Текст книги "Крылатая повесть"

Десятая глава. Прощание

Таня открыла глаза.

«Все? Я уже дома? Это была я… О Боже!» – Таня приняла сидячее положение, спустила ноги в тапки, подошла к окну – серая луна смотрела ей прямо в глаза. Таня вспомнила, что нужно хранить молчание, иначе из памяти пропадет все, что она только что наблюдала в своем будущем. Это была Лешина инструкция.

Затем Таня прошлась несколько раз туда-сюда по комнате, взглянула на часы, подошла к кровати, просунула руку под подушку – кирпич лежал на своем месте. Таня взяла кирпич в руки, села на кровать, прижала к себе и стала все обдумывать. Она помнила сон до мельчайших подробностей, и теперь ей было над чем поразмыслить. Таня озадачилась: что же ей сказал в итоге президент при их личной встрече, когда она должна была к нему зайти после фуршета? Эх, недоспала чуть-чуть. Наверное, разговор был про Сибирь. Ну, а как же тогда ее зверушки в Индии? Или она поставит на важную работу заместителя, а сама вернется к своим тиграм и слонам? «Что я гадаю! Ведь Таня – это я. Как решу – так и будет. Все, я поняла – я туда попрошу поехать Лешу. Пусть построит там большой заповедник и поставит магнитное поле, которое защитит лес от тех, кто захочет его уничтожить. Надо действовать! И как можно быстрее, сидеть сложа руки нельзя», – и Таня принялась ходить с кирпичом в обнимку взад-вперед по комнате, размышляя о своих будущих делах, о которых она теперь знала благодаря Лешиному кирпичному методу.

Танин папа решил сегодня встать пораньше, чтобы зайти к дочери и посмотреть, все ли в порядке после вчерашнего кирпичного эксперимента. Вечером ему было строго-настрого запрещено заходить в комнату. Папа открыл дверь и заглянул в темное пространство Таниной спальни. Шторы на окне были раскрыты, в окно светила луна, освещая и вырисовывая в темноте силуэт дочери, сидящей на кровати в обнимку с кирпичом.

– Доченька, ты в прядке? – спросил папа, испугавшись увиденного.

Таня не отвечала.

Папа подошел ближе. Тревога нарастала в груди, как вдруг Таня резко протянула руку с развернутой ладонью к отцу, подала знак – стоп. Папа остановился и переспросил:

– Что с тобой, Таня?

И тут девочка быстро положила кирпич на кровать, подбежала к столу, где были разложены тетрадки и книги, взяла из пенала карандаш и на листке бумаги крупно написала: «Папа, не разговаривай со мной, иди спать. Срочно!» Папа прочитал и еще больше встревожился, но приказ выполнил.

Было раннее утро, он решил больше не ложиться и отправился на кухню пить кофе. Через десять минут дочь пришла с еще одной запиской, которая содержала в себе просьбу отвезти ее сегодня в школу. И еще, чтобы совсем не расстраивать папу, Таня сообщила в записке, что ради эксперимента ей некоторое время нужно помолчать. Папа, ознакомившись с написанным, немного успокоился. Эксперимент. Ну ладно. Это уже хорошо.

Таня ушла собираться в школу, а папа вернулся в спальню и сообщил маме, решившей уже было просыпаться, что дочери нужно сегодня пораньше поехать в школу и что он ее сам отвезет.

– Спи. Отдыхай, – сказал он жене и вышел из спальни.

Хоть это все и было подозрительно, мама решила воспользоваться ситуаций в свою пользу, долго в голове новость крутить не стала и, чтобы не проснуться окончательно, перевернулась на другой бок и сладко уснула.

В машине была тишина, только из динамиков доносился легкий звук джаза – папа всегда в машине слушал джаз, это его успокаивало и помогало вести машину, не реагируя на ритм утренней дорожной суеты. И в этот раз в салоне было спокойно: отец о чем-то думал, иногда с тревогой поглядывал на свою любимую и немного странную дочь, засевшую в глубине кресла в своих громадных наушниках. Таня обдумывала план: где ей безопаснее прогулять первые два урока, потому что предстояло промолчать еще около двух часов. Таня брала время с запасом.

У папы прозвучал сигнал в телефоне. Сообщение от дочери. «Папа, не дари мне автомобиль, я уже перестала о нем мечтать. Я люблю свой велосипед». Папа написал ответ: «Хорошо, доченька, я не буду тебе дарить автомобиль, будем ездить на велосипедах».

«Хорошо», – прислала Таня.

Папа высадил дочку у ворот школы, поцеловал ее в маковку и сказал:

– Будь умницей, сегодня вечером у меня будет для тебя новость. – Папа специально заинтриговал дочь, чтобы та находилась в ожидании подарка, – любая новость у Тани ассоциировалась с сюрпризом, – в надежде, что дочь проведет этот день без сюрпризов для окружающих. Дети уходили на каникулы, а Таня уходила из школы навсегда. В этом и заключалась вся новость. Папу перевели на службу в Москву, на какую-то очень высокую должность. Хотя он и хотел, чтобы дочь доучилась в Петербурге оставшуюся четверть, а потом только перешла в московскую гимназию, но мама отказалась отпустить отца одного и решилась забрать ребенка из школы, не дав Тане закончить год в своем классе, со своими учителями и друзьями. Дочери об этом решено было не говорить до последнего, чтобы не расстраивать раньше времени. Поэтому Таня, придя в школу, продолжила выполнять свой план, она спокойно засела под лестницей, чтобы благополучно в одиноком молчании просидеть там два первых урока.

Спокойно и успешно прогулять уроки у нее не получилось, охранник сообщил учителю, начавшему только что первый урок в Танином классе, что девочка сидит под лестницей и не собирается оттуда уходить. Учительница пошла за Таней, Леша следом. Он был встревожен отсутствием Тани в школе, уже успел подумать и представить все, что угодно, зная Таню. Леша чувствовал: здесь что-то не так, сердце его сжималось от тревоги за подругу, над которой вчера он так жестоко подшутил. Таня, увидев патруль, разоблачивший ее местонахождение, схватила в гардеробе пальто и, выбежав на улицу, помчалась что есть силы в сторону Залива. Леша успел увидеть, как Таня проскользнула под турникетом, и пустился в погоню.

Он махнул через забор и побежал вслед за Таней. Пробежав сто метров, Таня свернула в лес, добралась до упавшего дерева, остановилась, а через секунду и Леша стоял перед ней.

– Таня, что с тобой, ты зачем убегаешь? Что случилось? – тяжело дыша от бега, спросил он. Таня в это время уже писала ему сообщение. Через мгновение сработал сигнал в телефоне: «Леша! Все сработало! Мне осталось промолчать 1,5 часа!»

– Таня, ты сошла с ума, что сработало? – в недоумении проговорил Леша.

«Гипноз твой сработал», – отправила текстовое сообщение Таня.

Леша прочитал и тяжело вздохнул. Понятно. Нужно дожидаться момента, когда Таня заговорит, и расспросить ее подробно – похоже, ей есть что рассказать. И, видимо, рассказ будет длинным, подумал Леша.

– Пойдем на залив, там погуляем, потом расскажешь. – Леша посмотрел на часы и настрочил сообщение классному руководителю, чтобы не беспокоились: «Таня в безопасности». У Тани заиграла мелодия на телефоне – звонила мама. Она уже была разбужена от сладкого сна учителем, сообщившим ей о побеге дочери. Таня сбросила звонок и написала текстовое сообщение:

«Мама, все в порядке – я гуляю».

Этим сообщением она, конечно, отчасти успокоила маму, но при этом ввела ее в еще большее недоумение:

– Гуляет она! Где и зачем? Может, отец проговорился о переезде, и у нее разыгралась истерика? – Мама немедленно стала собираться в школу, чтобы поскорей найти дочь и разобраться во всем самой.

А тем временем Леша и Таня встречали весенний рассвет на Финском заливе, молча бродя по появившемуся с весенними лучами из-под снега песку. Светлеющая полоса утренней зари прогоняла ночную синеву прочь. Ночь уходила, сдавала свои позиции, разбегаясь по городским проспектам в разные стороны, преследуемая матовым светом наступающего питерского утра, которое в зимнее время любит поспать подольше. Весна. Теперь с каждым днем рассвет будет сокращать расстояние между своим зеркальным отражением – закатом, – чтобы в июньские ночи взяться с ним за руки и пройтись по городу, не давая возможности ночи заглянуть в окна жителям северной Пальмиры. Вот так же, как заря с закатом гуляют в июньскую ночь по улицам Питера, гуляли по берегу и наши два удивительных существа, две противоположности: такие же разные между собой, как закат и рассвет, но так же необходимые друг другу. Леша и Таня бродили по берегу, не произнося не единого слова, согревая друг друга Таниным пальто, которое они надевали по очереди. Леша выбежал на улицу в погоне за Таней в одной только рубашке и жилетке.

– Все! – проговорила Таня. – Время вышло. Я могу теперь говорить.

«Неужели», – подумал Леша, находя уже удовольствие от этого удивительного молчания.

– Леша, прости меня! – начала Таня с ходу. – Пожалуйста, прости за то, что я скала тебе вчера, будто ты никудышный ученый. Я заявляю тебе официально: я была не права! Ты, Леша, настоящий ученый, таких, как ты, нет больше в мире. Никто не мог придумать, как зайти в мое будущее, а ты придумал. Спасибо тебе, ты – настоявший друг.

– Таня, ты что такое говоришь, я же все это…

– Леша, все сработало! Я была в своем будущем, – оборвала внезапно Таня попытку Леши признаться в том, что это был розыгрыш. – Я все видела и все помню. Теперь я знаю, что мне делать и как мне дальше жить. Ты самый великий физик на всем белом свете, – заключила Таня и обняла Лешу так же сильно, как сжимала ее шею маленькая девочка из будущего.

– Ты свой человек, – прошептала Таня Леше на ухо и, взяв за руку, повела обратно в школу.

Леша в недоумении, но послушно последовал за подругой.

У школы с встревоженными лицами стояли родители беглецов и директор. Убедившись, что все в порядке, Лешу отпустили на урок, а Таня, дождавшись маму, которая вышла из кабинета директора, обсудив там какой-то важный вопрос, поехала домой и на уроки больше не вернулась. Не вернулась она в школу и после каникул. Попрощавшись по интернету с друзьями и учителями, Таня уехала навсегда в Москву, в другую школу, к другим друзьям и другим учителям.

Леша узнал, что Таня переезжает в Москву, вечером в тот же день. Таня позвонила ему и твердым, не похожим на нее, безо всяких эмоций голосом объявила о переезде и еще раз поблагодарила за его метод, отправивший ее в будущее. Леша ничего не сказал, а только попросил проводить Таню в аэропорт. Та, посоветовавшись с мамой, дала свое согласие, и Леша через два дня рано утром вместе со своей мамой поехал в аэропорт, чтобы попрощаться со своим лучшим другом Таней. И чтобы еще раз заглянуть в ее огненные, глубокие, самые прекрасные в мире глаза.

У входа в аэропорт Таню ждала Анна Андреевна. Девочка подошла к своему педагогу-куратору, не сказав ни слова друг другу, они обнялись. Анна Андреевна прижала голову Тани к своей груди и сказала сквозь пробивавшиеся слезы:

– Танечка, я верю в тебя. Я знаю, что у тебя все будет хорошо. И наша мечта обязательно сбудется. Мы обязательно с тобой поплывем по океану. Мы обязательно построим летающий домик. Я верю в это. Танечка, пожалуйста, и ты верь. Если будешь верить, все обязательно случится. Все обязательно произойдет. Только, пожалуйста, оставайся собой. Такой, какая ты есть: свободной и чудесной. Я буду за тебя молиться.

– Спасибо вам, Анна Андреевна, я буду по вам скучать.

– Таня, я плачу. Почему ты не плачешь со мной, как раньше?

– Я не знаю. Я теперь не знаю, почему я не плачу, – произнесла Таня спокойным голосом.

– Танечка, будь сильной.

– Хорошо, Анна Андреевна, я постараюсь. Я побежала, меня мама ждет, скоро посадка. Спасибо, что приехали.

– Беги.

– До свидания, Анна Андреевна.

– До свидания, Таня.

Анна Андреевна села в автомобиль и расплакалась навзрыд.

До самолета оставался еще час. Таня улетала только вместе с мамой, потому что папа уже вступил в должность и ждал их в Москве. Пока Танина мама бегала по магазинам, делая последние покупки перед вылетом, Леша сидел с Таней в зале ожидания. Разговор не клеился. Таня молчала, смотрела в одну точку и о чем-то думала. Леше было неловко от этого молчания, он не привык видеть Таню в таком молчаливом состоянии, поэтому он сидел рядом и растерянно поглядывал по сторонам, изредка переводя взгляд на подругу. Пришла Танина мама и объявила, что пора проходить регистрацию. Леша остался стоять у ограждения, а Таня стала медленно удаляться в сторону регистрационного окна. Как только Таня и мама прошли регистрацию, они двинулись дальше по длинному коридору, ведущему к самому входу в самолет. Все это время, пока шла регистрация, Таня ни разу не взглянула на Лешу. Он стоял растерянно, наблюдая, как Таня медленно удаляется из его жизни. Ему было тяжело. Он был не готов к такому повороту событий, к разлуке с самым близким другом.

Таня была уже в глубине коридора, как вдруг она резко обернулась и закричала:

– Леша! Ты же создашь такую пушку с лазером, которая раны заживляет? Ты сможешь, правда? Она мне очень нужна, чтобы сделать операцию Дагу, иначе он погибнет! Ты же создашь, правда? Ты же ученый!

Леша стоял, закусив губу, и силился не заплакать.

– Таня, какую пушку, ты о чем говоришь?! Что с тобой?

Таня продолжала:

– Обещай мне, что создашь! – Она стояла перед Лешей, сжав кулаки, и требовала, чтобы он создал ей лазер, заживляющий раны. Губы ее были сжаты, глаза излучали необыкновенную силу и решительность.

– Таня, ну что ты, зачем, что с тобой, – не сдерживая уже слезы, проговорил Леша дрожащим голосом.

– Обещай! Обещай, – глядела в упор Таня.

– Я обещаю.

Таня продолжала смотреть Леше в глаза, сжимая еще сильнее свои маленькие, с колючими косточками кулаки.

– Таня, я клянусь тебе! – прокричал Леша. – Я клянусь, что создам лазерную пушку! – И слезы градом вырвались наружу из глаз Алексея.

– Я верю тебе, Леша. Я знаю, что ты меня не обманешь, потому что ты самый добрый человек на всем свете. И самый умный. Я верю в тебя, Леша!

Таня развернулась и быстро побежала вслед за мамой в самолет. А Леша остался стоять, смотря в точку пространства, в которой пропала Танина фигура. Слезы текли по его щекам, падая на землю, как сгоревшие звезды несбывшихся надежд, светлой любви и дружбы.

Леша мертвым камнем погрузился в машину. В окне разгоняющегося авто замелькал город. Мамин автомобиль набирал обороты по пустым утренним проспектам. Солнце приподнималось над городом, заиграв зайчиками по лобовому стеклу автомобиля.

Любая, даже самая темная ночь заканчивается рассветом, а расставание и грусть разлуки предваряют радость встречи.

«Мы обязательно встретимся, Таня, я найду тебя на любом краю земли», – проговорил в своем сердце Леша. И мысль, угнетенная тяжелым расставанием, стала светлеть в его сознании вместе с рассветом, пробивавшимся сквозь ночной горизонт планеты. И от мысли о встрече с Таней, которая обязательно произойдет, Леша ощутил в груди трепет, и сердце его стало наполняться теплом, светлой радостью и желанием жить, любить, учиться, трудиться и мечтать. Предвкушением долгого и большого пути. Впереди было столько дел, столько открытий, столько счастливых мгновений. А главное, надо было выполнить данное слово – клятву своему человеку. Теперь впору было претворить надежный метод по строительству будущего в жизнь. «Столько дел, и надо все успеть!» – подумал Леша и произнес вслух:

– Мама, какой красивый город. И столько в нем хороших и добрых людей живет. Они сейчас просыпаются.

– Да, сынок, – произнесла ласковым голосом Алешина мама, посмотрев на сына. – Очень много добрых людей живет на свете. Только чтобы их увидеть и повстречать, нужно самому иметь доброе сердце.

– Да, мама, – это так.

Часть вторая. Крылатая юность

Первая глава. Друзья

– Ты что, сегодня опять пропустишь тренировку?

– Да, у меня дела.

– Скоро игры, Леха, тренер уже бухтит, приди хотя бы на одну, покажись. Ну, или позвони Санычу, объясни ему все.

– Я уже звонил, Мить, все объяснил.

– Так когда звонил-то. Ты у нас основной нападающий в команде, сейчас наигрываем комбинации, без тебя не выложимся по полной. Мне нужно скорректировать под тебя пас, с другими доигровщиками этого не сделать, получается, вся команда теряет навык. Саня, Ванька, они играют высокие долгие, и я начинаю под них подстраиваться. Мне надо играть с тобой, чтобы наши связки оточить. Иначе ничего не выйдет. А скоро сезон – игры. Ведь Саныч и диагонального сменил из-за нас с тобой. А ты пропал. Это неправильно. Решайся быстрее – не подводи команду.

– Хорошо, Мить, подожди еще три дня, и я дам окончательный ответ, буду играть в основе или нет.

– Ну, вот наглец, а… Посмотрите на него! Некоторые мечтают попасть на это место, а он размышляет тут. Какой барин. Да ты не барин – ты целый князь, – проговорил Митя, глядя на своего друга с прищуром, как бы разглядывая в нем важного князя. После этих слов Митя взъерошил прическу друга.

– Эх, ты, балбес. Говорил тебе на третьем курсе: меняй тему. Не выйдет у тебя с твоим гуманизмом ничего толкового, идеалист. В этом мире можно быть только технократом. Эх, Леха, Леха, голова ты два уха, душа ты бестолковая, – продолжал Митька, – жизнь – она ведь не две прямых. Это сложная, очень сложная система. И жить, и действовать в законах этой системы нужно с умом: нельзя идти в лоб. Тут надо видеть обходные пути, нужно чувствовать диалектику жизни и знать законы восхождения на свой пьедестал. Это целая наука. Вот Саня Королев. Что он сидит на скамейке запасных: а сидит твердо, не обижается, нет, конечно, я думаю, он еще как обижается, – так в открытую тренер и команда предпочитают тебя. У всех есть самолюбие. Но он понимает, что на все нужно время. Время. Он пахарь. Терпит. Знает, что ты скоро уйдешь из команды, что ты не будешь раздваиваться и выберешь науку. А он займет твое теплое насиженное местечко в основном составе. Меня все расспрашивает про тебя, хочет знать, что да как. А знаешь, почему он ждет? И самолюбие у него есть, и гордость, и все у него есть, а он ждет. Ждет, потому что хочет быть большим волейболистом. Он знает: иной раз, чтобы сделать прыжок – прорыв, – нужно потерпеть, подождать, затаиться. А у него и выбора больше нет. Инженеришка, может, из него какой и получится. Так это сколько надо на производстве отработать, сколько лет потратить, чтобы карьеру кой-какую слепить, и то не факт. А в волейболе год-два, и ты в Суперлиге. Какой-никакой, а заработок. Играй в любимую игру и денюжки получай. А потом подкопи себе, и дельце свое можно открыть, на себя работать, когда уже не сможешь играть. Он умный, он практик. А ты дурак талантливый, все тебе дается легко, на вдохновении, поэтому ты и не знаешь жизни, не ценишь удачу, которая идет тебе в руки, как птица счастья летит, крылами машет. Такая тема крутая, подняться можно было. Мы с тобой в паре добились бы таких высот, а ты все свое. Вот ты и капризничаешь: «Хочу играю, хочу не играю; хочу своей темой заниматься – и баста. Человечество я спасу». Царь-птица, посмотрите на него. И ничего у таких, как ты, не бывает. Будет у таких, как Саня, который кусок свой высиживает, и ждет, и хватает при случае, что летит в его сторону, – не брезгует. Не капризничает. Я же тебе не просто про него говорю. Я намекаю тебе, дурню, что сначала можно и не своей темой заняться, заработать на перспективной теме, а потом занимайся своим делом любимым – воплощай свою мечту, сколько влезет.

– А откуда Королев знает, что я уйду в науку? Это если только ты его посвятил во все тайны. Ты же у нас мегапсихолог, знаток душ. Нейролингвистическим программированием увлекаешься.

– Лешик, это не так сложно, как кажется. Тут без психологии все понятно. Нужно просто уметь наблюдать и наблюдения свои приводить в систему. Все в мире закономерно. Детерминация, дорогой мой, детерминация! Неумолимый закон. Фундаментальный закон.

– Моя тема висит и вряд ли найдет своего покупателя. Вот сейчас пройдет тендер, я ничего не получу, и гори она пропадом, эта наука и эта тема. Пойду в спорт и буду мячи вколачивать в три метра. Королеву планы испорчу.

– Не испортишь, Алеша! Не испортишь. В том-то и дело, что знаем мы все, что ты не бросишь свою тему. Сдохнешь с голоду, но останешься на своем. Все мы тебя знаем уже как облупленного, Леша. – Митька сказал эту тираду, не скрывая злобы и обиды на своего друга. А может быть, и на самого себя.

– А ты и рад, что я останусь на своем, рад, что с голоду помру, но не отступлю. Твой кусок жирный не отберу у тебя. Так радуйся, что ты тут задергался. Да, я предсказуем здесь! Да, не брошу свою тему! И клал я на вас всех, понял? – глаза Алексея налились злостью. – Не тех читаешь, Митя, – успокоившись продолжал Алексей. – Ты твердишь о сложности системы, о диалектике, а сам сводишь все к детерминации. Противоречишь ты себе. Неправильно человека подводить целиком под законы логики и системы. Человек – это и система, и не система, это всегда что-то больше. И где это «большее» заканчивается, никто не знает. Может быть, человек – это и есть то, что не заканчивается. Сам ты все знаешь. Надо идти до конца, иначе какой смысл вообще что-то начинать.

– Знаю. Я тебя искушаю, – глубоко вдохнув, тихо сказал Митя. – Ладно не будем сейчас пускаться в наш многолетний спор, не время, оставим на потом, в конце концов, скоро станет ясно, чья философия права, а чья нет.

– Время, говоришь, рассудит. Не рассудит. Бери выше. В конце концов, результат – не всегда внешний успех. Что от нас хочет Бог…

– Моя философия пока, Лешенька, бьет твою. Бьет и будет бить, потому что моя философия – это сама жизнь. Практика. Ладно, все, пока, до завтра. Ты надеешься на этого китайца?

– Больше пока не на кого.

– Леша, завтра на тренировке быть обязательно!

– Хорошо, Митек, как скажешь. – Друзья пожали друг другу руки и разошлись по сторонам.

* * *

Леша и Митя познакомились в физико-математической гимназии, куда Алеша перевелся в 10 классе из своей «чудесной» школы. В школе, в которой Алексей проучился 9 классов, неожиданно поменялось руководство, вместе с руководством сменилось направление образования, качество обучения снизилось, и Алешу родители перевели в гимназию. В гимназии Митю и Лешу свела общая любовь к волейболу. За спинами обоих были спортшколы Питера. Митя и Алеша играли в разных командах, но встречались на соревнованиях, как соперники. Теперь они учились в одной школе и в одном классе. Они подружилась, но и в дружбе оставались непримиримыми соперниками во всем, в этом, видимо, и была крепость их союза. Ничто не сближает людей так близко, как разность в характере и соперничество – великая сила притяжения. Это позже, когда друзья поступили в один университет, на один и тот же факультет, – оба вошли в университетскую сборную по волейболу, стали играть в одной команде. Митя играл на позиции связующего, Леша – в нападении. Хотя и там соперничество не прекращалось. Но на определенных скоростях и уровне творческого взаимодействия направленное в одно русло соперничество двух самобытных существ превращается в высочайшее творчество. Симбиоз достигает наивысших высот, подлинного искусства и сотрудничества.

Но главным полем битвы двух соревнующихся между собой друзей была учеба в школе, переросшая впоследствии в соперничество в науке, когда друзья станут постигать высшие научные знания и опыт, учась в университете, а еще позже в аспирантуре. Но началась это игра в школе. Митя преуспевал в математике. Алеша – в физике. У Алеши был дар универсальности, он увлекался не только физикой, он хотел в совершенстве знать все научные дисциплины. И в этом преуспевал. Скажете, так не бывает? Бывает. В этой универсальности и широте Алешиных взглядов состояла его главная особенность. Хотя, конечно, нужно сказать, что все-таки центром Алешиных интересов физика. Но Алеша интересовался химией, географией, обществознанием, отлично знал историю. С 9 класса увлекся литературой, особенно поэзией. Любовь к поэзии у него останется навсегда. Увлекался английской культурой. В совершенстве знал английский и французский языки. Изучал латынь, древнегреческий. Читал в подлинниках греческих философов. Обожал философию. Митька и Алеша сошлись сразу, в силу своей абсолютной разности и непохожести друг на друга. Леша – светлый серо-голубоглазый русак. Митя – темноволосый кареглазый. Леша часто задумчив, молчалив, иногда до грубости. Очень ценил свое внутреннее пространство. Митька – выраженный холерик, деятельностный, практичный все схватывал налету. Очень ловко любую ситуацию направлял в свою пользу. Леша – абсолютно не практичный социопат-мыслитель-экзистенциалист. Часто уезжал в метро в другую сторону, задумавшись. Леша не верил в прогресс, верил в культуру. Митька – позитивист, логик и практик. Верил в прогресс, в высокие технологии, культуру относил к эпифеномену науки. «Наука двигает мир, историю вперед, развивает мышление, а значит, и всего человека – его дух. Культура обслуживает чувства, она перцептивна, вторична», – говорил Митька.

– Искусство – это душа, согласен, а наука – это скорее не голова, а ноги, которыми человечество перемещается в трехмерном пространстве. Не более, – возражал Алеша.

– Наука – это фундамент, а культура, искусство, – это нечто вторичное, надстройка, – утверждал, Митька.

– Митька, читай не только Маркса, есть еще другие философы, читай матчасть, – снисходительно упрекал Митьку Алеша. Леша расставлял по-другому, он говорил, что наука – такой же культуротворческий феномен, как искусство, философия, религия. Наука только часть целого – культуры. И если распределять функции между этими частями, то наука, скорее, это тело, руки, инструментарий, хотя и развивающий мышление, но только с определенной стороны, но все же наука – только рациональная сторона мышления, это еще не сам дух. Дух – это религиозный феномен, сила, способная не только мыслить, но и различить добро и зло, осмысливать мир в категориях добра и зла и направлять себя в том или ином направлении. Дух – это то, что выводит человека за собственные пределы, границы. Дух – та энергия, что собирает все многообразие человеческого бытия в один взгляд, в одно слово, в одно действие – акт. Поэтому, – продолжал Алексей, – нельзя, чтобы наука первенствовала. Иначе она подчинит себе человека, а не наоборот, как должно быть. И наука по традиции рационалистична, рассудочна. А рассудок никогда не способен был различить добро и зло, более того, он – этот научный, рационалистический ум – всегда позорно смешивал нравственные категории между собой, что приводило человечество к немыслимым катастрофам, – рассуждал Алеша.

Друзья много спорили на философские темы, иногда ссорились из-за расхождений во взглядах. Этот Леша безвредный и миролюбивый до времени, стоит зацепить его за больное, а Митька это делал превосходно, находил способ, как достать друга, – и вот этот спокойный, гладкий, безобидный человек превращался в раскаленное железо, того и гляди, накинется с кулаками. Лешу в Мите раздражало больше всего не сама позиция, которую он отстаивал, а его полунасмешливый игривый тон, в котором он защищал свою идею и опровергал оппонента. Для Леши философские вопросы были всегда, как жизнь и смерть, важны, а «этого буржуя», как выражался Леша, все как-то не серьезно, все как-то всегда праздно и глумливо. Хотя Митя не был поверхностным человеком, Леша это хорошо знал. Митя отлично разбирался в философии, особенно в психологии, но все это он как-то сводил к потребительскому, вульгарному стилю. Там, где нельзя рубить с плеча, он дерзил и упрощал все; там, где нужно было благоговеть, – опошлял и все упразднял. Одним словом – нигилист.

Леша обожал Достоевского, Митя же восхищался Толстым. И этим уже многое сказано.

Но при всех, даже самых кардинальных расхождениях с Митькой Леша очень любил и ценил своего друга. Он даже говорил ему однажды: «Ты все, что говоришь, так смело, как с плеча рубишь, говоришь, как бы себе назло, как бы специально упрощаешь свою мысль. Просто ты за этой своей гиперлогикой, рационализмом прячешь свое оголенное искреннее и беззащитное сердце». Это единственный случай, когда Митька вдруг осекся и задумался, как бы потерялся. Как будто был пойман и разоблачен. Но задумчивость была недолгой – он тут же встряхнулся, оправился и снова перешел на свой саркастический тон, закрыв себя в позиции нигилизма.

Главной идеей философских и научных поисков для Алексея был синтез световой и биологической энергии клеток живого организма. Как превратить лазерную энергию в телесную живую ткань? Как энергию света экстраполировать на энергию роста живой клетки? Как создать и ввести световую энергию в индивидуальный план организма? Все свои научные исследования Алексей свел к одной идее, о которой он грезил – найти новую энергию для живой клетки.

Митька же упивался математикой. Здесь он был лучшим и в школе, выигрывал все олимпиады по математике, и в университете он был лучшим из курса: неоднократно становился лауреатом различных премий по математике, международных в том числе. Митька не был оторван от жизни, как Леша, от ее практической стороны. Он мечтал воплотить свои знания в деньги, в дело. Его интересовали такие вопросы науки, которые были в ходу и востребованы бизнесом. Он хотел заниматься темой, которую можно будет впоследствии подороже продать. И Митька всегда упрекал своего друга в том, что тему, которую он развивает в своих научных трудах, он совершенно не сопоставляет с жизненными реалиями. «Леша, – говорил Митька, – твоя тема – глухарь. Ты останешься нищим и не сможешь воплотить свою мечту, потому что любая мечта должна быть воплощена в тело, в материю, иначе она пустое дуновение – ветер». Леша на эти слова морщился и отмахивался, он брезговал даже говорить на тему денег. Алексей пренебрежительно относился к денежной части в науке. Он считал, что там, где появляется возможность получить материальную выгоду от науки, в той части наука умирает. Она выхолаживается, материализуется, перестает иметь крылья. А бескрылая наука – это не наука. Это уже ремесло. Бескрылая и бездуховная наука, считал Алеша, становится тяжеловесна, приковывается к земле, обрастает мясом и жиром, и в конце концов такая наука превращается в ползучего монстра, пожирающего все на своем пути. Человек становится рабом науки, ее кучером, на пути создания материальных благ и удовлетворения страстей. Наукой, считал Алексей, имеют право заниматься только люди светлые, одухотворенные люди, только они способны освятить научное мышление, ввести науку в общий контекст культурных и духовных ценностей человечества. «Тебе, – говорил Леша Митьке, – науку доверить нельзя, ты ее убьешь и себя вместе с ней, и, возможно, при масштабности твоей одержимости наживаться на науке загробишь со своими споспешниками, радеющими за копейку, все человечество; в пропасть бросишь мир Божий». Митька же возражал, говорил, что к катастрофам приводят мир такие идеалисты и мечтатели, как он, Алешенька.