Текст книги "Что такое Великобритания"

Как таксисты становятся джентльменами, и наоборот

Мы с крутым профессионалом вольнонаемным оператором Джимом застряли посередине огромной демонстрации в самом центре Лондона, где должны снять интервью для документального фильма. И пока суть да дело, Джим рассказывает мне о своих впечатлениях от нового премьер-министра Дэвида Кэмерона, которого он недавно снимал для одной из телекомпаний. Портрет, нарисованный оператором, таков: настоящий джентльмен, безупречные манеры, вежлив, предупредителен. До предела. Может быть, даже с перебором. От этой почти утрированной вежливости может возникнуть ощущение скрытого высокомерия. Впрочем, это очень английская вещь, философски заключает Джим.

И продолжает: ум у нового главы кабинета остр как бритва. Реагирует мгновенно, формулирует блестяще. Но при этом в глаза не смотрит. Для этого, чтобы общаться интенсивно, личностно, с элементом некоего даже гипноза, как это умели Тони Блэр и принцесса Диана, нужны особые качества. Слегка даже неджентльменские. Как-никак, а вламываешься в чужую душу чуть-чуть.

Вот такой философ и психолог мой Джим, хоть университетов и не кончал. Но начитан, нахватался много чего, разговаривать с ним интересно. Кого он только не снимал…

А сейчас, в марте 2011-го, мы с ним и знаменитым российско-украинским телеведущим снимаем документальный фильм о предстоящей королевской свадьбе. Ведущий слегка опаздывает, а мы пытаемся сообразить, как сделать интервью в такой обстановке.

Надо же было так влипнуть: попали прямо в водоворот огромной демонстрации. Britain uncut называется. Британия без сокращений. Каламбур. Выражение из мира кино, это про фильмы обычно так говорят: uncut. То есть полная версия. Необрезанная. Остроумно, как всегда, придумано. Протест-каламбур против планов правительства сократить расходы по множеству статей бюджета. Сокращения, предполагается, затронут огромное число семей, прямо или косвенно. Сотни тысяч людей потеряют работу. Би-би-си, где я трудился много лет, закрывает вещание на большое число стран, в том числе на Россию. И таких организаций, по которым больно ударит безжалостный нож сокращений, множество.

Мы с Джимом торчим в районе пересечения улицы Пэлл-Мэлл и Ватерлоо-плэйс, где должны были снимать интервью, но теперь все под вопросом.

Полицейские давно обещали нам, что колонна скоро кончится. А она все не кончается. Люди идут и идут. Бесконечный поток тянется со стороны Трафальгарской площади и уходит в сторону Пикадилли. Несут лозунги, флаги какие-то, песни поют. Шумят, страшное дело. Как же нам все-таки интервью записать?

Но мы с Джимом ощущаем с демонстрантами некоторую солидарность, несмотря даже на то, что мы с ним оба теперь фрилансеры, вольные художники. Редкий случай, когда британцы выходят на улицы по поводу, пытаясь разрешить свои конкретные, материальные проблемы. А то обычно это французская прерогатива. Большая же часть британских демонстраций посвящена чему-то абстрактно-политическому. Гигантские толпы, например, собирались по поводу иракской войны.

Нет колонне конца и краю. Троцкисты, как всегда, примазались. Раздают листовки, призывают к национализации и социализму. Но это так, эпизод, в основном нормальные люди идут, смеются, что-то скандируют. Общаются. Хорошие лица, в основном это английский средний класс. Сами себя называют с великолепной долей самоиронии «chattering class» – «класс болтунов». Одеты кто во что горазд. Как всегда, эксцентрики решили воспользоваться случаем, показать себя во всей красе. Один дед вырядился в красные шортики, бант какой-то шутовской нацепил и на голову нечто зеленое и странной формы. Инопланетное что-то. Но тоже имеет право протестовать и себя выражать заодно.

Где-то анархисты разбили витрины магазинов, ворвались в здание банка. Но здесь у нас все пока спокойно и добродушно. Вполне джентльменская демонстрация. Только шумно.

С горя стоим с Джимом и болтаем, комментируем происходящее. Джим уверен, что анархисты, как всегда, наломают дров, вернее, витрин и машин. И дискредитируют весь марш в целом. В глазах и властей, и обывательских масс. Запомнятся новости о погромах, а не лозунги и требования демонстрантов. В ходу теория заговора: мол, полиция нарочно анархистов поощряет. Я в это не верю, Джим колеблется. Рассказывает, что видел сегодня анархистов в каких-то боковых улочках, как они перестраивались неподалеку, разбивались на хорошо организованные группы, у каждой свой лидер, но есть и общий координатор. Какие же это анархисты? Штурмовики какие-то! В чем их отличие от скинхедов, от нацистов? Мы обсуждаем наше общее подозрение, что этим молодым людям просто хочется размять кости, выплеснуть накопившуюся внутри агрессивную злую энергию, а лозунг может быть в конечном итоге любой. Хотя приятно вдобавок ощущать себя революционером, борцом против всесильных зловещих корпораций и банков, одним из тех, кого так убедительно изображают во всяких триллерах. Но главное все-таки подраться, подебоширить, поломать что-нибудь. Откуда только такие англичане берутся, спрашиваю. Джим пожимает плечами. По какой-то ассоциации вспоминает, как ехал до Пикадилли на кэбе – чудом успел проскочить. Так кэбмен ему рассказывал, что только что купил себе электронную книгу «Киндл». И теперь взялся наконец читать «Войну и мир» Толстого. А то раньше все никак не мог собраться, потому как тяжело и страшно неудобно такую томину в руках держать.

Не знаю, что тут важнее: сам ли факт, что шоферюги в зрелом возрасте интересуются Толстым. Или то, как этому обрадовался дружище Джим. Или, наконец, то, что он старается виду не подать, как обрадовался, рассказывает так, между прочим, равнодушным тоном, но в душе гордится. Демонстрирует то, что называется английским лицемерием. А на самом деле – это нечто другое, гораздо более сложное. Стыдно показывать свои эмоции, навязывать их другим. И вообще, джентльмен должен быть невозмутим, сдержан, даже холодноват. Никакой вовлеченности, никакой необъективности, тем более восторгов. Даже если ты современен и крут, как Джим.

Джентльмены встречаются и среди таксистов, и среди рабочих. Знания и воспитание не одно и то же, но часто они идут вместе. Сталкиваешься время от времени, но регулярно и с хорошими манерами, и с высоким уровнем начитанности и самообразования среди пролетариев. У меня в фолкстонском поезде пара кондукторов ходят – такой Queen's English, то есть королевский английский (его еще называют оксфордским) демонстрируют. (Почитайте речь кондуктора в приложении 2.)

А какой-нибудь лишенный передних зубов работяга в перепачканных штанах может вдруг за кружкой пива заговорить о Достоевском, или Тинторетто, или Иммануиле Канте, или (был у меня такой случай) о российской истории что-нибудь может этакое завернуть. Один такой неожиданный кадр, школу не окончивший, вдруг спросил меня, как раньше назывался в России парламент. Я ответил: Верховный Совет. Он подумал и сказал: «Нет, я имею в виду, до революции. Разве он не так же именовался, как сейчас – дью-юма?»

Причем бывает и так, что это не обрывочные какие-то сведения, а обширные, хотя чаще и беспорядочные знания по какому-нибудь любимому предмету. Ну, хобби такое у укладчика асфальта – репродукции художников Итальянского Возрождения собирать. Ну и он, естественно, много чего на эту тему поднабрался, лекции может читать. Хотя и перепутать может запросто – кого угодно с кем угодно. Неважно. Живет человек.

Даже в сложнейшей игре «Мастермайнд», требующей и интеллекта, и фантастической эрудиции (что-то вроде «Что? Где? Когда?», но с элементом зловещего допроса, как в гестапо), выигрывают водители такси или кровельщики. А то и слесари-сантехники.

Последняя профессия, впрочем, пользуется здесь каким-то повышенным всеобщим уважением – просто культовая какая-то профессия. И высокооплачиваемая.

Часто встречаются английские работяги, исключительно много знающие о растениях. Но еще чаще – знатоки футбола.

Вот в этом отношении это просто нация знатоков-энциклопедистов. Но подобное и в других странах нередко встречается. А вот процент читателей русской и мировой классики, наверное, в английском рабочем классе выше среднего по Европе.

Квалифицированные рабочие и строители, великолепно зарабатывающие и пребывающие в большом респекте слесари-сантехники – это вообще особая публика. По пятницам, правда, потребляют многовато пива и эля в пабах, но это, в конце концов, не самый страшный порок. Не раз уже обнаруживалось, что у этой категории людей несколько поколений назад могли быть предки, занимавшие гораздо более высокие социальные позиции – и землевладельцев, и состоятельных купцов, и даже профессиональных интеллигентов. А потом вдруг что-то случилось и несколько поколений то ли природа отдыхала, то ли гены легли, соединились как-то не так или же просто не везло, но потомки ушли в пролетариат. А теперь вот вроде подтягиваются опять потихоньку. Сам водит такси и читает в свободное время Толстого, а дочь уже в университете изучает экономику. Таких вариантов полно. Нечто подобное даже в роду у Кейт Миддлтон произошло. Когда-то ее предки были и состоятельны, и высоко стояли на социальной лестнице. Потом вдруг на несколько поколений упали вниз. Но затем опять выправились. Родители Кейт стали миллионерами, и вот теперь Миддлтоны с королевской семьей породнились. Еще одно наглядное опровержение модных разговоров об особой классовости и социальных перегородках в британском обществе.

До наших дней сохранились некоторые институты – например, журнал «Спектейтор», которые дают снобам из среднего класса возможность ощущать себя аристократами. Впрочем, снобизм, дендизм, безусловно, были исторически крайне важным социальным инструментом (о чем я уже рассказывал в главе III). Они помогали социальной мобильности, превращению представителей среднего класса в подобие аристократии, слиянию и тех и других, причем слиянию мирному.

Так это происходило на протяжении столетий. Последний яркий пример – фигура Маргарет Тэтчер. Более чем скромного происхождения (ее родители были мелкими лавочниками). Выпускница классической (грамматической) школы (это уж само собой, про этот поразительный британский институт читайте в главе XIV, в разделе «Губка как символ Англии»), а потом Оксфордского университета. Вся ее манера говорить и держаться несколько аффектированным, почти пародийным образом копировала аристократию, вернее, то самое, заветное представление средних классов об облике, манерах и речи знати.

Сказать такое о политике на континенте означало бы подвергнуть его осмеянию и издевательству, но в Англии это практически комплимент, потому что именно подобная мимикрия отражает путь эволюционного развития страны, способ, которым формировался и мирно преобразовывался высший класс. Разумеется, выйдя в отставку, Тэтчер получила титул баронессы, в этом уже нет совсем ничего удивительного, титулы полагаются и политикам куда меньшего уровня. Но она еще задолго до этого олицетворяла собой новую элиту. Ее публичная персона помогала безболезненно объединять старые и новые деньги, старую и новую власть. Ее могли считать своей самые что ни на есть замшело-консервативные круги старой земельной аристократии. Это позволило им с энтузиазмом поддерживать ее неолиберальную экономическую политику, английский вариант «рейганомики», ассоциирующийся с совсем другими классами.

То же самое, но уже в смягченном варианте являл собой наследник Тэтчер премьер-министр Джон Мейджор, державшийся элегантно, подчеркнуто сдержанно, по сути аристократично. Его родители и вовсе были циркачами, а сам он остался без высшего образования. Но вообще достаточно вспомнить графа Биконфилда, он же еврей Бенджамин Дизраэли, считающегося самым националистическим из всех консервативных премьеров, консервативным и талантливым защитником правящего класса, чтобы понять: это давняя, прочная традиция. Мало кто ее понимал до конца. Например, еще один озабоченный Англией иностранец (немец французского происхождения Теодор Фонтане) писал: «Ни одна страна, несмотря на все свои гражданские свободы, так не далека от демократии, как Англия, никто, как англичане, не склонен так ублажать свою аристократию и подражать ее блеску и мишуре».

Ничего-то он не понял, не догадался, что, как ни странно, есть прямая связь между одним и другим: игрой в почтение к знати и прочностью английских свобод. И что все вместе это и цементирует как раз самую демократичную и свободную демократию в мире… Хотя, конечно, смотря что понимать под демократией, ведь многие путают ее с охлократией, властью толпы…

Иэн Бурума в своей книге «Кокосы Вольтера» сравнивает свои впечатления от социалистов и консерваторов девяностых: первые показались ему «барчуками, косящими под пролетариев», а вторые – «вчерашними пролетариями, изображающими из себя барчуков».

Это, конечно, преувеличение, гротеск, но не лишенный доли истины. И опять же комплимент английскому обществу, потому что речь вновь идет о способе мирного преобразования и смены элит.

Если поискать аналогию в недавней российской истории, то что-то отдаленно (сильно отдаленно) похожее можно разглядеть в опыте перестройки, когда партийная «знать» конца восьмидесятых видела в Михаиле Горбачеве «своего»: он говорил на жаргоне партаппарата, «правильно» держался и жестикулировал. Только это и позволило советской номенклатурной элите смириться, скрепя сердце согласиться на реформы без вооруженного сопротивления, без казавшейся по логике неизбежной гражданской войны. Это был, пожалуй, единственный пример в российской истории, когда смена социального строя произошла мирным путем, почти без кровопролития, по-английски.

Ужасы политкорректности

Я на своем горьком опыте испытал, что с официальными лицами в Англии опасно шутить. Раньше, бывало, и они могли сострить и посмеяться с вами вместе, и вашу шутку могли оценить. Теперь все, не вздумайте!

А случилось со мной несколько лет назад вот что. В Брюсселе при посадке на «подводный» поезд я предъявил свой британский паспорт (я счастливый обладатель паспортов обеих родных для меня стран). Понятное дело, в документе написана вся правда не только про мой возраст, но и про место рождения – город Москву. Что, видимо, и подвигло офицера воззриться на меня со странно неприязненным выражением лица и задать роковой вопрос: «Как вы получили этот паспорт?» Я десятки раз уже пересекал по нему британские границы, но столь идиотскую формулировку услышал впервые. «Разумеется, украл, – весело сказал я. – Где же еще берут такие вот паспорта – с точно указанными местом и датой рождения и фотографией впридачу?»

И что же, вы думаете, сделал страж границы? Немедленно без тени улыбки вызвал охрану и предложил арестовать меня как признавшегося в серьезном преступлении.

Коллеги его были, как мне показалось, несколько смущены таким предложением. И арестом то, что я испытал затем, назвать трудно. Просто меня усадили на скамейку перед штабной комнатой иммиграционной службы. Но и на поезд не пускали. Бедная моя жена, успевшая условную границу пересечь, тем временем сходила с ума, бегала по другую ее сторону и грозила мне кулаком.

Я попытался объясниться с начальницей смены, доказать ей, что это была только шутка, что никакой вор так весело не стал бы признаваться в преступлении. Тем временем меня тщательно проверили по компьютерной базе данных, выяснили дату, место и причину получения гражданства, убедились, что это именно я, что я действительно живу по названному мной адресу, что паспорт настоящий и что в него и впрямь вклеена моя фотография с такими уровнями голографической защиты, что подделать ее никак невозможно. Ну, в общем, начальница не имела никаких оснований сомневаться, что я именно тот, за кого себя выдаю. Но совершенно справедливо заметила: офицер имел полное право задать такой вопрос, а я, наоборот, не должен был саркастически шутить в ответ. А не саркастически можно? Вообще никак нельзя, отрезала начальница.

Словом, наказали меня, заставив понервничать, но в самый последний момент, когда остались считанные секунды до отправления поезда, все-таки позволили занять место в своем вагоне рядом с сердитой женой.

Легко еще отделался. Могло быть гораздо хуже – могли и штраф заставить платить, а то и посадить… А уж вынудить покупать новый билет на поезд – это само собой. В общем, это был нелепейший с моей стороны поступок, и слабым оправданием служат только жара, усталость и прежде всего мое неверное представление о чувстве юмора британских государственных служащих. Вспоминаю я тот эпизод, мягко говоря, без удовольствия, гордиться тут нечем, и пишу о нем лишь потому, что опыт сей может быть полезен для оказавшегося в Англии соотечественника. Учитесь на чужих ошибках – не шутите с британскими властями!

Правда, подозреваю, что чуть было не испортивший мне жизнь офицер вовсе не был поборником политкорректности, а скорее наоборот. Возможно, даже из тех, кто ворчит «понаехали тут» и голосует за местный эквивалент ДПНИ, называющийся БНП («Бритиш нэшнл парти»), выступающей, впрочем, как против нелегальной, так и против легальной иммиграции тоже.

Уж очень смотрел он на меня брезгливо, да и вопрос тот вполне мог задать в чуть более корректной форме.

Вот видите, как бывает: окажешься вдруг на «другой стороне» и затоскуешь по политкорректности!

Ведь намерения у адептов политкорректности были самые лучшие: защитить «слабых мира сего» от бесчувственности сильных, ликвидировать дедовщину, bullying, в быту, на работе и в школе. Но, полагаю, не надо напоминать читателю о материале, которым мостятся некоторые особенно примечательные дороги…

Так или иначе, все хорошо в меру, а мера в данном случае давно нарушена.

В утешение мне – и более выдающиеся деятели иногда не уверены, где и как сейчас можно шутить.

Ставший знаменитым на весь мир (хотя бы в силу своей полной непонятности для неангличан) эпизод – это история, как премьер-министр Дэвид Кэмерон в пылу дебатов «обозвал» представительницу лейбористской оппозиции «дорогушей». И какой это вызвало чудовищный фурор. Нашли из-за чего так возбуждаться, иронизировала французская пресса, да и в других странах на континенте только разводили руками.

А случилось следующее: Анджела Игл, министр финансов в теневом кабинете лейбористов, выступала в парламенте по поводу проекта реформы системы здравоохранения и пришла в такой раж и ярость, что принялась просто очень громко говорить, почти кричать, заглушая оппонентов. Вот тут премьер и применил недосказанность. На континенте сказали бы: ведите себя прилично, дама, здесь парламент, а не базар. Но, будучи политиком и джентльменом, Кэмерон искал эвфемизм и, как ему показалось, нашел. Вспомнил популярный юмористический рекламный сюжет и сказал вслед за его героем: «Успокойтесь, дорогуша» – «Calm down, dear». Слово «dear» в этом контексте можно перевести еще и как «голубушка».

Популярнейший английский актер, режиссер и вообще культовая фигура Майкл Виннер (с российским корнями, разумеется) на веки вечные ассоциируется теперь у англичан с этим скетчем, рекламирующим автомобильную страховку. Сюжет таков: машина, которой управляет Виннер, врезается в автомобиль, за рулем которого сидит некая дама. Та впадает в страшную ярость, а Виннер пытается втолковать ей, что это не всерьез. «Успокойтесь, дорогуша, это всего лишь реклама, и я играю роль», – декламирует он в разном темпе и на разные лады, и все это в конце концов превращается в подобие песни в жанре хип-хоп. А даме нет дела, что это телесъемка: она (якобы) сердится всерьез…

Меня, кстати, давно интересовал вопрос: почему англичане находят этот скетч столь безумно смешным? Ну, забавно, спору нет, такое вполне могло бы быть снято и в Германии, и в России. Но чтобы такой ошеломляющий успех: выражение стало крылатым и постоянно цитируется по всякому поводу и без оного… Вот даже до парламента дошло.

Наверное, дело в английском чувстве юмора, в любви к абсурду и сюру, в том, что они видят в этом скетче несколько слоев смысла – пародия на пародию, равно как и на рекламные жанры, и легкая издевка над политкорректностью заодно…

Ну вот премьер-министр и подумал, видимо, что, процитировав Виннера и рекламу, он таким юмористическим образом разрядит ситуацию. Но не тут-то было!

В газете «Дейли мейл» Джан Мойр написала: «„Успокойся, дорогуша", наряду с „Ты напоминаешь мне свою мать" и „Ну почему ты не можешь быть разумной?" – входит в число фраз, которые вызывают наибольшую ярость у женщин». Джеки Эшли, одна из ведущих левых обозревательниц пошла значительно дальше, объявив, что «обращение „дорогуша" – это словесный эквивалент игривого шлепка по одному месту».

Ну уж, право дело, хочется воскликнуть мне, это уж вы слишком… Успокойтесь, до… Ну, хорошо, не дорогуши.

Наверное, в результате Консервативная партия потеряла поддержку феминисток. Впрочем, таковых в рядах поклонников тори по определению не может быть много. Зато среди многочисленных противников политкорректности (особенно мужчин) она, наоборот, набрала очки.

Один из них, Саймон Хоггер из «Гардиана», удивлялся, что оппозиционные политики не поняли юмора, не оценили шутки. А его тезка Саймон Хеффер написал в «Дейли телеграф»: «Я зову свою любимую дорогушей постоянно… но стражи мыслительной корректности считают, что такой жуткий сексизм должен быть наказан – несколькими месяцами каторги, наверное».

Позднее Дэвид Кэмерон вынужден был все же принести извинения за этот эпизод – голоса женщин важны. В интервью газете «Санди таймс» он также признался, что терпеть не может парламентского мероприятия, именуемого «Вопросы к премьер-министру». Трудно представить себе, чтобы в России главный человек в стране приходил бы раз в неделю в Государственную думу, где должен был бы полчаса отвечать на самые каверзные, неприятные, часто злые вопросы, вынужден был бы вертеться-крутиться, отбиваться от атак и личных выпадов, и все это перед глазами телекамер. А вот в Британии такое выпадает на долю премьер-министра каждую среду.

Среди самых неприятных и мучительных человеческих болезней – те, что вызваны чрезмерным усилением замечательных биологических инструментов, призванных организм защищать. Например, доведенный до крайности иммунный механизм вдруг начинает атаковать суставы собственного тела и вызывает артрит, который причиняет страшную боль, уродует человека, превращает его в калеку.

Вот и с английской «морской» цивилизацией произошло что-то в этом роде, когда она породила политическую корректность. Это – настоящая чума-артрит современного мира. И не только потому, что она вызывает сильнейшее раздражение у здравомыслящих людей, создает массу нелепых трудностей, отвлекает от осмысленной деятельности. Но, что еще хуже, политкорректность дискредитирует свою прародительницу – англосаксонскую демократию, давая великолепную возможность ее врагам и справа и слева издеваться над ее ценностями – идеями свободы, вольности и равноправия.

Один из самых неутомимых борцов против PC (интересно, что аббревиатура у политкорректности та же, что и у персонального компьютера; они в английской журналистике стали тезками) – Род Лиддл, о котором мы еще не раз упомянем в этой книге.

Его колонки в «Санди таймс» регулярно вызывают бурные скандалы, он уже объявлен и расистом, и исламофобом, и женоненавистником и бог знает кем еще. В действительности же Лиддл просто выработал некий особый стиль, который позволяет ему говорить не только все, что он думает, но даже больше того. То есть Род утрирует, преувеличивает, эпатирует. Примерно те же приемы использует и мой коллега и соавтор Генри Феофанофф, за что ему тоже время от времени достается по макушке.

Недавно Род сообщил стране и всему миру о присуждении очередной «премии имени Ронни Хаттона» (которую сам же и придумал) за выдающиеся достижения в области политической корректности. На этот раз ее удостоена полиция графства Гэмпшир, которая была в числе соискателей и три года назад. В то время полицейские арестовали двух старушек по подозрению в педофилии. Стражей закона не остановило, что пожилым женщинам обычно не свойственно совершать такого рода преступления: в конце концов, все когда-нибудь бывает в первый раз. Но уж больно весомые были против бабушек доказательства: их поймали с поличным, когда они фотографировали неработавший бассейн в Саутхэмптоне. Ведь там теоретически могли находиться и несовершеннолетние в купальных костюмах (неважно, что в тот момент их там не было и быть не могло, ведь в бассейне без воды редко кто купается).

Однако в 2008-м полиция Гэмпшира проиграла другому соискателю, но зато победила в 2011-м! А именно: был арестован дерзкий преступник, позволивший себе публично распевать старый поп-хит 1974 года «Kung Fu Fighting» («Борьба кун-фу»). Саймон Леджер, совершивший это чудовищное преступление, был обвинен в расизме, пропаганде национальной розни и в издевательстве над людьми желтой расы, каковым было сочтено пародийное исполнение означенной песни. И напрасно Саймон пытался доказать, что и в оригинальном исполнении ямайский певец Карл Дуглас веселится и дурачится, изображая свирепого китайца. И что песня эта высмеивает стереотипы, а вовсе не китайцев. Нет, ничего не помогло.

В постановлении жюри, присудившего премию, говорится, что полицейские получили ее за «проявленную ими фантастическую тупость, значительно превосходящую все, что требовал от них долг, и устанавливающую новый рекорд безумия политической корректности».

Род Лиддл замечает, что благодаря созданному прецеденту тысячи песен, выпущенных музыкальной индустрией за последние пятьдесят лет, могут считаться расистскими, гомофобскими или сексистскими. И любые попытки спеть их могут привести исполнителя за решетку. Непонятно, правда, распространяется ли прецедент лишь на дилетантов вроде несчастного Саймона или же теперь полиция будет врываться в концертные залы и студии звукозаписи и тащить в кутузку профессиональных певцов и музыкантов. По крайней мере, это было бы вполне логично. Еще один не до конца проясненный вопрос: будет ли отныне считаться тяжким преступлением, карающимся лишением свободы, тихое насвистывание оскорбительных мелодий (а таковыми могут быть объявлены какие угодно). Если быть последовательным, то ответ и на этот вопрос должен быть положительным. Так что, если хотите быть в безопасности в современной Англии, то не пойте и не свистите.

И уж тем более не шутите. Запомните, что случилось с одним студентом Оксфордского университета, который решил сострить по поводу удивительно ласкового коня. «Вы знаете, сэр, мне кажется, ваш конь – гей», – сказал студент со смехом полицейскому. Нашел над чем смеяться! Его немедленно обвинили в распространении ненависти к определенной группе населения, а также в том, что он оскорбил сразу двоих – и полицейского, и лошадь.

Род напоминает, почему премия носит имя Ронни Хаттона. Так звали человека, который в 2006 году «припарковал свою машину расистским образом». Что сие означает, так и осталось неясным, но два мусульманина сочли, что мистер Хаттон сумел таким образом проявить свои антиисламские чувства. За что и провел два дня за решеткой. Большего срока ему впаять все же не сумели, поскольку юридическое определение «расистского способа парковки» все еще вызывает споры среди судей и адвокатов.