Текст книги "Венец Логоры"

– Ничего, до утра и в трусах не сдохнешь, не зима. А там найдём тебе рванину какую-нибудь.

– Белка! – вымученно выдохнул Иван, с трудом спазм в горле задавил. – Ты же сказал, перед космопортом одежду заберёшь!

– Так слюнявчики цветастые кончились! – бросил тот в ответ, неряшливо выговаривая слова и пьяно съедая окончания. – Валюта, шуршулечки кончились, а ночь, зараза, ещё нет! Понимаешь? А без них не наливают, отчего-то, нехорошие люди!

– А чего ж трусы оставили? – криво усмехнулся Иван. – Тоже продать можно, хоть и не задорого.

От мощного удара ботинком в лицо, его с чурбачка словно ветром сдуло, улыбочку язвительную рифлёной подошвой стёрло. И на этот раз никто поднимать беспомощное тело не стал.

– Ты повонять решил, крысёныш? – проурчал Лысый абсолютно спокойным голосом, от которого, тем не менее, шарахнулись в сторону оба его дружка. Белка осторожно окликнул уже из-за двери.

– Да плюнь, Лысый! Тронем его, командир нас самих потом астарийцам продаст. На удобрения, для сыта! Айда лучше продолжим.

– Богам своим помолись! – Лысый от всей души врезал Ивану ногой по рёбрам, – чтобы они тебя научили сначала думать, а потом уже рот открывать. Тогда, авось, и поживёшь ещё.

Железная дверь с грохотом захлопнулась. Звук такой, словно по башке этой погремушкой навернули. Иван, извиваясь, точно змея искалеченная, сумел доползти до стены, уселся возле. Тяжело перевёл дух, судорожно всхлипнул. Наливалось тяжёлой опухолью лицо, слюна во рту копилась горьковато-солёная и расползалась по всему телу отупляющая боль от пострадавших рёбер. Земля, отчего-то, уже не казалась отвратительной, а стена – холодной. Вообще, как-то сильно изменилось мироощущение, после пары ударов ботинком. Грязным, тяжёлым – да по лицу. Совершенно не астарийские ощущения. Всхлипнул, подтянул поближе к животу острые коленки, уткнулся лбом и тихонько завыл от боли и жгучей обиды…

А ранним утром, когда в мутном молоке рассвета можно уже и щербинки на кирпичах разглядеть, мощно грохнуло внутри крепости. Тут же заметались от стены к стене заполошные вопли, захлопали, словно двери бесчисленные, винтовочные выстрелы, затявкали злобно автоматы, захлёбываясь очередями… Басовито и авторитетно вывел длинную строчку тяжёлый пулемёт с вышки и на этой ноте бедлам закончился. Воняло сгоревшим порохом и отработанной взрывчаткой, ветерок таскал и раскидывал седые космы дыма, орал кто-то нестерпимо-высоким голосом, выводя одну, бесконечную, пронзительную ноту. С негромким пистолетным хлопком закончилось и это. Робко вернулась в крепость сторожкая тишина, готовая в любую секунду вновь разразиться звуками взрывов и выстрелов. Иван не сделал даже попытки выбраться из угла. Рассудил: от него ничего не зависит – будет он сидеть, лежать или бежать. Хотя, когда рядом стреляют, умнее, всё-таки, лежать.

Через час, или около того, в клетку заглянула небритая, совершенно бандитская рожа с диким взглядом и длинным, уродливым шрамом во всю щёку. Глаза тёмные, волосы на голове чёрным ёжиком топорщатся, солью сверху слегка присыпаны. Нос мясистый, в голодный год троих прокормить хватит. Колоритный мужчина.

– О, мужики! Тут мясо лежит… не наше!

Здоровенный детина в чёрном бушлате на голое тело и потрёпанных, камуфляжных штанах, легко добыл щуплого Ивана из угла и поставил на ноги.

– Живой, гляди-ка! Ну и харя у тебя, дружок – смотреть страшно.

Наученный горьким опытом, Иван про его харю промолчал. Хотя и знатная, чего уж там, но остроумие тут не в ходу, сильно жизнь укорачивает. На себе проверено. Верзила вытянул из кожаного чехла на поясе нож с широким, мутным клинком и одним махом срезал с рук пленника верёвку. Судя по его недоуменному взгляду, руки Ивана остались на месте по чистой случайности.

– Вздумаешь побежать – пулемётчик с вышки завалит. Доходчиво?

– Предельно.

Иван почувствовал, что шевелить разбитыми губами и больно, и бесполезно – очень уж неряшливые слова получаются. Лучше совсем не лопотать без нужды. Ещё поймут неправильно… Пошатал грязным пальцем зубы и обнаружил – один за десну неуверенно держится. Ну, могло быть и хуже.

Они вышли из-за сарая и оказались прямо перед обрывом. На краю, вдоль среза, выстроились ломаной цепочкой восемь понурых, ободранных фигур. За спиной только небо и вольный ветер. Были бы крылья – лети без помех. С самого краешку – Лысый, в неизменном, засаленном платке. Захочешь, не спутаешь.

– Тебя эти в плен взяли? – мотнул головой здоровяк и Иван коротко кивнул в ответ.

– Считай, повезло тебе.

– Вы меня отпустите? – с робкой надеждой прошамкал Ваня и вздрогнул от ядрёного, мужского хохота. Ржали мужики, что держали под прицелом бывших его конвоиров.

– С какого перепугу? – удивлённо спросил шрамом меченый. – Ты теперь наша законная добыча.

– В чём же тогда везенье-то? – нерешительно пробормотал Иван, всем видом демонстрируя, что это действительно просто вопрос. Упаси Род – никакого сарказма.

– А на-ка вот, держи, – мужик сунул ему в руки короткоствольный, тупорылый автомат с длинным, изогнутым магазином.

– Имеешь возможность отомстить по случаю. Не каждому такая удача случается. Этим всё равно уже, кто их ухлопает. Да и нам тоже. А тебе приятно, вроде как. Только давай быстрее, не вздумай речи закатывать.

Иван неловко перехватил непривычное оружие, отметил мельком, как разит от ствола свежесгоревшим порохом. Поработала уже сегодня машинка. Рукоятка тёплая, только из чужой ладони, насечками в кожу не больно вцепилась. Пользоваться таким не доводилось ещё, но чего сложного? Здесь держи, туда дави. Глянул исподлобья на Лысого. Не пытается выглядеть героем, но и не боится, точно. Стоит, опустив голову, в ожидании закономерного окончания своей суматошной жизни. Именно так он, вероятно, его себе и представлял. Похмелье страшное, опять же. Тут уж действительно – скорей бы пристрелили. И не глядит даже, кто стрелять будет. Иван вспомнил доверчивые, испуганные глаза Лоры, хруст позвонков… Представил, как появится в груди Лысого аккуратная строчка дымящихся отверстий, как завалится безвольное тело, спиной в бездну. Чтобы только ножками и успел дрыгнуть, тварь такая! И к Маре, в заботливые ручки!

– Я не могу, – прошептал Иван, протягивая автомат владельцу. – Он заслужил, но я не могу. Не принято у нас так. Я астариец.

– Ну, а что, астариец, не человек, что ли? – удивился верзила. – Отомстить-то любому хочется, дело святое. А впрочем, тебе с этим жить, вот и мучайся, что случаем не воспользовался.

Он коротко махнул мощной лапищей и нестройный, ружейный залп смёл с обрыва вниз жидкую цепочку людей. Никто из них так и не проронил ни звука.

– Всё. Иди вон, к старому – поможешь трупы в пропасть скидывать. И одежонку себе какую-нибудь присмотри – не в трусах же тебе ходить.

– С покойников?! – натужно просипел Иван, с трудом сглотнув горькую слюну.

– А с живых не получится, не отдадут! – язвительно усмехнулся тот. – Так что, выбирать не приходится. А как закончите – в общую камеру. Не велика птица, отдельно сидеть.

– Айда, айда! – вчерашний дедок, тот, что по двору с ведром мотался, призывно помахал сухонькой ручкой. И голос у него оказался сухонький, надтреснутый, скрипучий.

– Иди сюда, парень. Тут вон, как раз твоего размера жмур таскается.

– Да что ж такое-то? – тихо простонал Иван, поднял опухшее лицо к молочно-серому, утреннему небу. – За что мне всё это?

– Нашёл время молиться! – возмутился дед и, не давая Ивану возможности задуматься, потащил куртку с ближайшего убитого бойца. – Чего вылупился? Тебе надо или мне?

Передёрнувшись от омерзения Иван напялил серую куртку, штаны с огромными, накладными карманами по бокам и растоптанные ботинки со шнурками. Один шнурок оказался порван посредине, но заботливо связан аккуратным узелком. Иван судорожно перевёл дух. Отчего-то бытовая, незначительная мелочь заставила грудь сжаться. Резануло по сердцу. Хозяину ботинок наплевать теперь на такие мелочи, узелок один на память и остался.

– Ну вот, – проскрипел дедок удовлетворённо, – а то ходишь тут в трусах, как придурок.

– А что здесь случилось-то? – нашёл Иван возможность задать закономерный вопрос.

– Что случилось… Куча пьяных мужиков, да все с оружием! Вот и случилось. Твои начали – им и отвечать, а суд у нас тут совсем короткий. Вон того давай, хватай с той стороны.

Иван послушно потянул за ноги следующего убитого, старый подхватил под руки и задом покорячился к обрыву. Так получилось, что всю дорогу до пропасти, глядели на Ивана прищуренные, бездонные глаза мёртвого Белки. А внизу, под обрывом, уже кружила, крикливая, пернатая, похоронная команда.

* * *

Просторная, общая камера занимала половину сарая, который Иван уже дважды обошёл за утро. Здесь оказалось прохладно и сумрачно. Узкие щели в стенах, под самым потолком, ещё при постройке надёжно запечатали железными прутьями устрашающей толщины . Они заменяли собой окна, одновременно и освещая помещение, и вентилируя. Вдоль одной стены аккуратно составлены трубчатые конструкции, в которых без труда угадываются разборные стеллажи – похоже, тюрьма свободно превращалась в склад и обратно. В зависимости от того, чем нынче богаты. И всё на этом. Лишь бетонный пол и люди на нём. Видимо, тюремщики не заморачивались комфортом сидельцев. Все люди: и мужчины, и женщины, и дети, сбились в кучу в одном углу, не разбредаясь по просторному помещению, инстинктивно жались поближе друг к другу, хотя это ничем не могло помочь. Скорее, просто чувствовали: не стоит выделяться из толпы, куда правильнее слиться с общей массой и не обращать на себя внимания. Тем, кто поступает разумно, выжить в плену удаваётся дольше.

Всего пленных тут сгрудилось человек двадцать, никто из них на Ивана внимания не обратил, не сделал попытки подойти, заговорить. Дернулись поначалу суматошно, закопошились, но когда поняли, что забирать никого не будут – успокоились. И вновь разлеглись на постеленных прямо в бетонной пыли замызганных куртках. Для Ивана они так и остались одним большим, слабо шевелящимся, безликим пятном. Даже просто поздороваться желание пропало.

Когда глаза свыклись с полумраком, Иван заметил, что один человек лежит отдельно. Причём так, словно люди изо всех сил стараются держаться от него подальше. Небрежно укрытый какой-то грязной рваниной до самого, остро торчащего, подбородка, он уставился на Ивана лихорадочно блестевшими глазами. Только они и выдают присутствие жизни в этой куче вонючего тряпья. Даже шишковатая, серая голова без волос выглядела безжизненным, ископаемым черепом.

Иван собрался подойти поближе, но замер, остановленный требовательным жестом высохшей руки живой мумии. Слов, правда, не понял – человек просипел что-то на логорийском. Иван вполголоса помянул Мару и всю её нечестивую мелочь – ну, не табличку же на груди носить, с просьбой говорить на унилинге!

– Простите, я не понимаю, – прошамкал разбитыми губами на общепринятом в Системе языке.

– Астариец! – неожиданно обрадовалась мумия и улыбнулась беззубым ртом. – Это замечательно! Ну, тогда принеси мне воды, уж будь так любезен. Вот в этом ковшичке.

Иван пожал плечами, посмотрел на людей, сбившихся в плотную кучу в углу и… замер на месте, увидев их глаза. Теперь они все смотрели на него: кто со страхом, кто с отвращением, но большинство – с жалостью. Чего больше уж точно не было – равнодушия. Видимо, что-то совсем из ряда вон, умудрился вытворить Иван, совершенно ненамеренно. Девчушка лет семи, сидевшая с краешку, прижавшись к маминой ноге, отчаянно замахала ручонкой, призывая его подойти. Ничего страшного этот жест не таил, и Иван хмыкнул – почему нет? Девчонка выглядит ухоженной и опрятной – насколько возможно. Типичное дитё: две тощие косички в стороны, россыпь мелких веснушек на носике-пуговке, платьишко жёлтенькое не новое, но чистенькое. Озорными глазёнками стреляет безостановочно – ребёнок и на войне ребёнок. Тем более, что на войне и родилась. А вот мамаша, затёртая жизнью тётка лет сорока, никаких иллюзий уже не питает, по глазам читается – готова ко всему. Впрочем, ей могло и тридцати ещё не натикать, кто может точно сказать? На планете этой…

– Чего тебе, малая? – Иван присел, не доходя пары шагов до ребёнка и попытался дружелюбно улыбнуться. От этой необдуманной попытки тут же расползлись коросты на разбитых губах и струйка крови потекла по шершавой от пыли коже. Впрочем, дитё войны этим ничуть не впечатлилось.

– Ты дурной совсем? Посмотри – у него же летучий огонь! Заразиться хочешь?

– Но он же больной? – удивился Иван. – Больным надо помогать. Нет?

– Это ты больной! – громко заявила самоуверенная, как и все дети, девчушка. – На всю голову!

– А ну, отстань от дяди, – строго одёрнула дитё мамаша и заботливо прибрала девочку к себе поближе, от дурака подальше. – Хочет дядя сдохнуть – мы мешать не станем.

Иван взял ковш, направился к здоровенной бадье с водой, но молчаливый, хмурый мужик, возле неё обитавший, строго указал на мятое ведро неподалёку – там для тебя вода. Зараза, понятно – сообразил Иван, спорить не стал и, вернувшись с водой, вручил ковш мумии. Больной вцепился жадно, плескал через край на серое, обтянутое пергаментной кожей, лицо, громко глотал и улыбался блаженно, радостно.

– Спасибо! Помогай тебе Агор! Думал, так и загнусь тут от жажды – от болезни помереть не успею.

Иван присел рядом с ним, почувствовал, что пол, хоть и бетонный, но не холодный, жить можно.

– До какой степени опуститься нужно, чтобы человеку больному воды не подать! Ведь люди же… кажется!

Больной поёрзал так, чтобы голова оказалась повыше, глянул на Ивана спокойно, однако мелькнуло что-то в неестественно блестевших глазах. Что-то очень уж на укор похожее. Бесцеремонно, как и положено умирающему, он обращался к Ивану на ты. Какие условности, когда смерть в глаза глядит?

– Даже у меня нет права их судить! У них есть шанс вернуться домой живыми. Ну, или просто выжить, хотя бы. А подхватят летучку и не будет уже никаких шансов – смерть верная. Меня всё равно уже не спасти, так что смерть не только верная, но и глупая. А вот у тебя, астариец, вовсе нет права этих людей осуждать.

– Почему это у меня – и вовсе? – удивился Иван, на что человек отчётливо хмыкнул из глубины замызганных лохмотьев.

– Эти люди многого не знают, от того и смотрят на тебя, как на святого. Ну, или как на идиота – в нашем мире это одно и то же. Но я то хорошо знаю: с твоей биозавесой никакая зараза не страшна! Хотя, согласен – легко святым быть, когда самому не грозит ничего. И на людей укоризненно поплёвывать, да в бездушии обвинять.

Иван вздохнул. Вот и делай людям добро, сам же виноват останешься. Впрочем, есть по этому поводу какая-то мудрость, да вспоминать недосуг.

– А знаете, я вот про биозавесу и не вспомнил даже. Пока вы так вежливо не напомнили. Так что не очень-то я и поплёвывал.

– Да я знаю, – покладисто согласился тот. – Просто, чем слова обиднее, тем доходят быстрее. И помнятся дольше. Ну, а то, что ты о завесе не вспомнил – не значит, что забыл. Просто привык уже к безопасности, она для тебя естественный придаток к организму.

В это время скрежетнула противно дверь, вошёл меченый верзила и внимательно осмотрел сидящих на полу людей. Словно кнутом щёлкнули над головами пленников. Люди инстинктивно прижались друг к другу ещё плотнее, стараясь занимать как можно меньше места и не глядеть в глаза надсмотрщику. Ему это заметно польстило. Он обвёл взглядом согбенные спины людей и снисходительно фыркнул.

– Ну, чего зажались, как мыши в углу? Неужто не надоело здесь сидеть? По свежему воздуху прошвырнуться никому не хочется?

Желающих не обнаружилось и тогда он просто ухватил здоровенными лапищами тех, кто поближе оказался и, не церемонясь особо, потащил к выходу. По поведению выбранных им пленниц, Иван понял, что сопротивляться здесь не принято. Взгляд верзилы мазнул по Ивану, сидящему возле больного, проскользил равнодушно… И тут же резко метнулся обратно. Глаза открылись настолько широко, что даже шрам замысловато изогнулся, превратившись в подобие змеи. Так ничего и не сказав, он вышел за дверь и пинком захлопнул её за собой.

– Куда их? – тихонько поинтересовался Иван. Под руки верзиле попались две женщины среднего возраста.

– Этих на работу, – уверенно ответил больной. – Для себя или на продажу тщательнее выбирают. Скорее всего полы помыть, после ночной перестрелки. Загадили, наверно, всё.

– А со мной что будет, как полагаете?

– А ты, считай, умер уже, – слабо усмехнулся больной, слегка растянув тонкие, едва заметные губы. – Рядом со мной-то! Они ж не знают, что у тебя защита есть. Да и не поймут ничего, если объяснить попытаешься. Ты теперь, с летучим огнём, для них совершенно бесполезен.

– Ну да, ну да… Это хорошо?

– Если не убьют – очень даже, а…

– А дальше я понял! Ну, а если бы не летучка ваша, то куда?

Больной, без видимой причины, неожиданно закашлялся – сухо и надсадно. Иван с готовностью сунул ему в руки ковш с остатками воды.

– Могли бы в рабы продать, но с таким телосложением, работник из тебя! Если здоровье хорошее – на запчасти, но тут ты по возрасту не подходишь, на органы детей охотнее берут. Поди знай, каких болезней ты нацеплять успел, взрослый такой? В публичные дома девки требуются, а парни не особо, да и посмазливей нужны. Хотя, подкрасить если… Выпить и не присматриваться…

– Я ведь серьёзно спрашивал, – с укоризной протянул Иван. – А вы меня пугать взялись, как маленького. Кто тут на вашей планете органы пересаживать станет? И кому? Вы вон, с инфекцией-то справиться не можете.

– А при чём тут мы? – удивился, в свою очередь, логориец. – На Логоре у людей органы изнашиваться не успевают. Мы тут, в основном, вообще здоровыми умираем. От пули, например. У нас до старости редкие счастливчики доживают. Это вам, на цивилизованные планеты, запчасти для людей требуются.

– На Астару не требуются! – возмутился Иван.

– Вот только на неё и не требуются! – не стал спорить собеседник. – Вы там, идиоты, навсегда от болезней избавились! А у нормальных людей принято болеть и лечиться. Чтобы за лечение платить исправно и много. Экономику поддерживать.

– Но ведь структура биозавесы несекретная, – удивлённо протянул Иван, обескураженный таким странным обвинением в идиотизме. – Это вообще имперская разработка, совсем немного и оставалось, чтобы её до ума довести. Нам меньше ста лет понадобилось!

– Кому, кроме вас, агров, могла ещё в голову идея прийти, такой источник доходов перекрыть? Люди болеют всегда – доход стабильный! Кому вы нужны, со своим железным здоровьем? Одни убытки. Ну, а кроме того, биозавеса не позволяет модифицировать человеческий организм, вживлять электронику. Вот если бы она бессмертие обеспечивала – тогда, да, тогда конечно. А так – была нужда себя ограничивать!

Иван опустил голову, помолчал. Пробежала между ботинок какая-то многоногая букашка, по делам своим, букашечьим. Только лёгкий след ажурной вязью в пыли остался.

– Домой я хочу. К родным идиотам. К аграм, над которыми вы все смеяться привыкли. А мне над вами плакать хочется. Прилетают же на вашу планету астарийцы?

– Понятно, прилетают, благодетели! – фыркнул обидно больной. – Сыт привозят, как мы тут без него?

– Вы так сказали, как будто мы нехорошее что-то делаем, – смутился Иван. – А что плохого – людей кормить?

– А вот кишки к позвоночнику подтянет – поневоле задумаются! – с неожиданной злобой выкрикнул логориец. – Может, поля начнут засевать, а не кладбища!

– Но это же ваша планета! – воскликнул Иван. – Ваш народ! Вы что же, предлагаете, голодом их заморить?

– Я предлагаю их не кормить, а это не одно и то же. Пусть сами себя покормят! А то вся планета – воины, ни одного пахаря. Я по этому поводу притчу вспомнил. Время есть, желаешь – расскажу.

– Я по этому поводу одного человека вспомнил – осторожно улыбнулся Иван. – Время есть – послушаю.

Огромная, зловеще-чёрная мрачная фигура, высилась посреди Зала Правосудия, словно монумент – напоминание о неизбежности Кары. Чёрный шлем закрывал всю голову и лицо, оставляя лишь две, светящиеся красным, щели оптических приборов. Массивная броня надёжно прикрывала грудь, спину и плечи исполина; ноги и руки, обтянутые эластичной тканью, защищали броневые накладки; в руках, прикрытых армированными перчатками, великан привычно-небрежно держал тяжёлый, боевой излучатель. Голову опустил вниз, направив взгляд кроваво-красных щелей на стоявшего перед ним человека.

Пацан-подросток, съёжившись и замерев от холодного ужаса, стоял перед грозным и могучим Стражем, покачиваясь и едва держась на ватных ногах. Казалось, что лишь леденящий душу взгляд великана не позволял ему рухнуть прямо посреди Зала Правосудия.

А вокруг толпились люди: с заплаканными глазами, с весёлыми, с равнодушными… Все ждали сурового, но, как всегда, справедливого, приговора Стража.

– Ты признаёшь, что убил человека? Такого же подростка, как ты сам?

– Но он… Да, но… Так получилось!

– Ты сомневаешься в своей виновности?

– Я защищал девочку! Он её ударил и собирался ударить ещё! Я пытался его остановить…

От жгучей обиды паренёк сорвался в крик, не осознавая, на кого осмелился кричать.

– И что? – продолжил Страж.

– Он посоветовал мне написать жалобу и замахнулся… Я взял камень и ударил его по голове. И он умер. Но я не хотел убивать, я хотел защитить!

– Значит ли это, что ты не раскаиваешься?

– Не раскаиваюсь! Я его остановил! Как смог – так и остановил… Пусть теперь сам на том свете на меня жалобы пишет!

Гул возмущённых голосов взметнулся к сводам Зала Правосудия, но тут же и смолк, повинуясь жесту Стража.

– Виновен! Приговор: изъятие из общества. Без права возврата!

Под одобрительные крики людей Страж положил массивную ладонь на плечо подростка, провёл к своему кораблю и поднявшийся трап отрезал их от суетного, привычного мира людей. Сняв шлем, Страж повернулся к приговорённому и…улыбнулся.

– Добро пожаловать в Корпус Стражей Правопорядка, новобранец!

Иван покачал головой.

– И в чём суть?

– Всегда и везде есть люди, способные убивать себе подобных. Это не очень страшно, а иногда и необходимо. Страшно, когда такими становятся все. И убивают, просто потому, что так живут. Ни во что уже не веря!

– Но во что можно верить, убивая друг друга? В высший разум, в вечное добро?

– Да ни во что! Невозможно… Но очень нужно. Нужно верить, что есть какая-то цель у всего этого.

– И что: убийство ради высшей цели уже не грех? – хмыкнул Иван.

– А когда было иначе? Вся и разница, что цели меняются. Но обязательно остаются Высшими, как иначе?

Иван потрогал пальцем губы, посмотрел на свет. Похоже подсохло – аккуратнее надо улыбаться.

– Как же вы свою планету до такого состояния довели? – пробормотал он тихонько.

– Мы довели? – воскликнул больной так, что капельки крови и слюны брызнули в стороны. – Мы?! На Сэли с нашей планеты везут детей для публичных домов, в прислугу, на органы… Нужен сэлийцам мир на Логоре? На промышленной Актавии всегда дармовые рабочие руки нужны, а где их взять? Поедут логорийцы загибаться за бесценок на Актавию, если в их доме будет мир? Астара сюда сыт поставляет – нужно астарийцам, чтобы логорийцы его сами выращивали? Вам всем нужно, чтобы мы сидели в грязи и крови! Вам всем от этого сплошная польза! И нет среди вас чистеньких, не обольщайся!

Он зашёлся в хрипе, закашлялся гулко и страшно, разбрызгивая кровавую слизь; сухая ладошка беспомощно колотила по куче тряпья – в то место, где должна находиться грудь. Спокойно сидевшие до этого люди в панике снялись с места, бросились к двери. Те, что добежали первыми, отчаянно, сбивая в кровь кулаки, замолотили в грохочущую и дребезжащую дверь, задние жались к ним, стремясь уйти от страшной опасности подальше. Хорошо ещё, что людей в камере сидело немного, иначе первых просто бы размазали в красную кашу. Дико визжала знакомая, маленькая девчушка, тыкала пальчиком в сторону забрызганного кровью лица Ивана. Она не понимала своего счастья – оказаться в последнем ряду, так далеко от выхода. А если бы первой прибежала…

Иван схватил ковш, бросился к ведру, зачерпнул воды и вернулся к больному, но поздно, поздно… Да и не помогла бы вода, чего уж там. Из кучи рванины жизнь ушла, остались ветхие тряпки, ветхие кости, ветхая кожа. Иван плеснул воду на лицо, шершавой ладонью размазал, утёрся грязным рукавом.

Дверь открылась и людская волна, едва не сбив с ног охранника, выплеснулась наружу и растеклась в разные стороны. Коротко тявкнул автомат, один из бежавших нелепо взмахнул руками, запутался в собственных ногах и упал в пыль, оставшись лежать бесформенной кучей. На серо-зелёной куртке влажно набухло чёрное пятно, вниз поползло и взялось подтекать грязной, блестящей лужицей. Остальные пленники рухнули, кто где бежал – живые, но уже ни на что не способные. Смерть везде, везде, везде…

Меченый верзила заглянул в камеру.

– Давай, выноси дохлятину и скидывай под обрыв. Дело знакомое. Недолго ты с новым дружком похороводился!

– Я астариец! – сбивчиво забормотал Иван, заметив нехороший блеск в его чёрных глазах. И то, как старательно верзила выдерживает дистанцию, не опуская автомат.

– Я для вас неопасен! Я не могу заразиться, нам прививки специальные ставят. А иначе стал бы я с больным разговаривать! Ну что я, идиот, что ли?

Вытянул перед собой руки, совершенно не понимая, что этот жест должен означать и в чём убедить.

– Я дорого стою! Но живой! Астара за меня хорошо заплатит. Не надо меня убивать!

Иван отчаянно надеялся, что верзила понимает его слова – неряшливые, бессвязные, сдобренные кровью из открывшихся трещин на губах. И с облегчением заметил, как уходит смертельная отрешённость из глаз огромного бойца. Кажется, в Иване он вновь увидел человека. И, самое главное – человека полезного.

– Это, значит, на продажу тебя жмуры утренние готовили? Ладно, – он забросил автомат за спину и Иван непроизвольно выдохнул. Поживём ещё…

– Но дохлятину всё равно тебе выбрасывать, раз уж ты такой привитый. А потом в отдельной камере посидишь. И так из-за тебя хорошего раба грохнуть пришлось. Убыток. А сколько за тебя взять можно – поди разбери, пока что… Кстати, меня Меченым кличут. Теперь мой отряд за тобой присматривать будет. Цени!

Глава 6.

Ровно через три дня, как и предписывают осторожным людям правила карантина, отряд Меченого отправился в путь. Вытянулся короткой кишкой из ворот перевалочной базы и минут через двадцать растворился в лесу. Словно и не появлялся тут никогда. Лишь ветерок утренний, да пение бодрых пташек, на лугу остались.

Теперь вожак убедился, что Иван действительно заразу не подхватил и к продаже готов. Всё это время пленник сидел один в каменном закутке, с открытым небом над головой, аккуратно расчерченным на квадратики железной решёткой. Совсем плохо стало на вторую ночь, когда взялся надоедливо моросить мерзкий, совершенно осенний, дождь. А уж когда пришло стылое утро, Ивана затрясло так, что лязгом зубов, кажется, часового на вышке вспугнул. Тело колотило бесконтрольно и неудержимо, мясо от костей вибрацией точно отшибло. От каменных стен тянуло могильным холодом и тошнотворным запахом перепрелого, заживо гниющего мха, что прижился в пазах аляповатой кладки. А днем, когда солнышко разошлось припекать, в каменном мешке сгустилась вязкая, влажная духота, вонявшая всем тем, что годами впитывалось в стены, пол, и особенно – в бетонный, выщербленный жёлоб. Чтобы не задохнуться, Иван, время от времени, подпрыгивал, цеплялся за ржавые прутья над головой, подтягивался и жадно хватал ртом кусья относительно свежего воздуха. Правда руки не могли долго удерживать на весу многострадальное тело и приходилось вновь с головой окунаться в мерзкое болото собственного ада. А следом приходила ночь… Одно радовало: биозавеса дело знает туго и заболеть Ивану не светит, даже в свете всех его мучений.

Отряд у Меченого собрался совсем маленький, семь бойцов всего, и бедный – все со старыми, облезлыми винтовками. Автомат полагался одному лишь вожаку, но и тот короткоствольный, в реальном бою, на открытой местности, почти бесполезный. Меченый ласково величал его ублюдком, всё грозился выбросить, но замены пока не находилось и ублюдок продолжал обитать на широкой спине хозяина.

На этот раз Ивану не пофартило налегке путешествовать. Руки ему крепко связали спереди, чтобы с нуждами своими мог самостоятельно управиться, а на тощую спину взгромоздили объёмный мешочище с дорожными припасами. Лямки стянули в три узла на груди так, что захочешь – не скинешь. Теперь сторожить невольного носильщика необходимости не было: с таким мешком в побег пускаться – людей смешить. Короче говоря, все положением дел остались довольны. Кроме Ивана, конечно. Хотя, его мнения никто и не спрашивал. Мнение мула вообще людей редко интересует, давно подмечено.

А лес вокруг нарос дивный: деревья стройные, высокие, стоят гордо, не горбятся, нижние ветви на такой высоте начинаются – шапку держи. Возле корней одного такого красавца Иван устроился на привал: мешок привалил к стволу, сам привалился к мешку. Чугунные ноги перед собой бросил и блаженно зажмурился. Лишь бы не перекурчик! Ну, хоть на полчасика бы задержались.

– Эй, астариец! – негромкий бас заставил Ивана подобраться и торопливо открыть глаза. Над ним безобразной глыбой навис Меченый и брезгливо морщил извилистый шрам. Словно гадость какую унюхал.

– Ну, и чего ты развалился, как пёс приблудный?

– Так привал же, – Иван начал подниматься, пытаясь понять, что сделал не так.

– Вот именно! Привал – это отдых перед следующим броском. А отдыхать нужно правильно. А не как этот… Ну, ты понял!

Вожак мощной лапищей ухватил Ивана за шиворот, легко, словно котёнка, приподнял над слежавшимися, опавшими иголками и, развернув, небрежно приземлил на худую задницу.

– Спиной на мешок обопрись, а ноги на ствол закинь. Да повыше, чтобы кровь отлила.

Оглядел получившуюся композицию и удовлетворённо вздохнул.

– Вот, как-то так! В морду тебе дать, что ли?

– За какие грехи? – напрягся Иван. Вожак спокойно говорит, и даже ласково, но от мордобоя это никак не гарантирует.

– Да так… Привязался я к тебе чего-то. Тащу на продажу, а уму-разуму учу прямо как родного. Нет, ты мне, конечно, нужен живой! Но я тебя не поэтому берегу, а с душой. Как своего. Непорядок это. Мягкотелость и сентиментальность. До добра не доведёт.

Склонил к правому плечу тяжёлую, бычью голову. Глянул заботливо.

– Тебе с какой стороны зубы меньше жалко?

Иван поёжился, поведя плечами под широкими лямками мешка.

– Упаси Великий Род, в родню к вам угодить, похоже.