Текст книги "Старинное древо"

Ещё одна искра пронзила его, на сей раз не тело, а сознание:

– Я ведь, Вита, на самом деле не банкир, а художник. Я хотел бы написать с тебя картину.

В этот момент он даже представил до мельчайших деталей будущее полотно. Это будет современная девушка с античной талией в историческом пейзаже: вершина равностороннего треугольника с погибшей усадьбой и старинной церковью по краям. Да, именно она, Богом посланное дитя, вернёт его к творчеству. Вот в чём её истинное предназначение, её место в его судьбе!

– Договорились. Постараюсь быть примерной натурщицей, – с улыбкой произнесла она, разжала ладонь, ухватила сумку и вынырнула за дверь.

Через несколько минут поезд неслышно затормозил. Берестов видел в окно, как Виктория ловко спрыгнула на усыпанную шлаком землю (платформы почему-то не оказалось), перескочила через соседние пути и направилась в сторону жилого массива. Когда скорый стал отъезжать, она обернулась и посмотрела вслед набиравшему скорость составу. Их взгляды встретились. Так и не сказавшие друг другу до свидания, они лишь помахали на прощание руками.

Вернувшись в купе, Александр вдруг вспомнил о булочках, пожалел о незаказанном чае и торопливо проглотил свой завтрак всухомятку, в один присест.

Этим жестом он словно отчеркнул возвышенное от земного. Возвышенным представлялась некрасивая девица, которую он, несмотря на все внутренние запреты, грубо, по-животному возжелал. Земным – надвигавшаяся с каждой минутой встреча с родиной предков.

Не парадокс ли?

Нет. Первое, при всей предполагаемой телесности, оставалось мечтой, игрой воображения, а второе накатывало с неотвратимой неизбежностью, превращаясь по мере приближения из мечты в реальность, требующую приличествующих случаю слов, жестов, поступков.

Оставалось провести в пути несколько минут. Собраться с мыслями он явно не успевал. Похоже, в очередной раз придётся всё делать экспромтом. Что ж, ему, публичному политику, бывшему депутату парламента, к такому не привыкать.

Последние километры дороги он провёл в полном расслаблении, любуясь пейзажами из окна. Вот мелькнула маленькая речушка. Уж не та ли, что протекает и в Троицком? Наверное, она: имение ведь севернее Ольгина, а он едет как раз на юг. Александр решил повнимательнее всмотреться в ландшафт. Нет, отцовского села отсюда не увидать, оно достаточно далеко от железной дороги, но лесной массив может оказаться общим. До чего ж красиво! Лес стоит ровными рядами на разных уровнях, как вышколенный хор на сцене, переливаясь самыми разнообразными оттенками зелёного с небольшими вкраплениями желтизны. В воздухе степенность, тишина. Рельеф вдали неровный: холмы, буераки… Чувствуется какая-то безмолвная таинственность. Почти не попадаются на глаза постройки. Нет и человеческих фигур. Жизнь словно замерла, затаилась. Неужели все эти красоты застыли, как на параде, в ожидании главнокомандующего – его, Берестова-младшего. Нет, почему же младшего – Берестова-старшего: отныне он глава всего рода.

Оторвала от приятных размышлений снова возникшая в дверном створе бесформенная проводница:

– Ольгин. Подъезжаем.

– Спасибо, – машинально ответил Александр и принялся переобуваться: он до сих пор оставался в тапочках.

На выходе привычной толчеи не возникло. То ли вагон шёл полупустым, то ли другие пассажиры, подобно Виктории, сошли по дороге. Во всяком случае, встречающим опознать его оказалось делом нетрудным.

– Александр Петрович? – спросил высокий моложавый человек с чёрной густой бородой. А стоявшая рядом с ним улыбчивая красавица лет тридцати, не дожидаясь ответа, молча протянула букет свежих гвоздик.

– Анатолий Сергеевич? – переспросил в свою очередь Берестов, принимая с лёгким поклоном цветы (конечно же, хотелось приобнять и поцеловать дарительницу, но вдруг здесь не принято фамильярничать с незнакомыми дамами).

Так и состоялось это необычайно важное в его жизни знакомство.

В город ехали на видавшем виды «козле». Правда, Стремоухов сразу извинился за отсутствие лимузина представительского класса:

– Машина, уж не взыщите, не ахти какая. Но завтра она нас очень выручит при поездке в Троицкое.

Ага, значит, действительно не забыл. Уже хорошо.

Дорога и вправду отняла немало времени: в Москве он бы давно добрался от Курского до дома. Сначала проезжали совсем не привлекательные места, напоминавшие фабричные слободки довоенных, а то и дореволюционных лет. Высокий бородач, взявший на себя роль гида, не удержался от комментария:

– Раньше здесь был арматурный завод. Теперь цеха бурьяном заросли. Как в «Цементе» у Фёдора Гладкова.

Александр вполне искренне удивился:

– Странно: при таком сумасшедшем строительстве в последние годы неужели никому не нужна арматура?

– Какое тут строительство! – махнул рукой Стремоухов. – За десять лет ни одного дома нового не заложили.

Берестов вспомнил, что его сопровождающий – заместитель главы местной администрации, и счёл уместным задать ему, как говорили раньше, производственный вопрос:

– А как же вы управляетесь с очередью?

– С какой очередью? – не понял тот.

– На улучшение жилья.

Вице-мэр, сидевший рядом с шофёром, обернулся и с виноватой улыбкой ответил:

– Да у нас её отродясь не бывало.

– И квартир коммунальных нет?

– Откуда же им взяться, если большинство в частном секторе проживает. А кому давали государственную площадь – так сразу отдельную.

Александр повнимательней разглядел собеседника. Лицо, показавшееся ему поначалу суровым, в разговоре засияло внутренним светом, тем особенным светом доброты и человеколюбия, который излучают только праведники. Это редкое свойство во всей полноте проявилось мгновенье спустя, когда они, миновав наконец промзону, выехали на широкий простор и поравнялись с одиноко стоявшим у дороги причудливым сооружением эпохи классицизма.

– Обратите внимание: слева башня Шамиля – наша самая дорогая достопримечательность. В прямом смысле слова. Без поддержки федерального бюджета мы её скоро содержать не сможем.

– Откуда такое странное название? – полюбопытствовал гость.

– По преданию, обитатель здешних мест князь Барятинский, пленивший имама, специально провёз его в столицу через своё имение, где и заточил на время в этой башне. Конечно, всё было не так: фельдмаршал глубоко чтил достоинства поверженного неприятеля и относился к нему с подчёркнутым уважением. Перед решающим сражением он категорически запретил своему воинству даже слегка поцарапать главного мюрида. Поэтому никак не мог содержать его как преступника, тем более в собственном доме.

Башня походила на большой каменный шатёр, но не настолько просторный, чтобы располагавшийся в ней человек чувствовал себя не пленником, а гостем. Доводы невольного экскурсовода показались Берестову убедительными. Но ещё больше содержания удивила его форма – стиль речи муниципального чиновника. Он ещё во время их телефонных бесед показался ему нетипичным.

– Скажите, Анатолий Сергеевич, а кто вы по профессии?

– Историк. Долгое время учительствовал. Потом стал создавать местный музей. Специально для вас взял из него несколько экспонатов.

Загадочно произнеся последнюю фразу, Стремоухов открыл лежавшую на коленях папку, извлёк из неё прозрачный чехол для документов и протянул его Александру:

– Подлинники помещены на самом почётном месте.

Берестов аккуратно вынул три листа, оказавшихся ксерокопиями старинных фотографий. На первой был запечатлён грудной младенец. Точно такая же хранилась у них дома. Лишь поэтому он догадался, что это его отец, Пётр Александрович. Вторая изображала деда и бабушку после венчания. На третьей красовался щеголеватый барин – другой Пётр Александрович, прадед.

– Узнаёте? – поинтересовался Стремоухов.

– Я-то узнаю. А вот как вы их узнали? – с нескрываемым изумлением спросил Александр.

– Такая у нас работа, – отшутился краевед. – Должен, однако, признаться: некоторые дагерротипы вызывают у нас кое-какие сомнения. Поэтому давно ждём вас, в надежде, что поможете нам разобраться.

– Непременно помогу, – мгновенно отреагировал гость. Но потом осёкся: – Если, конечно, смогу.

Раньше зрительная память его не подводила. Он и сейчас сумел бы безошибочно определить: из их ли семейного альбома тот или иной персонаж. Одна только беда: почти все имена он напрочь позабыл, а бабушка не имела привычки, подобно некоторым прежним аккуратистам, указывать на обороте снимка, чей это портрет. Подписи иногда встречались, но только топонимические и хронологические. Недаром она так навязчиво повторяла из раза в раз одни и те же имена, перелистывая страницы. Лучше бы уж написала!

Теперь ехали вдоль спокойной и величавой Семи, не скованной гранитными набережными, не отгороженной чугунными парапетами и не взнузданной никакими другими достижениями цивилизации. Сразу вспомнилась бабушка, её рассказы об этой замечательно красивой реке. Видимо, её собственные детство и юность прошли в самом городе.

Он и не заметил, как они свернули на мост, оказавшийся совсем неприметным и заурядным: сам – не выше берега, ограждения – по колено, между пешеходными дорожками и проезжей частью – никаких барьеров. Но в такой простоте, как ему показалось, таилась великая мудрость: рукотворное не должно затмевать своим мнимым величием произведения самого Создателя. Как глупо и нелепо выглядят помпезные московские мосты-великаны, нависающие, как коршуны над добычей, над несчастными Яузой и Москвой-рекой. Вода словно застывает под такими громадами, глянешь иной раз – даже рябь от ветерка не пробегает. А здешний мостик – как наспех переброшенная с берега на берег широкая доска: и дело своё делает исправно и Семь не унижает – вольготно чувствует себя река под таким сооружением.

Едва перебрались на другую сторону, как очутились на просторной красивой улице, слава Богу, без новоделов постиндустриальной эпохи, портящих вид любого исконно русского города, будь то столица или глухая провинция (увы, такова наша национальная реальность, каким бы ретроградством это ни казалось). Небольшой подъём – и воочию видишь, что попал на настоящий праздник. Импровизированная ярмарка захлестнула городскую площадь: за резными загородками одетые в народные костюмы мужики и бабы. А вокруг ряженые, духовой оркестр, нарядная публика, детишки с воздушными шарами, акробаты в спортивных трико – всё закружилось, как в карусели.

– Вот мы и приехали, – нарушил молчание Стремоухов. – Если хотите, можем сразу отвезти вас в гостиницу. Но лучше бы начать с завтрака. У нас всё приготовлено прямо в кабинете главы администрации. Пойдёмте?

Прозвучало, как вопрос, но с неподдельным чувством гостеприимства, которым никак нельзя пренебречь, даже когда ты сыт. Вспомнив про уписанную недавно всухомятку сдобу, Александр не стал отказываться от чашки чая: кабинет мэра – это вам не вагонное купе.

Глава третья

Хозяин кабинета приветливо встретил его в дверях, первым протянул руку:

– Владимир Харитонович Григорьев.

– Александр Петрович Берестов, – так же официально представился вошедший.

– С приездом в родные края. Вы у нас в первый раз? – поинтересовался глава города.

– Увы, да. Мне, конечно, очень стыдно, но никак раньше не получалось, – начал неумело оправдываться Александр.

– Нет, это мы виноваты: не додумались сразу пригласить. Надеюсь, сегодняшний праздник вас не разочарует. Располагайтесь как дома, а мне пора встречать губернатора. Не прощаемся.

С этими словами мэр торопливой походкой отправился на площадь, оставив своего заместителя и Берестова в компании сидевшей за столом немолодой пары.

– Разрешите вам представить бывшего директора инструментального завода Вячеслава Александровича Беднякова, – произнёс Стремоухов, подводя столичного гостя к столу.

– Очень приятно, Александр Берестов, – скромно ответил тот. Эксруководитель по возрасту годился ему в отцы.

– Тамара Павловна, моя супруга, – закончил церемонию знакомства увешанный орденами и медалями ветеран.

Разговорились. Выяснилось, что начинал Бедняков карьеру с заурядной должности заместителя начальника исправительно-трудовой колонии по хозяйственной части. Но вскоре сумел договориться с одним из московских индустриальных гигантов о поставке ему обычных гаечных ключей, сделанных руками своих подопечных. Потом через вышестоящий орган (орган органов, отметил про себя Александр) раздобыл для этих целей особо прочный сплав, поставляемый лишь оборонным предприятиям. Продукция пришлась по душе столичным заказчикам. Мастерскую, где трудились заключённые, переименовали в цех. Вскоре спрос на ольгинские изделия позволил расширить сеть потребителей: в эту сеть стали попадаться и другие города. Цех превратился сначала в филиал главного заказчика, а затем в его дочернее предприятие со статусом самостоятельного завода. От «материнских» щедрот удалось даже жильё построить. Так неприметный поначалу лагерный завхоз оказался благодетелем всего города. Конечно, во многом благодаря дешёвому, почти даровому труду осуждённых. Но не впервой России отстраивать свои города на костях подневольных тружеников. Впрочем, недовольных тут не нашлось. В колонии сидели не бог весть какие преступники, чаще – впервые попавшиеся на какой-нибудь ерунде работяги. И им пришлось по душе заниматься серьёзным делом, а не изготовлением картонной тары. Заодно и Ольгин поднялся как на дрожжах, и промышленность в целом получила неплохое подкрепление. Всё успешно продолжалось до недавних времён, когда новая власть исправительное учреждение упразднила, сочтя, видимо, опасным нахождение такого объекта в непосредственной близости от межи между исконно русскими областями, ставшей в одночасье государственной границей.

Завод тут же приватизировали предприимчивые молодчики: уж он-то в преступном мире не мог долго оставаться неприметным. Столичная «мать» если не умерла, то одряхлела до такой степени, что не могла больше помогать провинциальной «дочке». Производство мигом разладилось. Теперь цеха сданы местной таможне под склады конфискованного товара, а его распродажа – один из самых прибыльных видов современного бизнеса.

Историю свою Бедняков поведал весьма скупо, не вдаваясь в подробности и не выцвечивая её яркими красками. Рассказ получился чёрно-белым, но зато без надрыва, без проклятий по адресу новоявленных властителей жизни. Сначала Берестов подумал, что повествователь стесняется его, причисляя (и не без оснований) к виновникам всех бед. Но потом понял: бывший директор никого и ничего не винит, ход событий воспринимает как должное, зато к собственному прошлому относится с нескрываемой гордостью.

– Вот это – настоящий предприниматель, – подытожила Тамара Павловна. – Из ничего сумел развернуть настоящее большое дело. Не то, что нынешние: купят за копейку, продадут за рубль, налоги уплатят с гривенника – и весь бизнес.

Не успел Александр осудить в душе жену за нескромность в оценке достоинств супруга, как из разговора всплыло, что они, можно сказать, молодожёны, соединились совсем недавно, уже овдовев, стало быть, и восторги по поводу добрачных доблестей мужа здесь вполне уместны.

Тем временем с площади стали доноситься призывные фанфары. Стремоухов и пожилая молодая пара заторопились вниз. Берестову ничего не оставалось, как к ним присоединиться, хотя особым желанием выслушивать речи он не горел. К тому же на улице начал накрапывать мелкий осенний дождик.

Трибуну воздвигли на площади, гордо именовавшейся Красной. Собственно, площади никакой и не было: просто два здания на бывшей Дворянской улице (теперь она носила имя не то Маркса, не то Энгельса, не то ещё какого-то Либкнехта или Тельмана) стояли не на общей линии, а немного в глубине. Перед одним – бывшим райкомом партии – красовалась на невысоком постаменте самая популярная модель всех скульпторов недавней эпохи, занимавшая большинство пьедесталов страны. Перед другим – бывшие Советы городского и районного масштаба – не стояло ничего, хотя для симметрии напрашивалась статуя того самого Энгельмана или Маркнехта, в честь которого называлась улица. Однако отсутствие второго монумента и делало пространство между двумя присутственными местами полноценной площадью.

Подиум с козырьком оказался, разумеется, по «советскую» сторону дороги. Напротив, под каменным изваянием, заботливо поставили скамейки для почётных гостей. Однако Александр категорически отказался садиться, надеясь улучить удобный момент, чтобы скрыться от внимательных глаз, наблюдавших за каждым его жестом. Но жаловаться на такую опеку было бы грехом: всё делалось от чистого сердца.

На праздник съехались губернатор, представитель администрации президента и прочие важные персоны. Прикатил и начальник железной дороги (Ольгин считался крупным транспортным узлом), причём в собственном вагоне. Раньше так разъезжали только государь император и подражавший ему усатый истребитель собственного народа.

Пока произносились речи, Берестову всё же удалось незаметно ускользнуть. Ему захотелось посмотреть на происходящее со стороны, и он решил отойти метров на сто к привлёкшему его внимание скверу, напоминавшему издалека кладбище. В один из моментов, когда кто-то из сотрудников администрации отозвал и Стремоухова и его напарницу, встречавшую у вагона с цветами, Александр сумел затесаться в толпе и просочиться сквозь неё на волю.

Рядом гремел праздник, а здесь, буквально в нескольких шагах, ни единой живой души – только скульптуры. Его не подвела интуиция: место уединения оказалось мемориалом местным молодогвардейцам. Пожелтевшие и поредевшие ветви берёз ниспадали на белую мраморную стелу, с торца которой, на невысоком гранитном постаменте, стояли три фигуры непокорённых патриотов, а перед ними струилось, поигрывая на ветру, пламя вечного огня. Барельефы по бокам стелы изображали в полный рост казнимых участников Сопротивления, а на плитах поодаль были высечены их имена. И никаких указов о награждении золотыми звёздами. Судя по дате расстрела, получалось, что ольгинские молодогвардейцы ушли в мир иной ещё до того, как возникла одноимённая организация в Краснодоне. Выходит, и здесь не обошлось без «эффекта Александра Матросова», когда приоритет в совершении героического поступка закрепился в народном сознании отнюдь не за тем, кто первым подал пример многочисленным последователям.

Такая несправедливость поражала сама по себе. Но она невольно тянула за собой и другую: широкую известность не получила не только сама организация юных подпольщиков, но и посвящённый ей замечательный мемориал. Берестову на его веку довелось повидать немало различных памятников жертвам нацистов, однако настолько сильно вызывающего чувство скорби уголка в самом центре города он не встречал нигде. Появлялось ощущение, будто само время застыло здесь в бронзе и мраморе, а склонённые ветви деревьев – знак бесшумного плача природы.

Но недолго пришлось ему оставаться наедине со своими раздумьями. После приветственных речей начальство спустилось с трибуны и возглавило процессию в сторону монумента, намереваясь почтить память добровольных защитников города. Нужно было ретироваться так же тихо и незаметно, как он и проник в эту обитель безмолвия.

Свежие впечатления уже начинали наслаиваться одно на другое. Чистенький, аккуратненький городок без очередников и коммуналок, величественная, неугнетённая человеком природа, милая и приветливая публика, скромный промышленник с талантом заправского предпринимателя, востребованный старой системой, но отвергнутый новой, безвестное произведение талантливых скульптора и архитектора, увековечивших самоотверженных мальчиков и девочек, забытых собственной страной… И всё за каких-то два-три часа!

Не зная местности, Александр неосмотрительно двинулся вправо, и именно туда направился угрюмый губернатор, сопровождаемый угодливой свитой. Заметившая областного первоначальника публика по-разному реагировала на его приближение. Одни расступались, другие намеренно оставались на местах, вынуждая важную особу петлять, прокладывая себе дорогу. За спиной у Берестова спорили двое мужчин, судя по голосу, достаточно солидного возраста:

– Сейчас подойду и всё ему выскажу, – говорил один.

– Куда тебе! – сомневался другой. – Небось, в штаны наложишь.

– Это ты меня совсем не знаешь, – уверял первый.

– Даже если ты такой храбрый – охрана близко не подпустит, – подначивал второй.

Александра заинтриговала развязка спора, и он машинально начал смещаться в сторону приближавшегося губернатора. Когда между ними оставалось метра три, из-за его спины неожиданно выскочил плюгавенький мужичонка и подбежал к вальяжному воеводе. Никто и не думал его задерживать. Не остановился и сам сановник: он продолжал двигаться вперёд, не обращая никакого внимания на просителя. Было видно, как тот отчаянно размахивал руками, какое-то время следуя за адресатом своих вопросов (их Берестову разобрать не удалось), но потом приотстал, стих и повернул назад.

– Ну, как? – продолжился спустя некоторое время диалог за спиной.

– А-а-а! – только и прозвучало в ответ.

Сталкиваться с губернатором не хотелось. Знакомы они лишь шапочно, но волна популярности, сделавшая в своё время блестящего думского оратора достаточно узнаваемой фигурой, ещё не схлынула окончательно, и здесь, среди безликой толпы, его легко заметил бы любой завсегдатай столичных коридоров власти, стоило ему сделать хотя бы один приветственный жест. Но общение с малоприятным собеседником наверняка смазало бы общие впечатления от праздника. Пускай его идёт своей дорогой!

Дорога, разумеется, вела к бывшему райкому КПСС. Здесь теперь располагалась назначаемая сверху районная администрация. Новая конституция фактически отделила местное самоуправление от государственной власти, как церковь от школы. Но кто же станет делиться правами? Вот и придумали это своеобразное наместничество в противовес избираемому народом главе города. В сущности, воспроизвели старую модель: хозяин дома за спиной у каменного идола всем распоряжается, но ни за что не отвечает. Его vis-a-vis, наоборот, находясь на жалких дотациях, несёт ответственность за всё, служа своеобразным мальчиком для битья и для населения, и для областного руководства. Иногда таких мальчиков и насмерть забивают.

Убедившись, что столкновение с губернатором и сопровождающей свитой ему больше не грозит, Александр вернулся на площадь, где торжества, оказывается, и не думали кончаться. Происходившее на трибуне его мало волновало, и он начал рассматривать людей, прислушиваться к их разговорам. Речь удивляла своей правильностью, отсутствием бранных выражений и вообще каких-либо слов-паразитов. Он слышал вокруг хороший русский язык, от которого уже отвык в Москве. Так грамотно не изъяснялись ни в Думе, где он проработал шесть лет, ни в банке, где он провёл последние два года. Пожалуй, лишь дома, при жизни бабушки, ощущалась та же языковая атмосфера. Он невольно начал всматриваться в говорящих. Нет, особых интеллектуалов среди них не наблюдалось, но даже простые лица заметно отличались от серой столичной массы. Намётанным глазом художника он сразу определил причину: на них не лежало той печати вырождения, которая мгновенно бросается в глаза у каждой второй московской физиономии.

Его раздумья прервал подоспевший Стремоухов. Он поведал шёпотом, что важному визитёру невтерпёж было ждать банкета, поэтому официальную часть прервали запланированным лишь на её конец возложением венков к вечному огню, создавая повод для обитателей бывшего райкома и их гостей пораньше покинуть трибуну.

Зато теперь на неё смог подняться нынешний депутат Государственной Думы по Ольгинскому округу, которого губернатор недолюбливал настолько, что того даже не решились пускать пред «ясные очи», чтобы он мог поприветствовать своих избирателей.

Нового депутата Берестов не знал. В его бытность на Охотном Ряду работал другой человек, принадлежавший к коммунистической фракции, хотя больше стремился руководить пролетариатом, чем защищать его интересы. Этот же паренёк – тогда ему было двадцать семь – сумел положить на обе лопатки предшествующего избранника, прежде всего, за счёт голосов крестьянства и интеллигенции. Первых прельстил обещаниями захлопнуть нашу границу перед «ножками Буша», вторых очаровал юностью, либерализмом и рассказом о том, как в считанные годы своим умом и талантом сумел карманные сто долларов превратить в целый миллион.

Молодой парламентарий оказался неплохим оратором. После невнятного бурчания большинства гостей публика услышала наконец голос живого человека, знающего к тому же её проблемы. Законодатель порадовал земляков включением в проект федерального бюджета следующего года ассигнований на строительство ещё одного моста через Семь и на подведение к Ольгину газопровода.

Вот тебе на! Оказывается, город не только без очередников и коммуналок, но ещё и без газа! И не где-нибудь в глухой Сибири, а на самой западной границе, через которую это топливо гонят для всей Европы.

После приветственной речи депутата прошло награждение местного масштаба. Вручали грамоты и памятные подарки. А нового знакомого, Вячеслава Александровича Беднякова, удостоили звания почётного гражданина города и опоясали по этому поводу трёхцветной лентой.

Завершали торжества выступления музыкантов, но Александру было не до них: он вспомнил, что ещё не устроился в гостиницу, и внутренне съёжился от перспективы провести ночь в какой-нибудь хибаре времён пленения Шамиля.

Всё тот же «козлик», откуда так и не извлекался его нехитрый багаж, мигом домчал их со Стремоуховым до современного здания из красного кирпича, опоясанного пристройками из стекла и бетона, где обосновались магазины и бытовые службы. Над ними высились три жилых этажа. Номер, рассчитанный на двоих постояльцев, оказался достаточно уютным и просторным. Правда, из горячего крана текла холодная вода, телевизор с трудом показывал один-единственный канал, а смывной бачок огромного размера, подвешенный почему-то сбоку, упорно не желал справляться со своей главной функцией. Но к таким превратностям судьбы в провинциальных отелях Берестов давно привык. Да и ночь в этих стенах предстояла первая и последняя.

Зато вид из окна роскошный! Как раз на Семь. Можно стоять и любоваться.

Попытку заплатить за номер Стремоухов пресёк самым решительным образом:

– Эти расходы предусмотрены сметой праздника.

Не пришлось даже заполнять анкету для портье. Так и не вынутые ни разу из кармана паспорт и бумажник подтверждали известную с гоголевских времён истину: в российской провинции любой заезжий из столицы на улице не окажется и с голоду не помрёт.

– Может быть, желаете немного отдохнуть? – осторожно поинтересовался вице-мэр, ни на шаг не отпускавший гостя.

Валяться днём Александр никогда себе не позволял, считая это верным признаком старения. Даже после бессонной ночи он умел собираться с силами и превозмогать усталость. Особенно в командировках, где каждая минута на счету.

– Какая у нас дальнейшая программа? – ответил он вопросом на вопрос.

– Через час – торжественный приём. В этом же здании, на первом этаже. А сейчас начинается встреча с писателями в сквере неподалёку.

Встречаться с писателями не хотелось совсем (для них, кто бы ты ни был, всегда представляешь обобщённую массу, именуемую читатели). Да и обедать тоже. Но отказ в гостях от пищи материальной, в отличие от духовной, чреват её неполучением в нужный для тебя момент. Тут поневоле станешь верблюдом. Да и обед к тому же торжественный, а это не просто поглощение содержимого тарелок, это культовая акция, сближающая людей на долгие годы. Но до него ещё целый час. Как бы теперь отвертеться от выслушивания од и прочих виршей под моросящим дождём? К счастью, блуждающий взор упал на папку с ксерокопиями фотографий. Внезапно вспомнился разговор по дороге с вокзала, и в голову тут же пришла спасительная мысль:

– Я ведь обещал вам помочь опознать старинные фотографии. Давайте до обеда заглянем в музей.

А там и к началу опоздать недолго, к закуске из речей и тостов – очень уж не любил он это блюдо.

– Хорошо, – согласился Анатолий Сергеевич. – Если не управимся – продолжим завтра утром, до отъезда в Троицкое.

Понятное дело: своя рубашка ближе к телу. Управимся, ещё как управимся. Не тратить же драгоценное время на какие-то дагерротипы.

Музей оказался беленьким одноэтажным домиком на задворках всё той же Красной площади, видимо, недавно отремонтированным. За высокими каштанами его неопытному глазу и не отыскать.

Навстречу вышла миловидная брюнетка с живыми, буквально пылающими светом внутреннего восторга глазами.

– Знакомьтесь: моя супруга Лариса, – представил директора Стремоухов.

– Александр Петрович, мы вас так ждём! Даже не верится, что вы наконец нас посетили. Я даже на праздник не пошла: вдруг, думаю, захочет к нам заглянуть – ведь это совсем рядышком.

Основная экспозиция занимала всего две комнаты, но хозяйка музея водила по ним больше получаса, с жаром влюблённого в своё призвание человека рассказывая о быте горожан, их утвари и костюмах, культовых и светских постройках, народных промыслах и обычаях. На обед они явно опаздывали.

Берестов с трудом сумел втиснуть в одну из немногих пауз ненавязчивое напоминание:

– А где у вас фотоматериалы? Я обещал Анатолию Сергеевичу помочь в них разобраться.

– Вы непременно хотите сделать это сегодня? – удивилась Лариса.

– Конечно. Завтра мы едем в Троицкое, – ответил Александр, вопросительно посмотрев на своего добровольного сопровождающего.

– Да, – подтвердил тот. – Завтракаем здесь, в музее, и отправляемся в путь. Мы не были уверены, что вы сумеете выбраться сюда сегодня, поэтому решили совместить просмотр фотографий с завтраком.

Тут только до Берестова дошло, в какое неловкое положение ставит он людей. Навязался в не самый подходящий день, когда им может быть и не до него – так ещё и условия диктует. Сразу вспомнились дипломатические поездки, где ни о каких отступлениях от протокола нечего было и мечтать, и он решил смириться с заготовленным гостеприимными хозяевами планом.

– Пожалуй, вы правы. Посмотрим утром.

– Вот и чудесно! – невольно вырвалось у Ларисы, боявшейся его отказа. – К этому времени мы вынем всё из запасников и разложим на большом столе.

Об этом он и не подумал. Конечно же, совместить с завтраком – это не перелистывать домашний альбом на коленках, держа другой рукой надкусанный бутерброд. Ни один музейный работник не позволит такого кощунства. Бутерброд отдельно – фотографии отдельно. Что ж, час-другой от поездки долой. Но делать нечего.

– Во сколько вы обычно завтракаете? – поинтересовался Стремоухов.