Текст книги "Владетельные князья Владимирских и Московских уделов и великие и удельные владетельные князья Суздальско-Нижегородские, Тверские и Рязанские. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г."

Ярослав Димитриевич упоминается только в родословных, и то не во всех. Впрочем, о его существовании можно вывести безошибочное заключение из одного летописного известия. В летописях под 1340 г. упоминается Иван Ярославич, князь Юрьевский. Принимая во внимание то, что между Димитрием Святославичем и Иваном Ярославичем могло быть только одно колено юрьевских князей, приходится признать отца Ивана Ярославича сыном Димитрия Святославича⁶⁹⁷.

Отсюда прямой вывод, что у Димитрия был сын Ярослав, а у Ярослава – Иван.

Об Иване Ярославиче, единственном известном нам сыне Ярослава Димитриевича, до нас дошло одно только известие.

В 1340 г. хан Узбек решил наказать смоленского князя Ивана Александровича за то, что он не доставлял в Орду «выхода» (дани), как говорят наши историки, хотя в летописях, известных нам, и не указана причина наказания. Исполнение ханской воли возложено было на князя-темника Товлубия, к которому должен был присоединиться рязанский князь Иван Коротопол, бывший тогда в Орде по делам Рязанского княжества. Кроме того, Иван Данилович Калита должен был по требованию хана присоединить к Товлубию военные силы, какими он располагал. Таким образом, вместе с Константином Васильевичем Суздальским, Константином Васильевичем Ростовским и другими подручными Москве князьями должен был идти к Смоленску и князь Юрьевский Иван Ярославич⁶⁹⁸.

Больше об этом князе ничего не известно ни из летописей, ни из родословных.

После Ивана Ярославича мы уже не встречаем в летописях юрьевских князей, конечно, потому, что Иван Ярославич был бездетным и его удел, как выморочный, присоединен к великому княжеству. Там сидели, разумеется, великокняжеские наместники, но однажды, в 1408 г., Юрьев в числе других городов отдан был великим князем Василием Димитриевичем пришлому литовскому князю Свидригайлу⁶⁹⁹.

Удельное княжество Костромское

О времени основания г. Костромы летописных известий не сохранилось, а наши историки не делали попыток решить этот вопрос хотя бы приблизительно. Некоторые, впрочем, как Татищев, готовы приписывать его основание Юрию Долгорукому (в 1152 г.), как кажется, только потому, что этот князь был основателем сравнительно многих городов Северо-Восточной Руси. Что Кострома существовала уже в XII в., в этом нет никакого сомнения, так как в летописях она начинает упоминаться с 1214 г. как значительный город, на который обращается месть Константина Ростовского в его борьбе за великокняжеский стол с родным братом (младшим), великим князем Владимирским Юрием. Так, например, летописец Переславля Суздальского сообщает: «Того же лета [6722 г.] паки зача Константин рать, отьят у Гюрга Соль Великую, а Кострому пожже, а у Ярослава отья Нерохть»⁷⁰⁰.

Само название Костромы толкуют различно. Князь Козловский, местный землевладелец, в своей истории г. Костромы говорит, что, всего вероятнее, наименование Костромы произошло от города Костра⁷⁰¹, бывшего в Ливонии недалеко от Юрьева (Дерпт), или замка Кострума, где впоследствии построен Ревель; затем он указывает на «молву старожилов», будто р. Кострома получила название от заготовляемого зимой на ее берегах в Солигалицком и Костромском уездах величайшими кострами леса, сплавляемого весною в Кострому; кроме того, и перед самым городом левые берега Волги и Костромы заваливаются огромными кострами бревен. Недавно появившийся историк г. Костромы г. Миловидов склонен думать, что ее название происходит от известного мифического божка, имя которого сходно со словом Кострома⁷⁰².

Таким образом, вопрос о происхождении названия остается и, кажется, долго должен оставаться в области бесплодных предположений и фантазий. Будем пока довольствоваться теми данными, которые, не говоря о его происхождении и времени основания, указывают на то, что в XII в. он уже существовал.

Представляется еще вопрос, кому он принадлежал до времени образования из него удельного княжества.

Отдельные историки или те, кто касался почему-либо истории Костромы, считают последнюю в числе тех пяти городов, которые Всеволод в 1207 или 1208 г. дал сыну Константину в придачу к Ростову. Посмотрим, верно ли это предположение.

Пять городов, данных Константину в придачу к Ростову, в летописях не поименованы. Там говорится: «и да ему [Константину] Ростов и инех пять городов да ему к Ростову»⁷⁰³. Конечно, здесь появляется обширное поле для произвольных догадок и даже положительных решений относительно занимающего нас вопроса: насчитайте пять городов, и вопрос решен. Так многие и делали – а Щекатов, чей труд, во всяком случае, должен считаться в высшей степени почтенным, хотя и не чуждым погрешностей, – утверждает, что в 1208 г. Всеволод Юрьевич отдал Кострому и Галич в удел сыну, Константину Ростовскому. Не говоря уже о том, что мы не видим Костромы и Галича во владении потомков Константина, укажем на следующий факт. В 1213 г. (по другим источникам, в 1214-м) во время распрей между Константином и Юрием Всеволодовичами первый, заслышав, что брат идет на него к Ростову, послал свой полк к Костроме, которая была сожжена, а жители взяты в плен. Константин сжег Кострому, конечно, как город, принадлежавший сопернику. Но те, кто относят Кострому к числу пяти городов, данных Всеволодом Константину, объясняют это иначе: со слов Щекатова они говорят, что Константин выжег Кострому (принадлежавшую ему) за измену, за то, что костромичи пристали к Юрию. Чтобы быть последовательными, упомянутые историки говорят, что Константин дал в удел Васильку Ростов и Кострому⁷⁰⁴.

Как уже было отмечено, мы не видим Костромы во владении потомков Константина, и уже одно это говорит о том, что она принадлежала не Ростову. Затем мы видим, что этим городом распоряжается великий князь Владимирский: так, в 1270 г. новгородцы договором обязывают Ярослава Ярославича освободить задержанных им в Костроме новгородских купцов⁷⁰⁵. Почему же новгородцы обращаются к великому князю Владимирскому, а не к Борису и Глебу Васильковичам, сидевшим тогда в Ростове?

Выходит, что Кострома была за великим князем Владимирским, т. е. примыкала к территории Владимирского, а не Ростовского княжества.

Кострома становится удельным княжеством с середины XIII в. Первым удельным князем Костромским был мезинный или мизинный, т. е. самый младший из сыновей Ярослава Всеволодовича Василий, бывший четыре года и великим князем Владимирским (1272–1276).

В летописях не говорится, когда именно Василий Ярославич получил Кострому; но, надо полагать, не раньше 1246 г., т. е. года смерти Ярослава Всеволодовича, когда Василию был шестой год от рождения.

Впрочем, есть сказания, по которым в Костроме еще до Василия был князь. По этим сказаниям, передаваемым, между прочим, Щекатовым⁷⁰⁶, кажется, со слов местных позднейших летописцев, по уходе татар Ростовско-Суздальская земля была разделена князьями: в Костроме сел сын какого-то Юрия Ярославича Василий, по прозванию Квашня. При этом князе в 1241 г. татары по пути от Ярославля, откуда они шли с полоном и богатой добычей, хотели разграбить и Кострому, но встретивший их Василий Квашня сразился с ними, одержал верх и отнял у них добычу и полон. Полная победа, одержанная Василием, приписывается заступничеству Федоровской Богоматери, явившейся тогда князю. Озеро, при котором произошла битва, как и селение на этом озере, в память заступничества Богоматери и по сю пору называется Святым. Здесь, очевидно, спутана хронология, и то, что должно быть приписано Василию Ярославичу, приписывается какому-то небывалому Василию Юрьевичу без всякой связи с хронологией.

Василий Ярославич скончался в 1276 г. Полная биография его помещена в томе I.

Неизвестно, имел ли Василий Ярославич детей: ни в летописях, ни в родословных мы не встречаем его потомков, а потому приходится считать, что Кострома по его смерти перешла к Димитрию Александровичу, как великому князю.

В 1283 г. Димитрий Александрович, примирившись с братом Андреем, послал своих приближенных в Кострому с поручением убить Андреева боярина-любимца Семена Тониглиевича, сеявшего между братьями раздор. Не следует ли отсюда, что Кострома была за Андреем? Наш историограф⁷⁰⁷, как бы предупреждая подобный вопрос, говорит, что Семен Тониглиевич «жил [в Костроме] спокойно, надеясь на заключенный между братьями мир». Опять повторим, что до 1293 г. Кострому нужно считать за Димитрием Александровичем.

В 1293 г., когда Димитрий Александрович уступил великокняжеский стол Андрею, тот дал старшему брату Переславль, а сыну его Ивану – Кострому. Но вскоре по смерти Димитрия Александровича мы видим Ивана Димитриевича в Переславле. Кострома, следовательно, опять осталась за великим князем, т. е. за Андреем Александровичем, а Иван Димитриевич занял Переславль, как наследственный удел⁷⁰⁸.

По смерти Димитрия Александровича (в 1294 г.) Андрей уже по праву занял великокняжеский стол, следовательно, располагал и Костромой, которую отдал сыну Борису, но не ранее 1299 или 1300 г. Так, по крайней мере, следует заключать из летописных известий: под 1299 г. князь Борис упоминается в летописях еще как наместник великого князя в Великом Новгороде; под 1302 г. в Воскресенской летописи находим известие о кончине князя Ивана Димитриевича в Переславле, а в известии, относящемся к февралю следующего, 1303 г., находим заметку о кончине Бориса Андреевича на Костроме⁷⁰⁹.

Что обладание Костромой соединялось с великокняжеским достоинством, об этом всего лучше, кажется, говорят виды на нее двух претендентов на великокняжеский стол: Юрия Московского и Михаила Тверского. В 1304 г. по смерти Андрея Александровича великокняжеский стол должен был перейти по старшинству к Михаилу Ярославичу Тверскому; но ему явился соперник в лице Юрия Даниловича Московского. Отправляясь в Орду для решения спора, каждый из соперников еще до отъезда стремится занять Кострому: Юрий послал туда своего брата Бориса, а Михаил – своих бояр, которые схватили Бориса и отправили его в Тверь⁷¹⁰.

Такой взгляд на Кострому как на принадлежность великокняжеский короны существовал, как видно из официальных документов, до Василия Димитриевича включительно: ни Иван Калита, ни его сыновья-преемники, ни знаменитый внук, ни правнук не распоряжаются в своих завещаниях Костромой как личной собственностью: они распоряжаются только некоторыми селами и деревнями, приобретенными ими или через покупку, или иными способами⁷¹¹. Только Василий Васильевич в своем духовном завещании отдает Кострому, как бы личную собственность, старшему сыну Ивану, и опять все-таки будущему великому князю⁷¹².

Итак, удельными костромскими князьями можно считать только троих: а) Василия Ярославича Мизинного, b) Ивана Димитриевича Переславского и с) с некоторой вероятностью, Бориса Андреевича. Надо заметить, что они княжили не непосредственно друг за другом: после первых двух Кострома каждый раз оставалась на некоторое время во власти великого князя, а после Бориса она уже окончательно становится городом великокняжеским.

Первым удельным князем Костромским, как сказано выше, был мезинный или мизинный, т. е. самый младший из сыновей Ярослава Всеволодовича Василий, по прозванию Квашня. Из летописей не видно, когда он получил Кострому, но надо полагать, что не раньше 1246 г., т. е. года смерти Ярослава Всеволодовича, когда Василию был шестой год. Некоторые, не обращая внимания на хронологию, говорят, что Ярослав перед отъездом в Орду в 1240 г. назначил уделы каждому из сыновей, в частности, Константину – Галич, а Василию – Кострому. Но все летописи единогласно свидетельствуют, что Василий родился в 1241 г.⁷¹³ Будучи удельным князем Костромским, он был в то же время (с 1272 г. до самой кончины в 1276 г.) и великим князем Владимирским, а жил все-таки в Костроме.

Полная биография его помещена в томе I.

Ни из летописей, ни из официальных документов не видно, чтобы у Василия Ярославича был непосредственный преемник в Костроме. Но в 1293 г. видим на костромском уделе сына Димитрия Александровича, Ивана, так что надо полагать, что с 1276 г., т. е. года кончины Василия Ярославича, до 1293 г. Кострома была за великим князем Владимирским. В 1293 г. Андрей вместе с Федором Ростиславичем Черным, Димитрием Ростовским и Константином Углицким пришли из Орды с татарами, данными им ханом, и пошли на Димитрия. Тот бежал в Псков, Андрей тем временем, опустошив с татарами Суздальскую землю, ушел, отпустив татар, в Великий Новгород, а Федор Ростиславич, как главный помощник Андрея, занял оставленный Димитрием Переславль. Как сказано выше, по летописным известиям, Иван Димитриевич сел на Костроме в 1293 г. Это значит, по нашему мнению, что противники Димитрия, заняв Переславль, должны были дать сыну бежавшего великого князя удел, в данном случае – Кострому⁷¹⁴. Но в 1294 г. по примирении братьев, когда Димитрий уступил великокняжеский стол Андрею, изъявив желание удовольствоваться наследственным Переславлем, и умер в том же году по пути в свой удел, мы видим Ивана Димитриевича в Переславле. Иван и перешел, следовательно, из Костромы в Переславль, как наследственный, по смерти его отца, удел, а Кострома опять осталась за великим князем.

Так как Иван Димитриевич, можно сказать, только случайно был непродолжительное время удельным князем Костромским, а остальное, более продолжительное время сидел в Переславле, его полную биографию мы поместили в главе о князьях Переславских.

Как по некоторым древнейшим летописям, так и по родословным, хотя и не всем, известным нам, у Андрея Александровича не было сыновей. Однако мы находим известия позднейших летописцев, которые дают ему сына Бориса⁷¹⁵, но не находим Юрия и Михаила, которых некоторые⁷¹⁶ считают детьми Андрея Александровича и вместе с тем противоречат сами себе, так как считают Бориса, «по-видимому», единственным сыном Андрея⁷¹⁷. Очевидно, Юрий и Михаил, дети Андрея Ярославича, ошибочно считаются детьми Андрея Александровича, как об этом будем еще говорить в главе о князьях Суздальских.

Только два летописных известия дошло до нас о Борисе Андреевиче. В 1299 г. мы видим его в Новгороде, где он вместе с новгородцами вводит на владычний двор избранного в архиепископы благовещенского игумена Феоктиста⁷¹⁸. Затем летописи отмечают день и год его смерти в Костроме – 25 февраля 1303 г.⁷¹⁹

В летописях мы находим известие, что Андрей Александрович женился на Василисе, дочери Димитрия Борисовича, князя Ростовского, в 1294 г., и ниоткуда не видим, что это был второй брак. Таким образом, нужно признать, что Борис родился в первый год брака Андрея, иначе он был бы чересчур мал хотя бы и для того только, чтобы под руководством бояр представлять собой лицо великого князя на церемонии, подобной той, на которой он присутствовал в Новгороде в 1299 г.⁷²⁰

С 1303 г. Кострома становится достоянием великокняжеского сана. Мы уже выше заметили, что преемники Димитрия Александровича до Ивана Калиты, сам Калита и его преемники до Василия Димитриевича включительно не распоряжаются Костромой по личному усмотрению; Калита и его ближайшие преемники распоряжаются только костромскими селами, которые приобретены ими посредством покупки. Так, Калита во второй духовной, между прочим, говорит об одном селении: «Олександр святой [т. е. село Александровское], что есмь купил на Костроме, то даю княгини своей»⁷²¹.

В одной Синодальной библиотеке находим неправдоподобное известие, будто бы царь Узбек разделил великое княжество между Иваном Калитой и Александром Васильевичем Суздальским: первому дал Новгород и Кострому, а второму – Владимир и Поволжье⁷²², и только по смерти Александра Васильевича (умер в 1338 г.) Калита начал свободно господствовать, как глава Руси.

В критические минуты Кострома служила убежищем для великих князей: так, Димитрий Иванович ушел в Кострому при нашествии Тохтамыша, а Василий Димитриевич бежал туда от Едигея.

Выше мы уже говорили, что великие князья до Василия Димитриевича включительно не распоряжаются Костромой как личной собственностью; только Василий Васильевич в завещании отдает Кострому старшему сыну Ивану как собственность личную, каковой она с этого времени и становится для потомков Калиты⁷²³.

Удельное княжество Московское

Москва раскинулась по берегам реки того же имени при впадении в нее речек Яузы и Неглинной, которая, впрочем, теперь уже засыпана землей. Как и всякий другой древний город, ставший замечательным в истории своего государства, Москва подала повод к возникновению о ее начале и начальной истории разных догадок, сказаний и легенд.

Некоторые основание ее приписывают Олегу, указывая, как на доказательство, на слова Нестора: «Се же Олег (882 г.) нача юроды ставити и устави дань словеном, кривичем и мери». Проезжая из Новгорода в Киев, Олег остановился на р. Неглинной при впадении ее в р. Москву и поставил тут городок, который впоследствии достался суздальскому вельможе Кучку⁷²⁴. Предание об этом Кучке известно. Юрий Долгорукий по пути из Киева во Владимир (Залесский), проезжая теми местами, где по Москве-реке раскинуты были прекрасные селения Степана Ивановича Кучки, остановился там. Владелец этой вотчины не оказал князю должного почтения и даже отзывался о нем с некоторым презрением, почему Юрий приказал казнить его и бросить в пруд, а двух его сыновей, Петра и Якима, и дочь Улиту отправить в Суздаль, где последняя была насильно выдана замуж за Юриева сына Андрея (Боголюбского). Юрию понравилась вотчина Кучки, и он приказал на горе, где ныне Кремль, поставить небольшую ограду или городок, который и назвал по реке Москвой; другой городок приказал поставить за первым, там, где потом сооружен был Знаменский монастырь, и назвал его будто бы по прозвищу своего сына Андрея Китаем. Москва одновременно называлась и Кучковым: так, в летописи про Михалка и Всеволода Юрьевичей под 1176 г., когда они были приглашены на Суздальскую землю своими племянниками Ростиславичами на совместное княжение, говорится: «Уя [схватила] и болезнь велика на Овине, и идоша с ним до Куцкова, рекше до Москвы»⁷²⁵. Фантазии составителей сказаний о происхождении Москвы углубляются даже в более седую библейскую древность и производят название города от Мосоха; некоторые – от бывший там деревни Мскотовы, иные – от множества мостов, наконец, считают название Москвы финским⁷²⁶.

Как бы то ни было, но в летописях Москва в первый раз упоминается под 1147 г. Здесь 28 марта состоялось свидание Юрия Долгорукого со Святославом Олеговичем, который вел тогда войну с Изяславом Давидовичем в Смоленской области. «И прислав, – говорит летопись, – Гюрги к Святославу, рече: приди ко мне, брате, в Москов. Святослав же еха к нему с дитятем своим Олегом в мале дружине, пойма с собою Владимира Святославича; Олег же еха наперед к Гюргю и да ему пардус. И приеха по нем отец его Святослав, и тако любезно целовастася и быша весели. На другой же день повеле Гюрги устроите обед силен, и створи честь велику им, и да Святославу дары многи с любовию, и сынови его Ольгови и Владимиру Святославичу, и муже Святославле учреди, и тако отпусти и»⁷²⁷. Москва, несомненно, принадлежала тогда суздальскому князю, а потом великому князю Владимирскому. Что касается характера отношений собственно московских князей, как удельных, так и великих, к своей отчине, то на этот предмет есть меткий, верный взгляд одного из наших знатоков как русской истории вообще, так и московский старины в частности⁷²⁸. Указывая на вотчинный тип московских князей, он указывает и на само устройство их стольного города как на помещичью усадьбу, двор вотчинника, стоявший среди деревень и слобод, которые все почти имели какое-либо служебное назначение в хозяйстве вотчинника, в потребностях его дома и домашнего обихода. Недаром иностранцы, бывавшие в Москве в XVI и XVII вв., весь Кремль принимали за царский дворец, говоря, что он обнесен каменной стеной.

Надо еще заметить, что обилие лесов вокруг Москвы представляло заманчивые места для охоты, которая, конечно, имела характер не только развлечения, но и известных выгод. Таким образом, первоначально Москва могла служить становищем для охоты со всеми удобствами для жилья, чем-то вроде дачи, даже поместья, а раньше могла представлять вообще простое становище для князей при проезде с юга в Суздальскую землю. Выше уже приведено было одно место из летописи, где говорится о проезде Михалка и Всеволода Юрьевичей из Черниговской области в Суздальскую чрез Москву. Глеб Ростиславич Рязанский в 1177 г. выступил на защиту своих шурьев Ростиславичей против их дяди Всеволода III и шел в Суздальскую землю также чрез Москву, и «пожже Московь всю, город и села»⁷²⁹. Как увидим ниже, чрез Москву же к Владимиру шел и Батый. Позднее, когда Москва стала центром удельного княжества, а потом великого и, наконец, всея Руси, она стала разрастаться и расширяться, вбирая в себя окрестные селения и слободы.

Когда по смерти Всеволода Юрьевича (Большое Гнездо, умер в 1212 г.) между его двумя старшими сыновьями разгорелась борьба за обладание великим княжением из-за того, что отец отдал последнее не старшему, Константину, а следующему за ним Юрию, младшие братья разделились: одни встали на сторону Константина, другие – на сторону Юрия; некоторые перебегали потом от одного к другому. Так поступил Владимир Всеволодович, перебежавший от Юрия к Константину. По известиям летописей, хотя и не совсем ясным, можно с вероятностью заключать, что младшие братья хлопотали о более выгодных уделах. Владимир, возможно, и занимавший незначительный Юрьев, но в таком случае самое короткое время, вскоре после похода (1212 г.) с Юрием на Константина перебежал к нему и занял Волоколамск; посланный затем Константином, затворился в Москве. Но в следующем году старшие братья заключили, хотя и непрочный, мир, и Владимир выведен был Юрием из Москвы в южный Переславль. Таким образом, Москва опять присоединилась к великому княжеству. В 1237 г. при нашествии Батыя Москва была сожжена татарами, которые захватили здесь в битве и сына великого князя Владимира Юрьевича. Но в качестве кого он находился в Москве – в качестве удельного князя или в качестве временного защитника Москвы от татар, – из летописей не видно. Затем до конца первой половины XIII в. мы не находим указаний, что в Москве сидел князь, а в это время, т. е. в конце XIII в., встречаем определенное название «московский князь», которое летописи дают четвертому сыну Ярослава Всеволодовича, Михаилу Хоробриту (Храброму). Таким образом, Михаил Ярославич и должен считаться первым удельным московским князем, если и не вообще, то, во всяком случае, в татарский период нашей истории.