Текст книги "Что такое Великобритания"

Быль про прекрасную Золушку

Две трагические фигурки подростков-принцев, бредущих за гробом Дианы, сдавленных горем, с неподвижными, напряженными лицами (на публике заплакать нельзя, надо это все как-то выдержать) – эта картинка навсегда вошла в национальную память. Уильям был человеком, объединявшим Диану и с Чарльзом, и с бабушкой-королевой. Всеобщий любимец в семье, он стал и любимцем публики.

Уильям вырос, и оказалось, что он не только физически похож на мать, но и сочетает в себе унаследованные от Дианы обаяние, искренность, отвращение к позе с естественным королевским достоинством и выдержкой, которых матери при всех ее талантах все-таки не хватало. И – так кажется множеству англичан – с глубоко запрятанной, но всегда присутствующей в глубине глаз пожизненной грустью. Трагедия стала для него школой. Не суровой, а просто жестокой, но многому раз и навсегда научившей.

Уильям вдруг показался англичанам воплощением достоинств обоих несовместимых, казалось бы, начал, взяв лучшее от каждого из родителей. Выяснилось, что он и пару подобрал себе под стать, что Кейт Миддлтон обладает каким-то фантастическим врожденным умением держать себя с людьми, чем-то напоминая и Диану, и молодую королеву Елизавету одновременно. Подкупала и ее великолепная, теплая, совсем не державная улыбка. И тут стало ясно, что монархия вышла из кризиса в хорошей форме. Показалось: у нее снова появилось радужное будущее.

Кейт, конечно, перевернула страницу.

Два с лишним миллиарда жителей Земли смотрели свадьбу по телевизору, наблюдая в прямом эфире, как сказка становится былью – прекрасный принц женится на прекрасной простолюдинке, почти Золушке, пусть и из семьи миллионеров.

А каждый из счастливчиков-гостей (а их было тысяча девятьсот человек) на всю жизнь и на гордость внукам сохранит как сувенир картонную карточку с золотым тиснением: «По велению Ее Величества лорд-камергер приглашает Вас…»

Как дико, как архаично и как красиво звучит. Почему бодрая восьмидесятипятилетняя старушка, пусть как угодно замечательно воспитанная, ухоженная и элегантно одетая, может повелевать всякими такими лордами, камергерами и прочими, почему перед ней склоняются толпы? И не только толпы простых людей, но и великие мира сего: мужчины, будто простые смертные перед лицом высшего существа, отвешивают поклоны, а женщины и того пуще – делают книксен…

Никто ее никуда не избирал, да и не назначал. Она не рок-звезда и не супермодель. И тем более, не диктатор, да и не свободно избранный президент, получающий по конституции под свое начало армию, полицию, спецслужбы… Да и конституции, собственно, никакой нет, так что все это – весь этот мир роскошных дворцов, старинных нарядов и вековых обычаев – некий придуманный, призрачный, нафантазированный мираж, развлечение для старых и малых.

Но, с другой стороны, ничего себе мираж, если два миллиарда по всему миру смотрели не отрываясь, боясь упустить что-нибудь важное из церемонии свадьбы принца Уильяма и теперь уже принцессы, даже герцогини, Кейт Миддлтон.

Есть люди, которые пренебрегают этикетом при встрече с монархом. Кое-кто заявлял, что принципиально не собирается кланяться, или делать книксены, или говорить дурацкое: «Yes, Маат». (Самому к королеве обращаться ни в коем случае нельзя. Отвечая на ее вопрос, первый раз надо обязательно назвать ее «Your Majesty», «Ваше Величество», если же последуют дальнейшие вопросы, то перейти на это самое «Yes, Маат» – только не дай бог произнести это по-американски! Никаких «Мэм», только «Мам» с долгим «а» посередине!)

Вот храбрились, зарекались, настраивали себя на сопротивление колдовству, но невольно поклонились и книксен, если надо, изобразили. Как будто подсознание вступило в дело. А сама королева воспринимает все это с невозмутимой королевской улыбкой – без какого-то особого удовольствия или раздражения – как должное, неизбежное и необходимое. Скучно, может быть, даже занудно, но необходимо.

А вот госпожа Обама не только никакого книксена не делала, но и вообще взяла и публично приобняла королеву! На лицах придворных, да и не только придворных, появилось выражение ужаса! Шока! Лишь на лице самой королевы не отразилось ничего – ни удивления, ни волнения, ни огорчения, никаких вообще эмоций.

Долю секунды поколебавшись, Ее Величество тоже обняла Мишель Обаму за талию, непринужденно, как будто делала она это не впервые в жизни, а каждый день. А ведь королева до того момента даже представить себе ничего подобного не могла. Вот это выучка!

С тех пор Обамы и Виндзоры встречались снова, как старые друзья. Но, подозреваю, королева оценила все-таки, что Мишель научилась быть более сдержанной: больше королеву ни за какие части тела не хватает и даже держится на некотором почтительном расстоянии.

Впрочем, несколько лет назад наследного принца Чарлза одна из «Спайс герлз», представительница этой новой вульгарной «знати» времен массовой культуры, игриво потрепала по ягодицам, и сделала это тоже вполне публично. И даже перед телекамерами. И принц только широко улыбался. Народ решил, что ему понравилось…

Так что к этому все и шло. К тому, что случилось 29 апреля 2011 года.

Если закрыть глаза и перенестись на пять с лишним веков назад, то не так уж далеко от Вестминстерского аббатства, в соборе Святого Павла, происходила свадьба по-своему не менее роскошная и шикарная. Телевидения, правда, тогда еще не существовало, но около двадцати тысяч человек, пол-Лондона, пришли поглазеть на жениха – наследного принца Артура и невесту – тоже Кейт. Вернее, Екатерину, принцессу Арагонскую, знойную испанку, мастерицу плясать и играть на кастаньетах. Девочке было, правда, всего пятнадцать лет, столько же, впрочем, сколько и жениху.

Брак диктовался чисто политическими соображениями, и никакие личные чувства в расчет не принимались. Тем не менее публика веселилась вовсю.

С утра до ночи гремела громкая музыка, люди танцевали прямо на улицах и площадях. Из фонтанов било вино. Пиры, народные гулянья и праздничное безделье и пьянство продолжались десять дней – страна была парализована.

Правда, весь этот трамтарарам не принес новобрачным счастья: юный муж прожил после свадьбы всего четыре месяца. Екатерине Арагонской было-таки суждено побыть королевой – она вышла замуж за младшего брата своего покойного мужа, за короля Генриха VIII. Да-да, того самого, который имел привычку прибегать к услугам палача вместо развода. И хотя Катерине самой не привелось отведать топора, конец ее жизни был печален. А вдовец, узнав о ее смерти, ликовал вполне публично – он «оделся во все желтое, а в желтую же бархатную шляпу вставил белое перо». Впереди было еще пять жен!

С тех пор королевские свадьбы уже не были столь роскошными событиями. Низшей точки их история достигла в 1795 году, когда принц Уэльский, будущий король Георг IV, женился на принцессе Каролине Брауншвейгской. Гостей было меньше ста человек, жених напился пьян и всю церемонию смотрел похотливым взором на свою любовницу леди Джерси. Вечером его нашли спящим в камине. Впрочем, он оказался еще и многоженцем. И что хуже всего, его тайная жена была католичкой – прямое нарушение закона 1701 года.

Многие древние правила продолжают действовать. Закон по-прежнему требует от принцев получить согласие на брак от монарха. Женитьба на католичке все еще лишает принца права претендовать на престол. Таким образом вычеркнул себя из списка теоретических наследников принц Майкл Кентский, большой поклонник России, названный в честь великого князя Михаила Романова. Но вот угораздило же его жениться на австрийской баронессе!

Есть и правила, причины которых затерялись в веках, но которые по-прежнему следует неукоснительно соблюдать. Например, в свадебной процессии ни в коем случае не должно быть ни одной гнедой лошади. Ну и конечно, фанфары, колокола, звенящие в Вестминстерском аббатстве, конные гвардейцы в ярко-красных мундирах и диковинных головных уборах, все великолепие дворцов и роскошных экипажей. Все это, наоборот, обязательно должно присутствовать, иначе какая же сказка!

Ведь вся фишка в этом – в традиционности. Именно на святости традиций и незыблемости ритуалов держится и ради них существует это весьма дорогое удовольствие – монархия со всеми ее атрибутами.

Но все не так просто, как кажется на первый взгляд. На самом деле королевская семья уже много раз вынуждена была изобретать себя и свои отношения с обществом заново. Потому окутанность традицией не должна отделять монархию от народа, иначе она ему быстро надоест. Публику следует развлекать – подобными вот помпезными зрелищами. Которые надо, соответственно, приспосабливать под нужды и вкусы народа. А то…

Вот и пышные, очень публичные свадьбы – это не просто возрождение старого, а хитрая придумка короля Георга V.

Время было тяжелое: и морально, и материально. Только что закончилась Первая мировая война, принесшая небывалые невзгоды, стоившая жизни чуть ли не миллиону британцев. Экономически страна была отброшена на десятилетия назад. В обществе зрело недовольство верхами, в том числе и королевской семьей. В военные годы августейшее семейство уже попыталось приспособиться к общественному вкусу, переименовав себя на патриотический лад. Вместо немецких, вражеских слов «Саксен-Кобург-Готская» династия стала называться по имени любимого дворца короля и вполне по-английски – Виндзорами. Кроме того, мудрый король постановил: хватит британским принцами и принцессам сочетаться браками непременно со своими германскими родственниками, теперь народ этого не поймет. Да у нас и своих, родных британских юношей и девушек благородного происхождения сколько угодно! Так был сделан первый шаг на пути, который впоследствии приведет во дворец «всего лишь» дочь лорда принцессу Диану, а затем – и вовсе простолюдинку Кейт Миддлтон, ставшую ныне герцогиней Кембриджской.

А ведь, по давней традиции, монарх вполне мог быть иноземного происхождения (но только не католиком!). У королей, принцев и знати вообще в те времена не было национальности или же она не имела значения, – все равно все они были родственниками, одна большая семья (что не исключало жестокости по отношению друг к другу). Но вот что важно: закон запрещал иностранцам службу в королевском совете. То есть, по крайней мере, советчики у монарха должны были быть стопроцентными британцами! Что же касается самого монарха, то юридически существовало одно, главное ограничение – кто бы он ни был по крови и воспитанию, он принимал обязательство не вести войны в интересах какой-либо страны, кроме Британии. Теперь, впрочем, это правило звучит нелепо: давно уже не монарх, а правительство и парламент решают вопросы войны и мира.

Не существует более и династических соображений в пользу браков с иностранцами. Все равно короли теперь не правят, а только царствуют, то есть участвуют в бесконечной и очень трудной, утомительной ритуальной игре со сложнейшими правилами…

По инициативе короля Георга состоялась и первая публичная свадьба. Мол, посмотрите на нас, дорогие подданные: какие мы милые, вполне нормальные люди, при этом глубоко преданные своей стране. Нормальные-то нормальные, но все-таки чуть-чуть из сказки…

В 1923 году архиепископ Кентерберийский запретил вести прямой радиорепортаж со свадьбы родителей нынешней королевы, заявив, что не уверен, что все слушающие трансляцию дома догадаются снять головные уборы. А слушать такой репортаж с покрытой головой, согласитесь, все же ужасное святотатство!

То ли дело сейчас – смотри себе хоть в шляпе, хоть в плавках, хоть нагишом. Правда, в день свадьбы Уильяма и Кейт было модно собираться на завтраки с шампанским – и устраивать коллективный просмотр торжества по телевидению. На такие завтраки приходилось прилично одеваться: разумеется, быть в костюме и при галстуке.

Но вот бывший премьер-министр Тони Блэр на свадьбу принца Уильяма и Кейт Миддлтон не попал. Других бывших премьеров и тем более нынешнего позвали, а его – нет. Скандал вышел изрядный, даже некоторым чуть-чуть подпортивший настроение.

Официальное объяснение было следующее: Блэр, в отличие от Джона Мейджора и Маргарет Тэтчер, не член Ордена Подвязки. (По этой же причине не получил приглашения и Гордон Браун.) Но никто этому не поверил. Решили: Блэру не могут простить его резкого вмешательства в королевские дела после смерти Дианы.

Тогда кризис достиг апогея. Королева, посоветовавшись с придворными и мужем, решила не преувеличивать значения гибели Дианы. Не придавать событию государственного значения, ведь, в конце концов, та уже не была супругой наследника престола, после развода ее даже лишили титула HRH (Her Royal Highness, Ее Королевское Высочество). Правда, Диана оставалась матерью принцев, в будущем возможных наследников престола и даже королей. Но все же, рассудили во дворце, официальный, королевский траур в связи с ее смертью объявлять не обязательно.

А раз не обязательно, то королева решила не возвращаться в Лондон из Шотландии. Остаться в стороне от происходящего.

А происходило тем временем небывалое общенациональное горевание. Я даже не подозревал, что сдержанные англичане могут так эмоционально реагировать на что-либо. Правда, волосы на себе не рвали, надрывно на улице никто не рыдал, но бесконечные молчаливые толпы собирались вокруг резиденции погибшей принцессы в Кенсингтонском дворце, заваливали ограду тоннами цветов, создавая нешуточную проблему для районных властей: куда их девать? Телекамеры выхватывали из толп сосредоточенные мужские и женские лица, глаза с наворачивающимися, с трудом удерживаемыми слезами…

Газеты и телевидение усиливали эффект национального горя. Никто в тот момент не осмеливался пойти наперекор общественному мнению, добавить ложку дегтя в эту бочку меда, вернее, в гигантскую цистерну общенациональной горечи. (Это потом появятся также критические статьи, выражающие недоумение по поводу столь преувеличенной, столь неанглийской реакции.)

Однако против общественного мнения фактически пошла королевская семья. В массах началось роптание. Королеву и ее окружение обвиняли в черствости, в неумении сочувствовать народному горю, в отрыве от своих подданных. Бульварные газеты потихоньку разворачивались в направлении атаки, возникало ощущение, что сейчас вот-вот произойдет какой-то прорыв плотины, жуткое наводнение, случится нечто ужасное, непоправимое, что навсегда разлучит еще совсем недавно столь любимую монархию и народ Британии.

Тони Блэр решил, что придется вмешаться, хотя и понимал, что это может обидеть королеву и ее домочадцев. Он сам среагировал на сообщение о гибели Дианы блестяще, раньше всех остальных: произнес короткую, обманчиво простую речь, которая таки довела половину нации до слез. Это теперь понимаешь, что то была всего лишь актерская игра, продуманная «импровизация», а в тот момент это было именно то, что хотели услышать британцы. (С текстом речи вы можете ознакомиться в Приложении 1.) Блэра вообще, по моему убеждению, можно считать самым блестящим оратором второй половины двадцатого века…

Премьер уговорил королеву изменить решение и срочно вернуться в Лондон. Мало того – пойти навстречу громко высказываемым пожеланиям масс и приспустить флаг над Букингемским дворцом.

Однако тут возникла серьезная проблема. Нельзя же нарушать вековые традиции, которые в Англии имеют почти силу закона.

Всем известно святое правило: развевается флаг над Букингемским дворцом – значит, монарх на месте. Нет флага, значит, монарха тоже нет. И флаг вывешивается не простой, а королевский штандарт Виндзоров. Но приспусканию он не подлежит, поскольку это может означать что-то вроде капитуляции или отречения династии или, по крайней мере, смерти монарха.

Что же делать? Кто-то придумал выход: водрузить над дворцом не королевский флаг и не флаг Англии, а так называемый «Юнион Джек», официальный государственный флаг Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. И вот его-то уже приспустить до половины мачты в знак траура. Что и было сделано. Вся Британия, казалось, облегченно выдохнула. Все-таки очень не хотелось ссориться с королевой…

Давно уже английские монархи не спорят с премьер-министрами. Если те настаивают на чем-то, то это принимается без унижающих королевское достоинство дебатов. В крайнем случае можно едва заметно поджать губы, если уж очень что-то не по нраву. Ведь даже знаменитые тронные речи королевы в парламенте хоть и произносятся ее голосом, но каждая запятая в них – творчество правительства. При этом речь читается так убедительно и красиво, что трудно поверить, что не сама королева ее сочинила. А ведь не все же в ней монарху нравится. Но виду подать ни в коем случае нельзя.

Вот и в данном случае королева действовала так, будто и возвращение из Шотландии, и история с флагом – ее собственная идея.

Но кто знает, что творилось в глубине ее души? Что говорили в узком кругу менее сдержанный принц Филипп или его сын, наследный принц Чарльз, и его возлюбленная Камилла?

Блэр был уверен, что спасает единство нации и репутацию монархии и даже, может быть, ее будущее.

Но, судя по всему, не все во дворце придерживались такой же точки зрения…

По крайней мере, на королевскую свадьбу бывший премьер не попал.

Глава VI. Барчуки и пролетарии

Гений коммуникации

Недавно смотрел по телевидению репортаж о переговорах премьер-министра Кэмерона и президента Обамы на Даунинг-стрит, 10. И не удержался, сказал домочадцам: «Вон, видите, где сидит Обама? А ведь было дело, и я там сидел. Может, и не на том же самом стуле, но уж точно на том же месте за столом. А напротив меня сидел Тони Блэр. Мы с ним долгонько так просидели: я брал у него интервью для Би-би-си».

На секунду я закрыл глаза – и тут же нахлынули картинки… Банально говорить: будто это было вчера, но точнее не скажешь…

Слишком много сильных впечатлений сразу. Во-первых, Тони Блэр оказался неожиданно высоким. На телеэкране это почему-то не бросалось в глаза. Может, отчасти потому, что он очень пропорционально сложен, а может, просто, сознательно или нет, премьер избегал ситуаций, когда бы он смотрел на людей сверху вниз. Второе – поразительно, сколько энергии он излучал. И это посередине тяжелого рабочего дня, начавшегося где-то на рассвете. «Вот что делает человека успешным политиком – сверхъестественная энергетика и выносливость», – подумал я.

Первое, что Блэр сделал, поздоровавшись, это бросился к окнам в зале заседаний кабинета министров и принялся их закрывать. «Я знаю, здесь слишком шумно, это может отразиться на качестве вашей записи», – объяснял он деловито. А я сидел за огромным овальным столом, где обычно заседает правительство, и с изумлением наблюдал за тем, как один из самых влиятельных государственных мужей современного мира азартно залезает на подоконники, вставая на них коленями, и защелкивает шпингалеты высоченных окон. Такого я никак не ожидал. Не знаю, была ли это продуманная тактика (что вполне возможно) или нет, но после общения с политиками, считавшими зазорным лично поднять с пола упавший носовой платок, это производило сильнейшее впечатление. Лидеры, доселе мне встречавшиеся, не могли или не хотели скрывать переполнявшего их чувства собственного величия. Более того, я считал это логичным: в конце концов, что кроме жгучего, неуемного и ненасытного честолюбия может заставить человека отказаться от всякой нормальности, подчинить всю свою жизнь беспощадному, пожирающему все его время, мысли, чувства политическому молоху.

Мало кто из государственных руководителей утруждается включать свое обаяние в полном объеме в очередном разговоре с каким-то очередным журналистом, тем более в отсутствие телекамер. Тони Блэр принадлежал явно к другому, более редкому племени – политиков, отрабатывающих каждую секунду своего времени на полную катушку. Для подобных интервью он выработал очень точный, тонкий, выверенный стиль: смесь доверительности, легкой самоиронии и элегантно подчеркнутого уважения к собеседнику. Создавалось ощущение разговора на равных, а не императора с простым смертным. И хотя я прекрасно понимал, что манера эта явно много раз опробованная и тщательно рассчитанная, все равно противостоять обаянию премьера было нелегко.

Усевшись напротив меня за стол заседаний правительства, Блэр мельком посмотрел на досье, подготовленное к интервью помощниками. Посмотрел с выражением чуть ли не досады: дескать, это еще зачем? Я что, сам не справлюсь? И тут же решительно отодвинул досье в сторону и ни разу потом не заглянул в него.

Интервью было приурочено к официальному визиту Тони Блэра в Россию, и британский премьер очень хотел, чтобы оно звучало максимально позитивно для российской аудитории. Он обходил острые углы, привычно парировал неудобные вопросы о Чечне и так далее. Я знал, что это не только тактическая вежливость, что подход премьера к отношениям с Россией был вполне последователен. Он заключался в том, что Россию необходимо «не отталкивать», а «ангажировать».

И все же российско-британские отношения сейчас переживают самые худшие после холодной войны времена. Особенно ситуация обострилась после убийства в Лондоне Александра Литвиненко – это преступление заодно сильно испортило и отношение англичан к России и русским.

Простые британцы даже особенно не хотели разбираться, кто это сделал и зачем. Очевиден был факт: русские сводят между собой счеты на английской земле, причем страшными методами. Ведь это ядерный терроризм! Таксисты, узнав, что в машину сел русский, начинали коситься подозрительно и не слишком дружелюбно, не то что раньше…

Вовсе не в оправдание кому бы то ни было хочу сказать: многое здесь происходило и происходит от взаимного непонимания. Например, российская сторона, хоть убей, не способна поверить, что судебные решения о предоставлении убежища в Англии «личным врагам российского президента» могли приниматься без санкции британского премьер-министра (который, возможно, и сам был этим решениям не рад, но в любом случае поделать ничего не мог).

А британская сторона никак не могла взять в толк, что происходит в головах «кремлевских небожителей», и даже представить себе не могла их образ мыслей.

Не мешало бы англичанам ознакомиться с письмами князя Курбского к царю Ивану Грозному и протоколами заседаний Политбюро сталинского периода.

А российской стороне надо бы почитать о Habeas corpus и узнать историю этого явления. Весь мой опыт общения говорит, что россияне, в том числе грамотные и образованные, даже западники, часто не понимают, что это такое и в чем чрезвычайная важность этого юридического принципа.

Буквально это латинское выражение означает «ты должен иметь тело», то есть арестованного следует представить лично в суд. В нем коренится универсальное и центральное положение уголовного права, согласно которому никто не может быть лишен свободы или подвергнут наказанию без основанного на законе судебного решения. Требование физического привода арестованного в суд не только позволяло точно установить личность, но, что гораздо важнее, судья и задержанный могли посмотреть в глаза друг другу. Официально объявлялось и заносилось в протокол, о подозрении в каком именно преступлении идет речь, на основании какого конкретно закона подозреваемый заключается под стражу. Последний пример: адвокаты заключенных в лагере Гуантанамо выдвинули требование «Habeas corpus», то есть необходимости соблюдения общепринятых процессуальных норм в отношении их подзащитных.

Интересно, что поначалу монархи в Англии считали, что Habeas corpus касается лишь банальных уголовных преступлений, а в серьезных случаях королевская воля – сама по себе достаточное основание, чтобы засадить неугодного человека за решетку. Но постепенно суды добились того, чтобы ограничить монаршую волю законом. И с этого момента берет свое начало независимый от исполнительной власти английский суд.

Так или иначе, но, подводя итоги своего правления, Блэр никак не мог назвать российское направление среди своих внешнеполитических успехов. Правда, самое жуткое – убийство Литвиненко и его последствия – досталось на долю Гордона Брауна, но уже при Блэре отношения между двумя странами стали всерьез портиться, в основном разногласия касались британского участия в иракской войне. Хотя истинную подоплеку возникшей в Москве острой неприязни, думаю, надо искать в другой области – тех самых судебных решений по делам так называемых «лондонских сидельцев».

Впрочем, во всем мире и прежде всего в самой Британии многие считают иракскую политику Блэра его главной ошибкой. Он же и по сей день продолжает упорно утверждать, что решение о начале войны в союзе с американцами было правильным и что только история его рассудит.

В то время, поздней осенью 2002 года, когда я брал у него интервью, ничего еще не было понятно. Блэр публично отказывался подтвердить возможность военного варианта развития событий и настаивал на том, что Лондон будет лишь добиваться более решительных действий со стороны ООН.

Большие начальники из Би-би-си дали мне понять, что я должен обязательно добиться от премьер-министра хоть намека, хоть полунамека (а лучше и вообще четкого заявления), проясняющего будущее. Дескать, вся эта российская тематика – это замечательно, но что по большому счету успех или неуспех моего интервью будет зависеть от того, прольет ли оно хоть какой-то свет на иракскую тему.

А тут еще коллеги пугали. «Учти, – говорил мне маститый продюсер из английского отдела, – Блэр чрезвычайно опытен и вообще мастер, почти гений общения со СМИ. И он непременно попробует тебя приручить, околдовать, сделать так, чтобы ты ел у него из рук. Тебе надо попытаться сопротивляться, иначе результат будет невразумительный, если не плачевный». Так что я, взявший за свою жизнь сотни интервью, в том числе и у сильных мира сего, пребывал в тот день в сильном напряжении, даже ладони потели.

Блэр умел помочь человеку расслабиться. Но на своих условиях. Своей обаятельной улыбкой он приглашал в мир, где надо только ему довериться, все принять на веру, и никаких проблем не будет.

Но я сопротивлялся. Тоже играл в психологию – старался создавать у высокопоставленного собеседника ощущение ложной успокоенности невинными вопросами, с тем чтобы потом неожиданно, коварно ударить снова. Несколько раз возвращался к иракской теме, задавал ему по сути один и тот же вопрос в разных редакциях. Думаю, что я был наивен, и Блэр на самом деле видел меня насквозь. Но добродушно позволял мне поиграть в жесткого интервьюера.

В какой-то момент я обнаглел и сказал ему: «Ведь вы же не были бы премьер-министром, не будь у вас плана „Б" – на тот случай, если с помощью ООН ничего сделать не удастся».

У Блэра мелькнули в глазах веселые огоньки. «Но я не был бы премьер-министром, если бы я…» И дальше последовал хитрый ответ, смысл его сводился к следующему: почему я вдруг должен раскрывать тебе, дорогой друг, все механизмы политики и показывать заранее козыри, которые у меня припрятаны?

Тут я, видимо, настолько заметно пригорюнился, что премьер решил меня пожалеть, вознаградить за упорство, что ли. Все равно же планировалось намекнуть наконец публике на неизбежное направление развития событий, так почему же не сделать это на пару дней раньше и не подарить этому расстроенному русскому маленькую сенсацию? Пусть себе тешится…

И в самом конце, когда я уже поднял руку, чтобы выключить микрофон, мой собеседник вдруг произнес: «И возвращаясь к вопросу, который вы несколько раз задавали…»

Далее Блэр четко сказал, что в случае неудачи «ооновского маршрута» придется прибегнуть к «другим методам». Потому что в любом случае нельзя позволить Саддаму Хусейну пренебречь волей международного сообщества. Формулировка была по-прежнему осторожной, дипломатичной, но куда более откровенной, чем все, что он говорил до тех пор.

На следующий день, к великому изумлению, я обнаружил свое интервью во всех крупнейших газетах. «Таймс» так вообще посвятила его изложению всю первую страницу – со своими собственными пояснениями, разумеется. Эта газета, да и многие другие издания, интерпретировали слова премьер-министра так, что Британия твердо решила готовиться к военной кампании. Мол, будет война.

После этого я видел Блэра еще пару раз, когда посещал сотрудников его аппарата в резиденции на Даунинг-стрит, 10. Как-то раз я сидел в смешном высоченном кресле, с чем-то вроде «капюшона» над головой – в имперские времена в нем восседал полицейский. (Столь странная мебель в приемной – свидетельство своеобразного чувства юмора британских премьеров.)

Блэр пробегал мимо с озабоченным видом: с засученными рукавами и кружкой чая в руке. Узнав меня, на секунду остановился, помахал рукой. Улыбнулся и побежал дальше. Какой колоссальный контраст с Кремлем (да и американским Белым домом)! Эдакая домашняя, обманчиво простая атмосфера.

Блэр – великий драматург. Наверное, заранее придумал, что последним аккордом его премьерства будет приведение к присяге правительства Северной Ирландии, где впервые согласились вместе работать и самые непримиримые ранее протестантские унионисты, и католики-республиканцы. Объявлял о своей отставке Блэр не в Лондоне, не в Вестминстере и не на Уайтхолле, а в сверхскромной обстановке: в своем избирательном округе, среди своих прямых избирателей. И говорил всего минут пятнадцать, простыми, короткими фразами, с несколькими эмоциональными паузами. И тем драматичнее по своей сути была эта короткая процедура. И тем сильнее оказался эффект от нее. Не знаю, войдет ли Блэр в историю как великий политик. Но искусство общения с журналистами (и с общественностью вообще) он поднял на новый, несравнимо более высокий уровень. Некоторые даже скажут: на слишком высокий.

РЕЗУЛЬТАТЫ опроса, проведенного Би-би-си в России в 2002 году

Хотели бы вы, чтобы Тони Блэр был премьер-министром вашей страны?

Да – 42,55 %

Нет – 49,68 %

Затрудняюсь ответить – 7,77 %.

(Примечание. Данное голосование, в котором участвовало 2162 человека, не является официальным опросом.)