Текст книги "Старинное древо"

– В восемь, – быстро соврал удручённый новым поворотом гость. Он чуть было не ляпнул нечто более раннее, но в последний момент одумался: прозвучало бы слишком неправдоподобно.

– Хорошо. Без четверти восемь я за вами зайду. Вы не возражаете, если мы пройдёмся пешком: здесь, как вы заметили, минут пятнадцать ходу. Просто шофёру перед дальней дорогой нужно обязательно залить полный бак, а бензоколонка откроется лишь в девять.

Говоривший не походил на человека, способного врать на ходу. Неужели у них действительно негде заправиться до начала рабочего дня? Этак они раньше десяти не выедут. А в восемь уже обратный поезд.

– Конечно, конечно. Прогуляемся, взбодримся. Лишний раз город осмотрим, – успокоил бородача Александр. Произносил он это машинально, подсчитывая в уме время. На всё про всё – десять часов. Два из них займёт дорога туда и обратно. Час – сборы и путь на вокзал. Ещё час – обед. Остаются шесть, из которых один нужно выкинуть на всякий непредвиденный случай. Итого пять. Многолетние ожидания, двухдневная отлучка из дома, лишний поклон начальству (с обязательной последующей отработкой долга) – и всего каких-то триста минут! А если к тому же дождь, как сегодня?

Но расчёты мгновенно опрокинуло очередное проявление заботы:

– Обед заказан на пять. За девять часов наверняка проголодаетесь. Что бы вы хотели взять с собой в дорогу?

Значит – минус ещё час. Но если время обеда изменять поздно, то в пути как-нибудь надо обойтись без ненужного перерыва.

– Пол-литра какого-нибудь сока. У меня по понедельникам разгрузочный день. Я потерплю.

Конечно, нечестно по отношению к сопровождающим. Но шофёр всегда исхитрится перекусить – такая у него профессия. И заботливому экскурсоводу он даст такой шанс, найдя повод уединиться.

– Как скажете, – прозвучало в ответ (но ему послышалось: как прикажете).

Сколько ни старался Берестов, на торжественный приём в самом большом ресторане города они не опоздали. Московского гостя усадили за главный стол, вторым одесную самого мэра, между расположившимся вплотную к нему невысоким сухопарым старичком и розовощёким московским писателем, много лет проработавшим на телевидении. Писатель, грудь которого украшали две медали лауреата государственной премии, СССР и Российской Федерации, оказался единственным знаменитым уроженцем Ольгина, откликнувшимся на приглашение. Но родной город не помнил совсем: отца, крупного хозяйственника, впоследствии героя войны, перевели на другую работу, и семья переехала на Украину. Зато в мельчайших деталях вспоминал свои встречи с Никитой Хрущёвым, Луи Арагоном, Михаилом Шолоховым, Ивом Монтаном, Валентиной Терешковой, Марселем Марсо. Лучшие годы он провёл в Париже, поэтому наши соотечественники чередовались в его сочных, полных юмора рассказах со знаменитыми французами, бывшими близкими друзьями.

Старичок слева больше общался с мэром. Когда ему дали слово, выяснилось, что это – генерал в отставке, освобождавший Ольгин в сорок третьем. Звание тогда он носил более скромное, командовал не самым крупным подразделением, но в город вошёл первым.

– Скажите, а село Троицкое не попадалось вам по пути? – спросил у него Александр.

– Не помню, – честно признался старик. – Для нас, откровенно говоря, и Ольгин не являлся стратегической целью. Нам ставили другую задачу – захватить железнодорожный узел к юго-западу.

Видимо, Троицкое, расположенное севернее, будущего генерала совсем не интересовало.

Приглашение произнести тост от энергичной девицы с переносным микрофоном, исполнявшей роль ведущей, застало врасплох во время очередной байки соседа справа:

– А сейчас слово предоставляется депутату Государственной Думы первых двух созывов Александру Петровичу Берестову, прямому потомку знаменитого боярского рода, прославившего наш город.

Зал дружно зааплодировал, хотя лет двадцать назад зашипел бы от негодования при малейшем намёке на какие-либо заслуги так называемых «бывших».

Александру ничего не оставалось, как взять в руки протянутый ему микрофон. Говорить пришлось экспромтом. Как случалось уже не раз, полученные за день впечатления мгновенно, словно по команде, выстроились в общий ряд:

– Я часто встречал эмигрантов, впервые приехавших в Россию. Зачастую они с трудом изъяснялись по-русски, иногда вообще не знали ни слова. Но не было ни одного, кто бы не прослезился хотя бы раз.

Раньше мне казалась неестественной, наигранной такая сентиментальность. Теперь я наконец понял этих людей. Слёзы их не от повышенной чувствительности. Они от боли. Боли, генетически переданной отцами и дедами, для которых расставание с большой или малой родиной стало жизненной трагедией. Сегодня мне довелось самому испытать это чувство.

Я впервые в Ольгине. Но за несколько часов полюбил ваш город самой искренней любовью. Он отныне для меня не один из множества посещённых, а по-настоящему родной. И даже Семь, часто упоминавшаяся бабушкой, кажется рекой не только её, но и собственного детства.

Конечно, город – это не просто улицы и дома. В лицах и голосах ольгинчан я заново обрёл неуловимые черты давно ушедших родственников и знакомых, почувствовал снова атмосферу первых лет своей жизни. Москва ведь не самостоятельный город. Она, подобно молекуле, состоит из множества атомов, привносящих что-нибудь своё. А Ольгин как раз и есть город-атом. И если столица в культурном отношении ещё окончательно не встала на четвереньки, то в этом и ваша заслуга.

Мегаполисы возникают от механического смешения уроженцев разных мест. Как дорогие духи, они источают запах целого букета. Малый же город всегда хранит свой естественный аромат. Поздравляя вас с юбилеем, я желаю вам сохранять этот аромат и в последующие восемьсот пятьдесят лет.

Конечно, столь длинной и необычной речью он утомил аудиторию. Особенно тех, кто уже успел нагрузиться как следует и вожделел новой порции. Но хлопали ему ничуть не меньше, чем другим выступавшим. А одна захмелевшая дама громко предложила:

– Раз вы так полюбили наш город – переезжайте из Москвы сюда. Мы вас снова депутатом выберем.

– К сожалению, – мгновенно нашёлся Александр, – у меня есть свой дом. Женатые мужчины довольно часто влюбляются в других женщин. Иногда случаются очень пылкие и трогательные романы. Но разве это повод бросать семью?

Судя по одобрительному оживлению, зал принял такое объяснение.

Тосты кончились, и исчезло ненужное напряжение. Обстановка стала заметно живее: не русская всё же это традиция – произносить за столом натужные речи, лавируя между выспренним спичем и анекдотом. Люди начали общаться не только с непосредственными соседями, но и с сидящими через одного или ещё дальше.

– Где же ваш визави? – спросил Берестов у главы администрации.

– У них своя компания, – усмехнулся Григорьев. – Хотя губернатор с железнодорожным боссом уже уехали в областной центр.

– Представляю, какой у вас антагонизм в будни, если даже в праздники каждый держится особняком.

– Это не антагонизм – это высокомерие. По принципу: гусь свинье не товарищ. А всё из-за ложно понятого разделения функций. Они – державные люди, а мы – какое-то жалкое самоуправление. Почти что самодеятельность. Между государственными и муниципальными служащими у нас целая пропасть: и правовое положение разное, и зарплаты, и пенсии, и степень влияния.

– По-моему, между вами не пропасть, а каменное изваяние с протянутой рукой. Это наследие его идей. Не пора ли поставить вместо него того самого князя Олега, – основателя города – которого так часто сегодня упоминали?

– Шутите? Кто же нам позволит!

– Разве вам требуется чьё-либо разрешение? – удивился Берестов. – Мне показалось, что народ здесь вполне самостоятельный и храбрый. Вышли бы всем миром и свалили.

– Областное руководство, – рассмеялся Григорьев, – мигом бы примчалось и обратно приделало.

– Им-то он зачем?

– Указаний из Москвы не поступало. И аналогов нет. Тут никто не хочет быть первым.

– Странно получается: избирали этого губернатора вопреки столичным предпочтениям. И во время предвыборной кампании он проклинал продажную центральную власть. С чего бы ему на неё равняться? Тем более в таком пустяковом деле.

– Во-первых, он, как вам известно, коммунист и до сих пор молится на это изваяние, как на идола. Во-вторых, хочет любыми средствами удержаться на посту. Поэтому и старается во всём угодить начальству.

– Значит, народ, от которого зависит исход выборов, обмануть не боится, а перед теми, за чью критику его, собственно говоря, и избрали – заискивает?

– Совершенно верно.

– Чем вы объясните такое противоречие?

– Элементарным расчётом. Да, голосовали за него как за оппозиционера. Но почему освободилось губернаторское кресло, что и дало ему шанс? Из-за поведения предшественника, показавшего свою нелояльность. Веди тот себя подобострастно, как теперь и полагается, никакая бы сила нынешнему не помогла. Вот вам и урок: поддержка снизу нужна лишь для захвата власти, а для её удержания необходима поддержка сверху. А там сегодня за смену персонажа на пьедестале по головке не погладят.

– Но у нас в Москве напротив мэрии стоит Юрий Долгорукий, князь-основатель. Чем не пример?

– Правильно. Только сзади него – всё тот же самый герой. И ещё десятки подобных статуй по всему городу. А у нас он, слава Богу, один-одинёшенек.

Да, подумал про себя Александр, не на того мы тогда в августе руку подняли. Скинули бы самого главного, глядишь, и провинция от этой скверны следом очистилась: ей только сигнал подай.

– Не кажется ли вам, – произнёс он вслух, – здесь таится важнейший символический смысл. Одно дело, когда вы ведёте отсчёт от праправнука Ярослава Мудрого, другое дело – от предводителя недавней смуты. Ведь, как правило, кто на постаменте – тот и в головах. Вы же не можете объяснить детям и внукам, что на самом почётном месте оказался человек плохой или случайный. Значит, образ его мыслей невольно становится всеобщей правдой, а действия – образцом для подражания. Например, идея перераспределения собственности, воплощённая в экспроприации экспроприаторов.

– Вы совершенно правы. Отсюда и все наши сегодняшние противоречия. Но там, где можно, мы стараемся переломить сознание. Вот и сегодня: пригласили всё-таки вас, а не потомка главного местного большевика. Кстати, наиболее почитаемый житель у нас – внук последнего городского головы. Ему идёт девяностый год, и если бы не перелом шейки бедра, он бы сидел сейчас рядом с нами.

Берестов хотел выразить желание познакомиться с этим человеком, но потом вспомнил о своём цейтноте и поспешил сменить тему:

– Скажите, а нужно ли вообще областное звено? Не проще было бы установить прямую связь: центр – муниципальное образование. Ведь Москва у нас богата не только потому, что много налогов от разных банков и холдингов получает, но, в первую очередь, из-за отсутствия стоящего над ней субъекта Федерации, поскольку она сама – субъект.

– Сложный вопрос, – покачал головой Григорьев. – У нас тоже есть доноры и рецепторы. Фактически, всех кормят два предприятия: атомная электростанция и горно-обогатительный комбинат. Оба не в областном центре. Дотации, которые мы получаем, поначалу уходят оттуда двумя ручейками: в Москву и в область. Потом перечисляются нам. Наверное, проще консолидировать всё в одном месте.

– Вот видите, – обрадовался Александр, – значит, среднее звено лишнее. – Да, но как тогда быть с понятием Федерации? Из кого она будет состоять?

Из одних лишь республик и автономных округов? Это опасно политически.

Мэр, сам того не предполагая, наступил на любимую мозоль гостя, который в Думе занимался именно федеральными отношениями.

– Я долго изучал эту проблему. История вышла довольно глупая. Изначально понятие Российская Федерация мыслилось как республиканский эквивалент Российской Империи. Автономию предполагали дать лишь Украйне и христианским народам Закавказья. Когда о том же заговорила некогда могущественная Литва, придумали Литбел: Литовско-Белорусскую ССР. Но она просуществовала лишь полгода: единоверные поляки отбили литовскую часть территории, забрав половину себе, а на второй половине провозгласили суверенную Литовскую Республику. На остатках земель образовалась незапланированная Белоруссия. К концу гражданской войны выяснилось, что Российская Федерация существует сама по себе, Украйна и Белоруссия отдельно, а за кавказским хребтом вообще царит полная анархия. Национальной политикой верховодил тогда не шибко известный в широких кругах Сталин. Он решил силой загнать всех в РСФСР, но умирающий Ленин успел его поправить. Отнимись у него язык и рука чуть раньше – не возникло бы никакого СССР, нечему было бы разваливаться в девяносто первом. Я часто размышлял над природой противоречий этих двух деятелей и пришёл вот к какому выводу: один мечтал о сильной империи, другой – о мировой революции. Но кругозор недоучки Сталина был крайне невелик, что и проявилось впоследствии в Ялте, тогда как марксист-теоретик с университетским дипломом мыслил категориями глобальными. Но он прекрасно понимал: даже самый сознательный пролетарий из Германии, Франции или Великобритании никогда не согласится, чтобы его страна стала автономией России. Другое дело – некий Союз Советских Социалистических Республик, где во всём длинном названии нет ни одного географического понятия. Вот он – всеохватен, годится для всего земного шара, сюда и Бразилию с Австралией загнать можно. Несмотря на провал кавалерийского наскока на Варшаву, Ленин всё ещё верил в возможность предсказанной Марксом мировой революции.

Поэтому и резервировал под этот безумный проект всеобщую государственную структуру. Забывали оба вождя только о самой малости – интересах исконной России. Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Раз уж назвали её груздём – пришлось лезть в заготовленный кузов федеративности, дробя РСФСР на всякие автономии (кстати говоря, поначалу их было меньше десятка). Но даже тем безумцам в голову не пришло то, что удумали наши современные мудрецы, провозгласив все административно-территориальные единицы так называемыми субъектами. При коммунистах РСФСР, несмотря на наличие автономий, оставалась, в сущности, унитарным государством, с декоративными элементами самостоятельности у некоторых национально-территориальных образований: своя державная символика, парламент, правительство, собственные законы, дублирующие общесоюзные. Собственно, и всё. Теперь же создали иллюзию, будто не большую страну для удобства управления поделили на губернии, как принято во всём мире, а некие субъекты объединились в Федерацию. Подобно землям в Германии, кантонам в Швейцарии или штатам в США. Но там действительно изначально существовали самостоятельные субъекты государственности, а кто у нас, кроме Тувы, ими обладал? Вы говорите о политической опасности дефедерализации. Но если спокойно объяснить людям ошибку прежнего режима, думаю, такая опасность отпадёт, тем более бюджеты почти у всех дотационные. К тому же ещё лет пять нынешней политики, и общество вообще перестанет реагировать на любые чудачества власти. Можно будет смело ликвидировать все республики, как уже сделали однажды с Карело-Финской, а округа снова растворить в краях.

– Можно-то можно, но откуда взять нового смельчака? Хрущёвы рождаются раз в сто лет. Он, кстати, не побоялся и статуи прежнего кумира свергнуть. За одну ночь по всей стране как ветром сдуло.

– Если даже раз в сто лет, как вы сказали, то следующий храбрец-реформатор уже в школу ходит. Глядишь, лет через тридцать войдёт в силу.

– И не надейтесь, – сокрушенно вздохнул глава города. – Во-первых, чтобы быть точными, не через тридцать, а через пятьдесят. А во-вторых, нас к тому времени в живых не будет.

Спор продолжился бы и дольше, но появился Стремоухов.

– Через пять минут начинается творческий вечер Галины Долинг, – напомнил он.

– С удовольствием послушал бы её ещё раз, – сказал Григорьев, – но оставлять гостей неудобно. А вам, Александр Петрович, настоятельно советую сходить.

Берестову и самому хотелось сменить обстановку, и он внял совету. Вместе со своим Санчо Пансой они незаметно, через боковую дверь, покинули банкетный зал.

Дождик уже кончился, не оставив особых следов, как это часто случается ранней осенью. Дом культуры, куда лежал их путь, располагался на той же улице, только чуть повыше, почти на вершине холма, послужившего отправной точкой для закладки города. Несмотря на огромное желание провожатого подвезти гостя на машине, тот решительно настоял на пешей прогулке.

Вошли они в зал, когда не только сесть, но и встать оказалось негде. Оставались лишь стоячие места за колоннами в боковых проходах, откуда выступающих можно только слышать, но никак не видеть. Стремоухов, очевидно, используя свой «административный ресурс», приволок откуда-то стул, но Александр отверг и эту заботу и тут же предложил сесть прислонившему к стенке старику. Впрочем, не без пользы для себя: удалось занять освободившееся место с видом и на сцену, и на зрительный зал.

Концерт уже начался. Певице аккомпанировал оркестр народных инструментов. Другого в городе не имелось. Но профессионализм музыкантов не вызывал ни малейшего сомнения. Художественному руководителю ансамбля удалось настолько мастерски аранжировать репертуар певицы для домбр и балалаек, что отсутствие привычных смычковых почувствовал бы лишь крупный специалист. Исполняла она классические камерные произведения: старинные романсы, современные романсы, разыграла даже отрывок из «Кармен» с помощью местных артистов. Голос актрисы, чистый и лиричный, буквально заворожил Берестова. Со звуками его любимого «Как же мы молоды были тогда» случилось то, что он сам себе напророчил в приветственной речи час назад: из глаз самопроизвольно покатились самые настоящие солёные слёзы.

 
Боже, какими мы были наивными…
 

А тут захотелось просто рыдать. Сразу вспомнились радужные мечты и надежды конца восьмидесятых, эйфория того волшебного августа, когда вся последующая жизнь виделась сплошным праздником с радостями открытий потаённых прежде шедевров литературы, восторгами от не покорёженных цензурой фильмов и спектаклей, гастрономическим изобилием, экономическим чудом за пятьсот дней, умными и образованными правителями и столь желанной полной свободой. И чем всё это обернулось? Потоком пошлости на тупоголовом и самодовольном телевидении, переводным хламом на книжных развалах, скатерью-самобранкой для считанных единиц и нищетой для миллионов, недоступными большинству образованием и медициной, уничтоженными здравницами, униженной наукой, разграбленной промышленностью и новым застоем с криминально-капиталистическим оскалом.

Певица заставляла не просто слушать, а сопереживать. Такого он давно не испытывал, с самого детства, когда зажмуриваешь глаза в кино или в театре пытаешься предупредить героя о выползающей из-за кулис опасности.

Так же реагировал и зал. Люди сидели самые разные: и старухи с палочками, и дети-дошкольники рядом с принарядившимися родителями, и молодёжь того возраста, в котором юного москвича никаким калачом не заманишь на камерный концерт – ему только рок подавай.

Галина Долинг была к тому же ослепительно красива. Особенно в новом концертном платье во втором отделении. В таких женщин влюбляешься с первого взгляда, но той мальчишеской невинной любовью, не претендующей на взаимность и даже боящейся её.

За кулисы он не пошёл. Чаша восторга осталась нерасплёсканной, а певица прочно заняла в его памяти место рядом с покойной Марией Каллас и здравствующей Монтсеррат Кабалье.

После концерта потянуло погулять по праздничному городу, запросто пообщаться с его жителями, вызывавшими всё большую симпатию. Но на выходе из Дома культуры их со Стремоуховым ждал вестовой от Григорьева: мэр просил сопровождать его на приём в здание бывшего райкома, куда являться без почётных гостей казалось ему неприличным.

Их уже ждал накрытый стол в кабинете губернаторского наместника. Вперемешку с местными чиновниками сидела и делегация города-соседа, известного каждому русскому человеку по упоминанию в «Слове о полку Игореве», по знаменитому плачу Ярославны. Но вот беда: сейчас древний град оказался по другую сторону государственной границы. В голову так и лезли заученные наизусть в школе слова:

 
О, русская земля, ты уже за холмом!
 

Только теперь впору их переиначить:

 
О, русская земля, ты уже за бугром!
 

«Зарубежные» визитёры оставаться ещё на день не собирались. Им предстояло пересечь под покровом ночи государственную границу, почти нелегально, как они и въехали утром, пользуясь своим служебным положением. А пока пили и пели песни, украинские и русские. В основном, невесёлые. Чувствовалась незаживающая обида обычных людей, у которых перед носом захлопывается не просто входная дверь, а тюремная камера, и нет никаких надежд выбраться на волю. Почти в каждой фразе сквозило полное отчаяние от необходимости крадучись пробираться на родину, аки тать в нощи.

– А ведь в давние времена все мы были одна Северская земля, и племя у нас общее – северяне, – сокрушался сидевший напротив Берестова председатель тамошней миськи Рады, то есть городского Совета.

– Почему же вы раньше не ставили вопрос о возвращении в Россию? – поинтересовался Александр. – В конце восьмидесятых у нас ещё существовала демократия.

– Вот именно – демократия, чтоб её черти побрали! – недобро отозвался собеседник. – Кто ж мог подумать, чем она закончится. Голосовали же в марте за сохранение Союза.

– А в декабре – совсем по-другому. Сами на себя и накликали.

– Нас-то никто и не слушал. Да что уж о простых смертных говорить, если даже на Солженицына наплевали! Писал же он: только местное население может решать судьбу своей местности. А там, в Киеве, голоса сплюсовали и общее решение за всех приняли.

Посиделки действительно напоминали свидание заключённых с родственниками: ещё час-другой, и одним продолжать дышать вольным воздухом, а другим – возвращаться в застенки. Алкоголь слегка приподнял настроение, но почти в каждой шутке всё равно пробивался самый что ни на есть чёрный юмор.

Обстановка гнетуще действовала на Берестова, и он, под предлогом интереса к начинавшемуся фейерверку, вырвался на улицу, следом за Григорьевым, вынужденным покинуть бражную компанию для «осуществления общего надзора», как требовали того правила гражданской обороны.

Площадь уже содрогалась от разрывов петард. Народу высыпало видимо-невидимо. Наверное, собрались все, способные передвигаться без посторонней помощи. Александру вспомнились дни города в Москве. Едва ли они вдохновляли и один процент населения: подавляющее большинство отсиживалось на дачах или в своих квартирах. Здесь же все от мала до велика устремились к центру празднества.

Он разглядел на небольшом возвышении Ларису с симпатичным юношей лет шестнадцати, подошёл к ней.

– Знакомьтесь, наш Серёжа. Оканчивает весной школу, – представила она сына.

– И дальше куда? – адресовал он вопрос обоим сразу.

– Придётся уезжать учиться в Москву или в областной центр, – ответила мать. – Так что видеться будем лишь по праздникам и выходным.

– У вас все на воскресенье домой приезжают? – Берестову сразу же вспомнилась вагонная попутчица.

– Практически все, – подтвердила Лариса. – Молодёжь тут очень патриотична, город свой любит, даже на заборах пишут не названия рок-групп, а «Ольгин – наша родина». Они у нас к тому же дружат между собой, вот их и тянет друг к другу. Кто бы куда на учёбу или на заработки не уезжал – при первой же возможности спешат в родные края. Поэтому и народу в городе в выходные в два раза больше, чем в будни.

– В Москве обратная картина, – заметил Александр. – Ещё с пятницы люди на дачи устремляются. Уже с обеда сплошные пробки на дорогах.

– А мы дач не имеем. Вместо них у нас огороды. Если дети живут в муниципальном доме, то родители – в частном, и наоборот. Поэтому у каждой семьи обязательно есть свой клочок земли. Овощи и фрукты на зиму заготавливаем сами.

В памяти сразу возникли рассказы школьного учителя о многоукладности экономики в первые годы советской власти, выходит, и в первые годы после неё наблюдается тот же эффект.

– Откуда же берёте другие продукты?

– Мясные и молочные вырабатывают на местных заводах. Сахар и спиртное – тоже. Сейчас и хлеб свой стал: один предприимчивый человек, бывший инженер, нашёл хороший рецепт и снабжает теперь весь город. А совсем недавно из соседнего района завозить приходилось. Кое-что на рынке покупаем.

– Магазины с импортной снедью есть?

– Совсем немного. Здесь её не очень любят.

Это Берестов почувствовал ещё в ресторане. Почти все блюда были местного происхождения. Заморскими деликатесами гостей не угощали.

Подошёл и сам глава семейства. Он тоже улизнул из-за начальственного стола.

– Сил больше нет сидеть рядом с этими узколобыми бюрократами. Им бы здесь, с народом находиться, а они на глазах у всего города пьянку устроили. Но люди-то не дураки: всё замечают.

– Ну что можно видеть через занавески и жалюзи? – пыталась успокоить его жена.

– Свет горит – раз, на площади хозяев кабинетов нет – два, остальное дорисовывает воображение.

Критика Стремоухова касалась обитателей бывшего райкома. Муниципальная же власть, напротив, гуляла вместе с горожанами. Очевидно, антагонизм двух руководящих структур перехлёстывал через край, если даже праздник не мог их объединить и примирить.

Публика, в массе своей впервые наблюдавшая чудеса пиротехники, неистовствовала от восторга. Её настроение невольно передавалось и тем, кому не в диковинку видеть расцвеченную петардами высь. Даже взрослые радовались, как дети. Праздник достиг апогея. Лица организаторов светились от счастья сильней, чем от фейерверка. Александр поймал себя на мысли, что в третий раз за свои сорок семь попал в атмосферу массового и искреннего веселья. Впервые он ощутил это шестилетним ребёнком в день полёта Гагарина. Потом – августовским вечером на Лубянской площади. Но то были, если можно так сказать, политизированные восторги, а сейчас изъявление чувств не подстёгивалось никаким актуальным событием.

Прогремел последний залп, народ начал расходиться. Но Стремоухов наотрез отказался возвращаться домой вместе с семьёй:

– Я буду с вами, Александр Петрович, до последнего.

На сцене, где утром стоял надутый губернатор и произносились пафосные речи, наяривали рок-музыканты. Вокруг извивалась в причудливом танце молодёжь. Вроде бы привычная картина, знакомая по московским гуляниям, но что-то в ней казалось необычным. Берестов сразу заметил существенное отличие: хотя в незначительном отдалении вовсю шла торговля банками с пивом и джином, пьяных не было совсем.

– Неужели у вас город сплошной трезвости? – невольно вырвалось у него.

– Такое у людей воспитание. Административно мы никого не ограничиваем. Единственно, запретили сегодня продавать любые напитки в стеклянной таре: вдруг кто-нибудь нечаянно выронит бутылку, а в толпе недолго и на осколки наступить.

– Нет, я не успокоюсь, пока мы не найдём какого-нибудь сильно подвыпившего гражданина, – вошёл в азарт Александр. – Давайте походим вокруг.

Конечно, разгорячённых спиртным попадалось немало. Но персонажи с заплетающимися ногами и языком – привычные атрибуты столичных улиц – им не встречались. Наконец, меткий глаз гостя выхватил из общей массы молодого человека, с трудом удерживавшего равновесие.

– Здравствуйте, – с улыбкой поприветствовал тот подошедшую к нему неразлучную пару. – Я вас помню, – произнёс он, обращаясь к Стремоухову. – Вы у нас в школе историю преподавали.

Прохожий ненадолго замолчал, а потом продолжил:

– Скажите мне, пожалуйста, как учитель: почему я так неправильно живу? Всё вроде бы есть: семья, работа, деньги, а поступаю неправильно. Зачем я так делаю? Сам знаю, что не надо, а взять себя в руки не могу.

Бывший педагог на минуту задумался. Пришлось его спутнику, быстрому на язык, поспешить на помощь:

– Цель нужно себе поставить. И все действия соизмерять с ней. Сколько вам лет?

– Тридцать один.

– Значит, в год девятисотлетия города будет восемьдесят один. Вот и настройтесь уже сейчас прийти на следующий праздник своими ногами. Рассказать молодёжи о том, что было сегодня. Нас с Анатолием Сергеевичем вспомнить: мы ведь до нового юбилея не доживём. Но чтобы своими ногами прийти, надо все пятьдесят лет спортивный режим соблюдать. Не так ли?

– Как верно вы говорите, – обрадовался молодой человек. – Есть над чем призадуматься. Обязательно запомню ваши слова. И ваш совет. Не сомневайтесь. Извините, что всё так глупо вышло.

Диалог невольно привлёк внимание других прогуливавшихся. Люди быстро узнали Стремоухова. Одна женщина, обращаясь к Берестову, нарочито громко сказала, показывая на его сопровождающего:

– Вот – настоящий руководитель. Всегда с народом. Не то, что эти, из райкома: заперлись на втором этаже и думают, что их гулянка никому не видна.

Довольный не столько оценке своей персоны, сколько сбывшемуся прогнозу насчёт прозорливости горожан, Анатолий Сергеевич понятливо покачал головой.

– Ну и голосуйте только за таких, – подытожил Александр, но потом вспомнил: ведь объекты критики получают власть не в результате выборов, а из рук в руки, чаще всего на подобных застольях, где можно выделиться каким-нибудь нетривиальным образом. Успехами в работе, то есть перекладывании бумажек, сделать карьеру гораздо сложнее.

Обступивший их народ начал что-то выяснять у заместителя мэра, и в этот момент вдалеке мелькнула та самая точёная фигурка с осиной талией, которая могла принадлежать только одному человеку. Мелькнула со спины, мимолётно, однако он запомнил направление её движения и инстинктивно потянулся вслед, но, сделав несколько шагов, остановился: глупо кидаться вот так в толпу за ускользающей тенью, да и вездесущий Санчо Панса наверняка подоспеет вовремя и поставит его в дурацкое положение. И всё же как хотелось этот чудесный вечер закончить в компании той, кто так и не выходит из головы! Но для этого надо сделать один манёвр. Совершенно в другом направлении.

– Что ж, Анатолий Сергеевич, теперь я убедился: и пьяные у вас особенные. Можно спокойно идти спать. Нам завтра рано вставать.

– Я вас провожу до гостиницы, – смирился с неизбежным расставанием Стремоухов. – Тем более мне это по пути.

Конечно, отыскать Виту после прогулки туда и обратно будет гораздо сложней, но ничего иного заботливое внимание нового знакомца ему не оставляло.

Вернувшись на площадь, он ещё долго бродил взад-вперёд, заглядывая в лица встречных, всматриваясь в силуэты вдали, но своей желанной так и не находил.