Текст книги "Старинное древо"

– Место её мы определили. Там сейчас дом культуры, библиотека и почта.

– Смотри-ка, не совсем они, знать, дикари, твои аборигены.

– Замечательные люди. Зря ты иронизируешь.

Спорить больше не было ни сил, ни желания. Он теперь смотрел на всех, даже собственную жену, совсем другими глазами. И показалась она ему сварливой, поверхностной и совсем не интересной, как большинство суетливых наседок, имеющих весьма примитивное представление о жизни и озабоченных лишь состоянием своего гнезда.

Екатерину затронутая тема тоже не волновала. Спросила отчасти из простого любопытства, отчасти от желания разведать дальнейшие планы мужа. Раз имение подчистую разорено – вряд ли он в будущем станет проявлять к нему интерес, решила практичная Катя и, закончив завтрак, отправилась делать макияж.

Александр тем временем пошёл бриться и принимать ванну, что ему не удавалось сделать целых два дня, даже два с половиной: горячая вода в гостинице течь упорно не желала. Пожалуй, это был единственный изъян, слегка подпортивший впечатление от поездки. Впрочем, его одного вполне достаточно, чтобы выбросить из головы всякую мысль о долговременном пребывании на родине предков, пока там не удастся построить своё собственное благоустроенное жилище.

Екатерина отправилась на работу, не дожидаясь конца его затянувшегося туалета. Ему же предстояло перед уходом разбудить и накормить сына. Естественно, посыпались те же вопросы.

– Знаешь, Петя, там очень красиво, очень человечно, очень чарующе. Но жить, к сожалению, совершенно невозможно.

– Это почему?

– Потому что мы стали рабами других стандартов жизни. Меня раздражал даже смывной бачок, устроенный по допотопному принципу, хотя и исправный. Я вконец испорченный тип, недостойный роскоши постоянного нахождения в экологически чистой среде обитания.

– Чистой с точки зрения воздуха и воды?

– И души тоже.

– А разве у души есть своя экология?

– Конечно есть. Странно, если ты этого не понимаешь.

– Я понимаю лишь точные формулировки, без иносказаний. Эрнст Геккель придумал этот термин вовсе не для загробного мира.

– Без иносказаний, сынок, речь наша слишком бедна. Да и кто же изъясняется дома на языке научных трактатов?

– Я не против разных красивостей. Я против неточностей и подмены понятий. Вы очень любите затуманивать собеседнику мозги пафосными неологизмами, которые так и хочется назвать нелогизмами. Душа – это сфера духовного, а экология – чисто земного. И нечего лепить очередного кентавра.

В последнее время диалоги с сыном всё чаще принимали именно такой оборот. Петя в свои двадцать лет старался самоутвердиться везде, где надо и не надо, даже в собственной семье. Непререкаемый авторитет отца начинал его сильно тяготить.

– Ладно, не будем спорить, а то опоздаешь в институт.

– Всегда так: если нечего возразить по существу, находится уважительная причина свернуть разговор. Я уже не в первый раз за тобой замечаю.

Конечно, проблема отцов и детей существовала всегда. Но раньше она затрагивала только содержание. А теперь перекинулась и на форму. Ох, не к добру!

Верочка, пришедшая, как всегда, раньше своего начальника, встретила его с неподдельным любопытством:

– Александр Петрович, как съездили? Что-нибудь разыскали?

Берестов, никогда не возвращавшийся даже из самой пустяковой командировки без сувенира для секретарши, и сейчас преподнёс ей маленький подарок – купленный на ярмарке самотканый рушник местных мастериц.

– Бублики все давно съедены. Остались только дырки. Вот их я и нашёл, – отшутился он и велел вызвать Максима, самого расторопного своего сотрудника.

Пока Вера искала Максима, Александр набрал по сотовому телефону прямой номер ее свёкра:

– Сергей Тимофеевич, звоню тайком от вашей невестки. Её ведь нельзя теперь нервировать.

– Что случилось? – пробасил голос на другом конце провода.

– Нет, не волнуйтесь, всё в порядке. Просто пора бы подумать о большем комфорте для вашего будущего внука.

– Внучки, – поправил собеседник. – Нас уже предупредили: будет девочка.

– Вот видите: зачем же нужно этой неродившейся барышне просиживать лучшую часть дня в присутственном месте? Не лучше ли гулять с мамой на даче?

– Но уходить в декрет ещё срок не позволяет.

– Мы же свои люди, Сергей Тимофеевич. Найдём способ и оформить, и оплатить сполна.

Выяснилось: Верочка стесняется открыться начальнику. И вообще хочет избежать объяснений на эту тему. Что ж, пусть будет так, как она желает. Условились: вечером свёкор всё уладит, и уже завтра будущая мать останется дома.

Одна гора с плеч свалилась.

Тут же объявился Максим и получил задание подготовить до обеда полную подборку публикаций о паранормальных явления, аналогичных троицким.

Ох уж нынешняя молодёжь! И бровью не повёл. Разве ж можно успеть за четыре часа перелопатить такой материал? Значит, сделает халтурно, формально. Конечно, придётся потом рыться самому. Но по готовой канве. И для разговора с шефом на первых порах может оказаться достаточно.

Президент банка передал через помощника, что примет Берестова в шестнадцать двадцать. Такая точность свидетельствовала об одном: аудиенция была запланирована им загодя. Хорошо, не в двенадцать.

Почти всё это время ушло на подготовку докладной. Когда снова объявился Максим со своим досье, в компьютере у Александра уже обретало реальные очертания лирическое обоснование, как называл он сам жанр, в котором немало преуспел за последнее время.

– Вам на бумаге или на дискете? – спросил Максим.

– И то и другое.

Распечатка может понадобиться лишь в крайнем случае, если нужда заставит кое-что посмотреть по дороге, в машине. Но начинать лучше с неё. Для глаз безопасней.

Подборка немало озадачила Берестова. Стремоухов рассказывал о параллельном мире, бесконтактном общении, а принесённые Максимом легенды утверждали возможность полного взаимопроникновения. В одной публикации излагалась совершенно невероятная история, как пятнадцать лет назад в Гонконге объявился некий мальчик Юн Ли Чен из далёкого прошлого. Он хорошо говорил на древнекитайском языке, лучше специалистов-историков знал события давних времён. Через год таинственный отрок исчез, но один из учёных якобы раскопал в архивных документах упоминание о некоем Юн Ли Чене, рассказывавшем, будто он побывал именно в 1987 году по христианскому календарю и наблюдал много разных чудес.

Но более любопытной показалась Александру версия нашего современника из Воронежа о своеобразной «памяти поля». Геофизик-спектроскопист утверждает, что накопленное внутри Земли статическое электричество периодически пробивается наружу. Через такие разломы и происходит выброс плазмоида, в потоке которого могут возникать картины прошлого. Поскольку Троицкое расположено в районе крупнейшей магнитной аномалии, вероятность пробоев биосферы здесь очень высока. Поэтому тут не только появляются призраки давно умерших людей, но и происходит перекачка электромагнитной энергии Земли, что вызывает межпланетный энергетический обмен. Отсюда и другая вероятность: частого прилёта разных тарелок на дозаправку. Именно их пассажиров и встречали гулявшие в лесу сельчане.

Президент банка принял его, как всегда, радушно:

– Как успехи, господин помещик? Не сильно ли огорчили дворовые?

– Сильно, Михаил Давыдович, очень сильно. Пока барин лет этак восемьдесят пять гулял по белу свету, всё разорили дотла. Ни усадьбы не осталось, ни храма.

– Пороть, батенька, пороть! Одно на Руси и есть проверенное средство. Остальные не помогают. Кто им пренебрегает, тот рискует сам с голым, простите, задом остаться.

– Золотые слова. Я так им и сказал: съезжу в Москву, розги закуплю и вернусь. Надеюсь за месяц обернуться. Но хорошо бы и нам с вами за это время один проект в работу запустить.

В обмене шутливыми репликами, традиционными в диалоге шефа и его заместителя, нужно было не столько знать меру, сколько находить зацепку для плавного перехода к серьёзному разговору. Кому это удавалось раньше, тот и имел в дальнейшей беседе психологическое преимущество. На сей раз Берестов сумел опередить шефа.

– Проект – это хорошо-о-о, – протяжно произнёс тот, беря в руки бумаги. – Не разорить бы только наш несчастный банк.

– Разоряют, Михаил Давыдович, расходы, а тут сплошные доходы. Сельцо-то, однако, не простое, волшебное. На лугу через реку у летающих тарелок с незапамятных времён собственный аэродром, а в соседнем лесочке призраки прошлых веков бродят, в натуре, как говорят теперь в Москве. И всё происходит пока задаром. Думаю, пора бы с пришельцев и привидений пошлины брать. А заодно и с туристов, желающих с ними повстречаться.

С такого устного пояснения началось знакомство президента банка с пятнадцатистраничным документом. Разумеется, речь шла о создании совместного с немцами фонда социальной поддержки жертв оккупации и лишь затем – о строительстве высокодоходной международной базы отдыха с профессиональной площадкой для гольфа, экскурсиями в прошлое на машине времени и наблюдениями за неопознанными летающими объектами.

Матёрый олигарх быстро пробежал глазами доклад.

– По литературе вам пять с плюсом. А вот по математике – два. Ни одна задача не решена. Тем более моя любимая: в одну трубу вытекают наши деньги, а в другую поступают инвестиции. За сколько месяцев уровень доходов повысится вдвое?

– Вашу двойку я счёл бы вполне справедливой оценкой, если бы посчитал неверно. Но тут расчётов нет совсем. Ставьте заслуженный кол.

– Всё ясно: не дворянское дело ассигнации считать. Помещики никогда этого сами не делали – управляющих нанимали. Что ж, и нам придётся кого-нибудь привлечь. Правда, не обессудьте, за месяц тут никак не управиться.

– Крестьяне будут только рады: не ехать же лишь затем, чтобы их пороть.

– Отчего же, можно и съездить. Вдруг для расчётов ещё кое-какие данные понадобятся.

– Грунты бы до морозов изучить, а то потеряем полгода, – решил зайти с главного козыря Александр.

– Правильно рассуждаете. Похоже, не миновать вашим крепостным осенней порки, – без малейшего колебания отозвался строгий олигарх.

«Клюнул, ещё как клюнул! – радовался в душе Берестов. – Целиком крючок заглотал».

– Вот только в Германию сначала наведаться не мешает. Там и розги покрепче.

– Не спешите, Александр Петрович. С немцами мы и на расстоянии кое-что уладим. А розги рекомендую отечественные: надо поддерживать своего производителя, к чему призывает нас новое политическое руководство. Расскажите лучше, как город, как праздник? Весело ли гуляли? Какой там народец? Чего ему для счастья не хватает?

– Народ, не в пример нашему, воспитанный и культурный. На улицах не сорит, не матерится, почти не пьёт, говорит на правильном русском языке, книжки по-прежнему читает.

– Вот это и опасно.

– Почему?

– Читающая публика в России всегда была склонна к разным легкомысленным действиям. Это во Франции революцию делали писатели. У нас – исключительно читатели. И мы с вами не исключение. Чем изволили пробавляться до середины восьмидесятых? Самиздатом, тамиздатом, «Новым миром», «Иностранкой»… Вот теперь задумайтесь над будущим. Где гарантия, что новое поколение книгочеев тоже не потянется на улицы и площади, как мы в своё время? Только с нами они будут уже по разные стороны баррикад. Слава Богу, здесь, в Москве, эту заразную эпидемию удалось остановить. Народ переключился на зарабатывание и проматывание денег. В лучшем случае, смотрят кино и видео. Ну а неисправимых мы ловко подсадили на литературный героин: разных Марининых, Донцовых или Коэльо с Мураками. Это совершенно не опасно: мыслей не вызывает ровным счётом никаких. Если же ваш Ольгин не пользуется такими наркотиками и продолжает заглядывать в «Новый мир» или продукцию издательства «Текст», то это потенциальный очаг мятежа. Подавлять нужно уже сейчас. И как можно скорее.

– Что же вы предлагаете? – опешил Берестов.

– Известное дело – развращать. Отправить на гастроли группу девочек. Открыть побольше казино. Организовать местное кабельное телевидение. Любыми средствами превратить книгу в ненужную макулатуру. В общем, повторить в миниатюре московский вариант, который мы разрабатывали с вашим предшественником лет десять назад.

Поначалу Александр воспринимал слова шефа как очередную гиперболу в духе их обычных диалогов. Но последние две фразы тот произнёс в совсем непривычном стиле: напористо, можно сказать, зло. И тут Берестов понял: это вовсе не шутка. Перед ним раскрылся не просто олигарх, завсегдатай Старой площади и баловень Кремля. Это обнажился зловещий идеолог, тайный стратег той небольшой группки нуворишей, которая задалась единой целью: увековечить своё безраздельное господство в стране, распоряжение её богатствами и дёргание за ниточки политических марионеток. Для бульдожьих схваток под ковром и сдерживания патриотичных, но глуповатых генералов им сил хватает. Бояться они лишь одного – неудержимого народного гнева. Поэтому и внушили всем, что государству негоже, мол, вмешиваться в вопросы искусства, эстетики, книгоиздания, надо уйти из этих сфер, оставив их на растерзание всеядного рынка. Но рынок-то у нас управляемый. И управляется ими самими. Вот и получается: вместо одного регулирования с его наивными попытками соблюдать равновесие старого и нового, отечественного и привозного, классического и популярного, другое – циничное и разрушительное, подчинённое геббельсовской цели – оболванивания народа. (Да, никогда не знаешь, с какой стороны приползёт в страну «обыкновенный фашизм»!) Зачем травить людей химическими средствами, когда можно добиваться ещё большего эффекта совсем невинным способом: под предлогом свободы рыночных отношений вымещать из сознания истинную культуру и подменять её ядовитыми суррогатами. Как просто и как цинично! Вспомнилась книга, которую принёс недавно домой сын – «Кому будет принадлежать консциентальное оружие в XXI веке?» Консциентальное – значит идеологическое. По мнению авторов этого сборника, оно и станет главным в борьбе за мировое господство в новом столетии. Возможности огромные: один интернет чего стоит! И это лишь начало.

Не по себе стало от таких размышлений. Он уже и не прислушивался к программной речи шефа, продолжавшего излагать свою геростратовскую теорию:

– Вот вам характерный пример: вернувшись в Москву, господин Солженицын возомнил, что сможет лучше влиять на нашу действительность. Написал эссе «Россия в обвале». Не скрою: талантливая вещь, острая, справедливая, по обличительной силе и наблюдательности не уступает «Гулагу». Всё-то он, старый хрыч, видит и замечает! И как мы тогда с этим выскочкой с берегов Амура в считанные дни расправились, и как конституцию краплёную под шумок протащили. Но маленькая неувязочка: тираж-то всего пять тысяч. Книжонку и не заметили. И никакой роли в общественной жизни она не сыграла.

– Положим, того же «Гулага» в Советский Союз было завезено никак не больше пяти тысяч, но он перевернул умы, – не выдержал Александр.

– Правильно. Только те пять надо помножить на сотни рук, через которые прошёл каждый экземпляр. А сейчас прочитавших может оказаться меньше, чем купивших. Многие теперь книги как облигации приобретают: деньги свободные в ликвидный товар вкладывают. Да мы и сами тут подсуетились: завезли не одну пачку и под нож пустили. Зато «Двести лет вместе» за сто тысяч перевалило. Эту дребедень не страшно и миллионным тиражом издать. Пускай все знают, какие евреи умные.

Берестов невольно поймал себя на мысли, что их беседа мало чем отличалась от диалога каких-нибудь комиссара и военспеца времён гражданской войны. Та же наглость, то же невежество, то же чувство превосходства над собеседником, которого можно поюзать, как скажет Вита, а потом выбросить за ненадобностью (или даже уничтожить). И, самое главное, то же желание заставить несчастный народ жить по своим правилам. Корысть только разная: одни жаждали власти, другим достаточно просто большого количества денег; первым подавай мировую революцию с вытекающим из неё мировым господством, вторым нужны лишь миллиарды и высокое место в рейтинге журнала «Форбс».

– Да, вы, пожалуй, правы, – покорно заключил «военспец» и встал. К чему относилась эта реплика, не поняли обе стороны. Ясно было одно: диалог превратился в монолог, где идёт не изящный обмен ударами, как в теннисе или бадминтоне, а происходит избиение в стиле боксёрских поединков с неравными соперниками.

– Ладно, до Ольгина мы доберёмся позднее, а пока надо действительно прощупать возможности немцев. Это я беру на себя, – сказал шеф.

Радоваться надо такому повороту. Значит, не просто заглотал, но и хорошо сел на крючок. Значит, и для себя почувствовал какую-то перспективу. Но почему-то Александр возвращался от президента банка в подавленном состоянии.

Только он вошёл в кабинет, как раздался звонок по прямому номеру: – Здравствуйте, это говорит Виктория, с которой вы познакомились в поезде. И все тревоги как рукой сняло.

– Вита, вы можете приехать ко мне завтра?

От волнения он забыл, что уже успел перейти с девушкой на ты.

– Во сколько?

– Как вам будет удобно.

– Можно в половине шестого?

– Конечно. Скажите только: вы для себя решили?

– Процентов на девяносто.

– А я сделал для вас все сто, и уже с завтрашнего дня, – не преминул с укоризной ответить Берестов.

– Вам легче. Вы начальник.

Лишь тут он догадался, что Виктория не всё может говорить открытым текстом по служебному телефону.

– Хорошо, я вас жду.

Он хотел было по привычке переключить звонящую на Верочку, чтобы та записала её данные для оформления пропуска, но потом решил взять эти заботы на себя: вдруг такая скоропалительность найма новой секретарши вызовет ненужные подозрения у старой.

– Последний вопрос: как полностью ваши фамилия, имя и отчество? Это нужно для заказа пропуска.

– Виктория Владимировна Муравьёва.

– Записал. Бюро пропусков у нас при входе слева. Адрес посмотрите на моей визитной карточке. И не забудьте захватить паспорт.

– Спасибо, – ответил девичий голосок, такой певучий, такой желанный. – До свидания.

Берестов хотел, на всякий случай, записать номер её телефона, но вовремя спросить не успел: в трубке послышались короткие гудки.

Что ж, видно, до последней минуты, до самого появления в этом кабинете будет юная ольгинчанка держать его в напряжённом ожидании. Вроде бы и отказываться ей не резон, и поведением своим не даёт повода усомнится в серьёзности намерений, а всё-таки тревожно как-то на сердце, терзает недоброе предчувствие: может не прийти, может передумать в последний момент, может даже надсмеяться над его альтруизмом: последнего он боялся больше всего, хотя причины такого опасения сам себе объяснить не мог. А причина-то очень простая: когда молодая особа позволяет в отношении тебя бестактность – значит, ты уже в её глазах не мужчина, а бесполое существо, значит, и другие наверняка смотрят на тебя так же.

С работы Александр не сразу отправился домой. Завернул к матери. Он понимал, что её безразличие к поездке в Троицкое – напускное. Конечно же, Ксения Георгиевна ждала самого подробного рассказа от сына, а село, принадлежавшее предкам мужа, никогда в жизни его не видя, считала необычайно дорогим для себя уголком земли: ведь по законам страны, где она появилась на свет, оно было и её селом.

Пришла в этот мир девочка Ксюша в России. Не в Российской Империи (той уже не существовало), и не в Российской Советской Федеративной Социалистической Республике (та находилась по другую сторону фронта), а просто в России, в далёком девятнадцатом году. Когда, желая окольными путями выяснить возраст собеседницы, её спрашивали, родилась она до революции, при Ленине или при Сталине, то ответом на все три вопроса звучало решительно нет. «Я родилась при Колчаке», – гордо заявляла та. – «В Сибири?» – следовало обычное продолжение. – «Нет, в Крыму». – «Но там же находился тогда Деникин». – «Генерал Деникин командовал войсками, а во главе России стоял Александр Васильевич Колчак», – разъясняла невежам Ксения Георгиевна.

Благодаря настойчивости матери, маленький Саша с детства усвоил: гражданская война оттого и носит столь зловещее название, что участвуют в ней два равноправных правительства одного государства. Для одних страну возглавлял помощник присяжного поверенного Ульянов-Ленин, для других – адмирал Колчак. В конце концов, победил первый, но это не повод вычёркивать из истории дни, когда большая часть населения жила под руководством второго.

Георгий Васильевич, отец Ксении, никогда не снимал со стены фотографию верховного правителя. «Ты с ума сошёл, – пугали его родственники и знакомые, – тебя же посадят». – «Не осмелятся, – неизменно отвечал с ехидной улыбкой тот, – не осмелятся опознать изображённого: за это теперь тоже сажают».

Георгию Васильевичу посчастливилось уцелеть. Энергия внутреннего сопротивления новому режиму оказалась настолько сильна, что чудодейственным образом сама отводила все напасти. Умер он в своей постели, так ни разу и не побывав в звериных коммунистических лапах. Даже успел понянчить внука Сашку. «Правильно, что дали такое имя, – хвалил он дочь и зятя. – Александр Невский, Александр Пушкин, Александр Второй, Александр Колчак – все лучшие люди земли нашей его носили. А среди большевистской верхушки ни одного Александра не оказалось. И сейчас в их президиуме (дело происходило в пятьдесят пятом) этого имени не встретишь».

Фотография недолгого руководителя российского государства оказалась единственной вещью, оставшейся Берестову на память о непримиримом деде. Её, во всяком случае, тот успел ему завещать. Хотя и устно, но при свидетелях. Висела она пока в отцовской квартире, дабы не нарушить исторически сложившуюся иерархию настенных фотопортретов, где расстрелянному внутренними врагами Отечества адмиралу принадлежало почётное место между родителями деда Георгия.

Мать встретила Александра одним-единственным вопросом:

– Не устал? Что-то ты неважно выглядишь.

– Плохо спалось. Считай, три ночи подряд глаз не смыкал.

– Оставайся у нас, – она ещё не привыкла говорить об обитателях дома в единственном числе. – Расскажешь мне все подробности.

– Нет, я поеду. А подробности и так расскажу.

Разговор происходил после обеда. Ксения Георгиевна слушала не перебивая. Лишь однажды по ходу сделала утешительное для себя заключение:

– Вот и хорошо, что папа не успел съездить. Он бы сильно расстроился. Особенно из-за могил.

Берестов не стал переубеждать мать. За недолгий период вдовства та стала воспринимать действительность с позиций рациональной фатальности. Если что-либо не случилось, то это значило для неё одно: случившись, принесло бы неизмеримо больше бед. К несчастьям она начала относиться как к альтернативам более страшных катастроф.

– Ты ещё раз туда поедешь? – выслушав до конца рассказ сына, поинтересовалась Ксения Георгиевна.

– Конечно. И, надеюсь, не один раз. Мне там очень понравилось.

– Тогда посмотри отцовскую записную книжку. Я только вчера нашла её в кармане старого пиджака. Решила отнести кое-какие его вещи в химчистку. Самые крепкие. Их можно, оказывается, пожертвовать бедным через какой-то фонд, открывшийся в соседнем доме. Не выносить же к помойке, как делают другие, хорошие костюмы. Так вот: в пиджаке обнаружилась книжка. Не телефонная, а просто записная, в коленкоровой обложке. Я бегло её пролистала. В основном, он вносил туда записи о библиотеке и брал с собой, когда ходил по букинистам. Кстати, завёл по моему совету после двух ненужных покупок: по забывчивости принёс дублеты. Я его и надоумила: всё нужное записывать и иметь при себе. Но, оказывается, там записи не только о книгах. Несколько раз мне попадалось упоминание о Троицком. Но лучше, если ты посмотришь сам.

Александр хотел было забрать находку с собой, чтобы почитать дома, но любопытство пересилило. Он начал вникать в бесконечные сокращения и аббревиатуры и вскоре сделал неожиданное открытие: оказывается, Пётр Александрович вносил в карманный блокнотик обширные цитаты из различных книг, в основном, антикварных, которые не мог позволить себе купить. Он ходил по магазинам, как в библиотеку. Тут оказалось много выписок из Брокгауза, Граната, «Русского биографического словаря». Одно имя заставило Берестова вздрогнуть. Запись гласила: «Стремоухов П.П. Калишский вице-губернатор. Сувалкский, Саратовский, Костромской (в праздн. 300-летия династии), Варшавский (в войну) губернатор. В 1916 г. – дир. департ. общих дел МВД. К моменту революции – сенатор. В 1918 г. – в большее, оккупации. Затем пом. н-ка Минераловодского р-на, пом. главноначал. Сев. Кавказом ген. Эрдели. Эвакуировался через Грузию». Интересно, однофамилец нынешнего вице-мэра или родственник?

Несколько записей действительно касалось Троицкого. Но вникать в них Александр не стал. Да и просто не смог: у него начинали слипаться глаза.

– Можно я возьму её с собой? Здесь так много интересного, а меня уже клонит ко сну, – спросил он Ксению Георгиевну.

– Конечно можно. Даже нужно. Тебе она обязательно пригодится, – согласилась та.

По дороге он попросил своего шофёра Виталика не включать музыку и несколько минут подремал. Дома отказался от ужина и, посмотрев самое начало десятичасовых новостей по «НТВ-минус», как он прозвал с недавних пор четвёртый канал, отправился спать, чем немало удивил и жену и сына.

– Ты не можешь объяснить, что происходит с отцом? – спросил у матери изумлённый Петя.

– Кажется, он влюбился.

– В другую женщину?

– Нет, в другую жизнь, – загадочно ответила Екатерина.