Текст книги "Несостоявшийся император Федор Алексеевич"

Глава 7
Дворцовый переворот

Современники знали, что кончина Федора Алексеевича была неразрывно связана с дворцовым переворотом, приведшим на престол юного Петра. 10-летнего мальчика посадили на трон, разумеется, не для того, чтобы он самостоятельно правил (этого и не произошло). Но кто конкретно и почему это сделал? Письменные источники об этом молчат или отвечают крайне уклончиво. Однако мы можем разобраться в деталях преступления в Кремле 27 апреля 1682 г., восстановив события по всему комплексу косвенных улик.

Эти слившиеся воедино (с разрывом, по разным данным, от 15 до 45 минут) события: подозрительная смерть мудрого и неправедное воцарение отрока, – буквально взорвали уже изобиженную царедворцами во время болезни Федора и забурлившую Москву. Судорожные попытки победителей в придворной борьбе удержать захваченную власть лишь приближали третье неизбежное событие: 15 мая 1682 г., после тщательной подготовки, все стрелецкие и солдатские полки московского гарнизона с развернутыми знаменами и барабанным боем вошли в Кремль, ведя за собой несметные толпы москвичей. «Изменники-бояре и думные люди», которые, в противность воле государя, угнетали народ и извели доброго царя, полетели из дворцовых окон на копья.

Свидетельства и документы, раскрывающие суть трех взаимосвязанных событий, составляют многие тома и по содержанию часто несопоставимы друг с другом. Изложить дело, завершившее царствование Федора Алексеевича, кратко и внятно мы можем, воспользовавшись приемом исторической реконструкции, восстановив живые картины и ход мыслей героев по всем имеющимся материалам. Эта работа значительно более трудоемка и выглядит не вполне убедительно, поскольку логика всех мыслительных операций скрыта от читателя и даже коллеги, погрузившиеся в источники той эпохи не столь глубоко, затруднились бы пройти тем же путем (тем более что многие источники впервые найдены в архивах).

Зато результат реконструкции, за честность которой автор отвечает своим добрым именем, предельно краток и нагляден. К тому же желающие всегда могут обратиться к указанным в Примечаниях исследованиям и публикациям источников, попытавшись подтвердить или опровергнуть свое впечатление от прочитанного в этой книге.

Трапеза у патриарха

23 апреля 1682 года в Крестовой палате у патриарха Московского пировали. Неподалеку, в Теремном дворце, тихо умирал от цинги царь Федор Алексеевич. За столом, не забивая себе голову призором над ближними и дальними епархиями великого Российского государства, были все до единого, старые и новопоставленные митрополиты, архиепископы и епископы. Не слишком богатые – поелику патриарх Иоаким не терпел в подчиненных роскоши – мантии архиереев служили хорошим фоном для золотых, серебряных и цветных усыпанных драгоценностями кафтанов избранных государственных деятелей.

Влиятельнейший политический советник государя, мастер международной интриги боярин князь Василий Васильевич Голицын [312]312
  О его характере и деятельности см. также: Богданов А.П. Первые российские дипломаты. (Исторические портреты.) – М., 1991. С. 33–60.


[Закрыть], памятуя о нелюбви патриарха к коротко стриженым волосам и бороде, держался скромно и тихо беседовал с владыками на чистом русском наречии, старательно избегая модных латинских, немецких и французских выражений. Не считая того, что на украшавшие его кафтан драгоценные камни можно было купить кавалерийский полк, старания опытного дипломата выглядеть заурядным боярином были почти успешны; одно выдавало его с головой – князь не пил водки!

Предосудительное поведение коллеги по Думе не слишком огорчало добродушного князя Владимира Дмитриевича Долгорукова. Он понимал опасность распространения столь тлетворного обычая, поелику возглавлял в свое время Кабацкий приказ – золотое дно Государевой казны. Причуда Голицына даже забавляла князя, как и склонность того блистать богатством напоказ. Сам Долгоруков держал состояние в конных заводах – и эта страсть к лошадям делала его лучшим другом царя Федора Алексеевича. Единомышленники уже добились многого: породистые кони не только разводились по всей стране – они вошли в моду, стали при дворе едва ли не главным предметом праздных разговоров, заносчивой гордости и скрытой зависти.

Третий приглашенный патриархом царедворец, окольничей Петр Тимофеевич Кондырев, получил свой чин и весьма почетную должность судьи Царицыной Мастерской палаты во многом за счет брата Ивана, величайшего специалиста по коневодству и выездке, коего взыскательный государь недаром сделал ясельничим – главою Конюшенного приказа. Пользуясь симпатией царя Федора, Петр Тимофеевич на пиру выглядел скорее как сопровождающий Долгорукова. Четвертый гость, думный дьяк Посольского приказа Емельян Игнатьевич Украинцев, как бы для равновесия держался ближе к Голицыну, который и без определенной должности был душою наиболее тайных и смелых дипломатических планов царствования.

С молитвой гости благочестиво выпивали и закусывали, наслаждаясь свежим весенним воздухом из раскрытых окон и не ощущая разносимого им беспокойства. На окраинах Москвы, в опоясывавших столицу стрелецких слободах и чуть более дальних солдатских казармах на Бутырках, служилые по зову сполошных колоколов собирались «в круги» по казачьему обычаю. Лучшие полки русской регулярной армии в один голос кричали о невозможности далее терпеть «тяжелоносия» от своих полковников и покрывающих их безобразия приказных.

Вся их надежда была на государя. Недавно служилые одного полка уже пытались добиться правды – подали во дворец челобитную с описанием явных и крайних вин своего командира: даже из государева жалования тот больше половины выдирал! Но придворные, стакнувшись с полковниками, велели схватить челобитчиков и учинить им жестокое наказание. Лучших людей московского стрелецкого полка как государственных преступников били кнутом без всякой милости и отправили в ссылку.

Правители хотели устрашить служилых, чтобы те всегда полковникам были от страха в покорении. Пользуясь болезнью царя, его приближенные быстро забыли политику Федора Алексеевича, более стараясь народ удержать в повиновении страхом, нежели праведной любовью. Во дворце и всем государстве без постоянного присмотра государя действительно многое пошло наперекосяк. Даже войска, посланные отучить китайцев соваться к нашим рубежам, топтались на месте. А долго сдерживаемое воровство и мздоимство, моментально процветя, едва не всю Россию лишило правосудия! На фоне усердной заботы царя Федора об общем благе, правом суде и всенародной пользе – ей, нестерпимы были алчные покушения злодеев на достоинство, имущество и самую жизнь подданных…

Князь Голицын, поднимая за здоровье патриарха Иоакима кубок мозельского, размышлял о том, что реформы великого государя зашли слишком далеко и будут, несомненно, остановлены. Лучшая часть знати явно готова выступить за младшего царевича Петра и, посадив на трон мальчонку, устроить большой дележ власти. Умного и когда надо решительного царя Федора было жаль. В каком-то смысле это был идеальный монарх, философ на троне. Но эта страница почти закрыта. Готовясь броситься в новое море интриг, в котором гостеприимный хозяин-патриарх станет важным ориентиром, князь испытывал приподнятое чувство.

Не блиставшему, подобно Голицыну, тонкостью ума боярину Долгорукову было грустно и тревожно. Умирающий царь был его другом, да и почти взрослый царевич Иван вызывал симпатию. Но воцарение Петра уже решено на семейном совете влиятельнейшего рода Долгоруковых, контролирующих военные ведомства. Об этом же сговорились между собою многие первые фамилии государства. Сегодня, вот, патриарх со всеми архиереями явственно дает понять, что крестоцелование юному Петру, вместо совершеннолетнего Ивана, пройдет гладко, что духовенство все как надо устроит, вроде это и не переворот, а законное завещание Федора Алексеевича.

Обнаружив, что размышляет о царствовании Федора в прошедшем времени, Долгоруков призадумался. До сей поры государь, часто хворая, все же не выпускал из рук бразды правления. Помнится, сильнейшая болезнь свалила царя среди дипломатических забот и военных приготовлений в январе 1678 г. Федор Алексеевич так простудился на Крещенском водосвятии, что доктора отчаялись, Дума, забросив дела, размышляла о престолонаследии. Однако государь пересилил болезнь и 10 мая ослепил великих и полномочных послов Речи Посполитой роскошью и величием. Демонстрируя обеспокоенной стране свое выздоровление, царь тогда всенародно отпраздновал именины, а 7 августа лично произнес перед послами речь по случаю ратификации мирного договора в хоромах, где пол был расписан небесными созвездиями с зодиаком и течением планет, а стены увешаны французскими шпалерами с изящными изображениями римских сражений. И ныне Федор Алексеевич надеялся на выздоровление, но оказался прикованным к постели и обложенным близкими людьми в хоромах настолько, что не мог контролировать исполнение даже важнейших распоряжений.

С гневом думал боярин Владимир Дмитриевич о всесилии палатных предстателей, постепенно окруживших больного царя плотным, непроницаемым кольцом. Конечно, то были не настоящие временщики, захватившие правление, а лишь влиятельные и доверенные ближние люди государя, выдвинувшиеся по дворцовому ведомству – отличившись расторопной помощью царю в управлении его личным хозяйством. Кто из них первый, кто последний – сказать сложно.

На вид главнейшим был боярин и оружничий Иван Максимович Языков. Долгоруков знал, что сей «глубокий прежде площадных, потом и дворцовых обхождений проникатель», служивший еще с 1671 г. в Судном дворцовом приказе, при восшествии Федора Алексеевича на престол пожалован был в постельничие (затем в думные постельничие). Новый думный чин возглавил Царскую мастерскую палату вместе со стряпчим Михаилом Тимофеевичем Лихачевым, родным братом государева постельничего Алексея Тимофеевича Лихачева.

В августе 1680 г., получив чин окольничего, Языков стал руководить Оружейной, Золотой и Серебряной палатами, оставив Царскую мастерскую палату братьям Лихачевым. С февраля 1681 г. еще один Языков – Павел Петрович – возглавил дворцовый Казенный приказ, в начале 1682 г. перешедший в ведение М.Т. Лихачева. А еще один Лихачев – Иван Афанасьевич – заступил судьей в Большой Дворец. Рачительный хозяин Федор Алексеевич, очень любивший «художества» и лично следивший за работой своих мастеров, особенно сблизился с распорядительными администраторами, на лету ловившими его мысли и щедрыми на разные усовершенствования. В начале 1682 г. Языков был уже боярином, Лихачевы же, хоть и не имели думных чинов, реально оказались ближайшими друзьями и комнатными советниками государя.

Со стороны выглядело так, что именно Языковы с Лихачевыми сокрушили власть Милославских (родичей царя Федора по матери) и Хитрово (господствовавших в дворцовом ведомстве). И как было не сомневаться в силе временщиков, когда именно с их помощью государь, без всякого смотра невест и вопреки яростному противодействию своего дяди И.М. Милославского, женился в 1680 г. на полюбившейся ему девице Агафье Федоровне Грушецкой!? Бедная царица, родив летом 1681 г. царевича Илью, вместе с младенцем померла. Как было не увериться, что именно Языковы и Лихачевы «положили жестокую бразду» кланам Милославских и Хитрово, едва ли не изгнав их из дворца, когда 15 февраля 1682 г. Федор Алексеевич чуть ли не тайком, без обычного чина и при запертом Кремле, женился вторично – на Марфе Матвеевне Апраксиной, дочери дворянина незнатного, зато свойственника И.М. Языкова?!

На деле все было сложнее, чем рассказывает легенда. Даже простодушный Долгоруков подозревал, что Языковы, Лихачевы и Апраксины были лишь «сильным орудием» более могущественных лиц светского и духовного звания. Голицын же был совершенно уверен, что дворцовое ведомство перешло к временщикам после кончины их покровителя Б.М. Хитрово в 1680 г., поелику родичи главы дворцового хозяйства нимало не способны были заменить сего талантливого администратора. Также и громкая ссора царя с Милославским по поводу свадьбы с Грушецкой, сопровождавшаяся непечатными выражениями боярина и спусканием его с лестницы, не привела непосредственно к падению родного государева дяди.

Крах Милославского произошел лишь через полгода, причем приказы, находившиеся в его ведении, достались Долгоруковым! Те, конечно, вынуждены были затем поделиться с другими знатнейшими родами. Но симпатию между коалицией вокруг Долгоруковых и патриархом Иоакимом, задолго до смертельной болезни Федора собравшем и державшем в Москве всех, включая вновь назначенных в горячие точки, епархиальных архиереев, острозрительный князь Василий Васильевич Голицын проницал насквозь.

Добрейший Василий Дмитриевич Долгоруков, в отличие от более активных сородичей избегавший бремени государственной власти и лишь недолго в 1681 г. руководивший Разбойным приказом, не был зашорен на политических расчетах. Зато он хорошо видел, что творится вокруг Кремля, слышал народные вопли и стенания о «неисправлении правых дел» в приказах, беззащитности людей от связанных круговой порукой больших и малых начальников. До сих пор надежда прорвать сей замкнутый круг и приструнить народных обидчиков возносилась к единственному неподкупному владыке – государю царю (патриарха Иоакима не числили заступником обездоленных).

«Но когда господь Бог хочет какую страну… казнию наказать – тогда первее отъемлет мудрых правителей и сострадателей человекам благих». «Так же и в наше время, – мыслил Долгоруков, – благоволил Господь Бог крепкого нашего самодержца, и благохотного всем людям человека, и милостивого царя, гневаясь на людей, отнять. Который бы ради своего мудрого рассмотрительства и великого милосердия, если бы болезнь его не постигла, народное бедствие всячески бы смог успокоить. Ибо уже в царствующем граде гнев Божий от налогов начальнических и неправедных судов разгораться начал…»

Отступление историческое: о причинах разорения и погибели царств

В России многих тогда волновал вопрос о сохранении внутреннего мира: повторения Смуты не хотело подавляющее большинство, а власти к тому же были весьма (едва ли не более всех в Европе) удручены уроком Английской революции. Большинство летописцев и историков размышляло, отчего это одни государства приходят к падению, а другие обращаются великими державами. Не растекаясь мыслию по древу, ознакомимся с общим взглядом на проблему просвещенного историка Сильвестра Медведева, изложенным в его «Созерцании» гражданской смуты в столице в 1682 г.

Отнюдь не желая проводить аналогий, ограничусь простым, по авторскому порядку, перечислением тезисов мыслителя, считавшего, что история есть коллективная память человечества. Как лицо без памяти недееспособно, так и общество без опыта истории безумно и аморально. Правда, историческое знание опасно и далеко не всегда оптимистично. Однако человеку разумному, созданному Богом для познания мира, интересоваться историей столь же свойственно, как смотреться в зеркало:

 
От него можешь бело-черно знати
И яко тебе будет умирати.
 

Итак, прежде всего людей – мужей и жен – охватило отчаяние от «неправд и нестерпимых обид» в «неполучении правых дел», рождался гнев «на временщиков, и великих судей, и на начальных людей, что мздоимством очи себе послепили». Увы, «мзда ослепляет очи и премудрых». Далее, узкий круг царских ближних предстателей, презрев идею совета со многими, особенно искусными и мудрыми людьми, принялся вымышлять «всякие новые дела в государстве, и чины в даянии чести, и суды иночиновные в гражданстве покусился вводить, иноземным обычаям подражая».

Забыв истину, что «во многом совете спасение», новые правители, сами «мелкие люди», запустили ужасный процесс: напрасные смерти видных людей, вызывающие «великую молву и смущения»; ненавистные, в поношение и укоризну гражданские законоположения; «добрых обычаев смущение, а мерзких прозябание». В итоге – «великие будут сеймы многонародные и частые» на пагубу вельможам, боярам и начальникам. «Подданные восстанут против правителей своих за то, что сердца их опечалены и тоскою наполнены».

Попытки мудрых вельмож успокоить страну провалятся; «казна истощится». Государство разоряется, когда «начальники больше печалятся о корысти своей и о достоинстве над иными честью, нежели о добром деле всего государства». За междоусобием в верхах крадется смута, «а за смутою погибель государству последует: ибо из малой искры огня великий пламень происходит»! [313]313
  См.: Прозоровский А.А. Сильвестра Медведева «Созерцание». С. 68–74; Чистякова Е.В., Богданов А.П. «Да будет потомкам явлено». Гл. 8; Богданов А.П. Летописец и историк. С. 63–144; и др.


[Закрыть]

Мудрые говорят о пагубности заведения в стране иноземных обычаев: будь то государственное право, организация и управление – или просто одежда, обувь, пища и питье. Ликург, запретивший спартанцам любые заимствования, «то не для того делал, чтобы у иноземцев чести унимать или чтобы их ненавидеть – но чтобы… в обычаях и делах оного государства не была бы перемена». В особенности речь о заимствованиях убыточных: за потерей богатства следует «хотение приступиться до чужого имущества… И за таким делом смущение и мятеж происходит в государстве, а после – разорения царств».

«Удобно слава государства того погибает, где владеют злоба, неправда и хитрость в лукавстве. Того ради всякие властители всяких государств зело должны беречь то крепко, чем бы целость государства своего содержать могли и себе бессмертную славу на веки оставили». В России же сбывается пророчество Исайи от Господа: «поставлю юношей князьями их и ругатели обладают ими»!

В самом деле, задает вопрос историк вместе с гласом народа: «Как можно содержать в мире многое множество людей, не возъимев в судах правосудства?! Если того не будет – от таких правды устраняющихся дел как в иных прежде государствах велия изменения были, так и здесь конечно некое изменение в государстве произойдет!» Альтернатива правосудию – неправедный страх. Удержит ли он народ в покорности? Забыли, пишет в гневе Медведев, мудрых совет: «Бойся того, кто тебя боится. Ибо кого боятся – того обще ненавидят, а кого ненавидят» – тому готовят погибель.

* * *

Шум за окнами Крестовой палаты тем временем усиливался. Караул, на который возлагал превеликие надежды патриарх Иоаким – лучшие пехотные полки русской армии, весь регулярный состав московского гарнизона – «не возмогая» более терпеть грабеж, порабощение и лютое мучение от своих полковников, прислал в Кремль единую делегацию с требованием примерно расследовать преступления одного полковника. Сомнительно, чтобы участники пира у патриарха уяснили детали случившейся смуты, тем паче, что и современники передают события 23–24 апреля несходно [314]314
  См.: Буганов В.И. Московские восстания. С. 90–95.


[Закрыть].

Опустив красочные описания деяний героев и жутких преступлений полковника Грибоедова, можно заключить, что избранные всеми полками делегаты рвались со своей челобитной во дворец к государю. Начальство Стрелецкого приказа во главе с суровым старцем Ю.А. Долгоруковым и действовавший от царева имени Языков пытались заковать их в железа и примерно казнить кнутом. Власти не учли, однако, существенной детали: охрану Кремля тоже несли стрельцы, и кроме поддержанных горожанами участников волнений иной реальной военной силы в столице не было.

В результате челобитчики прошли-таки во дворец и говорили с государем, вышедшим «к переграде» (отделявшей на лестнице от Боярской площадки личные покои царской семьи – «Верх» – от общих палат и переходов). По всем версиям Федор Алексеевич немедля велел провести над Грибоедовым строгое расследование. Оно состоялось, несмотря на яростное сопротивление Языкова – коего неслучайно обвиняют резче, чем руководство Стрелецкого приказа. Делегаты стрельцов пережили все угрозы и попытки расправы, доказали страшные преступления Семена Грибоедова и добились, чтобы дело вершил самодержец.

24 апреля 1682 г. в разрядных книгах было записано последнее распоряжение умирающего государя, которое в корне меняло ситуацию: «Семена послать в Тотьму, и вотчины отнять, и ис полковников отставить». Царь четко указал, на чьей стороне правда и столь тяжко преступление неправедного начальника. Народ мог увериться, что право в Российском царстве еще живо. Но ему этого не позволили. Указ не был объявлен. Грибоедова подчеркнуто нагло и скоро выпустили из тюрьмы.

А 27 апреля патриарх Иоаким благословил беззаконие такого размаха, такой степени цинизма, что государство содрогнулось, зашатался трон, покатились с плеч многие начальственные головы, власть и господство стали призрачными, иерархия Русской православной церкви ступила на грань пропасти, руки сильных опустились от ужаса, и только «зазорное лицо», теремной цветок, слабая девица царевна Софья противопоставила разразившейся гражданской буре острый государственный разум и несгибаемую волю [315]315
  О ней см.: Hughes, Lindsey. Sophia, Regent of Russia. 1657–1704. – New Haven and London, 1990: русский перевод: Хьюз, Линдси. София, регент России. 1557–1704. – М., 2000; Богданов А.П. Софья Алексеевна // Романовы. Исторические портреты. – М., 1997. Кн. 1. 198–227; его же. Правление царевны Софьи // Труды Государственного исторического музея. – М., 1998. Вып. 9. С. 25–48; его же. Царевна Софья в современных поэтических образах // Культура средневековой Москвы: XVII век. – М., 1999. С. 305–325; его же. Царевна Софья и Петр. Драма Софии. – М., 2008.


[Закрыть].