Текст книги "Старинное древо"

– Как же они уживались рядом: барский кучер и бунтарь против прежних порядков? – задал естественный вопрос Александр.

– Отец частенько подтрунивал над Трофимом, – с доброй улыбкой вспомнил Сивков. – Когда, говорит, частный извоз запретят, он на закорках господ носить будет, если ещё найдёт кого-нибудь живого.

– Дед Фёдора очень уважал, – контрапунктом прозвучало из уст Василия Евдокимовича. – Он даже хоронить его из города приезжал.

Берестов не стал уточнять, какого из Сивковых уважал кучер Трофим: революционера-погромщика образца семнадцатого года или бунтаря против ненавистных всей России колхозов образца тридцать третьего. Ясно, что над такими нюансами старик сегодня не задумывался. Московский гость лихорадочно подсчитывал, каков эквивалент отцовского долга в нынешней валюте. Хотя железнодорожные билеты до Ольгина не могли тогда стоить дорого и вряд ли кучер снабдил его бабушку с большим «избытком», важным становился непреложный факт: в сознании Василия Евдокимовича закрепилась уверенность, что в берестовские карманы перекочевала вся заначка их семейства, не шибко, видимо, бедного. А это в любую эпоху сумма немалая. Вопрос стоял ребром: вернуть долг надо было сейчас же и сполна. Во-первых, тема уже прозвучала и признавалась обеими сторонами. Во-вторых, до следующего приезда барского потомка в Троицкое старый инвалид может не дожить. В-третьих, совершенно очевидно: деньги ему нужны чем скорее тем лучше. В бумажнике лежало пятьдесят тысяч рублей и с десяток стодолларовых банкнот. Озадачивать деревенского мужика обменом валюты выглядело бы издёвкой. Отдать ему всю рублёвую наличность? Но где гарантия, что в городе, где невозможно заправить машину до девяти утра, после шести можно найти работающий обменный пункт? Впрочем, платить осталось только в поезде, за постельное бельё. Мелкие купюры в кармане точно есть.

Что ж, любое дворянское наследство – это прежде всего долги. Александр достал бумажник.

– Ваш дед отдал моей бабушке все свои запасы. Теперь невозможно подсчитать, какой набежал процент. Поэтому я возвращаю вам в качестве долга всё содержимое своего кошелька. А уж как с сестрой делиться – решайте сами.

И на глазах у изумлённых Матрёны, Сивкова и Людмилы Васильевны он вручил Василию Евдокимовичу пачку пятисотенных купюр: распечатывать её в гостеприимном Ольгине ему так и не понадобилось.

Неизвестно, кто испытал большее волнение при передаче денег. Берестов ощутил незнакомое ему прежде чувство морального облегчения, словно с души свалился гигантский камень, державший её в вечном заточении. Так впервые пришло к нему осознание собственной причастности к своему роду, более того, к самой Истории, совершающейся помимо нас, но требующей от каждого крупных или малых жертв. Материальный долг стал звеном, сомкнувшим разорванную цепь времён. В порыве воодушевления он решил пойти дальше:

– Простите, люди добрые, предков моих за прегрешения их, вольные и невольные.

Несогласным гулом отозвались сельчане на его слова, а Сивков ответил за всех:

– Никто здесь и раньше на Берестовых обид не держал, а теперь и подавно о прежней жизни только хорошее вспоминают.

– Да-да, – не замедлила добавить Матрёна, – я прекрасно помню: о барине с барыней старики лишь доброе говорили. Даже соседи завидовали, какие нам помещики достались.

– Чего бы плохого ни было, – заключил Василий Евдокимович, – но последующие годы сторицей любое зло превзошли. Вот уж без господ точно все горя хлебнули.

– А кто виноват? – мгновенно сменил тон Александр.

– Сами и виноваты, – подытожил Сивков. – И себе и детям революцией этой жизнь изгадили.

– Даже внукам с правнуками, – последнее слово осталось за Матрёной.

Холодное осеннее солнце, словно выражая своё согласие с безжалостным приговором, впервые за день выпросталось из белой пелены и лучом с западной части небосклона напомнило визитёру о времени. Хотя многое из его первоначальной программы отпадало, оставались ещё неразрешённые загадки. И главная из них: что означает жирная точка, поставленная рукой отца в его схеме по ту сторону реки.

Но сначала делегация из шести человек медленно направилась к предполагаемому месту сожжённой усадьбы. Шли молча, думая каждый о своём, а в сущности, об одном и том же: сами мы во всём на этой земле виноваты. Какая бы несправедливость ни вершилась – зерно любой обиды посеяно, полито или выращено не столько обидчиком, сколько обиженным.

Процессия двигалась траурным шагом, подстраиваясь под ковылявшего на костылях Василия Евдокимовича, и смахивала издалека на погребальную. Что ж, прошлое хоронят не всегда на кладбищах.

Благо, идти предстояло недалеко. Обогнули изгородь из редкого штакетника, оставив слева бетонную коробку дома культуры, вышли на ровную площадку.

– Похоже, здесь, – нарушил молчание голос Сивкова. Он явно унаследовал от отца репутацию сельского вожака.

Берестов вгляделся в даль. На противоположном берегу в юго-западном направлении не проглядывалось никаких объяснений таинственной точки на плане.

– А что у вас за речкой? – поинтересовался Александр.

– Луг, за ним лес, а дальше – торфяники, – ответил всё тот же Сивков. – Считаются крупнейшими залежами торфа в Европе.

– Считались, – поправил Василий Евдокимович. – В войну Гитлер всё подчистую выскреб и к себе в Германию вывез. Нам теперь печки топить сушняком приходится, а раньше забот не знали: накопал, сколько тебе надо – и зимуй спокойно.

– Это никакой не Гитлер выскреб, а мы, бабы да дети малые, – возмущённо пояснила Матрёна. – Нас немцы с утра до ночи работать заставляли. И по праздникам и по выходным. И летом и зимой, когда никакое кайло торф не берёт. Целых полтора года. После такой каторги дети рождаться перестали: от тяжести все внутренности перевернулись. Лет пять народу не прибавлялось.

– Это ты загнула, – возразил ей Сивков. – Не рожали вы только три года. И то лишь потому, что мы все на фронте находились. Не от мальцов же рожать да стариков.

– Не гневи Бога, Степан: у половины баб матки поотвалились. Мужикам-то только в радость: вдов прибавилось, шастай к ним и за последствия не бойся.

– Будет вам при гостях глупости всякие вспоминать! – одёрнул их Василий Евдокимович. – Уши вянут вас слушать. Расскажите лучше про чудеса всякие на том берегу.

– Ой, да, – снова запричитала Матрёна, – теперь туда и ходить страшно. Сватья моя однажды пошла, а ей навстречу из лесу всадники с пиками выехали. Она чуть языка не лишилась.

– Давно это было? – спросил Берестов.

– Давно, лет тридцать назад.

– Я там тоже двоих странных людей встретил. Одеты по-чудному, в лаптях. Окрикнул, а они прошли и не оглянулись, – подтвердил Сивков.

– Это всё из-за магнитной аномалии, – попыталась разъяснить Людмила Васильевна. – Я сама в газете читала, что она вызывает разные галлюцинации.

Александр счёл момент вполне удачным, чтобы покинуть честную компанию. Пусть думают, что своей перебранкой и пустой болтовнёй о привидениях спровоцировали его на преждевременный уход.

– Что ж, спасибо за интересный рассказ, – поблагодарил он сельчан. – Приятно было познакомиться. Надеюсь ещё раз приехать к вам и услышать новые подробности местной истории. Вы пока поспрашивайте у других стариков, вдруг кто что и припомнит.

Последняя реплика больше относилась к Людмиле Васильевне, которая пошла проводить гостей до автомобиля.

– Мы всё про прошлое да про прошлое, а я ведь хотел узнать и о настоящем: как сегодня живётся в Троицком, – спохватился в последний момент Берестов.

– Тяжело, – коротко ответила библиотекарша.

– Почему?

– Книг мало присылают. Читать людям стало нечего. Приходится старое перечитывать.

Шофёр Володя уже перегнал машину поближе к шоссе, а сам дожидался их у той злополучной лужи, где они расстались три часа назад. Тут только горожане и оценили преимущество автотранспорта: пешая прогулка едва не стоила им потери парадных туфель, которые каждый раз приходилось с усилием выдёргивать из непролазной грязи.

– В следующий раз придётся брать с собой сапоги, – заметил Стремоухов.

– В следующий раз поедем другой дорогой, – успокоил его водитель. – Теперь я знаю сухой путь.

Александровы «Сейко» показывали половину третьего. Оставался час-полтора из отведённого на посещение Троицкого времени. Однако необоримая сила тянула наследника имения на западный берег.

Наученные горьким опытом визитёры внедорожник осмотрительно оставили рядом с шоссе, а сами пошли пешком. Правда, почва под ногами оказалась достаточно твёрдой, хотя ни одной тропинки протоптано не было.

Луг сразил Берестова своим великолепием. Банальный поэтический троп изумрудный ковёр впервые в жизни показался ему предельно точной метафорой: травяной покров густо-зелёного, несмотря на осень, оттенка, хотя уже и пожухлый, напоминал ворсистую поверхность половика. Он спустился к песчаной пойме и, глядя на противоположный берег, попытался представить себе этот же пейзаж лет девяносто назад, с храмом на холме справа и двухэтажной усадьбой на равнине слева. Вызывая силой воображения оба видения, он ощутил истинную гармонию бытия, слияние духовного, природного и рукотворного. Слава Богу, хоть ландшафт, связующий всё воедино, остался нетронутым.

Александр оглянулся назад. Небольшим серпообразным клином ровная линия перелеска с западной стороны вторгалась в прямоугольник луга примерно в том месте, которое пометил отец на своей схеме. Может быть, здесь, под одним из деревьев, зарыт семейный клад? Только сейчас у Берестова возникла такая идея и мигом захватила его сознание. Но почему тогда родитель не включил его раскопку в план первоочередных дел? Или легкомысленные желания искупаться в реке и сходить в лес – лишь эвфемизмы, скрывающие истинную суть? Неспроста же появилась на рисунке точка, даже маленький кружочек. Видно, придётся поработать здесь с нивелиром. Но под каким предлогом? Даже в малолюдном селе такое не останется незамеченным.

Мысль Александра начала стремительно работать в новом направлении. Выторговать себе участок под строительство коттеджа? Но тогда он испортит ландшафт. Непременно испортит.

Берестов внимательно осмотрелся вокруг и на мгновенье застыл, осенённый догадкой.

Небольшая речка, луг, перелесок в такой комбинации и на такой площади – идеальное поле для игры в гольф. В сочетании с близостью старинного русского города, известного монастыря, места заточения Шамиля площадка имеет шансы привлечь и иностранцев. С сентиментальных немцев можно содрать немалую сумму на восстановление почвы после вандализма их отцов в период оккупации. Там теперь зелёные у власти, поохают и инвестиции выделят за милую душу. Заодно удастся восстановить церковь. Да и усадьбу в придачу. Не восстановить – отстроить в новом стиле, но на старом месте и для прежнего владельца, то бишь его наследника.

Вдохновлённый идеей, он мгновенно ощутил себя не отставным депутатом, сотрудником столичного банка, а настоящим помещиком, живущим с туристического бизнеса и разъезжающим по всему миру для заключения выгодных контрактов.

В этот момент вдали послышалось громкое уханье совы, не характерное для белого дня: обычно они кричат так по ночам.

Будущий миллионер ещё раз пробежал глазами отцовские списки. Следы трёх из девяти персоналий он отыскал. Уже неплохо для первого раза. Долг внукам кучера Трофима вернул, и это самое главное. Со стариками поговорил. Кое-какие фотографии сделал. Осталось только взять земли. Очевидно, Пётр Александрович хотел отвезти её на могилу своей матушки. Теперь они лежат рядом.

Итак, за вычетом двух сугубо индивидуальных намерений искупаться в реке и сходить в лес, будет исполнена ровно половина родительского плана. Что ж, прекрасное начало! Остальное требует гораздо большего времени, чем выпало ему сегодня: и поиск могил, и встреча с благочинным, и панихида, и установка креста (да и одним тут не обойдёшься: нужно отметить как место разрушенного храма, так и место сожжённой усадьбы). Загадкой оставался лишь второй пункт: взять жёлудь. Откуда? Зачем?

За землёй решили ещё раз заехать на кладбище, сделав маленький крюк. Володя достал из машины сапёрную лопатку. Любезный Анатолий Сергеевич собрался было её перехватить, но Александр категорически отверг такую услугу:

– Э т о я должен сделать сам.

Почувствовав решительность в словах гостя, Стремоухов уступил.

В отведённое время они уложились, но назад гнали с прежней скоростью: видимо, шофёр по-другому ездить не умел. По дороге Берестов снова прокручивал в голове свой план. Всё вроде бы хорошо, гладко, но привлекут ли избалованных иностранцев красоты русского Черноземья? Ольгин не такой уж и древний, известен доселе мало, без особых достопримечательностей. На одну ночь останавливался Шамиль. Ну и что? Если бы поймали бен Ладена и провезли через здешние края, тогда другое дело. А какой-то имам из позапрошлого века мало кого сегодня заинтересует. Старообрядческий монастырь со старинными катакомбами? Но за границей ничего не знают о нашем расколе, случившемся треть тысячелетия назад, и не сумеют по достоинству оценить этот памятник старины. Да что там заграница! Уже завтра ему излагать идею шефу, а тот тоже потребует более веских аргументов. Надо выдумать ход пооригинальнее.

И тут ему вспомнилась байка стариков о разных чудесах.

– Анатолий Сергеевич, – прервал он долгое молчание, – что вы можете сказать о привидениях в лесу?

Стремоухов слегка помялся и не очень уверенно произнёс:

– Я занимался этим феноменом ещё в бытность учителем, из простого любопытства. Началось с того, что однажды привёз в те края два старших класса проводить игру «Зарница». Помните такую пионерскую забаву в советскую эпоху? Так вот не один я, а большая группа школьников отчётливо видела польский отряд времён Яна Собеского и приняла его за костюмированного противника по игре. Учеников я с тех пор туда не брал, а с друзьями-историками приезжал довольно часто. Кончилось тем, что мне ещё раз попались на глаза силуэты прошлого, правда, цивильные, века восемнадцатого. Знакомые физики подтвердили: особенности здешнего магнитного поля позволяют как бы погружаться вглубь истории. Но явление – сугубо оптическое, никакие контакты с людьми из прошлого невозможны. И я потерял интерес к лесным поездкам.

Вот и недостающая приманка! Туристы валом повалят, если им пообещать путешествие на машине времени. Не нужно никаких Шамилей, раскольников, вернее, они нужны, но в качестве привидений.

– Скажите, Анатолий Сергеевич, какова вероятность повстречать такого персонажа прошлого?

– Очень незначительная. Можно годами выискивать. Как повезёт.

Ну и ладно. На то есть переодетая театральная массовка. Не такое уж и дорогое удовольствие. Особенно в провинции.

Глава пятая

Обед, он же ужин, прошёл в небольшом кафе в узком кругу. Из гостей присутствовали лишь Берестов да дважды лауреат. Компанию со стороны ольгинчан составили им Стремоухов с Ларисой и молодой депутат. В последний момент подсел хозяин самого заведения, интеллигентного вида мужчина лет сорока.

Столичный писатель много и интересно рассказывал, потрафляя вкусам единственной дамы. Поэтому речь шла больше о знаменитостях артистического мира. Особенно красочно прозвучала история последнего приезда в Москву Марселя Марсо. Далеко не юный мим неожиданно плохо почувствовал себя в гримёрной Театра эстрады за несколько минут до выхода на сцену. Попросил отложить представление на полчаса. Заполнять образовавшуюся паузу выпало рассказчику, что только кажется лёгким. Но отсрочка не помогла: лучше знаменитому гастролёру не становилось. Несмотря на сопротивление артиста, его отправили в карете скорой помощи в Боткинскую больницу, куда положено отвозить всех гостей столицы, экстренно нуждающихся в помощи врачей. Выяснилось: требуется срочное хирургическое вмешательство. И мировую звезду прямо в гриме положили на операционный стол. В этой отнюдь не комической ситуации таилось столько смешных подробностей, что слушатели надрывались от хохота.

Молодой законодатель оказался тёзкой Александра. Разговорились о думских делах. Берестов ни разу не посетил Охотный Ряд после неудачи на выборах, если не считать приезда за личными вещами. Судя по рассказам ольгинского парламентария, порядки там сильно изменились. Особенно тяжело стало независимым депутатам, каковыми были они оба. Трудно даже получить слово на пленарном заседании, не говоря уж о продвижении какого-нибудь законопроекта. Одна из фракций, которой при прежнем созыве не существовало и в эмбрионе, подобно раковой опухоли, начала разъедать здоровый организм палаты, пуская метастазы во все её органы. Итоги любого голосования зависят теперь от фракций и групп, поражённых этой болезнью, имя которой центризм. Иногда за одно и то же приходится нажимать кнопки по шесть-семь и больше раз, пока табло не вспыхнет желанным для думского руководства синим светом.

– И никто не ропщет? – удивлённо спросил отставной избранник у действующего.

– Бесполезно. Скорей обыграешь уличного напёрсточника, чем выведешь на чистую воду этих шулеров. Что угодно подтасуют. Могут даже совершенно другой текст после лингвистической экспертизы дальше отправить. В одном законе ключевая статья начиналась со слов «Не допускается…». Все её поддержали, она набрала нужное количество голосов, но потом кто-то из могущественных лоббистов посетил наших филологов, и те слегка подправили заключительную редакцию: отбросили частицу не, дескать, по каким-то грамматическим правилам, не должна фраза начинаться со вспомогательной части речи. И вообще издеваются над нами как хотят. За неделю до летних каникул правительство присылает целую пачку срочных проектов, и приходится переоформлять отпуск жёнам и детям, менять в последний момент билеты на самолёты.

Иногда локальные беседы за столом прерывались тостами. Тогда вспоминался вчерашний праздник, его организаторы, история города. Московский писатель отвесил такую порцию комплиментов всем и каждому, что Александру надо было либо повторяться, либо менять тему.

– Хочу прочитать вам стихи. Вы все их хорошо знаете:

 
Я знаю: век уж мой измерен;
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днём увижусь я…
 

Вот с таким онегинским чувством покидаю я сегодня Ольгин. Даже не чаял встретить ещё одну любовь, внезапную, с первого взгляда, которая острой занозой застрянет в самом сердце. Часто приезжать не обещаю, – дела вряд ли это позволят – но стремиться ещё раз посетить вас буду постоянно. Закончу же словами другого великого поэта: не думал, что такие земли бывают. Всем расскажу в Москве, какой у неё замечательный младший брат.

Из уютного кафе, напомнившего даже взыскательному московскому писателю почти родное для него парижское, уходить не хотелось. Его владелец признался, что имел не одну возможность перебраться и в столицу, и в областной центр, но всякий раз местный патриотизм брал верх:

– Никуда мы отсюда не уедем. Здесь наша малая родина, и без нас ей так же тяжело, как и нам без неё.

Познакомившись ближе с жителями «младшего брата Москвы», Берестов понимал: это не пустые слова, не парадная риторика. Ольгинчане слишком искренние люди, чтобы лукавить на ровном месте. Они действительно любят свой город и стараются ради него изо всех сил.

К поезду еле успели. Положение спас Стремоухов, в решающий момент проявивший неожиданную административную жёсткость: достал своё служебное удостоверение и, помахивая им перед носом у дежурного на переезде, потребовал срочно поднять шлагбаум. А потом велел Володе гнать машину прямо по опустевшему перрону.

У двух москвичей билеты были в разные вагоны. Но вице-мэр уладил и это, чтобы гостям праздника ехать в одном купе.

– Ждите, скоро вернусь, – крикнул ему на прощание из тамбура набирающего ход поезда Берестов.

Но недолго они с дважды лауреатом, успевшим за час с небольшим рассказать три анекдота и с полдюжины баек о друзьях-писателях, наслаждались одиночеством. В начале одиннадцатого на небольшой станции к ним подсел с виду совсем мальчик, оказавшийся лётчиком, офицером, возвращающимся из отпуска в свою часть на Дальний Восток.

– Что ж вы поездом? Разве из областного центра не летают самолёты? – удивился Александр.

– Летать-то летают, только нашему брату билет на них не взять. Я больше месяца места ждал, все сроки пропустил: совесть больше не позволяет. Буду теперь до самого Благовещенска на перекладных добираться.

Выяснилось, что полагающийся отпускникам-офицерам бесплатный билет авиакомпании, ставшие частными предприятиями, давать не желают, придумывают каждый раз благовидные предлоги для отказа. Вот и приходится молоденькому лейтенанту терять в пути больше недели.

– По этой же причине я не смог после окончания училища вовремя прибыть к месту назначения. Начал службу с неприятностей. Никогда бы не подумал, будучи курсантом, что надо мной так станут издеваться за желание защищать родину.

– Плюнул бы ты, парень, на них и полетел бы на своём боевом самолёте, – безо всякого намёка на шутку серьёзным голосом предложил столичный писатель.

– Скоро наверняка так и сделаю, – согласился лётчик. – Иначе меня больше домой не отпустят.

Лейтенант поведал о жутких бытовых условиях в городке, где ему выпало квартировать. Газа в домах нет, электричество часто отключают, поэтому готовить приходится на костре во дворе казармы.

– Вместо кастрюль у нас походные котелки. Особенно тяжело зимой: пока до дома донесёшь – всё простынет. Некоторые едят прямо на ходу.

– Ну и бросай ты к чёрту эту армию, – посоветовал дважды лауреат. – Лётчики и в гражданской авиации нужны.

Лейтенант широко улыбнулся и замотал головой:

– Нет, не могу: у нас в роду все мужчины военные. Такая уж семейная традиция. Какое я имею право её нарушать? Да и Россию защищать кому-то ведь надо.

Красивое мальчишеское лицо озарял свет неподдельной гордости за выбранный наперекор всем невзгодам жизненный путь. Берестов восторженно посмотрел на рослого паренька и решил его поддержать:

– Правильно. Стране нужны честные убеждённые генералы. Вся наша надежда на молодёжь. Нужно растить смену нынешним казнокрадам, распродающим истребители и боевые корабли на металлолом. Служи, набирайся опыта, но когда станешь большим начальником, приведи, пожалуйста, армию в порядок, чтобы твой сын не жил без газа и света и не ел на улице, как собака.

– Чем заниматься собираешься? – строго поинтересовался писатель. – За десять дней пути с ума от скуки можно сойти.

– Читать буду, – уверенно заявил лётчик. – Куплю себе в Москве книг в дорогу. Вы что бы мне посоветовали?

– Я? – переспросил опешивший лауреат. – И ты прислушаешься к советам старика?

– Конечно. Вы же лучше разбираетесь в литературе. Я всегда и во всём ориентируюсь на профессионалов. Не по газетам же чтение себе подбирать: они только ерунду всякую рекламируют.

– Что ж, хорошо, – призадумался писатель. – Знаешь, лейтенант, не трать ты время и деньги. Поедем прямо с вокзала ко мне, – это недалеко – и я тебе подарю такое, что ты ни в одном магазине не найдёшь.

Предложение было принято. С этим и улеглись, не дожидаясь даже полуночи.

Конечно, Александр, несмотря на накопившуюся усталость, так рано уснуть не мог. Он вообще плохо спал в чужих постелях, а ночёвка в поездах и вовсе превращалась в изощрённую пытку. После широкой домашней кровати и почти квадратного ложа на даче приходилось тесниться на узенькой полке, к тому же с одеялом без пододеяльника, функцию которого подстеленная снизу простынка выполнить никак не могла, особенно, если часто ворочаешься. А как тут не ворочаться, когда всё тело ноет от жёсткой поверхности! Да ещё поезд то притормозит на каком-нибудь полустанке, то снова дёрнется, набирая скорость. Хорошо бы после такой поездки отоспаться как следует дома, но этой возможности у него не будет: сразу же придётся ехать на работу.

Да, денёк ему предстоит не из приятных. Во-первых, надо убедить шефа запустить проект «Троицкое – Ольгин». Тот быстрых решений никогда не принимает и наверняка потребует чёрт знает какие справки, расчёты и бизнес-планы. Потом всё, конечно, устроится, но начало любого дела с этим занудой весьма канительно и зачастую унизительно.

Ждёт нелицеприятный разговор и с Верочкой. Разумеется, он постарается спровадить её пораньше ради здоровья будущего ребёнка. Ясно, что не обойтись без полной материальной компенсации. Но ведь та ходит на работу не из-за денег. Ей нужно, видите ли, социальное общение. Как пить дать, постукивает свёкру. Вдруг тот нажмёт на свои рычаги и уговорит шефа додержать её до положенного декретного отпуска? Похоже, надо сработать на опережение и самому позвонить этому фанфарону. Мол, не слишком ли обременительно для женщины в её положении находиться в вечно развороченном муравейнике? Да и режим питания в спартанских условиях рабочего дня соблюдать очень непросто.

Но всю затею одним махом может перечеркнуть непредсказуемая Вита. Тут возможно несколько вариантов. Допустим, нынешний начальник имеет на неё свои виды. Или считает, что она не отработала сполна какой-нибудь аванс. Пригрозит. Та испугается и останется на прежнем месте. Как её в таком случае разговорить, как выведать правду? Это жёсткий вариант. Но возможен и мягкий: на старой работе предложат выгодные условия. Конечно, он перебьёт любую карту, у него на руках джокер, но она этого не знает, может быстро согласиться и потом постесняется взять слово назад. Теперь, познакомившись ближе с ольгинчанами, он многое понял и в характере своей недавней попутчицы.

И всё же наибольшую трудность предстоящего дня составлял разговор с шефом. Впервые он предлагал банку проект, в котором был лично заинтересован. Этого никак не скроешь, тем более от матёрого олигарха. Значит, и того надо суметь привязать каким-то интересом приватного свойства. Но каким? В любом случае, не материальным. Придётся рыть ходы к немецкому вице-канцлеру и просить у того повлиять на Кремль в каком-нибудь щепетильном вопросе. Остаётся только узнать, что трудноисполнимого хочет шеф от нового руководства страны для собственной персоны: престижный орден, членство в академии, государственную премию, крупный общественный пост… Ясно лишь, что не деньги и не должность. Но как проторить дорожку к вице-канцлеру? Хотя с таким проектом может получиться: тут выгодное сочетание экологического эха войны и социальных последствий оккупации. К подобному букету немцы должны отнестись весьма серьёзно.

Но сначала нужно навести справки о паранормальных явлениях в окрестностях Троицкого. Наверняка есть какие-нибудь сатанологи, как называл их про себя Берестов, которые уже всё объяснили или опровергли. Придётся срочно отыскивать следы их безумной деятельности. Прямо в первой половине дня.

С этой мыслью он всё-таки уснул. Гораздо раньше, чем предполагал. Утомление пересилило все неудобства вагонного путешествия и сморило его на самом интересном месте, когда размышления об аномалиях сменились самими видениями, уже во сне.

Но пригрезился ему не свирепый предводитель бунтовщиков Сивков, в бессильной злобе ищущий в многочисленных пустых комнатах бабушку и папу, и не дед, зарывающий под деревом на лугу золото и бриллианты, а крепостная девка, как две капли воды похожая на Виту, купающаяся в реке.

Проснулся он уже перед самым въездом в Москву, когда поезд миновал Подольск и приближался к Щербинке.

Ему удалось застать Катю дома, и первые восторги от поездки целиком достались ей одной:

– Чудо, а не город. И люди совсем другие: спокойные, добрые; лица, если не красивые, то и не уродливые, во всяком случае, без видимых признаков вырождения, которые мы наблюдаем здесь на каждом шагу. И речь у всех правильная, грамотная. На вопрос, который час, тебе не ответят: «Типа полдесятого, в натуре». Никто не матюгается, как у нас. Даже шофёр во время бултыхания на машине в непролазных лужах не проронил ни единого бранного слова. Пьяных не встретишь и в деревне.

– Какой же ты всё-таки у меня идеалист! – насмешливо отреагировала Катя. – Пообщался, небось, лишь с двумя местными интеллигентами и вообразил, будто изучил целый город.

– Нет, я ходил по улицам, видел и слышал людские толпы. Мне давно не было так хорошо на городских просторах. Пожалуй, с девяносто первого года.

– Если мы опять начнём вспоминать твой любимый девяносто первый год, то опоздаем оба на работу, – справедливо заметила жена и отправилась на кухню варить кофе.

Александр заглянул в комнату сына. Петя спал как убитый, забыв, по привычке, выключить компьютер. Небось, полночи просидел в интернете, пользуясь отсутствием отца. Будить вечно недосыпающего студента было ещё рано, и Берестов на цыпочках покинул обитель своего единственного отпрыска.

За столом он снова вернулся к свежим впечатлениям:

– Город этнически однородный. Не чета нашему Вавилону.

– А кто же торгует овощами и фруктами? – удивилась Екатерина.

– Сами управляются. И при этом всего вдоволь.

– И китайцев с вьетнамцами нет?

– И китайцев с вьетнамцами. Откуда им там взяться? От южной границы далеко, да и народ не очень денежный.

– И евреев?

– Кого ты называешь евреями? Если бородачей в ермолках, то таких я не видел. Если выкрестов в пятом поколении, то они давно должны считаться русскими.

– Должны, но почему-то не считаются.

– Там считаются. Там разговор короткий: сменил веру – значит теперь свой.

– Ну, это ты, положим, придумал.

Катя была близка к истине. Подобное умозаключение Александр сделал сам, сопоставив некоторые факты. В лоб столь деликатных вопросов он никому в Ольгине не задавал.

Тема возникла не случайно. Оба только недавно прочли первый том исследования Солженицына «Двести лет вместе» и перед самым отъездом Берестова в Ольгин горячо его обсуждали. Мнения разделились. Она назвала книгу вредной, подливающей масло в погаснувший было огонь. Он, напротив, похвалил автора за научный подход, учитывающий разные точки зрения, недюжинную эрудицию и гражданскую смелость назвать наконец вещи своими именами. Позиция жены отражала, разумеется, точку зрения её многочисленных подруг по работе (Катя преподавала в одном из вузов). Впрочем, не исключено, что на своей кафедре она, наоборот, отстаивала доводы мужа.

– Нет, не придумал – додумал. При естественном течении событий так быть должно везде, а Ольгин – очень естественный город.

– Могилы дедовские нашёл? – уже в самом конце трапезы вспомнила супруга.

– Даже кладбища старого не сохранилось. А у церкви умудрились и фундамент растащить. Голый косогор остался.

– Да, замечательные люди живут в тех краях! – съязвила Катя. – Прямо-таки столпы русской правильности и праведности. От усадьбы, понятное дело, и косогор не уцелел.