Текст книги "Мастер и Афродита"

С сыном на сазанов уехал. Сашка три дня назад из армии пришел, вот отец решил его побаловать. – Слово «сазанов» человек-булка произнес с ударением на последнем слоге. – А вы кто ему будете?

Узнав, что Темлюков с дочерью москвичи и Друзья Славы, человек-булка рассыпался в восклицаниях, после чего почти силой затащил Темлюкова с дочерью к себе:

– Жена в санатории. У меня гостиная пустая. Там два дивана. Вот и выспитесь, а сейчас помойтесь с дороги – и к столу. У нас сегодня и горячую водичку дали.

– Неудобно беспокоить, – возразил Константин Иванович. Лена тоже было открыла рот, чтобы выразить свои резоны, но человек-булка говорить не дал:

– Слушать ничего не хочу. Для меня гости в радость, а особенно москвичи. Кто раньше в ванную?

Спорить было бесполезно. Темлюков отправился в душ первым, поскольку принимал эту процедуру быстро. Лена нежилась дольше и оказалась в очереди второй.

Странные совпадения часто преследовали Темлюкова по жизни. Вот и сейчас он попал в гости к главному врачу легочного санатория. Мало этого, санаторий находился недалеко от Гурзуфа, любимого места Темлюкова в Крыму. Человека-булку звали Тихоном Федоровичем, и фамилию он имел Слоник. На Украине это была весьма известная фамилия. Один из Слоников капитаном водил китобойную флотилию по морям-океанам, другой сидел высоко в киевских начальниках, а Тихон Федорович управлял санаторием, который имел мировую известность. Доктор Слоник, человек необычайно доброжелательный и совершенно лишенный спеси, принял в деле Темлюкова и Лены самое горячее участие. Он за ужином ознакомился с диагнозом бывшей жены Темлюкова, а уже в семь утра следующего дня они катили на персональной «Волге» директора санатория в Гурзуф. Машина вертела серпантин по шоссе Симферополь – Ялта, обгоняя грузовики и важно плывущие троллейбусы. Темлюков смотрел на море, горы и улыбался.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Лена.

– Своей везучести, – ответил Темлюков, – Да, ты вроде волшебника, – согласилась Лена. – Наколдовал нам Тихона Федоровича. Я чувствую, что такой человек маму в беде не оставит.

– Вы про меня? – расплылся Слоник и развернул к ним с первого сиденья свою круглую тушку. – За маму, душенька, не беспокойся. Поставим на учет и пролечим как надо. А в Крым ее надумали везти правильно. Болезнь эта поганая, очень редкая. Думаю, что на всем земном шаре не более тысячи случаев с подобным диагнозом. В Крыму маме будет легче.

– Вы, доктор, думаете, что мама никогда не сможет вернуться в Москву? – спросила Лена. Спросила и замерла, поняв, что из уст этого круглого, улыбчивого человечка сейчас прозвучит приговор.

– К сожалению, думаю, что так… – ответил Тихон Федорович и стал глядеть в окно.

– Эта болезнь…, неизлечимая? – с дрожью в голосе спросила Лена.

Тихон Федорович словно нехотя оторвался от созерцания дорожных пейзажей, и Темлюков увидел на широком добром лице трагически печальные глаза.

Это были глаза человека, так и не сумевшего привыкнуть к чужому горю.

– К сожалению, думаю, что так, – слово в слово повторил свой предыдущий ответ доктор Слоник.

Константин Иванович сжал руку дочери и почувствовал, как дрожат ее пальцы.

Не доезжая санатория, машина доктора остановилась у беленого домика с кирпичными воротами. Водитель посигналил, и из ворот вышла пожилая женщина в резиновых калошах на босу ногу. При виде доктора ее мрачное лицо вмиг изменилось. Женщина заулыбалась и бросилась пожимать Тихону Федоровичу руку.

– Вот покупателя тебе привез, – сказал Слоник, указывая на Темлюкова.

– Что ж, милости просим, смотрите дом, сад, все, что хотите. Федорович плохих людей не привезет.

Домик, утопающий в винограднике, оказался чистеньким и уютным. Из небольшой гостиной двери вели в спаленки и на террасу. Спаленок было две. Никелированная кровать с горкой подушек напомнила Темлюкову родовое гнездо его Шуры. В памяти промелькнул эпизод ночи в Матюхине, и Константин Иванович невольно покраснел.

Женщина просила пятнадцать тысяч. Таких денег у Темлюкова уже не осталось.

– Я вам добавлю, – неожиданно предложил Слоник.

– Спасибо, но в долг взять не моду. Профессия художника подразумевает отсутствие стабильных заработков. Иногда густо, иногда пусто.

– А сколько у вас есть? – поинтересовалась хозяйка.

– Тринадцать тысяч, – ответил Темлюков.

– Берите дом. Раз вас ко мне привел Тихон Федорович, уступлю.

Хозяйка пересчитала деньги, и все присутствующие скрестили руки. Доктор Слоник помог оформить приобретение. Он вместе с Темлюковым и Леной посетил кабинет местного начальства, и через полчаса все формальности были завершены. Авторитет доктора в местном обществе был необычаен. Обедали Темлюковы уже в санатории. Доктор предложил им остаться на ночь, но Лена волновалась за мать и торопила с отъездом. В Симферополь они вернулись на троллейбусе. Дом оформили на дочь, потому что личное присутствие владельца для нотариуса оказалось необходимо.

– Вот ты и домовладелица, – улыбнулся Темлюков. Но Лена оставалась грустной.

Прошлой ночью, перед сном, в гостиной Слоника Константин Иванович пытался поговорить с ней по душам. Когда уже потушили свет, он спросил Лену:

– Почему ты не пришла в мастерскую, узнав про болезнь мамы?

– Не хочу видеть твою сожительницу, – ответила дочь.

– Ты же ее совсем не знаешь, – сказал Темлюков.

Лена долго молчала, потом вздохнула и отрезала:

– И не хочу знать. Прости, папа, я тебя не осуждаю, но мне так легче.

В Симферополь вернулись к вечеру. Васильчиковы на сей раз оказались дома. Супруга Светлана сильно раздобрела, а малец Саша превратился в бравого парня. Темлюков подметил, как бывший солдат заинтересованно поглядывает на его дочь. «Вырос Сашок», – констатировал для себя Темлюков. В пожарном порядке отметив встречу, – до московского рейса оставалось два часа – хозяева и гости на такси поспешили в аэропорт.

Обнимая москвичей на прощание, чета Васильчиковых заверила Константина Ивановича, что Темлюков может не беспокоиться. Они встретят и дочь, и больную мать, когда те приедут селиться в своем гурзуфском доме.

– Довезем, устроим, все будет путем, – повторял повеселевший Васильчиков, тряся руку Темлюкова.

В Москву прилетели ночью. Константин Иванович довез дочку до подъезда и, не отпуская машину, поспешил к себе в мастерскую. Он впервые оставил Шуру одну и, хоть прошло не более двух суток, за нее волновался.

Заметив, что в окнах мансарды темно, Темлюков решил, что Шура спит. Ключа он не взял, поэтому пришлось стучать. Сперва Константин Иванович похлопал о дверь ладошкой. Реакции не последовало.

Тогда он забарабанил кулаком, с каждым разом все громче. Вновь тишина. Ударил несколько раз ногой.

«Не может же девушка так крепко спать, – подумал он. – Небось боится открывать ночью». Темлюков спустился вниз, вышел на улицу и без монеты, двухкопеечной для автомата он в кармане не нашел, набрал свой номер. Долгие, скучные гудки остались без ответа. «Ее там нет», – понял Темлюков. Но куда она могла в чужом городе отправиться? Подлая, неприятная мыслишка, что Шура в его отсутствие успела завести себе роман, гадостно зашевелилась внутри, но оформиться в мозгу Темлюков ей не позволил, раздраженно отогнав подальше. В мансарде Цыпловского горел свет. Мастер по натюрморту с битой птицей не спал. В его окне мелькали тени, и Темлюков решил, что сосед пребывает в компании. Дверь в мастерскую Цыпловского Константин Иванович застал распахнутой. В самой мастерской вместо веселого праздника он обнаружил всех своих коллег-соседей в мрачном и трезвом затишье. Увидев Темлюкова, все бросились к нему и наперебой начали говорить. Через некоторое время он сумел разобрать, что Деткин, возвращаясь вечером к себе, случайно обратил внимание на милицейский «газон», подруливший к подъезду Темлюкова. Деткин хотел пройти мимо, но что-то его остановило.

– Подумал, уж, не обворовали ли твою мастерскую… – сказал он.

Потом из подъезда трое милиционеров вывели Шуру. Деткин не успел опомниться, как ее впихнули в машину, и та умчалась. Деткин обошел соседей. Мужики оказались на месте, и все побежали в милицию. Но в ближайшем отделении Шуры не оказалось. Дежурный ничего не знал или не хотел говорить. Правда, Цыпловский уверял, что дежуривший лейтенант ему знаком и врать бы не стал.

Проторчав возле милиции около получаса, компания вернулась в мастерскую Цыпловского и принялась держать совет, как помочь Шуре. Совет сильно затянулся. Константин Иванович застал своих соседей, когда они, перебрав все варианты, зашли в тупик.

– За что ее могли забрать? – соображал побледневший от известия Константин Иванович.

– Давайте звонить во все ближайшие отделения, – предложил Грущин.

Всеволод Андреевич побежал за телефонной книгой. У Цыпловского в мастерской телефонный справочник не водился.

– Я не могу попасть в мастерскую, – пожаловался Темлюков. – Может быть, Шура мне написала записку, но у меня нет ключа.

– Дубликаты наших ключей есть в ЖЭКе, – вспомнил Деткин. – Гнида Совкова! Вот кто все знает. Небось сама и подстроила. Настучала, что Шура живет без прописки.

Грущин, вернувшись с телефонной книгой и выслушав версию об участии Зои, с художниками согласился:

– Вполне возможно. Эта тварь способна на все.

– Гниду Совкову будить, – заорал Грущин.

– Три часа ночи… – неуверенно заметил Темлюков.

– Плевать; – ответил Деткин.

– Хрен с ней, – добавил Цыпловский.

– Пошли! – скомандовал Грущин.

Мужчины быстро спустились на улицу и, выстроившись возле полуподвальной квартирки Совковой, замерли.

– Звони, – шепнул Цыпловский.

Темлюков позвонил. За дверью тишина.

– Звони дальше, – рявкнул Деткин и, не дожидаясь, сам вонзил свой квадратный палец в кнопку звонка. Кнопка утонула и заклинилась.

– Кто?! – истерично пискнула за дверью Совкова.

– Члены Союза художников СССР, – громко заявил Деткин.

Совкова приоткрыла дверь и, протирая заспанные глаза, оставалась в полумраке своего жилища. Деткин рванул дверь, и Зоя предстала перед мужчинами в засаленном халатике, босиком и в бигудях. Звонок продолжал неистово верещать, художники и Совкова тупо взирать друг на друга. Наконец взгляд женщины стал более осмысленным. Она узнала своих подопечных.

– Спятили? Ночь на дворе.

Деткин ударом кулака утихомирил звонок.

– Напакостила, а теперь барыню строишь?! – закричал он.

– Где Шура?! Отвечай, Совкова. – Цыпловский впился в Зою глазами.

Та непонимающе мотала головой.

– Какая еще Шура? Что вам нужно? Сейчас милицию вызову.

– Ты уже вызвала. Из моей мастерской забрали Девушку, и я не могу попасть к себе. Давай дубликат ключей, – потребовал Темлюков.

– Достукались, – злорадно улыбнулась Зоя. – Девку забрали, и поделом. Сами нарушаете. У вас нет права в мастерских ночевать. По закону нежилой фонд для жилья использовать запрещено.

– Ты нам здесь законы не читай. Где Шура?

– А я почем знаю? Пускай вам в милиции скажут. Идите туда.

Совкова с каждой минутой все больше наглела, и художники уверились, что дело с Шурой ее рук.

– Мы там уже были. Девушки в нашем отделении нет.

Это известие Совкову озадачило. Она сперва подумала на своего гэбиста, тот мог спровоцировать задержание Шуры.

– Вы на меня не наскакивайте! – закричала Совкова, переходя в наступление. – Не на луне живете.

У нас власть советская еще не кончилась. На вас управа живо найдется.

– Давай ее задушим, – предложил Деткин.

– Хорошая мысль, – поддержал Цыпловский.

– Задушим и спустим в унитаз, – добавил Грущин.

Хоть Темлюкову было не до смеха, он с трудом сдержал улыбку, и подыграл:

– В унитаз целиком она не войдет. Придется расчленить.

Совкова побледнела и попыталась юркнуть в квартиру, но Деткин успел захлопнуть дверь, оставив Совкову на лестничной площадке.

– Говори, тварь, где Шура? – угрожающе зашипел он, наступая на женщину и пристально глядя ей в глаза.

– Не знаю, я ни при чем. Я сама знать ничего не знаю, – заикаясь, проговорила Зоя.

– Ладно, – смилостивился Деткин. – Не будем тебя душить. Давай дубликат ключей от мастерской Темлюкова и спи дальше.

– Ключи в ЖЭКе. У меня дома их нет, – пролепетала Совкова, переминаясь босыми ступнями, – Пошли в ЖЭК, – приказал Грущин.

– Как же я пойду, не обумшись, – заныла Зоя.

И, поняв, что дверь ее квартиры захлопнута, а ключа у нее нет, завыла.

– Ничего, мы тебя на руках в ЖЭК отнесем. – предложил Деткин, и не успела она опомниться, как оказалась на руках бородача.

В ЖЭК попасть не удалось. Дежурный слесарь Митрофаныч с поста смылся. Рассудив, что навряд ли кто его хватится, дед ушел домой спать. Совкову художники через форточку вернули в ее апартаменты.

Оказавшись в безопасности, она высунулась и закричала:

– Завтра на всех вас заявление в милицию подам.

Вас отсюда поганой метлой погонят.

– Послушай, Деткин, – громко спросил Грущин, – Совкова с тебя за ночь сколько взяла?

– Четвертак, – серьезно ответил Деткин. – А с тебя?

– С меня – тридцатник, – признался Цыпловский.

– Мало того, что проститутка! – громко закричал Деткин. – Так еще и антисемитка. С русским спит за четвертак, а с евреем за тридцатник. Придется написать в милицию заявления.

– Придется, – согласился Цыпловский.

В окнах дома начал зажигаться свет. Жильцы, разбуженные необычным шумом, просыпались и выглядывали на улицу.

– Скольких же она за ночь пропустила? – вопрошал Грущин.

– Клевета! – заверещала Совкова и со стуком захлопнула форточку.

Проучив жэковскую даму, которая много лет им досаждала, художники вернулись в мастерскую Цыпловского и принялись звонить подряд во все отделения милиции по телефонной книге. В одном из них им посоветовали обратиться к дежурному по городу.

– Ваша знакомая задержана органами паспортного режима, – после длительной паузы сообщил голос дежурного.

– Где она сейчас? – закричал Темлюков в трубку.

– Режимная часть находится на проспекте Мира, но раньше восьми утра вас там никто не примет.

Темлюков, не дослушав, выбежал из мастерской.

Мужчины за ним. Растолкав спящего таксиста, компания по ночной Москве помчалась на проспект Мира.

На непривычно пустых улицах белел первый снег.

У булочной разгружали фургон с горячим хлебом. На проспекте Мира на проходной казенного подъезда дежурил офицер в форме внутренних войск. Темлюков пытался объяснить ему, что Шура его гостья. Она задержана без всякой причины. Ему нужно немедленно с ней поговорить. На все это офицер заученно отвечал:

«Не положено». Гущин, Деткин и Цыпловский тоже пытались убедить постового. Тот был непоколебим.

Темлюков понял, что человеческие эмоции не помогут. Нужен человек, которого услышат. «Прыгалин», – вспомнил Темлюков звонок референта из ЦК.

– Сколько времени? – спросил он у Деткина.

– Полшестого, – ответил тот, поглядев на свои карманные часы. Из всей компании один Деткин носил часы.

– У кого есть двухкопеечная монета? – поинтересовался Константин Иванович.

Художники долго шарили по карманам. Наконец монету нашел Цыпловский. Темлюков выбежал на улицу, метнулся к первому автомату и, сняв трубку, задумался. Телефон Прыгалина он записал на стене мастерской. Первая цифра там была два, потом две корявых девятки, потом шестерка переправленная на восьмерку. Так, цифра за цифрой, Константин Иванович восстановил весь номер. Его феноменальная зрительная память не подвела.

– Прыгалин слушает, – сухо ответили в трубке.

– Говорит художник Темлюков. Извините, что разбудил…

– Я еще не ложился, Константин Иванович. Что случилось?

Темлюков постарался коротко поведать о случившемся.

– Ждите в здании, – распорядился Прыгалин и дал отбой.

Темлюков вернулся к проходной и на вопросительные взгляды друзей ответил:

– Велел ждать.

– Пошли перекурим, – предложил Деткин.

Все, кроме Цыпловского, закурили. Цыпловский месяц назад курить бросил и теперь делал вид, что воздержание ему нипочем.

Москва понемногу просыпалась. Возле метро возился дворник, подбирая ночной сор. Вяло покатил первый рейсовый автобус. Бабка в черной косынке кормила сизарей, раскидывая вокруг себя моченый хлеб. Птицы слетались с крыш и деревьев, жадно заглатывая куски, затевали драки. Ловкие воробьи тем временем выхватывали хлеб у них под клювами.

– Чего ждем? – сказал Деткин, выпустив красивое колечко дыма.

– Не знаю, – признался Темлюков.

Минут через двадцать возле казенного подъезда с визгом затормозил черный лимузин и мужчина в длинном габардиновом пальто быстро скрылся в подъезде. Через пять минут из дверей не вышел, а вылетел дежурный офицер.

– Кто товарищ Темлюков? – спросил он, шаря глазами по лицам художников.

– Я Темлюков, – ответил Константин Иванович.

– Пожалуйста, пройдемте со мной, – попросил офицер и раскрыл перед Темлюковым дверь.

– Мы ждем. Костя. Имей в виду, без тебя – ни шагу, – сообщил вдогонку Темлюкову Грущин.

Офицер пропустил Темлюкова за шлагбаум проходной и повел к лифту. На третьем этаже он остановился перед дверью с надписью: «Начальник паспортного режима города В. П. Семин» – и тихо произнес:

– Вас ожидают.

Темлюков открыл одну дверь, затем вторую и оказался в огромном светлом кабинете. Ему навстречу встал невысокий лысоватый человек в штатском сером костюме и галстуке и протянул руку.

– Товарищ Темлюков, очень рад. Произошла неприятная служебная ошибка. Но мы отреагировали на сигнал вашего министерства.

– У меня нет никакого министерства. Я художник, – удивился Темлюков.

– Меня зовут Виталий Петрович. Фамилия моя Семин. Я имел в виду Министерство культуры. Сейчас вашу знакомую доставят в кабинет, и вы сможете ее забрать. Мой вам человеческий совет – оформить с ней отношения по закону. У вас есть недоброжелатели, поэтому вам необходимо быть внимательным в вопросах гражданского права.

Не успел Семин договорить, как дверь в кабинет открылась, и уже знакомый Темлюкову дежурный офицер впустил Шуру. Девушка в домашнем халатике, купленном несколько дней назад в Петровском Пассаже, испуганно озиралась по сторонам. Увидев Константина Ивановича, она бросилась к нему:

– Господи, как хорошо, что ты пришел. Я уж думала – пропаду. Уж как они здесь надо мной измывались. И как только не называли: и шлюхой, и подстилкой, и деревней.

– Сотрудник, который вел ваше дело, будет немедленно наказан. В наших рядах таким не место, – жестко сказал Семин.

Шура только теперь заметила хозяина кабинета и вопросительно поглядела на Темлюкова.

– Все, милая. Страсти позади. Поехали домой.

– Желаю вам всего хорошего, Константин Иванович, а вам, гражданка, приношу свои извинения от лица всех наших сотрудников и себя лично. Машина внизу. Мой водитель вас отвезет, – заверил Семин.

– Меня ждут друзья, – предупредил Константин Иванович.

– В машине места хватит и для них, – казенно улыбнулся начальник и нажал на столе кнопку.

Дежурный офицер вырос словно из-под земли.

– Проводите товарищей к машине, – приказал Семин и еще раз кивнул Темлюкову.

На улице художник и его возлюбленная были встречены радостными возгласами Деткина, Грущина и Цыпловского. А когда перед друзьями открылись двери шикарного лимузина, восторгу компании не было конца.

– У тебя есть сирена? – спросил Деткин водителя, устраиваясь рядом с ним на переднем сиденье.

– Имеется.

– Тогда включай и гони, – крикнул Деткин и запел «Славься отечество наше свободное…».

Водитель улыбнулся и, рванув с места, включил сирену. За десять минут по утренней Москве с воем, распугивая редких прохожих, лимузин доставил друзей на Масловку.

– Отметим или спать?! – спросил Цыпловекий, когда они оказались в своем дворе.

– Сначала спать, а потом отметим… – ответил Темлюков.

Он прожил слишком долгие сутки, начав их в Симферополе, а закончив только сейчас.

– Вы можете спать, а мы, пожалуй, начнем. Выспитесь – присоединитесь, – сказал Деткин, и художники, простившись с Темлюковым и Шурой, отправились к Цыпловскому, у которого всегда имелась закаченная бутылка водки, а на закуску битая птица, отработавшая свое в его натюрмортах.

– Как я надергалась, – вздохнула Шура, укладываясь в постель. – Меня там держали вместе с цыганами. Хорошо, что была в халате, а то все бы уперли, если бы чего было…

– Проснемся – и сразу в загс, – пообещал Темлюков, закрывая глаза.

«Давно бы так…» – подумала Шура и улыбнулась, вспоминая, как дежурный офицер принес ей бутерброды и шоколадку. Офицера звали Сергеем, и его телефон на бланке для допросов лежал у нее в кармане.

10

Станислав Андреевич Прыгалин ночь, когда ему звонил Темлюков, провел без сна. Он работал над докладом. Шеф ехал в Варшаву на идеологическую конференцию. С польскими братьями ухо приходилось держать востро. Каждый пан, партийный или нет, в душе считал Советы завоевателями, и любой промах нашего руководства давал ему повод для злорадства.

Подставить шефа Прыгалин права не имел и потому выверял каждое слово. Проблема Темлюкова, сколь пустячной она ни была для референта ЦК, двадцать минут от доклада оторвала. Станислав Андреевич все делал обстоятельно, поэтому, связавшись с помощником министра внутренних дел, попросил не только освободить девушку художника, но и выяснить, по чьей милости инцидент произошел. Большого труда это не представляло, поскольку Семин сразу назвал фамилию Терентьевой. Прыгалин фамилию записал и решил, что при случае с дамочкой разберется. И вот сегодня как раз этот случай подвернулся.

Станислав Андреевич, сидя за огромным столом своего рабочего кабинета на Старой площади, листал папку с надписью «Темлюков». Папку ему доставили из КГБ, и референт с интересом изучал ее содержимое.

Часы показывали без пятнадцати два. Прыгалин вызвал Терентьеву к себе на час. Секретарь доложил, что министерская дама явилась. Но принимать Терентьеву референт не спешил. «Пусть помается, начнем воспитательный процесс с приемной», – решил он. Закрытое заседание Политбюро раньше четырех часов не кончится. Шеф там и, пока длится заседание, его не вызовет. Зловещая таинственность, предшествующая сегодняшнему заседанию, Прыгалину не нравилась.

Слухи о возможной повестке дня до Станислава Андреевича дошли. Если слухи подтвердятся, последуют события, которые могут в корне изменить и его, Прыгалина, жизнь. Станислав Андреевич об этом старался сейчас не думать. Он проглядывал отчеты о наблюдении гэбистов за художником Темлюковым и брезгливо кривил губы. Только одна информация его всерьез; заинтересовала. Темлюков водил дружбу с великим немецким писателем Генрихом Дорном. Дорн на следующей неделе появится в Москве. К Советам писатель относится настороженно, но не враждебно. В задачу отдела Прыгалина входила опека деятелей культуры такого масштаба. Каждый из них, ставший другом Кремля, – очко Прыгалину.

– Темлюков и Дорн. Очень любопытно… – сам себе сказал Станислав Андреевич и задумался…

Отстояв в Воскресенском фреску Темлюкова и вернувшись в Москву, Прыгалин записал в своем рабочем календаре: «С художником познакомиться лично».

Но встретиться пока не успел из-за нехватки времени, смог позвонить и оставить свой прямой телефон. Теперь, когда Константин Иванович обратился к нему с просьбой, встречу пришлось опять отложить. Станислав Андреевич не хотел, чтобы Темлюков чувствовал себя обязанным. «Подождем», – решил Прыгалин.

Фреска Темлюкова не просто произвела на Станислава Андреевича огромное впечатление, она его потрясла. Составляя доклады об интернациональной политике государства, референт в душе оставался непоколебимым русофобом. Древние славянские корни, так мощно проступавшие в сюжете фрески, и потрясли Прыгалина.

Листая отчет о демарше Темлюкова на его персональной выставке, референт покачал головой – ребячество. Теперь, чтобы востребовать живописца на государственном уровне, необходимо его официальное покаяние. Об этом и хотел говорить Прыгалин во время личной встречи.

Секретарь Володя тихо подал чай и напомнил:

– Дама из Министерства культуры нервничает.

– Ничего, ей это на пользу. Пусть еще посидит, – проговорил Станислав Андреевич и прихлебнул из стакана.

Чай он любил очень крепкий. Ему привозили специально собранный чайный лист из Аджарии. Индийских, цейлонских и китайских сортов Станислав Андреевич не употреблял. Вкус у референта ЦК был своеобразен и по-своему изыскан. В Париже, когда он, сидя за столом с шефом, подавил на устриц лимона и запустил студенистого моллюска в рот, того чуть не стошнило. Члены Политбюро предпочитали еду без выкрутасов. Исключением стал копченый угорь, которого привозили с Селигера. Омары в буфете Политбюро не прижились, зато раки огромных размеров имелись постоянно.

Захлопнув папку с информацией о Темлюкове, Прыгалин взглянул на часы. Стрелка тянулась к трем. Прыгалин нажал кнопку и сказал вошедшему секретарю:

– Володя, пригласи эту мымру.

Зинаида Сергеевна вошла как-то боком. Ее глаза, увеличенные линзами очков, выражали сильное волнение.

– Прошу прощения, Зинаида Сергеевна. Неотложные дела. Садитесь, пожалуйста, поближе. – Прыгалин указал на кресло.

– Здравствуйте, товарищ Прыгалин. Мое время по сравнению с вашим – ничто, – изрекла Терентьева и уселась на краешек кресла.

– Знаете, почему я вас пригласил? – тихим голосом поинтересовался Станислав Андреевич.

– Нет. Но думаю, что это касается фрески Темлюкова.

– Отчасти, – согласился референт. Сделал паузу и повторил еще раз:

– Отчасти… У меня, Зинаида Сергеевна, сложилось странное впечатление, если я не прав, вы меня поправите… Так вот, впечатление такое, что вы заранее настроили выездной воронежский совет на негативную оценку работы Темлюкова.

Возможно, я не прав.

Зинаида Сергеевна заерзала в кресле. К разговору в этом кабинете она готовилась… Но мягкий, дочти нежный тон референта ЦК сбил ее. Идя на встречу, Зинаида Сергеевна припасла аргументы против Темлюкова. Эти аргументы ей самой казались безупречными. Но теперь, глядя на внимательное лицо Прыгалина, слушая его вкрадчивый голос, она растерялась.

– Все-таки, возможно, я не прав? – еще раз повторил Станислав Андреевич, весьма удовлетворенный растерянностью посетительницы.

– Если честно, да, – наконец решилась Зинаида Сергеевна.

– Позвольте, почему? – искренне удивился Прыгалин.

– Я считала, что в данном случае поступаю верно, – продолжала Терентьева.

– Поделитесь вашими соображениями. Я хочу понять. Возможно, Темлюков бездарный живописец и вы, зная это, преградили путь безвкусице, – откровенно издеваясь, поинтересовался Станислав Андреевич.

– Нет. Темлюков считается приличным живописцем. Дело в том, что он идейно опасный элемент, – собралась с силами Зинаида Сергеевна. – Вам известно о его поступке?

– Да, я имею представление, – подтвердил Прыгалин.

– Тогда вам должны быть понятны мои мотивы. – Зинаида Сергеевна нервно сняла очки и без всякой нужды протерла их платком.

– Теперь послушайте меня. – Прыгалин встал и прошелся по кабинету.

Зинаида Сергеевна тоже было вскочила, но хозяин жестом усадил ее обратно.

– Ваша должность идеологическая. Начальник отдела монументальной пропаганды – очень значимая должность. Справиться с задачей монументальной пропаганды наших идеалов могут только очень талантливые люди. Темлюков – большой талант. Его талант не наша с вами собственность. Это собственность всего народа, собственность государства. Если человек талантлив, то он вправе и заблуждаться, вправе высказывать свое мнение. А вот ваша задача, уважаемая товарищ Терентьева, талант Темлюкова для нас сохранить. Вернуть его в лоно наших интересов.

– Но Темлюков заявил, что соцреализм – чушь и пошлятина! Он это заявил громко. На официальном открытии своей выставки.

– А что вы сделали, чтобы убедить его в обратном? – неясно поинтересовался Прыгалин. И сам ответил:

– Ничего. Вы делаете все, чтобы большой художник озлобился и перешел в стан наших противников. Вы травите его. Травите от имени государства. Потому что вы не частное лицо, вы олицетворяете власть. Таким образом вы унижаете наше государство.

– Я защищаю систему, – вставила Терентьева.

Но Прыгалин ей договорить не дал:

– Унижаете. Унижаете до того, что она вашими руками преследует даже его невесту.

– Пусть не нарушает. Привез девчонку в свою мастерскую… – покраснела Зинаида Сергеевна. Она никак не ожидала, что Прыгалину и это известно.

– Привез девушку в мастерскую? – изумился Прыгалин.

– Да. Он сам не имеет права жить в мастерской.

Мастерские относятся к нежилому фонду… – оправдывалась Зинаида Сергеевна.

– Ну, никак не ожидал от человека, занимающего ваш пост, мировоззрения бабульки с лавочки. Уважаемая Зинаида Сергеевна, если у художника такого таланта нет квартиры в столице, это ваша вина. А в данном случае это ваш шанс. Если бы вы предложили ему свою поддержку, помогли получить жилье, ему было бы неловко делать некорректные заявления. Вы меня понимаете?

– Я об этом не подумала… – призналась Зинаида Сергеевна.

– А вы подумайте. Ваша должность подразумевает такую возможность, – тихо добавил Станислав Андреевич.

– Я подумаю, – пообещала Терентьева.

– Вот и замечательно. Мне было очень приятно с вами познакомиться, – поклонился Прыгалин.

– Мне тоже, – заикаясь, сказала Зинаида Сергеевна и, покрывшись пунцовым румянцем, покинула кабинет референта.

Когда за посетительницей закрылась дверь, Прыгалин затрясся от смеха. Секретарь Володя, заглянув в дверь, от удивления раскрыл рот. В таком веселье он своего начальника видел редко. Успокоившись, смахнув платком слезы, Станислав Андреевич вернулся за свой рабочий стол и, взяв гебэшную папку, покрутил ее в руках, повторяя:

– Темлюков и Дорн. Темлюков и Дорн. Пожалуй, я посещу мастерскую маэстро вместе с великим немцем.

Хрипло вякнул телефон. Из шести стоящих на столе аппаратов так вякала только «вертушка». Станислав Андреевич снял трубку и услышал голос шефа:

– Стае, срочно ко мне.

Проходя свою приемную и невидящим взглядом обводя сотрудников, Прыгалин думал, что, судя по голосу патрона, закрытое заседание Политбюро подтвердило его худшие опасения…

11

Ужин Соломон Бренталь приготовил сам. Зная Темлюкова как фанатика живописи, Бренталь без труда догадался, что меню для него не главное, но, будучи настоящим артистом, Бренталь не мог просто поджарить отбивные. Днем он посетил магазин «Дары природы» и купил там десяток перепелов. Птички продавались ощипанными, поэтому их оставалось промыть и бросить на толстый чугун сковородки, а в конце приготовления залить сметаной. Работа несложная, а результат изысканный. Готовить Соломон Яковлевич научился у своего отца. Академик прожил жизнь гурманом и на кухне творил чудеса. Отношение к кулинарному процессу как к акту творчества отец сумел привить и сыну. Правда, Соломон Яковлевич предпочитал простые и эффектные рецепты, а долгую, кропотливую возню с продуктами избегал.

Но и в сложных кулинарных изысках он сумел бы проявить мастерство. В доме Бренталей по всем мало-мальски торжественным случаям за кухню отвечал хозяин.