Текст книги "Нерусская Русь. Тысячелетнее Иго"

В идеологии послепетровской эпохи Россия была государством, оторванным от Европы коварными монголами; официально ставилась задача «вернуться в Европу».

В этой идеологии дворянство оказывалось «европеизированным» слоем. Так сказать, теми, кто уже в Европу вернулся. В действительности, конечно, европеизация дворян довольно условна, да и шла она постепенно, весь XVIII век. «Подлинная эмансипация дворянства, развитие его дворянского (в европейском смысле этого слова) корпоративного сознания происходили по мере его «раскрепощения» в 1730–1760 годы XVIII века…»[86]86
  Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. Т. 3. С. 212.


[Закрыть]

Но идеологически дворяне весь XVIII и XIX века осознавали самих себя европейцами, судьба которых – руководить диким народом и нести свет в дикий народ, чахнущий вдали от источников европейского просвещения.

И вообще – что такое «народ»? В буквальном значении «народ» – это все, кто «народился». Русский народ – это все, кто народились от русских матерей и отцов, как от бояр и дворян, так и от корабелов, строящих каспийские бусы, как от купцов гостиной сотни, так и от церковных побирушек. Народ – это целостность, совокупность, по своему значению близкая к французскому «нацьон» или английскому «нэйшен» – нация, или немецкому «фольк».

Теперь же получается так, что часть русских вовсе не составляет народа. Они – дворянство, шляхетство, и юридически, своими правами, и своим образом жизни крайне резко отделенное от остального народа… они сказали бы просто – отделены от народа, опустив не нужное им слово «остального». В Российской империи есть дворянство, а есть народ, и совершенно неизвестно, является ли дворянство частью народа.

Очень характерен в этом смысле шумный успех книжки, переведенной в 1717 году с немецкого: «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению». То есть многие из советов, даваемых в книжке, заслуживают только похвалы: совет не есть руками, «не чавкать за столом, аки свинья», «не совать в рот второго куска, не прожевавши первого», не чесать голову, не тыкать пальцами в физиономию собеседника и так далее.

Другие советы – быть приятными собеседниками, смело действовать при дворе, чтобы «не с пустыми руками ото двора отъезжать», учиться ездить верхом и владеть оружием, тоже были полезны тем, кого готовили из дворянских недорослей.

Но здесь же и советы как можно меньше общаться со слугами, обращаться с ними как можно более уничижительно, всячески «смирять и унижать»; был и совет «младым отрокам» не говорить между собой по-русски, чтобы во-первых, не понимали слуги, а во-вторых, чтобы их можно было сразу отличить от всяких «незнающих болванов».

«Ничтожная немецкая книжонка недаром стала воспитательницей общественного чувства русского дворянства»[87]87
  Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. Т. 3. С. 117.


[Закрыть]. Ведь советы «ничтожной немецкой книжонки» позволяли резко отделить самих себя от других классов общества, – от десятков миллионов всяких «незнающих болванов».

Народ как бы нужно просвещать… Но вместе с тем народ ценен именно так, без всякого образования, и служит для того, чтобы дворянство могло быть «европейцами». А то если все будут образованные, кто будет землю пахать?!

Кажущийся парадокс: и запарывали насмерть крепостных, и создавали крепостные гаремы в основном самые «прогрессивные» и часто самые патриотически настроенные помещики. Ведь именно они наиболее остро чувствовали себя европейцами в мире диких туземцев.

Британцы в Индии с высоты обученного слона палили и по тиграм, и по людям из племени кхондов – последнее было не повседневной практикой, конечно, а тоже эксцессом, в стиле Струйского. А в России были Ширятинский и, скажем, помещик П.А. Кошкаров, в доме которого «…был гарем… 12–15 молодых и красивых девушек занимали целую половину дома и предназначались только для прислуги Кошкарова; вот они-то и составляли то, что я назвал гаремом… все девушки… непременно должны были, кроме Матрены Ивановны, начальницы гарема, спать в одной с Кошкаровым комнате… Раз в неделю Кошкаров отправлялся в баню, и его туда должны были сопровождать все обитательницы его гарема, и нередко те из них, которые еще не успели, по недавнему нахождению в этой среде, усвоить все ее взгляды, и в бане старались спрятаться из стыдливости, – возвращались из бани битыми»[88]88
  Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб., Искусство-СПб., 1994. С. 363.


[Закрыть].

При попытке одной из девиц бежать со своим любимым П.А. Кошкаров (в свои 70 лет) пытал девицу, а парня засек насмерть.

В этом случае Кошкаров закон нарушил: нельзя было убить крепостного, и нельзя было его пытать с помощью специальных орудий. Но завести гарем он был в своем полнейшем праве: ведь нигде в Своде законов Российской империи, в указах царей, в решениях Сената не значилось, что заводить крепостные гаремы запрещается. А что не запрещено – то разрешено, это старая истина.

Такой ли уж эксцесс, этот гарем? Известна анекдотическая, но совершенно реальная история, когда в 1812 году, во время встреч Александра I с московским дворянством и купцами, некий помещик в пылу патриотического энтузиазма закричал царю: «Государь, всех бери – и Наташку, и Машку, и Парашу!» Это возложение гарема на алтарь Отечества современники считали чем-то забавным… но девицы из гарема и их близкие – вряд ли.

Такие «радетели прогресса» были по-своему логичны: любые традиции были для них смешны, нелепы, символизировали собой отсталость. Освобождение от традиций символизировало прогресс, свободу, движение вперед… одним словом, европейскость. Потому и гарем, совершенно немыслимый ни в одной европейской христианской стране, становился как бы европейским явлением. Владелец же гарема, веселый, ироничный вольнодумец, переписывался с Вольтером и чувствовал себя борцом за просвещение, западником и либералом. Заворот мозгов невероятный, кто же спорит, но так было.

В том же гареме Кошкарова «одевались все, конечно, не в национальное, но в общеевропейское платье», а в случае проступка девушку возвращали в ее семью, и в ВИДЕ НАКАЗАНИЯ ей было «воспрещено носить так называемое барское (европейское) платье».

Девушки в этот гарем доставлялись, разумеется, из числа крепостных – из рядов «народа». Попадая в гарем, они как бы возвышались до «европейской» среды, а за проступок низвергались обратно, в необразованную народную толщу.

По-видимому, «необразованный» крестьянин для «просвещенного» дворянина был не только ценной собственностью, но, ко всему прочему, еще и «русским азиатом», подлежащим переделке, перевоспитанию. Ведь переделывал же Петр дворянство?! Так почему бы уже переделанному, «сменившему кожу» дворянству не проделывать то же самое с крестьянами? Такая цивилизаторская работа не только осмысленна, она даже и благородна. «Мы» не просто мордуем «их», как нам нравится, но «мы» «их» еще и превращаем в цивилизованных людей.

Л.Н. Толстой не зря называет «воспитанной, как французская эмигрантка» именно национальную Наташу Ростову, уж никак не позабывшую родной язык, а не патологического дурака Ипполита, не способного рассказать по-русски простенький анекдот. Случайно ли? Ведь можно понимать каждое слово, даже любить звуки русского языка, самому свободно говорить, думать, писать, читать и сочинять стихи по-русски, но какое это имеет значение, если сам строй мыслей «русских туземцев», сам способ мышления, если стоящие за их словами бытовые и общественные реалии ему малопонятны?

Вот пляшут и поют простолюдины, и странны чувства наблюдающих это дворян:

«Прислонясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свел глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот поврежденный класс с полуевропейцев, к которому и я принадлежу. Им казалось дико все, что слышали, что видели: их сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими!.. Наш народ единокровный, наш народ разрознен с нами, и навеки! Если бы каким случаем был занесен сюда иностранец, который не знал бы русской истории за целое столетие, он, конечно, бы заключил, что у нас господа и крестьяне происходят из двух различных племен, которые не успели еще перемешаться обычаями и нравами»[89]89
  Грибоедов А.С. Загородная поездка. Отрывок из письма южного жителя // Грибоедов А.С. Сочинения. М.: Правда, 1986. С. 396.


[Закрыть].

«Загородная поездка» написана в 1827 году. Мне не известно более раннее произведение, в котором замечался бы именно культурный разрыв между русскими европейцами и туземцами.

Славянофильство и возникнет как реакция на понимание того, что «русские туземцы» – это иностранцы для «русских европейцев», и наоборот. К славянофилам как к общественному движению Алексей Константинович Толстой отродясь не примыкал, но позволю себе привести четверостишие, которым заканчивается его недоконченное стихотворение:

 
Конца семейного разрыва,
Слиянья всех в один народ,
Всего, что в жизни русской живо,
Квасной хотел бы патриот[90]90
  Толстой А.К. «Друзья, вы совершенно правы…» // Толстой А.К. Собрание сочинений в 4 т. Т. 1. М.: Госхудлит, 1963. С. 670.


[Закрыть].
 

«Слиянья всех в один народ» не произошло. Русский народ так и оставался разделенным то ли на два народа, то ли даже на две цивилизации весь петербургский период своей истории и большую часть советского периода.

К середине – концу XVIII века русский народ явственно разделяется на два… ну, если и не на два народа в подлинном смысле, то по крайней мере на два, как говорят ученые, субэтноса. У каждого из них есть все, что полагается иметь самому настоящему народу – собственные обычаи, традиции, порядки, суеверия, даже свой язык… Ну, скажем так, своя особая форма русского языка.

У Николая Семеновича Лескова описана его собственная бабушка, которая свободно произносила такие сложные слова, как «во благовремении» или «Навуходоносор», но не была в силах произнести «офицер» иначе, чем «охвицер», и «тетрадь» иначе, нежели «китрадь». То есть, называя вещи своими именами, эта туземная бабушка цивилизованного Н.С. Лескова говорила по-русски с акцентом. Сама она была русская? Несомненно! Но ведь и образованный человек, пытаясь говорить на «народном» языке, тоже говорит с акцентом. Он, выходит, тоже иноземец?

Каждой из этих двух форм русского языка можно овладеть в разной степени. Барышня-крестьянка, Лиза Муромцева, достаточно хорошо владеет «народной» формой русского языка – по крайней мере достаточно хорошо, чтобы Алексей Берестьев действительно принял бы ее за крестьянку[91]91
  Пушкин А.С. Барышня-крестьянка // Пушкин А.С. Сочинения в 3 т. Т. 3. М.: Худлит, 1987. С. 86–95.


[Закрыть].

Непонятно, правда, признали ли бы ее «своей» настоящие крестьяне? По крайней мере в середине XIX века народовольцев, «идущих в народ», крестьяне разоблачали сразу же, и разоблачали именно так, как ловят незадачливых шпионов: по неправильному ношению одежды, по бытовым привычкам, по незнанию характерных деталей. И выявляли их по языку: по акценту.

Так же точно британская дама, загоревшая в Индии, могла бы сойти за «туземку», соблазняя понравившегося ей британского чиновника. Но попытайся она выдать себя за индуску среди самих индусов, это вызвало бы в лучшем случае смех, а то и агрессию.

Конечно же, это чистой воды эксцессы, события 1812 года, когда казаки или ополченцы обстреливали офицерские разъезды. Когда русские солдаты, затаившись в кустах у дороги, вполне мотивированно вели огонь по людям в незнакомых мундирах, которые беседовали между собой по-французски. Но степень разобщенности людей одного народа очевидна.

Мы до сих пор очень мало знаем о русских туземцах. То есть мы достаточно хорошо знаем, как они одевались, как сидели, что ели и так далее[92]92
  Максимов С.В. Крестная сила. Нечистая сила. Неведомая сила. Кемерово: Кемеровское книжное изд-во, 1991 (первые издания – в 1903 и 1908 годах); Кавелин К.Д. Собрание сочинений в 4 т. СПб.,1897–1900; Коринфский А.А. Народная Русь. Смоленск, 1995 (первое издание – в 1901 году).


[Закрыть]. Логично: ведь народы «неисторические», первобытные, и должны описываться совсем другой наукой – этнографией, от этнос – народ и графос – пишу. То есть народоописанием. История повествует о событиях, и потому подобает народам «историческим», динамичным, как говорил Карл Ясперс – «осевым»[93]93
  Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политика, 1992. С. 11.


[Закрыть], уже начавшим развитие, движение от исходной первобытности.

В результате этого мы знаем, когда появился картуз вместо шапки, когда и где стали меньше носить сарафаны, а больше платья «в талию», в каких губерниях и в какое время смазные сапоги вытеснят лапти… и так далее.

Но, в сущности, мы очень мало знаем об этой части русского народа, его истории. Н.Я. Эйдельман, предположил: а что, если дворянская консервативная позиция в эпоху Екатерины II как-то соотносится с позицией хотя бы части крестьянства?![94]94
  Эйдельман Н.Я. Грань веков. СПб.: Экслибрис, 1992.


[Закрыть] Но это лишь поставленный вопрос, а ответа на него нет и не предвидится.

И более того. Вся уже написанная русская история XVIII и XIX веков волей-неволей написана так, словно дворянство, а потом дворянство и интеллигенция – это и есть весь российский народ. Историк, даже не склонный ни к какой тенденциозности, вынужденно опирается на письменные источники, то есть на то, что оставлено людьми изучаемой эпохи. В каком-то случае он легко подвергнет документ «внутренней критике», то есть поймет, какие реалии жизни, даже не проговоренные в документе, заставили написать его так, а не иначе.

Читая высказывание почтенных господ сенаторов о том, что «у нас среди крестьян умных людей нет», историк обречен улыбаться. Нет никаких проблем в том, чтобы сразу понять – материалы Комиссии Петра Шувалова написаны в интересах одного сословия и, судя по всему, одним из политических лидеров этого сословия.

Но во множестве других случаев историки оценивают исторических деятелей так, как их оценило только одно сословие – дворянское. Дворянству было угодно считать Анну Ивановну и особенно Бирона чудовищами, а время их правления – эксцессом.

Но было ли это время эксцессом с точки зрения всего остального населения Российской империи? Сомнительно! Потому что даже военные команды, вышибавшие недоимки по законам военного времени, – это лишь прямое продолжение политики Петра, размещавшего воинские части на территории губерний, то есть фактически оккупировавшего собственную страну собственной армией. К тому же карательные экспедиции за недоимками предпринимались и при Екатерине I, и при Петре II. Масштаб другой? Может быть…

Но мог ли «простой народ» разглядеть тут приливы и отливы и связать их с годами правления императоров? Тем более что документы заседаний Сената и Указы очередного императора-однодневки им если и были известны, то только в том виде, в котором они оглашались специально для них. А политика правительства оставалась тайной за семью печатями для 99 % российского населения.

Очень может быть, бироновщина никогда и не существовала в сознании народа как какой-то особый период. Было так – продолжение жестокостей времен Петра, и только.

Точно так же нам не известно народное отвращение или ненависть к немцам. Для дворян (онемечивавшихся все сильнее) быть русскими патриотами означало плыть в русле официальной идеологии. Но для недворян (кроме служилых недворян-разночинцев) придворная идеология или идеология служилого класса просто не существовала, а немцы им ничего плохого не сделали – ни с теплого местечка не вытеснили, ни повышать квалификацию не заставили.

Так же точно и последующие цари – Елизавета, Петр III, Екатерина II, Павел I оцениваются нами только с дворянских позиций. Большая часть всевозможных «открытий» – «А оказывается, о Павле-то вот еще что думали!!!» – связана именно с этим: историк привлекает материалы недворянских источников. И чаще всего оценки императоров и их политики дворянами и недворянами расходятся. И обожание «матушки Екатерины», и отвращение к «голштинскому чертушке» и к «уродцу» Петру III, и неприязнь к Павлу I и его политике на поверку оказываются чисто дворянскими феноменами. И получается, что мы и впрямь – вовсе не в переносном смысле слова и не в порядке художественного образа – изучаем историю 1–2 % населения России так, словно эти 1–2 % и есть все 100 %. Что и печально, и неправильно.

Мы до сих пор изучаем историю России по источникам, которые написаны 1–2 % ее населения, и изучаем так, словно история этих 1–2 % и есть вся история государства и общества российского. И очень удивляемся, что «народ» совершенно по-другому, чем «интеллигенция», воспринимает и многих деятелей, и исторические события.

Петр I – официальный кумир дворян и интеллигенции – «русских европейцев». А крестьяне ненавидели разорившего страну Петра Антихриста.

Дворяне сохранили самые ужасные воспоминания о терроре Анны Ивановны – «бироновщине». А крестьян совершенно не касался этот террор; всех императоров первой половины XVIII века, как и Бирона, и Миниха, они совершенно не запомнили.

Для дворян и всех последующих «европейцев» Екатерина была кумиром и «матушкой», ее мужеубийство оправдывалось, и даже ее половое поведение считалось таким… веселым. В конце концов, если помещику можно иметь крепостной гарем, почему царице нельзя иметь гарема из придворных? Такое же жизнерадостное вольнодумство.

Но крестьяне не любили Екатерину, скорее были к ней глубоко равнодушны и никогда не называли ее «матушкой». И вообще об этой даме отзывались в выражениях, которые в приличном обществе и не всегда повторишь. Сохранился интересный эпизод: когда Пушкин с энтузиазмом рассказывал своему кучеру, как правильно поступила Екатерина, убивая негодного Петра III, тот укоризненно покачал головой:

– Эх, барин! Да если каждая мужа убивать станет… Людей же на свете не останется.

До сих пор Петра III и Павла I считают такими чудовищами: выродками и негодяями, психами на троне. А в народе Павла Петровича любили. Он велел сечь дворян, нарушая Манифест о вольности дворянской? Но солдаты испытывали от этого в основном элементарное злорадство. И был он очень популярен, Павел Петрович. Уже в XX веке появилась легенда в Павловске, связанная с гибелью нескольких подростков: в конце 1940-х годов мальчики погибли, неосторожно играя в развалинах парковых павильонов. Так вот, рассказывали, что призрачный Павел гуляет по аллеям в компании этих подростков, что-то рассказывает им.

Ни на чем не настаиваю, но невозможно представить себе такую же легенду об Анне Ивановне или о Екатерине.

Николай I, ритуально ненавидимый русскими либералами, тоже был популярен в народе, а вот «царя-Освободителя», Александра II, в народе никогда не почитали. Кстати, и особой благодарности за освобождение он не удостоился… да и неудивительно! Освободил-то он крестьян не больше, чем его отец! Интеллигенция предпочла забыть; сегодня мало кто знает, что было освобождено при Александре II всего 28 % крестьян… Остальных уже освободили при Николае I. Сам же способ освобождения 1861 года разорял людей до такой степени, что крестьяне потеряли почти всю свою землю, превращаясь из самостоятельных хозяев в арендаторов и батраков. Выкупая же самих себя, «временнообязанные» сохранялись как «почти крепостные» до 1905 года. Получается, что интеллигенция это забывала или игнорировала, а «русские туземцы» это прекрасно помнили и учитывали.

Народники пели песни о народном герое Стеньке Разине, но это чисто интеллигентский миф. В народных сказаниях Разин – страшный преступник, обреченный в аду вечно грызть раскаленные кирпичи.

Впрочем, продолжать можно долго. Слава еще ожидает человека, который напишет историю России с позиции 98 % ее населения.

Разные цари правят между 1741 и 1762 годами, между ними очень мало общего. Но в некоторых отношениях правительства Елизаветы, а потом Петра III и Екатерины II так последовательно продолжают начатое Анной Ивановной, словно это одно правительство одного царя. Каждый дает что-то дворянству, а последующие только расширяют, дают новое и новое.

Дворянам все больше и больше позволяли не служить, а одновременно все возрастали права помещика по отношению к крепостным. Указом от 6 мая 1736 года помещик сам определял меру наказания крестьянину за побег.

Елизавета не отбирает ничего из данного дворянству Анной и добавляет к этому привилегии и права гвардии. При ней же появился Дворянский банк, дававший ссуды под 6 % годовых. Фактически банк экономически поддерживал дворянство, делая их поместья более доходными.

Указом от 2 мая 1758 года помещик должен был наблюдать за состоянием своих крепостных. 13 декабря 1760 года помещики могли ссылать своих крепостных в Сибирь, на поселение, а засчитывать их отправку как сдачу рекрутов. Крепостные не могли даже добровольно уходить в солдаты, и эта последняя печальная дорога из крепостного состояния оказалась для них отрезана.

В 1754 году по инициативе Петра Шувалова создается Комиссия для разработки нового Уложения взамен безнадежно устаревшего Соборного Уложения 1649 года. Смерть Елизаветы в 1761 году не позволила завершить эту работу, но с текстом работал целый коллектив, до тридцати человек.

К 1761 году, к концу правления Елизаветы, была закончена третья и притом важнейшая часть: «О состоянии подданных вообще». Часть, определявшая, на какие сословия подразделяется русское общество, какие привилегии и обязанности имеют эти сословия и в каких отношениях они находятся.

Скажем коротко: дворянство, согласно этому документу, получало все. Абсолютно все. «Уложение» составлено так, словно дворянство и правда есть все население Российской империи.

А крестьянство отдается во власть дворян так, как будто крестьянство не часть населения страны, а часть животного мира.

«Дворянство имеет над людьми и крестяны своими мужескаго и женскаго полу и над имением их полную власть без изъяна, кроме отнятия живота и наказания кнутом и произведения над оными пыток. И для того волен всякий дворянин тех своих людей и крестьян продавать и закладывать, в приданные и в рекруты отдавать и во всякие крепости укреплять, на волю и для промыслу на время, а вдов и девок для замужества за посторонних отпускать, из деревень в другия свои деревни… переводить и разным художествам и мастерствам обучать, мужеску полу жениться, а женскому замуж идтить позволять и, по изволению своему, во услужение, в работы и посылки употреблять и всякие, кроме вышеописанных, наказания чинить или для наказания в судебные правительства представлять и по рассуждению своему. Прощение чинить и от того наказания освобождать»[95]95
  Проект нового Уложения, составленного законодательной комиссией 1754–1766 гг. СПб., 1893. С. 119.


[Закрыть].

Не думаю, чтобы этот документ нуждался в комментариях.

Второй голубой мечтой «российского благородного шляхетства» было освобождение от обязательной государственной службы. Совершенно точно известно, что это освобождение входило в планы коллектива Комиссии по составлению Уложения. Но затянули, и освобождение дворян от службы осуществилось уже при другом императоре.

Петр III в 1762 году довел дело до логического конца: издал указ об отмене Тайной канцелярии и знаменитый Манифест 18 февраля 1762 года «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству».

Оба документа дворянство встретило с восторгом!

Ведь Манифест «заканчивал почти трехсотлетний период обязательной военной службы землевладельцев и превращал их из служилого в привилегированное сословие»[96]96
  Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. Т. 3. С. 298.


[Закрыть].

Теперь крепостной опутывался надзором, как античный раб, и только в одном смысле к нему приковано внимание – как к тому, что готов бежать, принося убытки владельцу и хлопоты государству.

По мнению В.О. Ключевского, Российская империя в это время – «строго рабовладельческое царство античного или восточного типа».

Петр III дал Манифест, но попытался реально править, не оглядываясь на дворян… и гвардия свергла его, убила.

А Екатерина понимает: дворянство – это огромное число властных, организованных людей, осознающих свои права и не собирающихся с ними расставаться. Екатерина берет самодержавную власть – и тут же дает еще более громадные привилегии. Такие, чтобы всем было ясно: никакая другая власть не даст столько.

Позже Екатерина II опять введет Тайную экспедицию, и дворянство промолчит. Но что бы сделало дворянство, попытайся Екатерина упразднить Манифест или хотя бы ограничить права дворянства? Даже самым скромным образом?

Екатерина даже еще расширит права дворян… Хотя, казалось бы, куда же дальше?

Но с 1765 года можно было даже ссылать крепостных в каторжные работы «за предерзостное состояние», а крестьянам было официально запрещено жаловаться на помещиков.

В 1775–1785 годах проведена кардинальная административно-территориальная реформа. По «Учреждению для управления губерний Российской империи» вводились примерно 50 губерний с населением от 300 до 400 тысяч душ. На территории уездов проживало около 30 тысяч душ.

Во главе губернии стоял губернатор, назначаемый и смещаемый монархом. В своей деятельности он опирался на губернское правление, в которое входили губернский прокурор и два сотника.

Дворяне имели право на самоуправление; в губерниях и уездах дворянские собрания созывались каждые три года, избирая уездных и губернских предводителей дворянства, судебных заседателей и капитан-исправников, возглавлявших уездную администрацию.

Только дворяне могли владеть землей и крепостными, они же владели недрами в своих поместьях, имели право разрабатывать недра, заводить заводы и торговать.

В 1785 году Екатерина II в своей Жалованной грамоте дворянству подтвердит все данное Петром II и даже даст дополнительные гарантии.

Правительство Екатерины II собиралось вообще-то дать жалованную грамоту и городам, и крестьянству, но в конце концов дало ее только горожанам. Крестьян было попросту нечем «жаловать» – дворянство получило фактически все ресурсы государства в свое и только свое пользование…

Император же получает гарантии поддержки в обмен на то, что даже и не думает об ограничении этих фантастических привилегий дворян.

Складывается такой молчаливый договор правительства и дворянства, что-то вроде: «вы не пытаетесь ограничить власть монарха и не требуете конституции… то есть мы по-прежнему что хотим, то и воротим. Но мы даем вам такие привилегии, чтобы вы имели гарантии личной независимости и чтобы реально никакой правительственный чиновник не мог бы вас разорить или обидеть. И поэтому мы воротим что хотим, но только до тех пор, пока вы с этим согласны и пока мы не нарушаем ваших интересов».

Эту политическую систему однажды метко назвали «самодержавием, которое ограничено удавкой».

Можно, конечно, и красивее: «самодержавие, ограниченное дворцовым переворотом».

Есть разница?