пароход в тумане, выгнал на построение обе смены (заступающую и отдыхающую) и с ужасом обнаружил, что караул пьян почти в полном составе. Исключение составили три казаха, от остальных несло как от бочки.

«Сдать оружие, ушлёпки! Аяз, собери автоматы и магазины, сложи у меня в ком-нате, никуда оттуда не выходи. Сержант, ко мне! Стоять, сука, в глаза смотри. Почему не можешь? Что пили? Сколько? Где взяли? Кто принёс? Как Вацек? Где Вацек? На посту, пьяный на посту?! Ты молись, сопля зелёная, чтобы дожить до трибунала. Ты не сопля? Да ты зеленее, чем хер у лягушки, но в дисбате это пройдёт!». «Тенгиз, Курбан, за мной, оружие не брать, бегом – МАРШ!!!».

Смена постов обычно занятие неспешное, но тут Сорокин летел подкалиберным. Первый часовой спал, спал днём на посту, даже бутылку не смог спрятать («Вермут» 0,8 литра по 1,52 рубля). Остатки вина вылил, оружие отдал Курбану, будить не стал – дальше, скорее, скорее добраться до этого козла из Каунаса. Козёл не спал. Он стоял за гриб-ком, расстояние метров 12, автомат в руках, предохранитель опущен.

«Стой, буду стрелять!». «Смена караула, рядовой Вацкявичус, сдать пост и оружие!». «Не по Уставу, не вижу разводящего и смена без оружия». «Вино жрать на посту – по Уставу? Вацек, не усугубляй, сдай оружие и пошли отдыхать». «Я вам покажу, кто в стране хозяин, свиньи русские. Стоять, ещё шаг – стреляю!».

Сорокин увидел свою смерть воочию, дуло АКМ направлено в грудь, палец, указательный палец лучшего наводчика полка, лежал на спуске и глаза, полные пьяной ненависти «лесного брата» к «оккупантам».

Сорокин узнал по себе, что такое «ярость благородная», только пришла она к нему не «как волна», а как вспышка. Он вдруг ясно понял ЧТО делать и знал ЧТО будет. Эти озарения и в дальнейшей его жизни случались, правда, очень редко, но всегда вовремя

Неожиданно даже для себя, Сорокин снял фуражку и, отбросив её в сторону, засунул ладони под ремень портупеи и ровным шагом пошёл на сближение. На восьмом шагу (он считал в уме, чтобы заглушить страх и угрозы пьяного «лабаса») левой ногой саданул снизу по стволу и, не прекращая движения, лбом ударил Вацека в лицо. Автомат отлетел в сторону, солдат опрокинулся на спину, начал вставать, получил правой ногой в голову и обмяк на траве.

Тенгиз получил оружие поверженного (патрон оказался в стволе!), помог взвалить Мацека на лейтенантские плечи и остался на посту караулить на всё оставшееся время.

Сорокин с окровавленным телом на плечах (как в кино!) пришёл в караульное помещение, сбросил ношу на топчан и провёл воспитательную работу с личным составом. Личный состав понял и рванулся исправлять отмеченные недостатки, а бледный начальник караула позвонил дежурному по полку. На счастье, попал на помощника, родного Чикина, описал ему ситуацию и попросил по тихому сообщить комбату (ротный был в отпуске).

Майор приехал через 40 минут на своей «копейке», но в форме и навеселе. Засунул очнувшегося Мацека в багажник, сержанта посадил рядом, посоветовал Сорокину самому написать и у всех проверить написание подробнейших объяснительных и убыл, бросив: «До вечера!». Ну, пьянство в Советской Армии имеет место быть, офицеры не прочь, но и солдаты повсеместно при первой возможности. Но в карауле! С боевым оружием и патронами! Редкий косяк, не всякому так «повезёт».

Вечер состоялся и не был тонным. После сдачи оружия и караульных боеприпасов (комбат лично проверил наличие всех патронов), Сорокин с пачкой объяснительных явился к начальству и получил по полной. Комбат сдал зачинщиков «на губу», но прежде снял показания. Показания были нехороши: начальник караула спит, рядовой Вацкявичус утром приносит из города 8 (восемь) «огнетушителей» вермута, предлагает отметить личный праздник, все отмечают, кроме казахов, разведённых сержантом на посты, обед принимает самый трезвый с криком: «Наконец – то закуска!». В 12—00 развод караульных, новая смена идёт с бутылкой и допивает прямо на боевом посту. Повреждения лица Вацкявичус не смог объяснить, утверждал, что ничего не помнит, падал, видимо, несколько раз в нетрезвом состоянии.

Вывводд: старший лейтенант Сорокин не соответствует занимаемой должности, службой пренебрегает и солдаты у него борзеют. Сорокин сослался на Устав караульной службы, майор отмахнулся: знаю я, как в карауле хорошо спится, сам служил, спишь круглые сутки, лейтенант, солдаты и творят, что хотят. «Никак нет, товарищ майор, каждый караул ночью развожу сам, спать ложусь не раньше 6—00, согласно Устава».

«Смотри, проверю!». Проверка была тщательной, комбат не поленился найти дембеля, сыгравшего свадьбу с аборигенкой и уже работающего на одном из местных заводов, перетряхнул все караулы по спискам, убедился в соблюдении Сорокиным Устава и вынес ему вердикт: «Мудак!».

Сержанта разжаловали, Вацека к оружию больше не допускали. Неделя «губы», санчасть, сломанный нос, лечение гигантского синяка и начал он ходить только дневальным по батальону со штык-ножом на ремне. Через месяц прямой вопрос Сорокина: «Что же ты, патрон в ствол загнал, а на курок не нажал?» вызвал косой взгляд и тихий вежливый ответ с акцентом: «Слабак оказался, Сабониса вспомнил…».

«Одер, Висла, Варшава, Брест, мы на службу положим крест…»

Эта песня дембелей из ГСВГ, привезённая братом, очень хорошо ложилась на настроение двухгадюшника Сорокина в августе 1984 года. Ещё лучше шла за столом, под гитару или «а капелла» (по мере опустошения бутылок):

«Нас уже не хватает в шеренгах по восемь и героям наскучил солдатский жаргон лишь кресты вышивает последняя осень по истёртому золоту наших погон..»

Служба офицером в рядах СА перестала нравиться Сорокину, и одновременно Сорокин тоже перестал нравиться СА. По мнению командования и политического руководства полка старший лейтенант Сорокин перестал соответствовать высокому званию советского офицера. Новый комполка «в поле» Сорокина не видел, зато видел на плацу и читал регулярные «сигналы» нового замполита полка, старого замполита батальона и вечного полкового «комсомольца». «Комсомолец» жаловался на нерегулярную оплату членских взносов (он сидел в штабе полка с 8 до 17, а Сорокин служил «как жучка» и не всегда мог заплатить в рабочее время. «Комсомолец» ходить за комсомольцами с ведомостью считал ниже своего достоинства). «Старый» замполит батальона (бывший «комсомолец») критиковал низкий уровень проводимых политинформаций и их несоответствие утверждённым темам. «Новый» замполит, молодой стройный майор, прибывший из СГВ (Польша) обличал бытовую распущенность и моральный облик.

Замполит полка имел основания для столь грустных выводов. Его служебное рвение распространилось за границы территории полка и привело майора с проверкой в офицерское общежитие. Дело было утром, в 9—00 майор приступил к обследованию условий жизни вверенного ему офицерского состава и в 9—20 запасным ключом открыл дверь квартиры, в которой проживали Сорокин с Чикиным. Для общежития был выделен крайний подъезд типовой панельной пятиэтажки, на первом этаже вахта, хозблок и служебные помещения, выше обычные квартиры. На площадке были 3 квартиры: трёхкомнатная, двухкомнатная и однокомнатная. В 3-х комнатах жило 5 офицеров, в 2-х комнатах – 3 офицера, в однокомнатной квартире – двое. Места в общаге распределялись в славный период службы, Сорокин уверенно поселился в однокомнатной, а через неделю добился туда вселения лейтенанта Миши Чикина, командира взвода из своей роты. Расчёт оказался верным, практически лейтенанты жили в одиночестве, сменяя друг друга в нарядах и, ночуя через сутки в карауле, казарме, на полигоне, делали квартиру свободной для отдыхающего соседа.

Так вот, замполит открыл дверь в квартиру и обнаружил отдыхающего Сорокина, что само по себе возмутительно: «9—20 утра, а офицер ещё в кровати – и не один!». Майор вызвал Сорокина неглиже в прихожую и выразил своё возмущение, закончив речь неосторожным требованием:».. и чтобы блядь эта немедленно убиралась». Хорошая, крепкая, плотная девушка из категории «Я стою у ресторана, замуж – поздно, сдохнуть – рано..» в армии никогда не служила, субординацию не соблюдала и с криком «Кто блядь?! Я блядь!?!?» въехала майору с левой так, что фуражка спрыгнула с головы замполита в руки ошеломленного Сорокина, а сам майор вылетел на лестничную клетку и исчез. Славная представительница пролетариата города Дзержинска ревела, как сирена, одевалась и рвалась в погоню. Сорокин еле успокоил ранимую душу, но это ему стоило времени и сил.

Через 2 часа Сорокин пришёл в штаб полка с фуражками на голове и в руках, но замполит всё ещё проверял подразделения. Вечером караул, потом в штабе выходные, потом наступила расплата, замполит вызвал к 9—00 и выпустил жертву только к обеду. Майор в новой фуражке хорошо подготовился к встрече, много нового из уже пережитого старого узнал про себя Сорокин. Замполит, как Шварцнеггер в фильме, «Вспомнил всё!!!»

Оказывается, по вине Сорокина лейтенант Маневич не явился на парад 9 мая. Маневич был почти профессиональный преферансист из Ростова-на-Дону, вечером 8 мая они с соседом предложили расписать пульку, третий член их экипажа выбыл, не вынеся принятой на грудь дозы спиртного. Сорокин из караула был свеж, легко просидел до утра и в 5—20 Маневич поймал «паровоз» (6 взяток) на мизере. Желание отыграться встряхнуло пьяного, но ясности уму не прибавило, получив 8 взяток на «тройных» распасах, Маневич подвёл итог, выдал Сорокину 126 рублей 70 копеек выигрыша и ушёл спать. Оправдываясь перед своим комбатом, этот нехороший человек жаловался на дурное влияние хорошо известного всем с плохой стороны Сорокина! Поистине: «Знал бы прикуп – жил бы в Сочи!»

Оказывается, Сорокин попирает не только воинские Уставы, но и гражданские законы, он грубо нарушил ПДД, управляя чужой машиной. Да, Сорокин по доброте души увёз домой пьяного замполита батальона на его «шестёрке», был остановлен гаишниками, которые и накатали «телегу» в часть.

Оказывается, Сорокин политически неграмотен, допускает искажение утверждённых материалов на политчасах, неправильно доносит политику партии и правительства до подчинённых и сослуживцев. Ну, обвинить в неграмотности выпускника истфила мог только выпускник Львовской военно-политической семинарии. Застольные речи Сорокина о тайнах истории заставляли собутыльников забыть о налитом, но, действительно, не совпадали с передовицами «Красной Звезды».

Оказывается, Сорокин имеет наглое намерение продолжать позорить моральный облик советского офицера, но пусть не надеется, руководство дивизии рапорт о дальней-шей службе в рядах СА уже завернуло, замполит в новой фуражке довёл до сведения Сорокина, что служить ему осталось немного и пусть радуется, что легко отделался, миновав «суд чести младшего офицерского состава Советской Армии».

Узнав своё будущее, Сорокин поделился им с непосредственными командирами. Ротный радостно промолчал, а простодушный комбат не удержался: «Ну и хорошо, Андрюха, воевать с тобой можно, а служить чересчур весело. Мне за тебя на каждом совещании новый замполит шею мылит. Что ты ему сделал?». Рассказ об изгнании майора из рая был встречен бурными, продолжительными аплодисментами присутствующих.

Сорокин выбрал время, приехал в Нижний и явился в областное управление образования (он хотел в городское, но не нашёл нужной двери). Крепкий седоватый мужчина принял старшего лейтенанта танковых войск в полевой форме как родного. «Дорогой, когда дембель? В конце августа. Историк, это замечательно. Пед? Университет!? Партийный? Жаль, мы б тебя сразу директором, мест полно. Ну, ничего, в школе вступишь. Есть место в ближнем районе, 30 минут автобусом до Нижнего, служебное жильё, все условия, школа новая, сельские льготы, часов море, вся история, обществоведение твои, военное дело, физкультура, если хочешь, кружки. Через год завучем будешь, ты так меня со временем сменишь, я сам танкист, подполковник в отставке».

В офицерской книжке дата призыва стоит 1 августа 1982, Сорокин считал, что срок службы истечёт в августе 1984, строил планы и питал иллюзии, которые были безжалостно растоптаны армейской бюрократией. Окончательно распрощался с армией только 6 октября, после сдачи вверенного казённого имущества, получил итоговые деньги, закатил отвальный банкет в «Столбах» и явился к бывшему подполковнику. Тот всё понимал, с военной и иной бюрократией был давно лично знаком, но сделать ничего не мог, вакансии заняты, учебный год в разгаре, «Летом приходи, помогу обязательно».

Сорокин жил у Василия, искал работу в городе, сроки поджимали, родители Васи возвращались из Венгрии через неделю, требовалось начать наводить порядок в жилище, работа нашлась, но жить на квартире Сорокин не захотел. Он обошёл однокурсников, поглядел на их занятия и ничего ему не понравилось. На факультете поменялась власть, высокоморальноустойчивые энергичные молодые прогрессивные исследователи подсидели «шефа» Евгения Васильевича, сменился декан и заходить на факультет Сорокин не желал. Военную сбрую (шинель, бушлат, сапоги, плащ-палатку, мундиры с погонами) он держал у Васи в гараже, сам в новой «гражданке» гарцевал по Нижнему, искал варианты и вдруг понял – пора возвращаться домой!

Гостить, учиться было хорошо, но жить в мегаполисе Сорокин не смог. Друзья и подруги его ругали, стыдили, смеялись, рисовали самые радужные перспективы, но это были чужие планы, а Сорокин привык жить своим умом. На философии говорили про «Буриданова осла», Сорокин смотрелся натуральным ослом в глазах друзей-товарищей, но он выбрал сердцем возвращение домой, повернул против течения, которое до сих пор ещё вымывает молодёжь в большие города из малых.

Решение далось нелегко, но оформилось быстро. В ходе очередной посиделки на съёмной квартире одногруппниц Сорокин отвлёк Василия от девушек, вышли покурить, взяли такси, съездили в гараж, забрал Сорокин свои пожитки, вернул Васю обратно к подъезду, обнялись на прощание. Вася клятвенно обещал приехать к Сорокину на Новый год (обманул, ни разу не был и теперь уже не будет).

Нетерпеливому таксисту было заплачено и обещано ещё, если перестанет ныть, будет возить куда скажут и ждать, сколько надо. Взял билет на поезд, до отправления ещё два часа, взял две «чекушки», на том же такси доехал до памятника Валерию Палычу, одну выпил, глядя с откоса на «стрелку» Оки и Волги, другую – сидя на «сачке», на скамейке недалеко от входной двери истфила.

Время позднее, занятия давно закончились, знакомых нет – и хорошо! Сорокин курил, медленно пьянел, снова курил и вспоминал всё, что случилось с ним за пять лет учёбы, Он много узнал, но зачем ему это знание?

Часть 2.
Gaudeamus igitur

«Листья жёлтые над городом кружатся…»

Первая студенческая «картошка» вспоминается всеми, но не всегда хорошо. Сорокин точно знает, что прожил самый счастливый сентябрь, холодный, дождливый сентябрь 1977 года.

Во время сдачи вступительных экзаменов он ни с кем не сошёлся, жил в общежитии студгородка Университета в комнате с будущими биологами и химиками, сочинение писал в третьем потоке, устные экзамены сдавал после обеда и разделить радость зачисления ему в Нижнем было не с кем. 30 августа ранним утром на привокзальной площади Сорокин потолкался среди таксистов (расчёт с завода плюс летний заработок грузчика пока позволял), разговорился с водилой и быстро снял жильё, комнату за 20 рублей в месяц недалеко от учёбы (5 автобусных остановок, но можно и пешком).

Утром 1 сентября около Университета Сорокин нашёл среди стада автобус с картонкой «1-й курс историки» и встал неподалёку, сняв с плеч небольшой тугой рюкзак. В рюкзаке две смены белья, носки, две рубахи, телогрейка, в которую завёрнут литр водки, кружка, ложка и нож. В боковых карманах рюкзака уместилось 20 пачек «Беломора», 10 коробков спичек, 2 банки консервов, чай, сахар и батон.

Затрапезный наряд «на картошку» (вытертая штормовка, старые штаны, кирзовые отцовские сапоги «гармошкой»), короткая стрижка и папироса в углу рта не испугали модного парня (джинсовый костюм, мокасины и бейсболка) с длинными светлыми волосами. Он вытащил пачку «Примы» и попросил прикурить. «На огонёк» подтянулся третий, высокий, костистый, в «олимпийке», кедах, с огромной спортивной сумкой, из которой достал пачку «Стюардессы». В автобусе сели рядом и через 6 часов, по прибытии в село Богатиловка, трое уже друзей начали искать постой для совместного проживания. Колхоз платил домовладельцам по 50 копеек за сутки постоя с 1 студента. Всего приехало 54 первокурсника, девушек (42 головы, 15 историчек и 27 загадочных лингвисток) хозяйки расхватали сразу, набирая по 4—5 человек, парней (всего было 12 особей) брали неохотно, а курящую троицу вовсе никто не хотел, пока колхозный бригадир не привёл их к домику в два окошка.

– «Петровна, забирай».

– «У меня места только для одного, ну, для двоих, троих мне некуда, троих не возьму».

– «Бабушка, мы хозяйственные, вам поможем, я могу в бане спать..».

– «В какой бане, милок, у меня только хлев старый да клеть».

– «Согласен на клеть».

Бригадир на радостях выдал 5 матрасов и 6 байковых одеял, сказал, что завтрак в столовой в 7 утра, потом на работу, картошки много, а рук мало.

Зашли в избу и сразу вышли, вся комната метров 16, печь и хозяйкина кровать, спать на полу, причём одному точно придётся заползать под кровать. Решили пока на свежем воздухе ночевать. Клеть оказалась дощатой пристройкой к сеням, с полом, но без потолка. Пол вымели засветло, нашли хозяйский молоток, набили гвоздей в стены, развесили барахло, разложили матрасы и закурили на ступеньках крыльца.

Вася-модник (Фадеев Василий Борисович, 20.09.1959 – 8.05.2015, после окончания истфила офицер – кавалерист, затем музейный сотрудник, затем реставратор, плотник-реставратор, просто плотник, столяр, «золотые руки» и скоропостижная кончина от рака лёгких), Шура – спортсмен (Карякин Александр Владимирович, 15.10.1959 – 4.05.2011, после окончания ВУЗа офицер-мотострелок, остался в армии, сделал карьеру, скоропостижно скончался в приёмном покое больницы от сердечного приступа в звании генерал-майора ФСБ, «золотая голова», абсолютная память, светлый ум, целеустремлённость и логика) и наш герой Андрей (Андрюха, Андрюша для друзей и подруг), «Мистер Истфил» 1982 года, говорун, оптимист и добытчик, с первого дня обнаружили родство душ и общность интересов.

– Да, халупа, даже бани нет, надо другое жильё искать..

– Не так я себе клеть представлял, у нас клеть из брёвен, пол, потолок, печка бывает

– Так ты же хозяйственный, Андрюх, всё починишь и тепло проведёшь…

– Бедно тут живут, леса нет, кирпича нет, делать не из чего, придётся греться изнутри. У меня есть…

Дружный весёлый хохот перешёл в счастливый смех: у всех троих было, Вася с Шурой из дома, родители позаботились о еде, а по бутылке свежие студенты купили по дороге, Сорокин приоритеты расставлял сам, его «дорожный набор» был признан лучшим на данном этапе исторического развития.

После второй решили осмотреться на местности, прошлись по деревне, наискосок правление, рядом столовая, чуть дальше магазин и почта. Откуда-то доносилась самая популярная песня того года про «Листья жёлтые..». Клуб, наверно, давай посмотрим. Нет, не клуб, магнитофон во дворе и девушки.

– Простите, мальчики, вы не поможете нам открыть консервы.

– Какие проблемы, всё для вас, и откроем и съедим..Такие консервы грешно есть помимо водки. Хотите?

– Мы не пьём.

– Мы тоже уже нет, но зябко, сыро и за знакомство.

– Нет, водку мы точно не пьём.

– Это потому, что вы ещё не знаете всех её прелестей, пора знакомиться с ними – и с нами. Разрешите представиться: Андрей – токарь, Василий – слесарь и Александр – младший научный сотрудник, в перспективе – старший… Шура – наливай!

После завтрака началась работа. Сорокин в школе ездил «на картошку» с пятого класса, только без ночлега – утром на автобусах выезжали, к вечеру возвращались, обедали «в поле». Привычно плохо организовано: копалки уже прошли, клубни светятся под неярким солнцем, вёдра раздали, а грузить некуда, машины появились к обеду, после обеда – дождик и продолжение знакомств.

Бригадира Сорокин нашёл в правлении, спросил про машины, получил ответ что машин полно, шоферов нет. Через дом у забора стоял старенький ГАЗ-52, Витька-сука уехал в город и пропал. Сорокин показал права, получил ключи, талоны на колхозную заправку и в 7—30 привёз на вчерашнее поле в кузове 25 весёлых, красивых и энергичных студенток. Дело пошло веселей, кроме картошки с поля в хранилище начались сверхплановые перевозки: дрова, мебель, газовые баллоны (Вася год после школы отработал слесарем на авиазаводе и легко научился «менять» баллоны, т. е. отсоединять пустой и подключать к газовой плите полный, Шура их грузил-выгружал). До тех пор, пока Витька-сука не вернулся из города «с суток», трое друзей стали самыми нужными, полезными и популярными среди постоянного и переменного населения Богатиловки.

Воздух свободы пах алкоголем. Большинство первокурсников пришли в университет прямо из-за парты, впервые оказались без надзора родителей и начало студенческой вольницы не стали откладывать в долгий ящик. Вечерний весёлый хмель без утренних мучений, песни под гитару и хором, танцы под магнитофон и разговоры, разговоры…

«Всё-таки водка – гадость!». «Конечно, гадость редкая, вот душа от неё и рвётся наружу, пообщаться с себе подобными на свежем воздухе. Чувствуешь душевный подъём? Прилив сил? Жаль, что до поля этот кайф не доживёт. По дому соскучилась? Плюнь, город – тюрьма, посмотри, какие звёзды. Мицар видишь? Не знаешь Мицара? Поправимо. Садись ближе, руку давай, буду показывать – вторая звезда в ручке Большой Медведицы – Алькор, над ним, присмотрись, не видишь? А почему очки не носишь? Дурочка, чего тут стесняться, особенно на картошке, особенно теперь….»

20 сентября, в день рождения Василия, друзья проснулись не от холода, а от тяжести: дождь в клеть не попадал, но снегу за ночь намело сантиметров 10, он лежал на укрытых с головой под одеялами студентах сугробом и не думал таять. Никто из троих даже не чихнул, но надо было перебираться в тесноту и духоту избушки. Погода испортилась, работа стала мучением, грязь, холод, сырость, серость не могли преодолеть даже самые весёлые и жизнерадостные. Начались болезни, уехали домой первые жертвы «битвы за урожай», в магазине кончилась даже водка, параллельно кончились деньги – финиш!

В середине сентября, когда Сорокин был ещё «на колёсах», его попросили перебросить доски от пилорамы до церкви. Оказывается, Богатиловка – село, а не деревня, есть храм. В конце сентября работы в поле отменили из-за непогоды и Сорокин предложил друзьям сходить до церкви. Молчание было ему ответом. Пошёл один, под снегом и дождём, достиг цели и увидел замок на двери. Обошёл храм, услышал голоса из сарая, в который выгружал тёс, и зашёл в открытую дверь. Два бородатых мужика сортировали пиломатериал и спорили о качестве досок. Сорокин узнал, что храм не музей, вход открыт для любопытствующих только на службу, служба в субботу и воскресение.

– Жаль, мы студенты, в субботу утром уедем.

– Ты крещёный? Крест покажи. Почему не носишь? Как я тебя без креста в храм пущу.

– А у Вас лишнего нет? Я бы купил.

– Крестов, юноша, лишних не бывает. Тебя кто крестил? Бабушка маленьким, и образок Николы Чудотворца с собой дала? Покажи. Молодец бабушка Клавдия Петровна, молодец! Пошли, чадушко.

Сорокин впервые осознанно вошёл в живую, действующую церковь, получил свой крест и ему это место очень понравилось.