Текст книги "Принцесса, сыщик и черный кот"

Глава 25
Альфред

В гостиницу Роман приехал поздно ночью. Сид спал, положив голову на конторку бара. Роман, стараясь не шуметь, на цыпочках прошел мимо, но, как только он приблизился к лифту и потянулся к кнопке, Сид приподнял голову и хрипло сказал:

– Пока ты шатался с разными типами по острову, тебе пять раз звонили из Лондона.

Роман улыбнулся и кивнул головой.

– Что ж не спросишь, кто?

– Догадываюсь.

– Ни черта ты не догадываешься! Звонил мужчина, назвался Альфредом Ромером. Он просил тебе передать, что твоя девчонка разболелась и слегла.

– О, черт! Почему она сама не позвонила?

– Этот тип сказал, что ей совсем хреново. Он что-то такое шептал, очень торопился.

Роман сказал по-русски:

– Час от часу не легче!

– Я не понимаю, что ты там бормочешь на своем варварском языке, но могу сообщить тебе телефон этого Альфреда. Тебе это надо, парень?

Роман ворвался к себе в номер, с листком бумаги в руках, на котором Сид накарябал лондонский телефон.

– Алло! Алло! Сэр, это Роман Нестеров. Вы мне сегодня звонили.

– Наконец-то! Мое имя – Альфред. Я работаю в семье родственника леди Каролины, у престарелого сэра Александра, много лет, сэр. Она просила меня связаться с вами, прежде чем ее увезли в госпиталь.

– Что с ней случилось, Альфред? – голос Романа сел от волнения, он откашлялся.

– Трудно сказать. Сначала думали, что воспаление легких, но наш доктор с этим диагнозом не согласился. Леди потеряла сознание, ее еле привели в чувство.

– Да говорите же!

– Ее отравили, сэр. Отравили чем-то очень опасным. Доктор делал ей промывание, а в госпитале даже стали переливать кровь. Я не знаю, как это называется, но за сегодняшний день они перекачали через ее сосуды тонны три крови!

– Что с ней?

– Мне только что звонили оттуда. Она спит. Под капельницами. Около леди постоянно дежурит бригада реаниматоров. Там полиция… и здесь тоже!

– Как ее могли отравить? Зачем?

– О, сэр! Она наследница огромного состояния и титула. Сегодня утром, перед тем, как это стряслось, она встречалась с какой-то пожилой дамой. И леди была так возбуждена и даже, кажется, испугана…

– Почему? Почему она была испугана? Что она увидела или услышала?

– Что услышала, не знаю. – В голосе Альфреда зазвучали обиженные нотки. – Мы не приучены подслушивать разговоры наших хозяев. Это Англия, сэр! Но… но я не мог не заметить кое-что очень…необычное.

– Что именно?

– Эта пожилая дама была одноглазой.

– Что вы говорите?

– Одноглазая, сэр. Один глаз закрыт черной лентой.

– Что еще?

– Худая, с низким голосом. Но это не переодетый мужчина, сэр. Я бы не ошибся.

– Это все?

– Почти.

– Говорите же, Альфред!

– Дама представилась – мисс Диас.

Глава 26
Диас

Роман мчался в машине, выхватывая фарами из ночи углы домов, старое пыльное шоссе, узкий коридор цитрусовой рощи ионитов. Вылетел на перекресток и понесся мимо черных паутин антенн к воротам английской военной базы. Он сначала проехал мимо спуска к соляному озеру, но притормозил, развернул машину и вскоре нырнул на разбитую грунтовую дорогу. Справа от него темно-серыми приземистыми коробками выплыли домики кошачьей фермы. Роман выглянул в открытое окошко машины и разглядел око маленького фонарика, которое мерцало беспокойным зеленоватым светом в темноте ночи. Он вышел из машины и решительно зашагал в сторону светящейся точки. Несколько раз спотыкнулся о вывороченные из земли корни деревьев и наконец, он остановился перед крупной клеткой, с которой начинался ряд дурно пахнущих решетчатых вольеров. Именно из этой клетки светил фонарик. Роман сощурился, пытаясь разглядеть серую массу, откуда исходил свет, и настороженно замер. Перед ним стоял на четырех лапах, грозно выгнув спину, тот самый огромный черный одноглазый кот. Низкий, звериный рык вырвался из его приоткрытой клыкастой пасти. Глаз сузился, но продолжал светить в темноте холодной желтизной.

– Боже! Диас!

Кот осклабился, словно понял его, и сел, вытянув в струнку две сильные прямые лапы.

– Кто ты? – прошептал Роман. – Что ты здесь делаешь?

Кот смотрел прямо, не мигая и не двигаясь. Роман отшатнулся и быстро пошел к машине. Кот заурчал ему вслед и вдруг громко заверещал. Роман вздрогнул, испуганно обернулся. Кот метался по клетке, поблескивая желтым глазом. Роман сел в машину и сорвался с места. Он успел разглядеть бездонное звездное небо над головой и узкий серп месяца, словно повисшего на сухих ветках кривого дерева.

Вновь в лучах фар заплясали клубы желтой пыли и низкие кусты, за которыми густо чернела древняя оливковая роща. Из-под колес летел песок и мелкий камень, отбивая нестройную дробь по днищу машины. Роман снизил скорость, вглядываясь вправо. На этот раз он вовремя заметил ржавый столб с табличкой и въехал в разрыв между кустами. Мелькнули оливковые стволы, машина сделала резкий вираж влево и затормозила напротив ворот монастыря. Роман, не выключая фар, вышел из машины, постоял нерешительно у открытой двери автомобиля, затем, упрямо тряхнув головой, быстрым шагом вошел в ворота. С обеих сторон за поросшими травой развалинами древнего строения мерцали желтые огоньки кошачьих глаз. Их становилось все больше и больше, все гуще они засевали ночную тьму. На площади со старым колодцем собралось несколько десятков разномастных кошек и котов. Они угрожающе урчали и шипели. Роман махнул на них рукой и громко крикнул по-русски:

– Заткнитесь, твари! Ваш вожак за решеткой! Где хозяйки? Где монашки? Здесь есть кто-нибудь, кроме этой вонючей дряни!

Неожиданно скрипнула дверь в одноэтажном строении, и в лучах слабого света, исходящего изнутри здания, появилась прямая тщедушная фигура. Это была старуха, одетая во что-то черное, долгополое. Тяжелый наперсный крест, необыкновенно крупный для фигуры монашки, свисал на цепи с ее худой, морщинистой шеи. Голову плотно облегал черный платок.

– Послушайте, – сказал Роман по-английски, – вы ведь говорите на каком-то языке, кроме греческого?

Старуха отрицательно покачала головой и поджала сухие губы. Ее глаза светились в темноте, как у кошек, желтым огнем.

– Но вы меня понимаете?

– Я вас понимаю. Говорите, только не кричите. Сестры устали за день и спят.

Роман открыл рот и осекся: старуха говорила по-гречески, а он понимал ее, хотя не знал ни единого слова.

– Не смущайтесь. Говорите. Мы поймем друг друга. Важны не слова, а мысли.

– Я хотел спросить, сестра… Что стряслось с Каролиной?

– Почему вы пришли сюда?

– Я почувствовал. Я понял… Только отсюда она могла прийти.

– Кто могла прийти?

– Та, что назвала себя Диас!

– Здесь нет никакой Диас. Здесь только четыре старые монахини. Я одна из них. И еще здесь сотни, тысячи кошек. Им нет счета.

Роман развел руками.

– Но она представилась «мисс Диас», у нее был один глаз, как… как у вашего черного кота… Он ведь тоже Диас?

– Диас – это легенда. Никакого Диаса не было! Был крест. Но Диаса не было.

– Мне плевать, но все болтают об этом, и мы с Каролиной были здесь…

– Я вас помню.

– Что значит «помню»? Мы никого не встретили тогда…

– Мы с сестрами видели вас в окно.

– Почему вы не вышли? Почему дали нам войти в сад?

– Все решает судьба. Вас принял одноглазый, принял и выпустил.

– А что было бы, если бы он нас не принял? – с замиранием сердца спросил Роман.

– Вас бы больше никто не нашел. И мы бы избавились от необходимости кормить кошек дня три, а может быть, и четыре.

– Значит, такое бывало?

– Кто знает? За всем не уследишь.

– Почему вы кормите этих тварей? Почему? Зачем здесь осы?

– Осы на острове везде. Тут им хорошо – никто не посягает на их территорию, а вот кошки… Они здесь были всегда. Это их дом.

– Кто та, что назвалась «мисс Диас»? Почему она попыталась отравить леди Каролину?

– Кто привел вас сюда впервые, тот знает ответ на вопрос.

– Но меня привела Каролина! Даже нет, это я настоял…

Роман посмотрел на старуху пристально и увидел, что рот у нее полон ровных белых молодых зубов.

– Черт побери! Вы молоды!

Монахиня тихо засмеялась, словно скрипнула старая калитка на кожаных петлях.

– Здесь не поминают лукавого! Я не молода. Такой создал меня Господь. А вы, кажется, сообразили, кто указал вам сюда дорогу! Пойдемте со мной…

– Куда?

– В храм. Я покажу вам то, что раскроет вам глаза. Если, конечно, они еще могут раскрываться навстречу необъяснимому. Впрочем, ничего необъяснимого не бывает. У всего есть мотив, только люди не видят его, или не хотят видеть.

Монахиня поманила Романа и словно поплыла к веранде, над которой черной стеной высились запертые ворота храма. Роман постоял мгновение в нерешительности, но все же последовал за ней. Он посмотрел на ноги монахини и увидел, что она мелко-мелко перебирает крошечными ступнями в сандалиях, отчего кажется, что плывет над землей.

Они поднялись по каменным ступеням на веранду, монахиня извлекла из складок своей одежды связку нескольких длинных древних ключей. Она безошибочно выбрала один из них и метко вогнала его в замочную скважину двустворчатых дверей храма. Низко заскрипели петли, и одна из створок тяжело отошла в сторону. Внутри тускло светили горящие свечи.

Монахиня кивнула головой и вошла, Роман опасливо и в то же время с любопытством последовал за ней. Со стен небольшого храмового помещения на него внимательно и, как почудилось Роману, чуть насмешливо, смотрели святые – Святой Николай Чудотворец, Богородица с Младенцем, Святая Елена и Святой Константин. Частокол горящих тонких свечей бережно ласкал лики святых и отражался, будто в стоячей воде, в чистом, просеянном желтом песке в лотках под иконами. Сладко пахло ладаном и горячим парафином.

Роман огляделся, не зная, что сказать. Он вдруг нервно дернул правой рукой и быстро перекрестился.

– Зачем ты это делаешь? – спросила старуха, и Роман вновь понял ее. – Ведь ты не верующий.

– Я крещен… при рождении.

– Этого недостаточно. Веровать – куда важнее, чем следовать ритуалам. Вера нисходит на человека, а не поднимается ввысь. В этом вся суть, в этом – главное таинство.

– Насмотревшись на ваши чудеса, поневоле уверуешь…

– Во что? Веровать в чудо? Чуда нет. Все естественно, все имеет свою логику. Правда, она не подвластна разуму, но у нее есть высшее толкование. Чудо – лишь случайный отблеск его, иногда просто искаженный. Вот погляди…

Старуха подошла к темной иконе Николая Чудотворца. Роман сделал шаг следом за ней.

– Знаешь ли ты, когда была написана эта икона?

– Похоже, в конце двадцатого века… судя по свежести красок.

– В одиннадцатом. И эта. И эта. А вот эта в двенадцатом. И те две…

– Невероятно! Но их реставрировали, конечно.

– Пыль стирали и стирают до сих пор. Вот и вся реставрация.

– Как же они сохранились? – Роман приблизился к иконе, изображающей Иисуса, пытаясь разглядеть паутинки треснувшей краски. Но они были столь неприметны, что он с недоверием покосился на монахиню. Та улыбнулась краешками губ и мотнула своей маленькой, остроносой, как у состарившейся кошки мордашкой.

– Люди спасают свои души, сохраняя иконы. А на самом деле иконы в этом не нуждаются. В них заключена божественная сила, им не требуется человеческая забота. Масштабы несовместимы. У иконы своя судьба, куда более длинная, чем человеческая. В иконе как раз и заключены человеческие судьбы – тысячи, миллионы, сотни миллионов, миллиарды судеб! Не позволила икона уберечь себя – погублены целые поколения! Значит, не достойны, грешны! Не следует горевать по поводу гибели иконы, следует горевать о гибели душ, которые скрыты за ней.

– Но иконы пишут люди…

– Их трепетными земными руками пишет Великая Длань. Кому-то из смертных достается божественный дар, а кому-то в нем отказано!

Роман, глаза которого, наконец, привыкли к полумраку храма, оглянулся вокруг себя и вновь вернулся в центральный предел, под невысокий купол. То здесь, то там на иконах, на крестах, на неприметных уступах стен висели нательные крестики, разноцветные четки, кустарной работы бусы и какие-то мелкие, не имеющие, казалось бы, ценности предметы, среди которых попадались даже выцветшие кусочки материи.

– Кто оставляет все это?

– Люди.

– Разве они здесь бывают?

– Кое-кто бывает.

– Вы их впускаете или ворота храма иногда все же открыты?

– Иногда открыты. Сюда приезжают… те, кто знают или…хотят знать.

– Почему они вешают это? Суеверие… Церковь не признает суеверия.

– Церковь – лишь земная пристань Господа, его отметина на земле…

– И все-таки зачем люди вешают сюда эти безделицы?

– Никто не знает, как услужить Господу. Все жаждут к Нему прикоснуться и оставить о себе пусть ничтожное, но упоминание. Каждый пишет свою икону. Понимаете? Почему мы должны этому мешать, если это не приносит зла, не выдавливает крови?

– Это язычество.

– А что такое язычество? Лишь долгий поиск пути к Нему. Что ж дурного в этом поиске? В конце и в начале всегда Он. Пусть будет так.

– Вы экуменисты?

– Это не экуменизм. Это больше, намного больше! Представьте себе огромное светлое помещение, над ним вечно светит солнце, там всегда тепло и спокойно. Это – Тронный зал Господа, в котором Он был, есть и будет. В тот зал по периметру ведут двери, много дверей, тысячи. С обратной стороны этих дверей люди, по наивности своей, написали разные чуждые Господу слова на разных, чуждых Господу, языках – имена своих учений, которые они считают священными. Люди воюют друг с другом до крови, до смерти, доказывая с пеной на устах, что их учение – единственно верное, что только их дверь ведет в Тронный зал, а остальные – в пустоту, в преисподнюю. Но рано или поздно каждый распахивает свою дверь и видит, что входит в общий для всех светлый огромный зал, и люди лицезреют Его. С какой бы стороны они ни вошли, везде Он! Каким горьким заблуждением кажутся им тогда их земные учения, отмеченные на дверях с другой стороны зала!

– Так все просто! Почему же все бьются друг с другом? Во имя чего?

– Каждый тянет одеяло на себя. А Господь покрывает всех вместе одним…

– Преломляет единый хлеб?

– Ну, вот, наконец-то вы что-то начали понимать.

– Зачем вы привели меня сюда? Вы хотели что-то показать?

– Я уже показала. Разве вы не поняли? Оглянитесь еще раз, прикройте глаза… Видите, сюда, изнемогая, ползет всякий, чтобы прикоснуться к вечному, чтобы постичь чудо и спасти свою грешную душу. Каждый несет сюда свой скромный амулет и вешает его в храме… на крест, на угол иконы. Жертвоприношение! Это его ступень к вечности… Так он ее понимает! От бессилия земной жизни! От своей слепоты. Вы тоже амулет – вы и ваша леди Каролина. Кто-то захотел, чтобы и вы повисли здесь, как те безделицы. Ведь жертвой могут быть не только обычные амулеты, но и человеческие жизни. Отдать чужую в обмен на свою… В надежде протянуть как можно дольше на этой земле!

– О чем вы?

– О том, кто прислал вас сюда и вашу Каролину. Тот, кто подстроил то, что вы называете случайностью. Не бывает случайностей… мы просто не видим логики событий, от нас ускользают некоторые их звенья. И тогда закономерность мы называем случайностью.

– А кошки? А Диас?

– Я вам уже говорила, Диаса не было. Был его крест.

– Но одноглазый?

– Это тень. Древняя тень из прошлого. В каждом поколении есть свой одноглазый.

– Почему он сейчас на ферме?

– Болен. Его забрали женщины.

– Чем он болен?

– Душой.

– Разве у зверей есть душа?

– Есть.

– Но она не бессмертна…

– Кто знает, кто знает…

– Одноглазый говорил на странном языке… я слышал.

– Так он устроен. Он просто ворчал… бессмысленно…

– Но и вы понимаете мой язык, а я ваш, хотя говорим на разных…

– Язык у всех один, как Тронный зал. Просто по-разному называются двери…

– Каролину хотели отравить… они попытались… Я накажу ту, что сделала это!

– Не берите на себя чужое! Не берите! Не уподобляйтесь ей! Не вешайте кровавую безделицу в храме! Уходите и приходите сюда потом… с Каролиной. Еще не пришло ее время… Просто приходите, и все! Днем приходите! Не ночью!

Глава 27
Во сне и наяву

Роман открыл глаза и бездумно, не осознавая, где он, который теперь час, уставился в стену. В ушах все еще повторялось далекое, неясное, словно записанное на пленку: «Днем приходите! Не ночью!»

Он покрутил головой, разминая затекшую шею, тяжело вздохнул. Никак не мог отделить явь ото сна, словно только что схлынула с него жаркая температура. Сознание крошилось, как пепел обугленного пергамента.

– Черт! – сказал он вслух. – Приснится же такое! И главное, как явно! Как реалистично! Кот за решеткой, монахиня в черном…

Он поднялся, тряхнул головой и посмотрел в окно. Было утро, такое же, как всегда, теплое, солнечное; далеко, из-за белой стены супермаркета синим оком подсматривало за ним Средиземное море. Роман вошел в ванную и включил душ. Стоя под острыми прохладными струями, он думал:

«Уж не приснился ли мне и этот чертов Альфред? И отравление Каролины, и одноглазая „мисс Диас“! Какой-то бред!»

Он прошлепал босиком из душевой и в гостиную, оставляя быстро испаряющиеся на нагретом полу следы. Не прикрывшись, вышел на балкон и сел в шезлонг. Потом подумал немного и, стянув с перил пересохшее полотенце, набросил его на бедра.

«Нет, лондонский звонок мне не приснился. К сожалению, нет. Все так и было. Я отрубился после него. А потом эта мерзость…»

Он посмотрел в небо, уже бледнеющее от подступающего зноя, и поднялся, уронив полотенце на каменный пол балкона. Переступил через него и вернулся в гостиную. Несколько раз бесцельно пересек комнату, потом махнул с раздражением рукой и пошел в спальню. Через несколько минут он вышел оттуда одетым, в светлых брюках и легкой белой рубашке с распахнутым воротом. Решительно подошел к телефону и набрал номер.

– Слушаю вас…

– Альфред Ромер?

– Да, сэр. Я вас узнал.

– Альфред, как дела у леди Каролины?

– Слава Богу, сэр!

– То есть ей лучше?

– Да, сэр! Доктор обещал продержать ее в госпитале не больше суток, самое большее – двух.

– Что она намерена делать потом, вы не знаете?

– Нет, сэр.

– Скажите ей, что я звонил и жду от нее звонка. Лучше к вечеру, попозже.

– Да, сэр. Скорее всего, это возможно только завтра…

Роман положил трубку и пошел к двери. Тут раздался телефонный звонок. Он быстро вернулся к столику, сорвал с рычагов трубку.

– Алло!

– Это я, – услышал он слабый голос. – Ты меня не узнал?

– Боже мой! Каролина! Милая! Как ты сумела? Альфред сказал…

– Альфред в имении, а я в госпитале. Он знает ровно столько, сколько может знать.

– Как ты, дорогая? Мне тут черт знает что снится! Кошмары какие-то!

– Мне лучше. Завтра отпустят. Прямо душу промыли, добела! – она тихо засмеялась.

– Что это было? Что за Диас такая?

– Ума не приложу! Пришла одноглазая стерва, вся в черном, представилась сначала русской… Я сразу подумала, это как-то связано с тобой, с твоими делами. Я же ничего о них не знаю толком.

– И что? Что дальше?

– Потом попросила чаю. Мы никак не могли начать разговор, что-то все время мешало. Я несколько раз выходила из гостиной. В один из этих моментов она, думаю, и подмешала мне в чашку какую-то дрянь. Внимательно так смотрела одним глазом, как я пью. Сама не пила, только держала чашечку в руках. И знаешь, руки у нее не старые, и шея… А сама ведь старуха… И зубы!

– Что зубы?

– Ровные, белые!

Роман вспомнил старуху из своего сна.

– Сухая, морщинистая и мелкая? – спросил он с робкой надеждой услышать, что это не так.

– Да. Ты ее видел?

– Нет… то есть нечто подобное мне приснилось. Чушь какая-то!

– Действительно чушь! Мистика! Так вот, она вдруг сказала, что мы зря с тобой полезли в монастырь. Она, мол, посланница оттуда. Одна из четырех… Так и сказала!

– Каких четырех?

– Монахинь. Одна из четырех монахинь. И тут она представилась – сестра Диас.

– Альфред сказал, мисс Диас.

– Альфред все перепутал. Именно сестра. А потом я уже ничего не помню. Все стало серым, глухим, и эта жуткая боль в желудке! Теперь я здесь. Нет… Я пришла в себя сначала дома, что-то рассказывала доктору, еще какому-то типу в штатском. Там и Альфред был. А потом опять серая немота… Возможно, что-то мне почудилось.

– В самом деле, мистика! Зачем ей тебя травить? Откуда она знает обо мне?

– О тебе?

– Ну, конечно! Ведь ты бы, наверное, не стала ее принимать, не скажи она, что русская. И о монастыре ей бы никогда ничего не узнать, и о Диасе… Это легенда, выдумка, должно быть!

– Нет, не выдумка. Так было… Но ты прав, она как-то связана с островом, и знает о тебе… то есть о нас. Роман!

– Да, милая! Я тебя слышу.

– Я завтра прилечу… нет, послезавтра.

– Ты в силах?

– Мне страшно! Я хочу к тебе! Да, и еще! Дай мне слово, что ты не пойдешь в монастырь без меня!

– Но почему?

– Не знаю. Мне кажется, это может все испортить. Не ходи, прошу тебя. Дай слово, что дождешься меня.

Роман мгновение колебался, но потом с облегчением подумал, что это слово освобождает его от необходимости ехать туда, откуда пришел его ночной кошмар. Во всяком случае, переносит поездку на неопределенное время.

– Хорошо. Даю слово. И жду тебя! Слышишь? Я жду тебя!

Он положил трубку, посмотрел в окно. И вдруг ясно увидел все, что произошло ночью. Нет, это был не сон! Все это произошло наяву. И монахиня, и одноглазый в клетке, и храм… А потом что-то случилось с головой. Он не помнит, как добрался до дома, будто был пьян. Но он не пил, ни капли! Надо спросить Сида. Он должен помнить, когда возвращаются его жильцы. Впрочем, под утро Сид видит уже десятый сон. Он не обязан присматривать за сумасшедшими жильцами. Черт побери! Кто и как затуманил его мозги? Почему монахиня и старуха в Англии так похожи друг на друга? Что это за игра? Нет, все же, наверное, это был сон! Наяву такого не бывает. Просто никак не может быть! Это все, должно быть, от жары… Конечно, сон! Сон!

Роман тяжело вздохнул и вышел из квартиры на прохладную лестничную клетку.