Текст книги "Принцесса, сыщик и черный кот"

Глава 28
Эксперт

Сузу слушал Романа, щурясь, недоверчиво пожевывая ус. Они сидели в ресторанчике рядом с полицейским управлением, потягивая местное пиво и жуя твердые соломки безвкусного пахучего сыра.

– Мистики не бывает. Старуха во сне в этом смысле права! Чуда нет, есть только наша безграмотность. Похоже, вами с леди Каролиной кто-то всерьез занялся. Сон, конечно, навеян явью. Это несомненно, но ваше подсознание сумело сделать кое-какие выводы. Поэтому все это и приснилось. И старуха, и зубы, белые зубы… И кот в клетке. Нам мало что известно о том, что скрыто от глаз и ушей. Не стоит искать ответов на это. А вот отравление мисс Каролины… это уже серьезно. Неплохо разыгранный спектакль.

– Я за нее опасаюсь… Они могут повторить попытку.

– Кто знает? Я позвоню сегодня в Лондон коллегам. Знаком там кое с кем. Но, думаю, они и без нас соображают, что делать. К ней определенно приставили охрану, старуху, если только это была старуха, уже ищут. В этом нет никаких сомнений. И у них уже есть свои версии. Англичане умеют работать.

– Хорошо, хоть англичане умеют.

– Не сердитесь, мой отставной друг. Умеют, наверное, все, но не все хотят… по разным причинам. К тому же ваша подружка – охраняемая персона. Убежден, что она прилетит сюда с хвостом.

– Что вы имеете в виду?

– Ее будут сопровождать агенты. Тайком, конечно. Так что и вы попадете в сферу их внимания.

«Это даже кстати! – подумал Роман. Если московские ребята что-то задумали в отношении меня, то им придется перестраиваться! А это всегда заметно…»

– Вы подумали о том же, о чем и я, – засмеялся грек. – Вашим теперь придется нелегко!

– Вы полагаете, они что-то планируют?

– Несомненно. Насколько мне подсказывает опыт общения с вашими коллегами, им не очень-то нужно считать вас отставником. В этом случае придется объясняться, да и с нами как-то договариваться. Они должны были бы уже позвонить и объявить о вашем увольнении…

– То есть предложить какой-нибудь другой вариант?

– Конечно. Но они этого не сделали. А времени прошло достаточно. Сутки в таком деле решают многое. Значит, вас не уволили, а перевели в иное качество. Вы, сэр, теперь их тайный агент.

– С чего вы взяли?

– Я бы на их месте, возможно, поступил бы также. Подумайте сами, вы же опытный офицер. Они будут сочинять послания от вашего имени и, в конце концов, вас потеряют.

– Что значит, потеряют?

– А то и значит. Вы исчезнете! И операция зайдет в тупик. Потом мы получим от них сообщение об этом, и даже упреки! Мы, мол, провалили дело, да еще и вас угробили! За это время отсюда все смоются и всё утащат куда-нибудь в другое место. И ливанец, и одноглазый бандит…

– Логично. Но как это связано с Каролиной?

– Пока не знаю. Думаю, что прямо и не связано. Вы и есть эта связь. Вы лично. Все смешали в кучу! В любом случае, надо действовать, майор! И чем быстрее и решительнее, тем лучше для вас и для нас. Кстати, местное начальство приняло вас на службу в качестве полицейского эксперта. Вам положено даже оружие и удостоверение личности. Это временно, конечно. До окончания операции. Получено разрешение от самого президента страны. Представляете? Персональный указ! Вы стали местной знаменитостью! Отчаянным борцом с мафией!

Сузу негромко засмеялся и похлопал Романа по плечу. Роман улыбнулся и покачал головой.

– Сделал карьеру!

– Козмас занят ливанцем, – внезапно посерьезнев, продолжил полковник. – То есть не он один, а целая оперативная группа. Ливанец, видимо, собирается дать тягу отсюда. Ребята его прихватят в последний момент. Появились данные о каком-то складе на границе с «севером», под Ларнакой.

– Что там?

– Думаю, оружие.

– Дешевый детектив какой-то.

– Не скажите! Там свободная торговая зона со складами крупных фирм. Грузы не досматриваются таможней и полицией, а просто складируются на острове и потом переправляются дальше. Например, в Россию. Там может быть что угодно. Такое уже случалось.

– Почему они не держат это на северных территориях? Так же легче.

– Нет, не легче! Там много американцев и немцев. Не думайте, что турки там бесконтрольны! Как раз лучше держать это на юге. И в случае скандала север выйдет сухим из воды. Мол, греки и англичане, и русские… Все предельно ясно! Разве не так?

– Похоже, что так. Но тогда кое-кому выгодно допустить утечку информации и развернуть скандал.

– Поэтому мы и торопимся. Надо брать ливанца и всю его рать. Хватит, погуляли! А за вами, майор, ваш кривой соотечественник.

Роман хотел было возразить, но Сузу строго посмотрел на него:

– Знаю, знаю! Он украинец, а вы русский! Но я вам уже говорил, нам на это наплевать. Вы все русские! Разве ваше правительство и ваш президент этого не хотят? Что касается меня, то для меня важен результат. К вечеру я хочу знать – или мы арестовываем этого вашего одноглазого или он соглашается на работу с нами и подпадает под программу защиты свидетелей. За это вы и отвечаете. Не забудьте, теперь вы наш сотрудник и получаете наши деньги. Поверьте, это куда больше, чем все, что вы зарабатывали раньше за год!

– Послушайте, вы начинаете с упреков… что же будет дальше?

– Не порите ерунды! Идите в управление. Получите удостоверение, оружие… К вечеру жду доклад. Все!

Роману вдруг стало легко. Все определилось, все легло на свои полочки. Он улыбнулся и встал. Полковник все еще пожевывал ус и вертел в руках бокал пива. Он уже не смотрел на Романа. У Сузу были свои заботы.

Глава 29
Костас

На полицейском автомобиле, в сопровождении двух молчаливых полисменов Роман объезжал места, в которых мог встретить Колотушкина.

В офисе, открывшемся только после настойчивого требования одного из полицейских, оказался пожилой понтийский грек, говоривший по-гречески с ужасающими ошибками. Он все время переходил на русский с сильным кавказским акцентом. Полицейские стали заметно нервничать, переглядываться, и тогда в разговор на русском вступил Роман:

– Дед, черт тебя побери, ты на каком языке говоришь?

– По-русски, дорогой! Я по-ихнему не могу! А ты что, наш?

– «По-ихнему»! – передразнил Роман. – Ты же, вроде, грек!

– Понтийский! Мы, дорогой, свой греческий знаем! У них неправильный! Наш настоящий! Я и по-грузински говорю. А они нет! Они и по-русски не умеют! А я умею. По-английски немного знаю. How do you do, например! Или вот… I love you! O.K.! И еще могу…

– Больше не надо. Главные слова, вижу, знаешь. Давай теперь по-русски.

– Давай, дорогой! Хороший язык.

– Ну, вот что, дед, как тебя там…

– Костас. Зови меня просто дядя Костас.

– Тоже мне дядя нашелся.

– Э! Зачем обижаешь? – Дед нахмурился, прошелся по полупустому помещению, в котором, кроме двух столов, пары кресел и пыльного компьютера, ничего не было. – Я здесь сторож. Офис-менеджер.

– Кто?

– Офис-менеджер, вот кто! А ты мне говоришь: «родственник нашелся». Меня тут все уважают. Говорят, дядя Костас, как это, а как то? Что тут сделать? А что там?

– Большой начальник, значит?

– Большой, не большой, но тоже…

Старику было немногим за семьдесят. Приземистый, сухой, сутулый, с узловатыми подагрическими пальцами. Нос был неожиданно «картошкой», как будто украденным его предками у заезжего русского солдата в далекие времена кавказских войн. Но карие глаза и узкие сухие губы все же выдавали в нем коренного понтийца.

– Ты когда сюда приехал, Костас?

– Э! Давно! Пять лет! Мы в Батуми жили. Хорошо жили. Два сына, три дочери. Все как у людей. Сыновья и зятья посидят в России в тюрьме, уму-разуму наберутся и домой. Сильные, молодые! Дочери все замужем. Внуки, пятеро… Жена. Все хорошо! Э! Старший сын говорит, хватит в тюрьме народов сидеть, поехали домой! Какой такой домой? Куда домой? Приехали – опять сидит! Дома уже сидит!

– Где дома?

– Здесь! Это теперь наш дом!

– За что же он сидит?

– Как за что? За то же самое! Квартирная кража. Да это и не кража совсем! Все обманывают нас! Видят – понтиец, простой, честный! И сразу обманывают! Эх! Ну, пошел он, взял… в долг взял. Хозяев дома не было, пришлось в дверь постучать, а она сломалась… Какие двери делают! Тьфу! Слабый мальчик сломать может… Случайно… Постучал немного ногой… и потом плечом… Слушай! Что смеешься? Дверь сама сломалась, а эти налетели черти… – старик зло покосился на полицейских, – руки назад, как вору, честное слово, и в тюрьму. Шесть лет! Э! Шесть лет! Только постучал немного! Взял вот сколько… мало взял, хотел отдать потом. Судья не верит, полицейский не верит, никто не верит!

– А младший?

– Младший нет! – старик гордо выпятил нижнюю губу. – Младший в Салониках! Там хорошо! Ему только год дали!

– Год? А этому за что?

– Э! Какой ты! Сам не понимаешь, да? На машине хотел покататься! Молодой! Кровь горячая! Девушки-шмевушки там разные!.. Поехал, катался, катался, целый день катался… Потом надоело, хотел так, немного совсем, другу давал… а он не понял, наверное… Тоже молодой, глупый! Думал, продать надо! Опять эти налетели! Но сыну только год дали! Там понимают… Сами молодыми были. Люди ведь!

– Ты с женой здесь?

– Померла старуха. Как приехали, сразу померла. – Старик погрустнел, глаза покрылись маслянистой влагой, но он решительно смахнул густую каплю и гордо поднял голову: – Пусть там будет! Ничего не понимала, глупая женщина! Говорит, в Батуми хочу, и все! Хоть умри! Хочу в Батуми! Так и говорила, пока не померла! Эх! Я говорю – что тебе Батуми? Посмотри, здесь хорошо! И детям хорошо! Всем хорошо!

– Как же хорошо-то? Сидят же сыновья!

– А они что, дома не сидели? В России сидели! В Мордовии, на Урале, в Коми! Там холодно! Здесь тепло. Там чуркой или хачиком называли! Обидно, понимаешь! А здесь все такие! По имени называют! Уважают, понимаешь! Срок дают как человеку, никто не обижает! – он поднял указательный палец и почти победно посмотрел снизу вверх на Романа.

– Дед, где Колотушкин?

– Какой Колотушкин? Не знаю никакой Колотушкин.

– Одноглазый где?

– Э! Тут много одноглазых… Тебе какой?

– Ты со мной дурака не валяй, а то я тебе живо свидание со старшим сыном устрою. Надолго…

– Зачем свидание? Зачем устрою?

– Собирайся, дед! Здесь, как я понимаю, разговор не получается.

– Что ты? Что ты, дорогой? Я не могу! – Старик засуетился, решительно пошел к выходу из офиса через узкий темный коридор. Его в два широких шага нагнал один из полицейских и схватил за воротник несвежей серой рубашки, которая, по-видимому, когда-то была белой. Дед ойкнул, попытался вырваться, но был обхвачен за худое тело, приподнят и возвращен в офис, к Роману.

– Ты куда это без нас, Костас?

– В туалет. Мне надо. Старость… Простата… Доктор говорит! Вот так! Старым будешь, тоже пойдешь…

– Где одноглазый? – спросил Роман и поймал Костаса за отворот рубашки. Раздался треск.

– Не рви! Не рви! Почти новая! Жена еще в Батуми покупала! В очереди стояла, добрая женщина! Целый день стояла! – старик стал судорожно выворачиваться из рук. Роман отпустил его и вдруг резко обхватил за тонкую морщинистую шею.

– Где Колотушкин, я спрашиваю!

– Э! Так бы и говорил! – смягчился вдруг дед.

Казалось, для приличия он уже достаточно поупрямствовал, не уронив своего достоинства, и, наконец, смирился с реальностью, как на его месте, несомненно, поступил бы любой разумный человек.

Роман отпустил его и сурово посмотрел в глаза, в которых читалась какая-то тайная мысль, но никак не страх.

– Уехал одноглазый! Говорит, сиди, ты – здесь главный теперь, Костас. Офис-менеджер, говорит. Сторож, значит. На, говорит, тебе сто фунтов, живи, говорит, как хочешь. А я, говорит, домой поехал, к родителям, к детям. Соскучился, говорит! Очень видеть хочу!

– Когда это случилось?

– Все время скучал! Сядет здесь и скучает, скучает! Из одного глаза слезы капают, капают! Я говорю, что ты, сынок, как не мужчина, а он…

– Кончай нести чепуху! Куда и когда он сбежал?

– Почему сбежал? Просто уехал. Утром сегодня. К нему один солидный такой приехал, поговорили, и все. Вещи собрал, мне сто фунтов дал и уехал.

– Солидный, не ливанец ли?

– Как говоришь?

– Я спрашиваю… По-русски говорил этот солидный?

– А как же! Умный, по-русски говорит!

– В какой аэропорт одноглазый смылся? Или не в аэропорт?

– Не знаю. У него корабли есть. Три. Один далеко еще, а два тут, в порту стоят.

Роман махнул рукой и пошел к выходу. Полицейские последовали за ним.

– В порт. Там у Колотушкина два судна, ракеты.

– Я знаю, где они стоят! – просветлел лицом один из полицейских. – Видел.

Глава 30
Колотушкин

Машина сорвалась с места и исчезла в пыли. На пороге офиса остался старик и почесывал затылок. Он что-то беззлобно ворчал себе под нос и сокрушенно качал головой. Потом он исчез в темном коридоре и плотно закрыл за собой входную дверь.

Оба судна лениво покачивались на низкой волне. Роман узнал одно из них – то, на котором попал когда-то в шторм с Колотушкиным. Все люки были плотно задраены, на борту никого не было.

– Надо проверять аэропорты, – твердо сказал он, глядя на суда. – Он и не мог на этих уйти. Команды-то разбежались! Видите, никого нет. Все заперто!

Ларнака или Пафос? Откуда мог улететь одноглазый? Или он ушел с ливанцем на «север»? Роман тронул за плечо одного из полицейских.

– Думаю, надо ехать в Пафос. Начнем оттуда.

Он никогда не считал интуицию признаком профессионализма. Скорее всего, в его деле главное – удача, везение как в картах.

Короткие для Романа расстояния между кипрскими селениями совсем не казались местному населению такими уж небольшими. Роман подумал, что все дело в масштабе жизненного пространства каждого народа. Поэтому, наверное, мелкие случайные завоеватели чужих больших территорий теряются на них и стираются в жалкий песок. Для одних триста километров – всего лишь соседняя земля. Подумаешь! В гости на ближайшую заимку съездить! Для других, для кого все жизненное пространство вмещает в себя клочок высохшей земли посреди огромного моря, и пятьдесят километров – дальняя дорога, разделяющая между собой два человеческих поселения, два целостных, закругленных мира. Можно всю жизнь прожить в одном из этих миров и никогда не увидеть того, другого. Какая разница в таком случае, пятьдесят километров их разделяет, или триста, или даже две тысячи.

Полицейские, предчувствуя дальнюю, в их преставлении, дорогу, переглянулись, и тяжело вздохнули.

Какого же было их удивление, когда в маленьком, затрапезном аэропорту «Пафос» иностранец решительно выхватил из очереди к диспетчерской стойке другого иностранца – огромного растерянного циклопа.

– Что вам надо? – нервничал циклоп, произнося слова по-английски, но с варварским выговором, заметным даже для туземцев. – У меня самолет! В Чехию…

– Колотушкин, черт бы тебя побрал! – устало сказал Роман. – Ты мне только тут своих цыганских спектаклей не разыгрывай!

– Ну, чего надо-то? Во всем же разобрались! – плаксиво промямлил Колотушки уже по-русски и изобразил на лице вселенское страдание, – Если виноват перед тобой, то прошу прощения! Искренне прошу, по-нашему, по-славянски! Хочешь, я тебе денег дам?

– Хочу, Ваня, но не возьму, потому что стыдно, – засмеялся Роман. – Кто ж денег-то не хочет?

– Так я дам! – засуетился Колотушкин и полез во внутренний карман ветровки, которая больше напоминала наброшенный на его плечи цельный парус, чем одежду.

– Не выйдет, Колотушкин. Со стыда сгорю. Ты лучше скажи, где Ахмед Растес.

– Откуда мне знать! Что он мне, родственник?

– Кончай мне лапшу на уши вешать! Если действительно не хочешь потерять деньги, иди, сдавай билет, и поехали.

– Куда? Никуда я не поеду…

– Поедешь! Я же с тобой по морю катался. Теперь ты со мной по суше прокатишься!

– Нет такого правила, чтобы русские менты здесь командовали! – одноглазый зло сузил глаз и сжал губы, мышцы на его руке напряглись.

– А где ты видишь русского мента? – ухмыльнулся Роман и извлек из кармана полицейскую карточку со своей фотографией. – Так что давай, думай – поедешь с нереализованным билетом или все-таки денежку свою спасешь? Хоть и небольшая, а обидно!

Единственный глаз Колотушкина широко раскрылся, и в нем сверкнула острая хитринка – если коп заботится о его деньгах, значит, у судьбы еще есть обратный ход. Иначе какого черта думать о его деньгах на билет! Колотушкин натянуто улыбнулся и увидел, что Роман угадал его хитренькую мыслишку, и остался доволен тем, что между ними вроде бы возникла первая строчка договора о сотрудничестве. Дело, похоже, сдвигалось с опасной точки. Колотушкин согласно кивнул и подхватил с пола огромных размеров баул.

– Пойдем! Билет сдавать будем и бронировать место… А? – он нагло подмигнул Роману.

Тот неопределенно пожал плечами.

– Не спеши бронировать!

– А чего мне спешить? На полгода бронь никогда не помешает… А ливанец этот с фраерским погонялом мне и вправду не родня! Подумаешь, Советы ему насолили! Не дали ему в марксизм поиграть! Какой к едрене фене марксизм! Знаю я их марксизм! У них это… как его… во! дальтонизм! Красное с зеленым путают, шайтаны!

– Ты чего это разошелся? Я тебя не в агитаторы зову, краснобай! У нас с тобой другой разговор будет…

Глава 31
Колотушкин (продолжение)

Сузу слушал одноглазого, точнее, перевод Романа, и время от времени кивал головой. Потом он вдруг поднял руку и, глядя в единственный, прищуренный глаз Колотушкина, спросил с нажимом, на ломаном русском:

– Тебе ливанца не жалко? Он ведь все-таки твой единомышленник…

– Чего? Какой такой единомышленник? Террорист он! Раньше жил – не тужил! Со спецслужбами нашими корешился, гад! Мы для него тогда грязью были! Шпана уголовная! А теперь он сам по себе! Просто бабки не ему доверили, вот и бесится! С ментами ему теперь, понимаешь, не живется! Не по пути им!

– Со спецслужбами, ты имеешь в виду, Колотушкин. Какие еще, к черту, менты? – поправил Роман и стал переводить его слова Сузу, но Колотушкин не дал закончить перевод:

– Все они менты! Волки позорные! И Ахмед – волк! Всё у него обиды на русских: обещали, мол, манну небесную, Маркса-Энгельса, а дали хрен!

Он вытянул вперед мясистую фигу – большой палец от напряжения даже посинел.

– Они все такие, эти друзья по классу! Те, кто победнее был, бывшие Советы теперь давят, травят почем зря! Мстят, ублюдки, за свои обиды! За эти, как их… За иллюзии! А те, кто побогаче был, америкашкам по первое число выписывают. Тоже ведь империалистическое счастье обещали, а в последний момент такую же фигуру из трех пальцев под нос сунули. Русские с янки договорились об этом, как его… о friendship… о дружбе, по-нашему, и турнули с двух сторон старых своих дружбанов! На кой черт они им теперь! Все! Войне капут! Только дружбаны-то те несогласные! Долю свою требуют… Объединились, и давай глотки резать неверным! У них теперь, вроде как, глаза открылись! И все равно друг дружку режут! Животы вспарывают, бомбы там разные… Вроде как за веру всё! Шайтан их разберет! Да и вы такие же! Сейчас с одними, завтра с другими! Сами-то знаете, чего хотите?

– Это кто ж тебе такое наговорил, Ваня? Уж не Ахмед ли?

– А я сам что, пальцем деланный? Мне и одного глаза хватает, чтобы ясно видеть! Так что помогать вам или не вам, мне все едино! Сейчас ваша взяла. Пожалуйте бриться… Только где этот Ахмедка, я не знаю! Вот те крест! Он мне не отчитывался. Уезжай, говорит, побыстрее, мы тебя потом, мол, найдем. А сам и был таков! Думаю, он на севере острова. Где ж ему быть-то!

Сузу, почти ничего не понимая из путаной речи Колотушкина, нетерпеливо поглядывал на Романа.

– Что он говорит, майор? Переведите.

– Он согласен помочь. Остальное – лирика.

– Точно – лирика, дорогой заграничный мент! Так и быть, включай свою программу по защите свидетеля! И смотри, хорошо защищай! А то я на вашем справедливом суде от всего откажусь. Скажу, били меня…

Сузу понял слова Колотушкина и укоризненно покачал головой.

– И это… кораблики мои быстроходные не трогать! Они у меня оформлены грамотно! Не подкопаетесь!

Сузу открыл дверь кабинета и крикнул что-то по-гречески в коридор. Вошли трое невысоких, один черноволосый и двое светловолосых.

– Вот, мистер Колоту… Колот… черт бы побрал вашу фамилию! Словом, эти джентльмены теперь будут вас сопровождать. Их надо слушаться, а то для вас все может плохо кончиться!

– Я себе не враг, сэр! – совершенно серьезно сказал одноглазый по-английски.

– Поглядим, – сказал по-русски полковник и махнул рукой в сторону двери.

Оперативники и Иван вышли в коридор. Роман слышал, как они удалялись куда-то в сторону выхода из управления.

– Ахмеда найти не удалось пока, – задумчиво сказал Сузу и потянулся, не вставая со стула.

– Козмас носится по острову за ним?

– Думаю, напрасно. Уплыл ливанец. Это у него было предусмотрено.

– Уверен, он на северной территории, только туда Козмасу дороги нет. Одноглазый тоже про север говорил. Он все же, уголовник, этот Колотушкин. Прямо своих сдавать не будет, а намекнуть намекнет. Вроде, и не сказал ничего, а вроде и сдал с потрохами. Я их знаю, полковник! Так что, север! Несомненно, север!

Сузу вдруг улыбнулся:

– Хорошая идея. Э, послушайте, а вы ведь похожи на репортера из APTN или еще из какого-нибудь Raiters. И английский у вас блестящий! Так что собирайтесь завтра с утра пораньше на север. Фотоаппаратуру для антуража и документы мы вам обеспечим. Получите машину с корреспондентскими, даже возьмете, если хотите, с дипломатическими номерами. Можно и просто с местным номером. Главное, ваши личные документы, а за это мы отвечаем! Съездите на день, приглядитесь. Дадим один адрес, там вам помогут. А теперь идите и отдыхайте. Предстоит нелегкий денек, коллега.

Роман согласно кивнул. На севере он не был и не чаял попасть туда, на ту часть острова, которая и существовала и в то же самое время не существовала вовсе. Непризнанное государство островных и не всегда островных мусульман.

Однако заснуть, даже когда окончательно стемнело, он никак не мог. Долго таращился в потолок. Потом включил телевизор, бездумно наблюдал за каким-то матчем. Но и это в конце концов надоело.

До самого утра Роман читал книгу одного отечественного автора, неожиданно обнаруженную им сразу после приезда на остров в местном книжном магазинчике. Многое здесь, на полках, рядом с английской классикой, было новой русской криминальной «макулатурой», убивавшей мысль и слово куда более жестоко, чем это делали со своими кукольными жертвами ее картонные герои.

Роман привык читать только то, что отзывалось в его памяти, в его сознании. Настойчивые, выкопанные из могильной глубины, автобиографичные воспоминания автора, иной раз кочующие с незначительными творческими домыслами из лиричной повести в легкую новеллу, а оттуда – в умный роман или утонченное эссе, порождали в нем ощущение мазохистского наслаждения, неотделимого от намеренного, тонкого садизма автора. Автор трансформировал одни и те же события из одного произведения в другое, будто страдал особой формой амнезии.

Но на самом деле он просто купался в своем прошлом, которое было для него не проточной водой, а застывшим прудом с единым, неизменным составом воды, с теми же живыми организмами, с тем же планктоном и с теми же чудовищами. Однако в зависимости от того, светит ли солнце, или небо хмурится и моросит дождь, или поверхность затхлого пруда затянута коркой льда, он рассказывал об этой акватории, каждый раз как о новой, незнакомой, каждый раз – будто впервые. Повести, новеллы, рассказы шли друг за другом и рождали, несмотря на повторение главных для авторов фрагментов его жизни, неожиданно свежие ощущения. Сладкая боль автора, вызванная его намеренной, бесхитростной амнезией…

Для Романа тоже было неразрешимо, что первично – сладость ожидания боли или восторг от ее причинения – как и вечная дискуссия о «курице и яйце». Автор купался в прошлом и мастерски затягивал в свой несвежий водоем, отдающий потом, кровью, секрецией и цветочными миазмами, зазевавшуюся жертву – рефлектирующего читателя.

Роман, не в силах оторваться от книги, хотя сон уже начал одолевать его, думал о том, что жизнь оказывается объемна не вширь, а в глубину, вовнутрь самой себя. И период зоологического сталинизма, и двуличная хрущевская оттепель, и пьяная ярмарка брежневских времен, и последующая за этим уголовная, алчная «малина» (о чем бы ни писал автор, умерший совсем недавно глубоким стариком) вступали в настоящие дни почти одновременно, и вдруг оказывались на удивление близкими однообразием человеческих страстей. И вовсе они не архаичны, как антика!

А если даже и далекая, сказочная антика, в действительности, такова, думал Роман, если и она всего лишь легенда, призванная украсить в наших глазах скучный быт древних греков и римлян, то лучше уж нырять в глубокие, застоявшиеся водоемы автобиографичного, самоуничижительного цинизма писателя, чем скользить по поверхности общей человеческой акватории и осознавать, что это всего лишь историческая лужа, а твое суденышко – беззащитный детский кораблик.

И вовсе неважно, когда жил писатель, в чем по моде тех лет одевались герои, каков был их язык! Все они словно жили в том же настоящем, что и сам Роман, и повторением своих переживаний, вызывали у него, у человека сегодняшнего дня, такие же чувства, как если бы просыпались с ним в тот же час, и в тот же час засыпали.

Роман отложил книгу и подумал, что и легенда о кошках также, наверное, надуманна и выдута из горна времени, как и вся лживая гладь прошедших времен. Дело не в горизонтальном движении, а как раз – в строго вертикальном – вглубь! И все ответы лежат в прошлом так же, как в настоящем, потому что всякое настоящее становится прошлым в ту же секунду, как нарождается. Нырни в эту глубину тогда, в бытность еще живой Елены, или хотя бы сейчас, когда она и ее мучительные поиски гроба Господня – лишь далекая романтичная история, и схватишь в мутных водах то же самое, что плавало в них во все времена. Надо просто нырнуть, лишь углубиться, не страшась мути и плесени, и тайна сразу всплывет вверх, обнаружив у себя все ту же зависимость от физических законов, выталкивающих на поверхность все, что легче воды, и потопляющих тяжелое, плотное. Нужно облегчить тайну, выдавив из нее свою весомую иллюзию мистики, свой свинцовый страх перед временем, клыками, когтями и желтым блеском единственного кошачьего глаза.

Он уснул, только когда в комнату стал тихо просачиваться утренний несмелый свет. Будто провалился в пропасть. И тут же, точно совсем не спал, разомкнул глаза. Солнце уже вовсю хозяйничало на стенах и на потолке. Нужно было подниматься и уезжать.