Текст книги "Русский ад. На пути к преисподней"

8

Этот день – 22 сентября прошлого, 1991-го – Геннадий Эдуардович Бурбулис тоже, как и Ельцин, запомнил на всю свою жизнь.

…Дорога в Архангельское, на дачу, была не самой приятной: Тушино, промышленный район. Бурбулис очень устал и хотел спать. «Идите домой… – бросил ему Борис Николаевич. – Идите домой…» Бурбулис настолько хорошо изучил Ельцина, что кожей чувствовал, когда что-то не так.

Все инстинкты у Бурбулиса были отрепетированы, как у насекомого. Но самое интересное, что Геннадий Эдуардович все-таки был романтиком; он искренне верил в новую Россию, он любил Ельцина больше, чем родного отца… Даже нет, любил – не то слово, Ельцин олицетворял в его глазах надежду России, ее главный исторический шанс, новую державу, счастье страны. Ради этого счастья Бурбулис был готов на все.

Абсолютно на все.

Впереди неслась милицейская «канарейка». От мигалки, лихорадочно раскидывающей красно-синие искры, можно было сойти с ума, но Бурбулису такая езда нравилась: в эти минуты он чувствовал себя героем западного фильма. Еще в школе, в старших классах, он мечтал, что его любимая девушка будет пианисткой. Мечты не сбылись! На самом деле, конечно, Бурбулис был достаточно тонким и сообразительным человеком, чтобы догадаться: его паучьи манеры, его вечная задумчивость и нудные медленные фразы, которые выползали из него, как фарш из мясорубки, раздражают (если не бесят) всех, кто находится рядом с ним… Но что он мог сделать, что?! Да, отрицательное обаяние так тяготило Бурбулиса, что он выстроил – внутри себя – строжайшую внутреннюю цензуру.

Бурбулис так красиво видел (в мечтах) новую Россию, что ради этой России он был готов перегрызть горло любому коммунисту, любому врагу. Ельцину, конечно, повезло: Бурбулис был запрограммирован (весь, до мозга костей) на борьбу за светлое будущее, за демократию. Как же он хотел демократию, господи! Бурбулис не сомневался, что это будет вечный бой. Именно вечный, а как иначе? И этот бой, если угодно, есть его миссия. Бурбулис сам возложил ее на Бурбулиса от имени Президента России.

В 89-м, то есть два года назад, он дал трезвую оценку окружению Ельцина: люди полезные, преданные, но порох – не изобретут. Одну из главных ролей тогда играл Исаков, нынешний деятель Верховного Совета, но Бурбулис быстро отодвинул его в сторону. Нужна была идеология – и Бурбулис сам назначил себя философом при Президенте…

«Мигалки» ревели как чокнутые. Люди ворочались в кроватях и проклинали демократию. Перед тем как лечь спать, Бурбулис будил половину города.

На самом деле у него не было, конечно, корысти: Бурбулис пришел к Ельцину потому, что верил в Ельцина, он работал в Кремле потому, что возрождение России могло начаться только с Кремля, только «сверху», с головы, так сказать, ибо «снизу» в России уже никогда ничего не начнется.

«Идите домой… – вертелось в голове, – идите домой…»

Бурбулиса пугал стиль руководства Президента Ельцина: стиль начальника большой стройки.

«Он хочет, ему нужно выкинуть Горбачева как можно скорее, но это вопрос цены…» Окна в его ЗИЛе были зашторены; Бурбулис оставил маленькую щелку, снял пиджак, нажал кнопку управления и откинул сиденье.

«Развалить Союз, сломать такую махину Ельцин не захочет, это ясно. Ну а как? У Ельцина психология хозяина… значит, что нужно? Убедить Ельцина, что новый Союз Независимых Государств есть тот же СССР, только без Горбачева. Как просто: единая армия – раз. Единый флот – два. Единая граница – три. Кроме того, дороги, самолеты, поезда, связь… Можно общий МИД, это удобно. Общая валюта – рубль. Куда они, к черту, от России денутся, вся страна связана-перевязана той же оборонкой, Кузбассом, тракторами, хлопком и, самое главное, хлебом!»

Бурбулис знал: все, что делает Ельцин, он делает так, как крестьянин сколачивает свой собственный дом – крепко, на сто лет. Значит – убедить. Если упрется, не отступать; долбить, долбить… вода камень точит… Что плохого в интриге, если интрига нужна для победы демократии?

«Е… а если Ельцин решил, что СНГ бьет не по Горбачеву, нет… – в него? А, черт… – я вроде как отнимаю у него власть… Ну да, так он рано или поздно станет Президентом СССР… а здесь – только Россия, только часть пирога, и ему мало, черт возьми, он кушать любит, у него аппетит, он примерился, понимаешь… уже замахнулся… и не понял, не сообразил, что это – всего лишь спектакль, только игра…

Стоп. Надо проверить, не вызывал ли он Скокова.

Этот парень… Скоков… растопчет все что угодно, любую клумбу, если цветочки на клумбе не он посадил…» Вот оно, минное поле власти, любимый образ Бурбулиса: никогда не знаешь, где взорвешься, – никогда!

«Ельцин, Ельцин… – неужели идею загубит? Не загубит. Куда он денется…

И я дурак… – размышлял Бурбулис. – Самому надо было идти, разговаривать… тут глаза важны… глаза… а я папку подсунул… автореферат…»

Великая Россия уже лет десять была великой только на словах. У людей заканчивались деньги, а когда денег нет, пропадает вкус к жизни. Страна надеялась неизвестно на что. Недавно, в августе, народ боролся с ГКЧП, на Садовом кольце зазря погибли трое ребятишек. Теперь наступала зима. Цены росли, продукты исчезали, «отчаянный экономист» Пияшева рассуждала о крахе экономики с таким пафосом, будто наступал конец света, Гаврила Попов быстро убедил чиновников, что взяток – нет, есть просто услуги, – жить, короче говоря, становилось противно.

В глубине души Россия, конечно, никогда не верила Ельцину – его выбрали в Президенты ради интереса. Вот особенность русского народа: если американцы, например, с удовольствием поставят опыт над кем угодно, им без разницы, то русский человек с таким же удовольствием ставит этот опыт на себе самом.

Ельцина обижал Горбачев… – значит Ельцин – наш человек, Ельцин – хороший. В самом деле: Ельцин отправился к даме сердца на Успенские дачи, так этот черт, Горбачев, его и тут достал, выдернул, можно сказать, из кровати, вот Борис Николаевич спросонья и сбрехнул, что он в речку свалился! А кто, спрашивается, споил его в Соединенных Штатах Америки? Ясно, кто: КГБ. Ну хорошо – выпил человек, с кем не бывает, так ты его успокой, спать положи, не позорь перед чужой страной – нет же, Бориса Николаевича на сцену вывели да еще и кино про пьянку сняли (видно, скрытой камерой). Ну, Горбачев, – а? Это человек?

Кроме всего прочего, Россия любила, просто любила таких, как Ельцин, недотеп: он был свой, понятный, родной – потому Россия и выбрала его Президентом.

А что, в самом деле: может, он и впрямь на рельсы ляжет, если цены поднимутся?

Ельцину не верили, но смотрели на него с интересом.

Атмосфера в государстве была дохлая. Народ настолько от всего охренел, что перестал сочинять анекдоты.

Птица-тройка, воспетая Гоголем, так получила плетью наотмашь, что упала на колени и уткнулась в грязь. Все радовались перестройке, но никто, даже такой «коллекционер жизни», как Евгений Евтушенко, не мог объяснить, почему для того, чтобы выпустить из тюрем диссидентов, разрешить читать все, что хочется читать, и вернуть в Россию Ростроповича с супругой, надо было разрушить экономику, остановить заводы, создать безработицу и перестать сеять хлеб.

Бурбулис искренне верил, что в государственных делах он разбирается не хуже, чем Ельцин, и поэтому имеет право заходить к Президенту когда угодно. На пути Бурбулиса тут же встал Илюшин, произошел конфликт, и Илюшин получил от Ельцина нагоняй.

Президент жил здесь же, в Архангельском, дача Бурбулиса была в ста метрах, но Бурбулис решил, что встретиться с Ельциным и поставить точки над i надо не в Архангельском, а в Кремле. На самом деле Геннадий Эдуардович любил поспать; в Свердловске для Бурбулиса сущим наказанием была среда, когда он читал студентам первую «пару». Став государственным секретарем России, Бурбулис взял за правило не только уезжать с работы позже Ельцина, но и являться в Кремль раньше Президента – и почти всегда отставал. Так и нынче, на утро: 23 сентября 1991 – го. Только у Ельцина уже сидел вице-премьер Полторанин, потом, к половине десятого, должен был приехать Хасбулатов.

Войдя в кабинет, Бурбулис тут же набрал телефон Илюшина:

– Сообщите, пожалуйста, когда уйдет Руслан Имранович.

Как же, черт возьми, Илюшин не любил эти тихие приказы Бурбулиса:

– Конечно, Геннадий Эдуардович, не беспокойтесь. Но в десять пятьдесят у Президента выезд в «Макдоналдс».

– Куда?! – изумился Бурбулис.

– В «Макдоналдс», Геннадий Эдуардович. На улице Горького сегодня открывают еще один «Макдоналдс». То есть на Тверской, – поправился Илюшин.

«Интересно, кто же воткнул в его график этот «праздник жизни, – подумал Бурбулис. – Надо проверить…»

Настроение было хуже некуда.

Заглянул Недошивин, его пресс-секретарь:

– Геннадий Эдуардович, я…

– Жора, потом, – махнул рукой Бурбулис.

Недошивин исчез.

На самом деле Бурбулис ошибся только один раз – с Дудаевым. В Грозном режим коммуниста Доку Завгаева, которого так ненавидел Хасбулатов, поддержал ГКЧП. Ельцин поставил задачу: идеологический переворот. «Штоб-б без крови», – повторял он. Переворот без крови невозможен, ну да ладно: всю грязную работу взяли на себя генералы Баранников и Дунаев, а на роль демократического лидера Бурбулис, по совету Хасбулатова, выписал из Тарту Джохара Мусаевича Дудаева, коммуниста, орденоносца, генерала авиации и парторга дивизии.

Переговоры с Дудаевым вели Дейнекин, главком ВВС, и генерал Громов, хорошо знавший Дудаева по Афганистану. Кроме прочего, Хасбулатов имел информацию, что Дудаев – грушник, то есть на этого человека можно всецело положиться… Старая история: точно так же (когда-то) Андропов отправил в Кабул Бабрака Кармаля, найденного в Чехословакии. КГБ (Баранников) поддержал Дудаева в Грозном, он свалился – на головы местных депутатов с неба, причем в полном смысле этого слова (его привезли на военном самолете). А чтоб депутаты соображали быстрее, бойцы Дудаева просто выкинули кого-то из депутатов в окошко – с четвертого этажа.

Все, как учил Ельцин: крови почти не было.

Бурбулис удостоился похвалы. Правда, Дудаев тут же стал закрывать школы (чеченским девочкам, по его разумению, не нужно было учиться, значит, и мальчикам – тоже), прибрал к рукам нефть, аэропорт «Северный» и ввел военный режим. Потом, когда начнется скандал, Хасбулатов (у Хасбулатова с Ельциным в ту пору были самые дружеские отношения) скроет от Верховного Совета, что по его настоянию генералы Шапошникова оставили Дудаеву (на черный день!) все стрелковое оружие…

Теперь Бурбулис придумал СНГ. Это была его идея; сам план детально разработал молодой депутат – юрист Сергей Шахрай. Заговор? Зачем так грубо? Это игра ума, политический спектакль, если угодно, ведь почти все остается как есть, выдернут только Горбачева – в этом-то и прелесть!

Пискнул телефон, лампочка мигнула рядом с фамилией «Илюшин»:

– Геннадий Эдуардович, сейчас Руслан Имранович вышел от…

Бурбулис недослушал и кинул трубку. «Волнуюсь», – подумал он.

Кабинет Ельцина был на четвертом, через этаж. Бурбулис не любил лифты: можно застрять. Он резко распахнул дверь на лестницу. Так много солнца, что Бурбулис зажмурился, – ой, какая теплынь!

Геннадий Эдуардович всегда знал, что он достаточно умен, чтобы не волноваться.

– Один? – Бурбулис быстро вошел в приемную Президента.

– Доброе утро, Геннадий Эдуардович, – Мусуенко, секретарь Ельцина, встал из-за стола. – Президент ждет вас, Виктор Васильевич уже доложил.

«Какая бля…», – усмехнулся Бурбулис.

Мусуенко открыл дверь:

– Прошу.

Бурбулис быстро вошел в кабинет Президента.

– Разрешите, Борис Николаевич?

– Проходите. Здравствуйте.

Бурбулис хотел перехватить взгляд Ельцина, но не сумел: у Ельцина в глазах… не было взгляда. Щеки, нос, ямочка под носом – все есть… а лица нет, отсутствует.

– Легки на помине, – протянул Ельцин. – Я… посмотрел вашу записку.

Часы отбили четверть одиннадцатого.

«Ему ж в «Макдоналдс» надо», – вспомнил Бурбулис.

– Затея… неплохая, – медленно сказал Ельцин. Он выглядел очень уставшим, на лице появилась отечность, отчего лицо было как губка. Конкретных возражений – нет. А… не по душе мне, понимаешь… – вот как быть?

Взгляд Бурбулиса уколол Ельцина.

– Обком давит, Борис Николаевич, Свердловский обком КПСС.

– Ну… может быть.

Ельцин обмяк – он не выдерживал лобовые удары.

– У Президента Ельцина есть долг, есть историческая миссия, – тихо начал Бурбулис, – убрать Горбачева. Под Советский Союз заложена мина замедленного действия: Михаил Горбачев. Рано или поздно эта мина, Борис Николаевич, взорвется. Если мы хотим… а мы хотим… спасти Союз как Союз, это может сделать только Президент Ельцин, некому у нас больше, иначе война. В самом деле, Борис Николаевич, это факт. Теперь рассмотрим такую комбинацию: был Союз Советов, но он исторически себя изжил, он висит на волоске… значит, нужен другой союз, во главе с Россией… и пусть население за него, за новый Союз, проголосует – что в этом плохого?

– Тогда должен быть референдум, – сказал Ельцин. – Обязательно.

– Зачем?! – встрепенулся Бурбулис. – Референдум, во-первых, сорвет Горбачев, он же не дурак рыть себе могилу! «Нет денег», – скажет Горбачев, – и все… крышка, не будет референдума! Во-вторых, зачем? Народ избрал депутатов, чтобы они выражали его волю. Так ради бога, пусть выражают! А Руслан Имранович поможет им определиться…

Бурбулис смотрел на Ельцина. Глаза Ельцина были как опрокинутые ведра.

– Съезд… а лучше, конечно, Верховный Совет будем транслировать на весь Союз… только, – Бурбулис остановился, – только… Борис Николаевич, сразу договоримся, вы – не Агафья Тихоновна, я – не Подколесин, нет так нет, но я надеюсь на честную и глубокую дискуссию…

Бурбулис знал: у Ельцина избирательный слух. Ельцин сразу становился «глухонемым», если решение принято. И наоборот: если Ельцин был не уверен в себе, ему был нужен разговор, спор, причем он признавал только честный спор – без дураков.

В кабинете стало тихо. Началась пауза.

– Я хочу… задать вопрос, – медленно сказал Ельцин. – Как вы считаете: почему Горбачев… после октябрьского пленума… меня не убил?

«Приехали…» – усмехнулся Бурбулис.

– Не смел, Борис Николаевич.

– Смел. Еще как смел, – спровоцированный инфаркт, понимаешь, и Борис Ельцин спокойно умирает у всех… на глазах. А они вон кого… из бутылки, значит, выпустили…

– Джинна.

– Его!

– Рука не поднялась, Борис Николаевич.

– Вот… – Ельцин поднял указательный палец. – Рука. Правильно говорите: рука! Каждое убийство так, понимаешь, устроено, что оно никогда не идет на пользу… Кого в России убили правильно, ну? То есть… правильно сделали, что убили?..

– Троцкого, – уверенно сказал Бурбулис. – Он был страшнее, чем даже Сталин.

– Я про счас говорю, – махнул рукой Ельцин. – Вот – нету! Вот – не найдете! А то, что предлагает демократ Бурбулис, это… даже не убийство, это больше, чем убийство…

Бурбулис с изумлением посмотрел на Ельцина:

– Вы чего-то не поняли, Борис Николаевич?

– Да все я понял, – махнул рукой Ельцин, – я… этот ваш замысел, понимаешь, насквозь вижу… не дурак!

– О целесообразности убийства, – мягко улыбнулся Бурбулис, – у Фридриха Шиллера есть умнейшая пьеса: «Заговор Фиеско в Генуе». Но мы-то, Борис Николаевич, говорим с вами о другом: страну нужно спасать от Горбачева, либо Горбачев, спасая себя, зальет Россию кровью, такова «реал политик», что есть, то есть! Разве Борис Ельцин, спрашиваю я Президента нашей державы, может допустить, чтобы страна, тот народ, который его выбрал, захлебнулись бы в крови? А Горбачев… и с этим ГКЧП ждал… чья в итоге возьмет, потому и не рыпался, узником себя сделал, ему это выгодно было, все, кто болеют, имеют шанс понравиться! Играл, играл, ну и доигрался – он же по подлости еще что-нибудь придумает! Так кого мы убиваем? Имея такого друга, как Горбачев? Советский Союз, которого по факту давно нет? Советский Союз, где под Союзным договором, кроме автографа Президента Ельцина под Союзным договором, должны стоять, как нам говорят, визы всех российских автономий, как будто татары, чуваши и калмыки уже не Россия, – кому он нужен, такой Советский Союз, он что, нужен России?

Это была правда. Испугавшись национализма, Горбачев решил, что новый Союзный договор обязаны подписать все российские автономии, как будто единой России – уже нет.

Бурбулис становился занудлив:

– Что, Президент России не видит того, что видят все его соратники?..

– Президент России… – тяжело сказал Ельцин, – он – Президент… он вам не Шиллер, понимаешь.

«Запомнил, черт», – удивился Бурбулис.

– Хватит, понимаешь, в России заговоров… Жизнь – течет и течет… сама себя исправляет, россияне так, значит, устроены, что они всегда что-нибудь придумают, сами схватят себя за волосы и вытащат из болота… – так нет, ставят, значит, плотину, ш-шоб наводнение было, ш-шоб смыло кого… Может, руки чешутся?.. Чешутся, Геннадий Эдуардович? Не было… еще… в России такого заговора, чтоб всем хорошо получилось, это вам не Генуя, понимаешь, вы меня Генуей не путайте!..

– Да где, где заговор… где?! – вскипел Бурбулис.

– Ну это вы, понимашь, сказали: заговор Шиллера в Генуе.

– Борис Николаевич, еще раз: мы предлагаем россиянам право торжественно выбр…

– Вы из меня дурака не делайте! – грохнул Ельцин. – В нашей политике есть нравственность… Ельцин – это не Горбачев!

Бурбулис встал и резко отодвинул стул.

– Я подаю в отставку, – сказал он…

22–23 сентября 1991 года: Бурбулис был убежден, что Ельцин – не готов к его отставке, значит – отставки не будет.

22–23 сентября – с тех пор прошел год, даже больше, сейчас октябрь, Бурбулис (да и сама жизнь) гениально подвели Ельцина к Беловежью, но о Беловежской Пуще (всего год прошел!) Ельцин, кажется, очень сильно жалел.

Они, Ельцин и Бурбулис, виделись сейчас мало и редко… Недоверие к Бурбулису появилось у Ельцина в тот самый момент, когда Бурбулис нашел Гайдара. Его привели в баню (это было на даче у Ельцина), причем прямо в парилку. Гайдар ужасно волновался: он не любил баню и не знал, как здесь, в бане, надо себя вести. Гайдар разделся (баня все-таки!) и предстал перед Ельциным абсолютно голый, как новобранец на медкомиссии. Здесь же, в бане, Ельцин подписал указ о назначении Гайдара заместителем премьер-министра. Но только с третьей, если так можно сказать, попытки, да и то под сильным нажимом Бурбулиса: Ельцину не нравился Гайдар, не нравилась его самоуверенность, Ельцин быстро понял, что Гайдар не любит людей, что его интересует экономика, но не люди, будто экономика – не для людей. Тогда, за ужином, после двух стаканов «Юбилейного», любимого коньяка Ельцина, Бурбулис все-таки убедил его: быстрые результаты в промышленности будут только в том случае, если в правительстве появится человек, который с удовольствием зароется, как свинья, в грязь, оставленную после себя Рыжковым и Силаевым. Самое главное – отпустит цены. Объявит о рынке. Да, этот парень, Гайдар, будет проклят, но, может быть (есть шанс!), реформы все-таки пойдут.

Бурбулис искал человека на роль Великого Инквизитора. Или козла отпущения, это как получится. А привел – мальчишку, который имел такую рожу, будто его только что оторвали от корыта со сгущенным молоком.

Ну и черт с ним, решил Ельцин, – пусть старается!

Гайдар так хотел создать свое собственное экономическое чудо, что не сразу сообразил, в какую ловушку он попал.

Бурбулис отвечал в правительстве только за кадры, а Гайдар с необыкновенной жадностью хватал все новые и новые куски: министерства экономики и финансов, промышленности, сельского хозяйства, транспорта, топливной энергетики, торговли, материальных ресурсов, экологии и природопользования, связи, жилищно-коммунального хозяйства. Кроме того, государственные комитеты по управлению госимуществом, по архитектуре, по антимонопольной политике и т. д. и т. д.

На самом деле Ельцин просто устал выбирать; если у Ельцина что-то не получалось, он быстро опускал руки – ну и черт с вами, ребята, делайте что хотите! Гайдара, в конце концов, назначил Верховный Совет. И всех министров назначал Верховный Совет – правда, по представлению Президента. Пост премьер-министра Ельцин предлагал Юрию Скокову, заместителю Силаева. Разумеется, Скоков согласился, но против Скокова были демократы. Потом возникла кандидатура Святослава Федорова, но у Федорова были слишком хорошие отношения с Хасбулатовым… – Черт с ним, Гайдар, значит, Гайдар: в конце концов Ельцин выбирал цель, а не вице-премьера, пусть хоть кто-нибудь начнет эти реформы!

Начали. Гайдар и Бурбулис тут же набрали министров. Познакомившись с правительством, Ельцин воодушевился: как хороши, как умны, как молоды!

Через неделю, на первом заседании Совмина, Гайдар попросил слово и предложил членам правительства дать торжественную клятву: никто из них не будет владеть акциями, участвовать в приватизации, заниматься личным обогащением; новые министры будут жить только интересами народа и служить ему верой и правдой.

Идею подсказал он, Бурбулис: в ситуации недоверия надо было, чтобы эти ребята поскорее понравились Борису Николаевичу, он ведь – человек эмоциональный!

…Все встали. Гайдар произнес клятву. Ельцин тоже встал. Он был строг и красив в эту минуту.

– Клянусь… клянусь… клянусь… – бормотали министры.

Вдруг из зала раздался тихий голос Андрея Козырева, министра иностранных дел:

– Борис Николаевич, а… можно мне… с мамой съехаться, две квартирки на одну большую в центре поменять… в порядке исключения…

– Можно, – поперхнулся Ельцин. – Меняйте!

Клятва, как песня, оборвалась на лету…

Год прошел – и что?

Все запуталось.

Ельцин так устроен: он должен списать на кого-то неудачи. Так что, конец?

Еще чего!

Бурбулис плохо понимал, как именно он будет бороться за себя, за свой кабинет в Кремле, но знал, что бороться – будет и что он готов наносить Ельцину любые удары.