Текст книги "Русский ад. На пути к преисподней"

Таких, как Руцкой, он никогда не называл по имени.

Коржаков встал.

– Сядьте обратно, понимашь… На стул.

– Мы… когда… с Зюгановым, Борис Николаевич, торговались, Руцкой в курсе был, знал схему: Видьманов, его сын… Олег, по-моему, агросфера, банк в Ларнаке, счета, кооперация: Кремль и Зюганов. И Илюшин на связи. Я докладывал.

– Знаю… Не забыл.

– Так Руцкой гарантом был! Когда Зюганов его из партии гнал, вот они, видно, и закорешились.

Ельцин подошел к окну.

– Гадюки ить.

– Точно, Борис Николаевич, гадюки. Точно так.

– Проститутки.

– В проституции… интереснейшая вещь, Борис Николаевич… в проституции не бывает кризисов, между прочим. Девочки всегда в полном порядке и всегда работают.

– Интересно.

– С полуслова понимают друг друга… – Коржаков прищурился. – Коммунисты, Борис Николаевич, могли бы, короче, поработать с летчиком, но как им доверять, вот задачка!

Пробили куранты, впереди ночь.

– Скажите… ш-шоб… ч… ч-чаю, принесли, понимашь…

Коржаков приоткрыл дверь в приемную:

– Чаю Борису Николаевичу. И бараночки положите Президенту. С маком…

– А я… б-бараночки не просил, – Ельцин тяжело поднял голову. – Н-не надо мне… в-ваших… б-бараночек…

Куранты били чуть слышно, играли сами с собой.

– Зачем мне б-бараночки? А? – Ельцин встал перед Коржаковым. – Я шта… просил?!

Ельцин, конечно, боялся Коржакова, его кулаков; Александр Васильевич однажды не выдержал… всех этих вопросов-расспросов, так звезданул Президента России по уху, что у него в глазах потемнело… – Ельцин смолчал.

– Вечно вы… п-прревышаете, Ал-лександр Васильевич… Вы кто здесь? Охранник, понимашь… А ч-чего ж тогда… л-лезете? Охранник – так охраняйте!..

В Астане (два дня назад) Назарбаев старательно поил Ельцина… – «по рюмочке, по рюмочке…» – и тут же, за обедом (Ельцин пьянел быстро, видимо уже совсем плохо работала печень), Ельцин и Назарбаев подписали тяжелейший (по условиям) для России договор о Байконуре.

Коржаков быстро все понял, попытался вмешаться, но тут уже Борис Николаевич, вдребезги пьяный, прицелился вмазать ему по зубам – кулак промахнулся…

Коржаков не был Ельцину другом, друзей у Ельцина не было. У него вообще никого не было, кроме Наины Иосифовны (у девочек свои семьи), – а Наина Иосифовна получала от него ровно столько, сколько получают в России – под пьяную руку – почти все деревенские бабы.

Даже водка не могла растопить это одиночество, этот внутренний лед! И собутыльников, настоящих друзей, они же собутыльники, у Ельцина не было: он обедал исключительно с Федором Михайловичем Морщаковым, управделами своей администрации, в прежние годы – первым секретарем свердловского горкома партии.

Беседовать с Федором Михайловичем было абсолютно не о чем, разве что – об охотничьих ружьях. И пили Ельцин с Морщаковым на скорую руку, без души, как пацаны в подъезде, причем употреблять водку в таком количестве Федор Михайлович уже не мог, годы не те, здоровья нет, но молчал, выпивал все до донышка, куда было деться…

Коржаков, быстро возненавидевший «ритуального пьяницу», добился, в конце концов, его отставки. Ельцин вынужденно согласился с тем, что если Федор Михайлович столько берет на грудь в рабочее время, это очень плохо для государства, и Морщакова тихо проводили на пенсию.

Его сменил Павел Павлович Бородин, «самый русский человек в Якутии», как отрекомендовал его Коржаков…

Выбор безошибочный. Ельцин сразу узнал Бородина – в Якутске, за полгода до этого, Пал Палыч спас Президента России от небывалого позора.

…Официальный визит Ельцина в Якутск. У самолета – триста встречающих (ровно триста, по протоколу, 299 человек + медвежонок Ванька, его хотели преподнести Ельцину в качестве официального подарка республики, но в суматохе забыли). Президент Николаев, республиканские, городские и районные vip-персоны, нарядные девки с лентами, ребятишки из шахматной школы (почему-то пришли с шахматами) и т. д. – национальный праздник, короче говоря.

Здесь же, на аэродроме, Президенту преподнесли шубу из полярного волка, лохматую шапку и рог с кумысом.

От избытка чувств Ельцин маханул весь кумыс сразу, одним глотком, и – для убедительности – шмякнул рог о бетонные плиты аэродрома.

Минут через пять кумыс напомнил о себе – весьма неожиданно. Сначала Президент держался: закалка… что ни говори. Потом (к ужасу встречающих) Ельцин вдруг рванул к трапу – обратно в самолет.

На аэродроме – тишина. Немая сцена, как у Гоголя в «Ревизоре».

Президент Якутии Михаил Николаев схватился за сердце: ему показалось, что Ельцина плохо встретили, он обиделся и поэтому улетает навсегда…

О кумыс, проклятый, кумыс! Мэр Якутска Бородин сразу понял, в чем дело. Вот как в России надо делать карьеру!

Новенькие туалеты из сосны тут же встали, как часовые, по всей дороге от аэродрома до временной резиденции Президента России.

Это фантастика: туалеты новенькие, пахнут тайгой, и, главное, сколько их, сколько! Якуты, как муравьи, везли, волокли туалеты типа «сортир» на себе со всех сторон, причем их, казалось, выносят прямо из леса!

Чтобы избежать проблем (Ельцин строг), Пал Палыч приказал ставить туалеты через каждые сто метров. А чтоб не было лишних вопросов, милиция принялась разгонять жителей республики, явившихся – по разнарядке – на торжественную встречу Президента Российской Федерации.

Только якуты (вот ведь глупый народ!) уходить не хотели. Они громко ругались, потрясая портретами Ельцина… – пришлось применить дубинки и спецсредства.

– Довезем? – Коржаков пристально посмотрел на Бородина. – Обязаны, – кивнул Бородин, – обязаны, это наш долг!

Час езды, но якуты… упрямые люди, слушайте!., уходить не желали, прятались за домами, побросав красные знамена, и снова выходили, вылезали кто откуда…

Был отдан приказ провести спецмероприятие: крови почти не было, только выбитые зубы…

Молодец Бородин! Кортеж Ельцина трижды останавливался по трассе, ибо кумыс вместе с остатками обеда выливался из Президента России как из ведра.

– Скоко-ж в нем дерьма… – сплюнул Коржаков…

Да, очень хорошая кандидатура – Пал Палыч Бородин, надежная…

А охрана Ельцина с тех пор всегда брала с собой памперсы: с Борисом Николаевичем и в самом деле может что угодно произойти, особенно в поездках, где так много гостеприимства!

Куранты пробили двадцать один час – девять вечера.

– Вы, Коржаков, опять п-превышаете… – Ельцин внимательно посмотрел на начальника охраны, – …не по чину все… понимашь.

– Борис Николаевич…

– Есть в Африке племя. И очень хорошее, я считаю… Там-ить, в племени… кто умнее вождя, понимашь, так его сразу съедают. Жарят на костре и как шашлык едят, обычай такой. Правильный обычай, я думаю, – Ельцин поднял указательный палец.

– Борис Николаевич, у нас…

– Замолчите.

– Слушаюсь.

Ельцин имел привычку не договаривать слова и фразы, считая, что его мысль изложена достаточно ясно.

Конечно, у него были периоды, когда он работал как сумасшедший, вникая в любые вопросы, тем более международные, но проходила неделя-другая и опять – «работа с документами»…

– Послом в Африку отправлю, – подытожил Ельцин. – К людоедам.

– Есть, – начальник охраны щелкнул каблуками.

– Или – в Ватикан. Там-ить тишина, гробы кругом, красота, – вам хорошо будет… под старость.

– У Ватикана – самая сильная разведка в мире, Борис Николаевич. Лучше МИ-6.

– В Африку… – Ельцин кивнул. – Тоже хорошо. В жару.

– Служу России, – Коржаков опять стукнул каблуками.

Наина Иосифовна под страхом смерти запретила держать на даче спиртное. Убрали все, даже одеколон, поэтому Ельцин уже с восьми утра несся на всех парах в Кремль.

– Михаил Иваныч, – Ельцин сразу же звонил Барсукову, – что у нас там есть, понимашь?!

Барсуков (что было делать?) брал бутылку водки, заворачивал ее в газеты и – к Президенту!

Потом (Коржаков подсказал) ему изготовили специальную папку (вроде как для бумаг), куда незаметно входила плоская фляга, – Ельцин принимал не много, где-то грамм сто – сто пятьдесят и, как говорится, «приходил в сознание».

– Што вы… как клоун, понимашь?

– Жду, Борис Николаевич. Пережидаю, когда закончится этот чертов цирк…

– Не чертыхайтес-ить – не люблю.

– Есть!

Ельцин повернулся спиной и медленно, тяжело подошел к окну.

– Готов вылететь в Африку уже этой ночью.

– А вы… Абрамовича такого… знаете?..

– Круглый сирота, Борис Николаевич. Ни отца, ни матери, ни стыда, ни совести.

– Потом поясню, почему спрашиваю, – Ельцин устало смотрел в окно.

– Слушаюсь.

Часы на кремлевской башне сообщили людям, что их жизнь сократилась еще на пятнадцать минут.

– Значит, так, – Ельцин встал перед Коржаковым. – Жизненно важно: Хас. Продумайте до мелочей. Вы вообще… больше думайте, между прочим, это правильно будет. Если Москва… на мне, понимашь, стоит, то на таких, как Руслан, провинция держится, на них и… за них, – Ельцин опять поднял указательный палец. – … Летчика нашего… пора в вираж крутануть, ш-шоб свечкой торчал, понимашь; он… с Хасом в дружбе, вот пусть и слепят что-нибудь… ну, заговор, что ли, я не знаю, ш-шоб, оружие у всех, автоматы, лимонки, бомбы… и ш-шоб весь мир, короче, увидел эти рожи, – активно надо соображать. Первые пусть начнут.

– Так точно. Понимаю.

– А не получится – загоню, вы меня уже… хорошо знаете… Как Михаил Кутузов – Наполеона.

– Лучше я здесь сдохну, Борис Николаевич. За веру, за Отечество… русское. За Президента.

Коржакову показалось, что Ельцин смотрит на него как на сына.

– Пока рано.

– Есть!

– Тогда ч-чаю несите… Где, понимашь, ваши б-бараночки?..

6

Алешка не успевал: последняя электричка была в 9.02, а до станции – бежать и бежать.

На Ярославском вокзале он кинется в метро, до Пушкинской – 19 минут с пересадкой… да, ровно в десять он должен быть на планерке.

Дорогу от Подлипок до Москвы Алешка знал наизусть. Устроившись на лавке, он обычно спал, но стоило ему мельком взглянуть в окно, как он сразу определял, где волочится поезд и сколько осталось мучиться.

Электрички ходили медленно. За окном – сплошная помойка, взгляду отдохнуть не на чем, рельсы, пятиэтажки и огромное количество гаражей. В Лосинке дома уперлись в рельсы так, будто это уже не рельсы, а тротуар. Вчера мужик один в поезде рассказывал, что нет в Лосинке больше алкашей: ближайший магазин – на той стороне дороги, а переход не построили.

Естественный отбор!

…А, черт, Алешка не успевал. Вон она, 9.02, вон хвост! Игорь Несторович Голембиовский застынет, как орел на скале, а господин Боднарук, его заместитель, ласково улыбнется: пра-ходите-пра-ходите, Алексей Андреевич, вон – стульчик свободный у окна, вас, вас ждем…

Подлипки – веселая станция. В маленьких городах народ оттягивался исключительно на привокзальных площадях. Алешка искал жизнь всюду, даже там, где ее нет и не может быть. У! – здесь, на станции Подлипки жизнь не просто была, кипела! По выходным люди приходили сюда целыми семьями, чтобы отдохнуть, пройтись по перрону, съесть пирожки или пончики, прогуляться по киоскам, магазинам, встретить знакомых.

Раньше на площади в Подлипках был тир. Очередь в тир выстраивалась, как в Мавзолей. Купить свежую газету именно здесь, на станции, считалось особым шиком; только сюда завозили «Неделю» и, правда редко, «Советский спорт»…

Гуляя по платформе, Алешка часто (про себя) разговаривал с собой о себе. У него были две любимые темы: личное и социальное поведение «пэров Кремля» – главная тема, другая – он сам, молодой журналист Алексей Арзамасцев, его интервью, репортажи и статьи, короче – его вклад в современную журналистику…

Алешка ценил себя чрезвычайно высоко.

Подошла электричка. Вагон пахнул людьми, как свинарник – свиньями. По утрам лучше всего ездить в тамбуре: холодно, стекла выбиты, ветер хлещет по твоей роже, но зато – зато! – есть чем дышать. Если ты не хочешь, чтобы тебя обидели или, допустим, изгадили пьяной блевотиной, надо ездить в середине поезда: вся пьянь доползает только до первого или последнего вагона. По вечерам, когда гуляет шпана, лучше всего держаться поближе к военным – их не трогают. В электричке можно пить водку, портвейн или пиво, это нормально. Но не дай бог съесть бутерброд или, допустим, пить коньяк (даже когда есть стакан). Побьют, причем больно. Пить в электричке коньяк – значит не уважать электричку. Алешка очень боялся ветеранов; в Советском Союзе все ветераны войны и труда были ужасно злые и агрессивные. Попробуй не уступи ветерану место! Если ты не хочешь (а кто хочет?), чтобы тебя согнали с лавки, надо притвориться спящим. Или умирающим – неважно. Закон электрички: спящих и умирающих не трогают. А вдруг ты просто пьян в стельку? Тебя тронешь, ты взбесишься или упадешь?..

Иногда кажется: может, у нас не электричек мало, а просто людей много?

Но это черные мысли.

…Да, чудес не бывает! Алешка влетел в редакцию, когда планерка – уже отгремела. Толстый Васька Титов тут же сообщил, не поворачивая головы:

– Тебя Боднарук ждет.

– Ясно, – кивнул Алешка.

Николай Давыдович Боднарук, заместитель главного редактора, был самым мрачным человеком в «Известиях». Алешка не мог понять, зачем Голембиовскому – Боднарук. «Не все так просто, видать…» – решил он про себя.

– Два раза спрашивал, – с удовольствием добавил Васька.

После смерти (прижизненной смерти) «Правды», «Советской культуры» и других изданий ЦК КПСС «Известия» оказались самой респектабельной газетой Российской Федерации. Игорь Несторович Голембиовский, почти единогласно избранный (коллективом) главным редактором, вел себя как абсолютный диктатор, но для газеты умная диктатура главного редактора – совершенно необходимая вещь.

В отличие от многих-многих своих коллег, Голембиовский действительно никого не боялся, ни Ельцина, ни Коржакова, тем более – Хасбулатова, просто знал цену и себе, и газете.

«Известия» умели работать на будущее, а если (редко-редко) и озирались по сторонам, то делали это тактично и незаметно для читателей.

Боднарук сидел на седьмом этаже. Сейчас самое главное – скроить такую рожу, чтобы Боднарук поверил, что он вытащил Алешку… ну… как минимум из кабинета Ельцина, где Борис Николаевич (под нажимом Алешки) раскрывал «Известиям» свою загадочную душу.

Алешка резко, коленкой, толкнул дверь в кабинет:

– Чего, Николай Давыдович?

Наглость для журналиста – почти всегда удача.

– А ничего… дорогой, – Боднарук улыбнулся и устало откинулся на спинку кресла. – Нам придется расстаться, Алексей Андреевич…

– В редакциях, особенно в газетах, люди старались говорить коротко, поэтому не всегда тратили время даже на взаимные приветствия.

– Вы нас покидаете, Николай Давыдович?..

– Не я, а вы, – уточнил Боднарук.

– Я?! – притворно удивился Алешка. Он любил изображать идиота, и у него это очень хорошо получалось.

– Будет, будет, Алексей Андреевич, – садитесь, пожалуйста. Красиков уже звонил Голембиовскому, ваш вопрос решен.

Если надо, Алешка соображал очень быстро, но он понятия не имел, кто такой Красиков.

– Жалко, конечно, вас терять, – продолжал Боднарук. – Но надо.

– Не надо, – покрутил головой Алешка. – Зачем же меня терять?

Еще на прошлой неделе по редакции пополз слушок, что Голембиовский никак не может решить, кого бы отправить корреспондентом в Сенегал и в страны Центральной Африки.

– Я не знаю языков, понимаете? И мама у меня гипертоник.

– А что, ваша мама не любит Ельцина? – притворно удивился Боднарук.

– Мама не любит туземцев, – твердо сказал Алешка. – Они ей категорически не нравятся! А это известие ее убьет!

Боднарук тяжело вздохнул:

– Я согласен, Алексей Андреевич. Но в Кремле не только туземцы, хотя дикари есть, один Коржаков чего стоит, дорогой мой, это верно. Придется потерпеть, Алексей Андреевич. Ничего не поделаешь.

Алешка замер. Самое главное в журналистике – разведка трепом.

– Ну и как вы видите мою роль? – Алешка неторопливо закинул ногу на ногу. – Подскажите, Николай Давыдович!

Боднарук хмыкнул:

– Вашу роль, дорогой, я не только не вижу, но даже представить себе не могу, хотя у меня богатое воображение! Я не Роза Кулешова… дорогой… и не могу просверлить взглядом кремлевский застенок. Но даже в том случае, если вы, дорогой, там действительно вдруг кому-то понадобились, это быстро закончится, уверяю вас! У самозванцев все ненадолго, вас используют – и выбросят как презерватив, налитый эффектной белой жидкостью, имейте это в виду.

У них, у кремлевских, психология такая: самозванец знает, что он калиф на час, то есть он сам себе не верит. Самое главное для самозванца – сначала заработать деньги (или украсть, это вернее), потом – получить власть, потом – завоевать любовь народа.

Вот, дорогой, типично российская схема, – Боднарук остановился, чтобы понять, успевает Алешка следить за движением его мысли или, – разговор пора заканчивать, ибо парень не в себе от услышанного, в отключке, не в коня корм. – Мало кто понимает… мой дорогой… что происходит сейчас в Российской Федерации: болтуны так уболтали народ, что народ с удовольствием вручил им власть над собой. Посмотрите на рейтинг Гайдара: зашкаливает! Сначала они пустят страну по миру, ибо ни фига не умеют, потом разбегутся – либо по заграницам, либо по коммерческим структурам, связанным с заграницей. После болтунов к власти обязательно придет какой-нибудь новый Андропов, только – искренне питающий слабость к успешным людям. Но – Андропов! И Ельцин, начинавший с критики спецслужб, с разгона спецслужб, только на спецслужбы, в итоге, и будет опираться. Поэтому, дорогой, я понятия не имею, кто и как вас в Кремле употребит. Возможны варианты!

– А больно не будет? – поинтересовался Алешка.

– Будет. Обязательно будет, не сомневайтесь, – ухмыльнулся Боднарук. – Кремль, дорогой, это камера пыток, только в коврах и в хрустале, здесь всегда бывает больно. И еще: Кремль – огромное сооружение, в нем много башен, совершенно разных, одна из них, кстати, называется «Пыточная», – это для сведения, дорогой Алексей Александрович…

– Андреич я… – хмуро поправил Алешка.

– Не велика разница, – хмыкнул Боднарук. – Нельзя быть во власти и не бороться за власть, ибо власть, дорогой, это такая игрушка, которая всегда кому-то нужна. Если вы решаетесь – не разрывайте связей с газетой. Пресс-служба Президента – контора очень серьезная, когда у вас появится возможность делиться информацией – тут же наладим сотрудничество.

– Правду скажу, Николай Давыдович: о пресс-службе Президента я узнал… от вас. Клянусь!

Боднарук ухмыльнулся:

– Но вы же брали интервью у Бурбулиса! А Бурбулис, дорогой, все решает с первого взгляда.

– Что «все»?!

– Все. И – за всех.

Алешка опешил:

– Я откажусь.

– Не откажетесь! От такой работы, дорогой, не отказываются.

Алешка похолодел:

– Так что, меня действительно выгнали?

– Не выгнали, Алексей Александрович, а передали из хороших рук в хорошие руки, учитывая пожелание руководства России.

– Могу идти, Николай Давыдович?

– Можете. Вы теперь все можете, дорогой…

В коридоре, даже у окна, где валяются окурки, никого не было.

«Выгнали! – Алешка плюхнулся в кресло. – Пинком под зад с переводом в Кремль…»

Он знал, что идти к Голембиовскому бессмысленно, Боднарук был идеальным заместителем главного: он действительно замещал Голембиовского, если сам Игорь Несторович не хотел мараться или тратить время на неприятные разговоры.

«Все равно пойду! – Алешка упрямо мотнул головой. – Хуже не будет!»

Он быстро спустился к себе в кабинет. Какое счастье, господи! Дверь закрыта, никого нет…

«Во-первых, звоню Бурбулису. Решили, блин, без меня, – ничего стиль? Без меня и меня же женили, я что, крепостной, что ли? Во-вторых, к Голембиовскому! Я писал заявление? Нет. Вот пусть и объяснит!.. В крайнем случае удовлетворит меня отказом…»

Игорь Несторович когда-то рассказывал Алешке, что в Малом театре был такой директор – Солодовников. Когда его только-только назначили директором, актеры шли к нему косяком: кто звание просил, кто квартиру, кто зарплату… Аудиенция продолжалась, как правило, одну-две минуты, и люди выходили от Солодовникова совершенно счастливые:

– Разрешил?!

– He-а, отказал. Но как!

«Я удовлетворил его отказом», – часто повторял новый директор…

Заорал телефон. Почему в редакциях телефоны не звонят, а именно орут? Алешка протянул руку и тут же отдернул ее. Нет, не до звонков сейчас, надо сосредоточиться. А телефон не унимался, он звонил так, будто хотел сказать что-то очень важное.

– Алло!

– Господин Арзамасцев? Как хорошо! Здравствуйте! Рад слышать! Это Недошивин, помощник Геннадия Эдуардовича… Помните меня? Радостная весть: Геннадий Эдуардович ждет вас завтра в час дня…

«Да что происходит, черт возьми!»

– Спасибо, – пробормотал Алешка. – Пропуск закажите, а то ведь не дойду…

– Ну что вы, Алексей Андреевич, как можно! Пропуск будет у меня в руках, а я встречу вас прямо на КПП, у Спасской башни…