Текст книги "Черный престол"

Глава 12
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

Сентябрь 863 г. Киевщина

Когда буря

Разбила наш дом

И черное небо нас ослепило,

Мы теснее прижались друг к другу

И так испытали то,

Что дальше

Случилось,

Элизабет Борхерс. «Непогода»

Мечислав-людин выехал к Любомире засветло – покуда до Притыки доедешь, уже и рассветет вовсю. Лошадь, однако, не гнал, не спеша трусил себе по дорожке, то ныряющей в кусты, то взбегающей на холмы, поросшие березой и дубом. По правую руку синела река, а по левую, сколько хватало глаз, тянулись поля, уже почти сжатые, лишь кое-где оставалось еще жито, да и там с утречка раннего трудились земледельцы. Желтое жнивье словно спорило своим цветом с солнцем, недаром и прозвали этот месяц «руян» – «желтый», а еще называли «хмурень». Правда, небо пока не хмурилось, не истекало дождями, оставаясь по-летнему чистым, но ясно уже было – не за горами настоящая осень, с грязью, проливными дождями и ветром.

Доехав до излучины, Мечислав резко повернул коня в кусты – знал прямую дорогу. На росной траве за кустами едва виднелись две колеи – следы повозки Любомиры, частенько наведывавшейся сюда то за сеном – на лугу стояли стога, то за речным песком – чистить домашнюю утварь, то за камышом – перекрыть крышу. Много было работы в Любомирином хозяйстве.

Где-то впереди послышался вдруг гневный собачий лай. Мечислав на всякий случай отцепил от седла рогатину. Зашуршали кусты и, раздвигая ветви могучей грудью, на тропу выскочил огромных размеров пес необычной желто-палевой масти. Пес яростно рычал, скаля острые зубы.

– Тпрруу, – придержал коня Мечислав и широко улыбнулся собаке: – Орай, Ораюшко, что ж ты лаешь, аль своих не признал?

Пес перестал лаять, однако и особого дружелюбия не выказывал – крутился вокруг всадника, лишь изредка подергивая хвостом, да всё оглядывался на кусты – видно, ждал хозяйку. И дождался: бесшумно обойдя Мечислава сзади, на тропинке возникла Любомира – высокая, крепкая, словно башня детинца, с грубым неприглядным лицом, скорее даже – ликом. Цыкнула на собаку – Орай поджал хвост, заскулил обиженно, искоса посматривая на хозяйку, дескать, хотел ведь как лучше, и вот...

– Ну, здрав будь, Мечиславе.

Хозяин щековицкой корчмы, вздрогнув, обернулся.

– Испугала ты меня, Любомира, – честно признался он. – Никак не привыкну к шуткам твоим.

– А пора бы! —усмехнулась женщина и вдруг бросила на Мечислава такой умильный взгляд, какой вряд ли кто ожидал от крепостной башни. – Ране тебя ждала. Чего не ехал?

– Некогда было. – Мечислав улыбнулся. – Теперь вот нашлось времечко.

– Ну, езжай, коли нашлось, – шагнув вперед, махнула рукой Любомира и, подумав, добавила: – А парень твой в амбаре заперт. Пытался, змей, убежать – пришлось Орая на двор выпустить.

– Справная ты баба, Любомира, – одобрительно кивнул Мечислав.

– Я-то справная, – со вздохом сказала женщина. – Только вот мужик... нечастый гость у меня.

Мечислав не выдержал, соскочил с коня. Пес тут же зарычал...

– Привяжи-ко Орая, люба! – страстно прошептал он, с томлением глядя на Любомиру.

– А и не надо привязывать, – тоже шепотом отозвалась она и, повысив голос, приказала: – Домой, Орай! Домой.

Мохнатый хвост Орая еще не успел скрыться в зарослях, как любовники с жаром бросились друг другу в объятья. И хоть Мечислав-людин не уступал крепостью медведю, несладко ему пришлось в крепких руках Любомиры. Уж она потрепала его изрядно, да Мечислав тому и рад был – нечасто случалось ему любить такую женщину, что по всем статьям могла дать фору любому мужику.

– Ох, люба! – закрыв глаза, кричал он. – Сладко-то как! Сладко...

Две Любомирины девки, Онфиска и Лобзя, под стать хозяйке – сильные, огромные, неприветливые, – чинили частокол. Онфиска обтесывала топором бревно, – любо-дорого было смотреть, как играл топор в ее руке, не у всякого мужика этак играет. Лобзя стояла рядом, строго присматривая за тем, как две приблудные девки – чернявая и белявая – копают яму. Попробовали б не старательно – хороших тумаков получили бы! Чернявую звали Любимой, а белявую – Ладиславой. Еще была у них третья подружка – веснушчатая рыжая Речка, совсем еще мелкая девка, а уж смешная – Онфиска с Лобзей как ее видели, так от смеха едва слюнями не давились. Просили хозяйку:

– Ой, убери ты ее от греха, тетка Любомира, не то лопнем.

– Не лопнете, лошади! – неизменно отвечала та, однако Речку убирала – то в амбар, то в погреб. Выпускала лишь иногда – когда повеселиться хотела. К тому и еще одна причина была: девки-то, все трое, подругами были и вместях пережили что-то страшное, едва спаслись, так что горой друг за дружку были, и – то знала Любомира, не глупа была – белявая с чернявкой без рыжей своей Речки никуда б не убегли.

Хотя и так, убеги попробуй! Места вокруг для них незнаемые, дикие, зверья полно всякого: волки, медведи, да и людишки лихие, случалось, захаживали. Да и сторожа, Онфиска с Лобзей, приглядывали, а уж у тех глаза на месте, ну и самый главный – Орай. Вот уж псина умная да верная, всем псам пес!

– Да глубже, глубже рой, чадо! – Подойдя ближе, Лобзя щелкнула еле-еле шевелившую лопатой Любиму по лбу. Так себе щелкнула, в четверть силы, не то окочурится еще. Да и того девчонке хватило – села наземь, заплакала – в три ручья слезы.

– Ну, не реви, коровища. – Лобзя ласково погладила ее по волосам. – Дай-ко сюды лопату! Смотри, как надо.

Отодвинув в сторону белявую Ладиславу, Лобзя быстро углубила яму и, довольная, обернулась к Онфиске:

– Ставь.

Кивнув, та без видимых усилий взгромоздила огромное бревно себе на плечо, принесла к яме и ловко опустила:

– Закапывай!

Лобзя с Ладиславой замахали лопатами.

– А ты ничего, работать умеешь, – похвалила Ладиславу Лобзя. – А ты, – она обернулась к Любиме, – не реви, научишься.

Со стороны леса донесся приближающийся собачий лай.

– Никак, Орай бежит. – Онфиска и Лобзя отвлеклись от работы и посмотрели в сторону леса. Вернее сказать, в сторону лая – лес тут был вокруг, куда ни кинь взгляд.

– Да, это Орай, – узнала собаку Лобзя. – Кому еще быть-то? Значит, и тетка с гостем сейчас прибредут. Давай-ка убирать этих... Эй, девы! Бросай лопаты да пошли в амбар. Пить-то хотите?

– Хорошо бы, – облизала пересохшие губы Ладислава. – Да и покушать бы чего.

– Покушать, это уж не взыщите, что после гостя останется, – усмехнулась Лобзя. – Инда лепеху с молоком принесу.

– А Речке?

– Та уж с утра покормлена. – Лобзя с Онфиской переглянулись и прыснули, как и всегда при упоминании рыжей смешной девки. – Ну, идите, идите, поторапливайтесь. Завтра с утра на луг пойдем, за корой, заодно покупаемся.

– Так холодно же уже!

– Ничего, оно и приятней будет, – запирая девок в большем амбаре, засмеялась Онфиска. – А не хотите, так и сидите тут сиднями. Мы и без вас коры наберем.

– Нет, нет, Онфисушка, – разом всполошились Любима и Ладислава. – Мы с вами. Речку бы еще взять...

– Ой, хо-хо-хо! Не надоть нам этой... Хо-хо-хо... Всю кору потеряем!

Захлопнув тяжелую дверь, Онфиска ловко вогнала в пазы засовец. Кинула заинтересованный взгляд на погреб:

– Тот-то как там?

– Спит, – прислушавшись, махнула рукой Лобзя. – Чего ему еще делать-то?

В усадьбе тетки Любомиры, огороженной высоким, но местами уже кое-где подсгнившим тыном, было целых два амбара – маленький, где держали Речку, и побольше, где сидели сейчас девки: большая, по обычаю, врытая в землю изба с крытой камышом крышей, овин, просторный хлев с пятью коровами, что паслись сейчас на лугу, невдалеке за лесом. Присматривать за стадом Любомира и подумывала приспособить приблудных девок, когда попривыкнут маленько. Пока же держала их под присмотром да под засовцем, в амбаре. Кормила, правда, хорошо, но и трудиться заставляла не покладая рук, как и все здесь. То жать, то молотить, то перебирать полбу – работы на усадьбе хватало. В последнее время только, как посадили в погреб чужого парня, немножко отдыхали девки – не выпускала их хозяйка на двор уж совсем без присмотра, боялась – ну, как откроют погреб?

За воротами, уже совсем рядом, близехонько, послышались голоса, конское ржание. Лобзя отворила створки:

– Ой, здоров будь, дядько Мечислав! Подарки нам привез?

– Всё бы вам подарки! – Хозяйка незлобиво треснула зазевавшуюся Лобзю по шее, но видно было – довольна.

– Подарки в переметных сумах возьмете, эвон. – Мечислав кивнул в сторону коня, которого спорая Онфиска уже привязывала к овину.

Остановившись у дома, Любомира окинула двор хозяйским оком:

– Мы поснедаем чуток, а вы сначала забор доделайте. Орая к стаду пошлите... Ну а как доделаете, так уж ладно – выбирайте подарки!

– Ой, благодарствуем, тетушка! – враз завизжали девки. Не очень-то баловали их тут подарками. С утроенной силой они взялись за колья – поставили вмиг, даже про Ладиславу с Любимой забыли, впрочем, толку-то от тех – чуть.

Мечислав-людин с Любомирой, помолившись Рожаницам и Роду, уселись за стол. Вернее, поначалу уселся один гость, Любомира выставляла яства – коровьи копченые языки, телятину, грибы, запеченные в горшке вместе с духовитыми травами, ржаные лепешки, вареную рыбу, орехи, сладкие палочки из затвердевшего сока лопуха, ягоды: малину, ежевику, смородину, ну и, само собой, бражку из тех же ягод. Забористую, духмяную, вкусную.

– Откушай, гостюшка дорогой, опосля о делах говорить будешь.

Мечислава не надо было упрашивать – проголодался с дороги, да и вообще сегодня не завтракал. Присев рядом, Любомира пригубила бражку, да всё подкладывала лучшие куски в стоявшее перед гостем большое деревянное блюдо, время от времени справляясь, вкусно ли?

– Ухх! – Сытно рыгнув, Мечислав откинулся к увешанной волчьими шкурами стенке. – Вот уж ублажила, люба!

Изловчившись, он ущипнул хозяйку за бок. Та довольно засмеялась.

– Вот теперь можно и делами заняться, – хищно улыбнулся Мечислав. – А ну, тащи сюда парня! Или нет... Постой-ка! Он где у тебя?

– В погребе.

– Эх, темновато там. А здесь неудобно...

– В овине посветлей будет.

– А где овин? От очага далече?

– Рядом, меж амбарами.

– Ладно, тащи его в овин, а я пока очаг разожгу поболе. Да, девок своих отправь куда-нибудь.

– Ужо отправлю. Ох, радехоньки будут.

Выйдя на двор, Любомира кликнула девок. Пождала... Те что-то не очень спешили явиться.

«Наверное, за амбаром подарки смотрят, гадюки!» – усмехнулась про себя хозяйка. И верно – обе девки, Онфиска и Лобзя, обнаружились за амбаром, под молодыми березками. Фыркая, словно лошадь, Онфиска примеряла подвески, а Лобзя едва натянула на себя куцую телогрею с беличьим мехом, сидевшую на ней, как на корове седло.

– Ишь, верещат! – ухмыльнулась Любомира. – Баски ль подарки?

– Баски, тетушка! – довольно откликнулись девки. – Нравятся.

– То-то же... Можете пойти на реку, ради гостюшки. Отдохнете там, заодно ягод да грибов соберете. Девок всех с собой заберите, да смотрите, чтоб не убегли.

– И рыжую?

– И рыжую.

– Ой, тетушка...

– Я вам покажу «ой!». Ну, что сидите? Не по нраву, так живо отправлю глину месить.

– Ой, по нраву, тетушка! По нраву.

Прогнав со двора девок и проводив их взглядом, покуда не скрылись за деревьями, Любомира, поднатужившись, отвалила в сторону огромный камень, закрывавший ход в погреб. Откинула дверцу:

– Жив ли, паря?

– Да жив пока.

– А жив, так вылезай!

Пошатываясь, Ярил Зевота выбрался наружу, щуря глаза от яркого дневного света. Светило солнышко, бежали куцые облака по голубому небу, легкий ветерок шевелил листья росших за амбарами березок.

– Что встал? Шагай давай. – Любомира подтолкнула парня в спину. Тот не удержался на ногах, упал, смешно подвернув руку. Обернулся... И закусил губу, увидев перед собой Мечислава.

– Здоров будь, Яриле-отроче, – ухмыльнулся хозяин корчмы. – Пойдем-ко в овин, поговорим.

Рывком поставив парня на ноги, он развернул его, взявши за плечи, и увесистым пинком придал правильное направление.

– Угольков из очага принеси, люба, – повалив отрока лицом вниз, попросил Мечислав. – Ну, от так-то лучше будет. – Связав Ярилу руки за спиной, он уселся ему на ноги, крикнул: – Ну, где ж ты, люба?

– Иду. Несу уже.

Любомира принесла на железном листе раскаленные докрасна угли.

– Ты чего хочешь-то от меня, дядько? – всполошился Ярил, но Мечислав ткнул его носом в землю:

– Погоди ишо говорить. Не пришло время!

Хозяйка усадьбы с любопытством смотрела на распластанного навзничь парня.

– Сыпь-ка потихоньку угольки ему на спину, – с усмешкой приказал Мечислав.

– Может, спину-то заголить сначала? – осторожно осведомилась женщина.

– Зачем? Ты сыпь, сыпь... Кошма тут есть какая? Или помело?

– Помело – вон, в углу.

Горящие угли упали на спину Ярила Зевоты. Он сразу же почувствовал жар, закричал, завертелся. Рубаха вспыхнула на его спине, запахло паленым мясом... Несчастный Ярил завопил от боли. Задергался, из глаз его полились слезы.

– Не надо больше, дядько Мечислав, не надо! Я всё скажу, всё! Спроси только...

Мечислав словно бы не слышал его. Отошел, взял помело, смахнул с Ярилиной спины угли.

– Не надо...

– Чтой-то угольки попритухли. – Мечислав покачал головой. – Люба, сходи-ка за горяченькими.

– Ой, не надо, дядько...

– Не надо, говоришь? – Мечислав перевернул несчастного отрока на спину. – А вот теперь говори, тля! Да успей, покуда люба моя с углями не вернется.

– Это всё он, варяг. Он колдун, – затараторил Ярил, облизывая давно потрескавшиеся, но так еще и не зажившие до конца губы. Мечислав-людин молча слушал его, недоверчиво усмехаясь. – Он про тебя мало выспрашивал, дядько. Больше про Ильмана Карася да про Дирмунда-князя, будто я знаю что про князя, я же не знаю про него ничего, а он...

– Дело говори! – угрожающе напомнил Мечислав. – Кто этот варяг?

– Я и говорю... Вяряга зовут Олегом. Хельги по-ихнему. Он у меня волос срезал, для заклятья. Сказал, как не буду его слушаться – так вмиг околдует. Вот и пришлось...

– Что ты для него вызнал?

– Об Ильмане немного... О делах наших тайных.

– Ух, тля! Ладно, не пужайся. Дальше!

– О Харинтии Гусе. О караване его невольничьем, что отправится скоро к радимичам.

– Почему к радимичам, когда к древлянам? – удивленно переспросил Мечислав.

– По кольцам височным. – Ничего не утаивая, Ярил Зевота жалобно посмотрел на своего палача. – Ильман, когда приехал, ими хвастал. У радимичей такие кольца, никак не у древлян.

– Умен, пся! Что еще?

– Они – Хельги этот, еще там есть узколицый, хитрый, Ирландцем кличут, да монах, да молодой воин, тоже варяг, Снорри, – верно, решили за Харинтием податься. Искали они, ране еще, девок своих пропавших, да сгорели те на лесном пожарище где-то в древлянах.

– В древлянах, говоришь? Ну-ну... И что за девки?

– Белявая, звать, кажись, Ладиславой, чернявая, рыжая... Я про девок-то им так и не вызнал, не смог.

– Про что еще вызнал, тварь? Ну!

– Всё вроде...

– Ах, вроде! Люба, давай-ка уголья.

– Нет! Нет! Я еще не всё... не всё сказал... Знай, Мечиславе, нападения на Хеврония-чаровника да на квасников – их работа.

– Ах, вот как! И ты, пес, их... Ухх! – Мечислав с удовольствием закатил Ярилу несколько смачных оплеух. Парень потерял сознание.

– Оклемается, ничто. Теперь выждем. Пошлешь кого раны ему маслом помазать, чтоб поджили чуток... До вечера. Вечером еще разок попытаем. Да, мыслю, он уж все сказал, тля.

– А потом? – подняла глаза Любомира. – Так и буду его в погребе держать?

– Зачем? – Мечислав усмехнулся. – Ночесь придушим его, да в реку. Ну, пойдем-ка за березки, люба!

– Пойдем... Этого-то закрыть бы надоть.

– Да куда он денется? Идем же, идем...

Ягод, грибов, орехов уродилось в это лето изрядно! Девушки довольно быстро набрали полные корзины белых и рыжиков и уселись у речки перебирать, – может, где червивый какой гриб попадется. Рыжую с собой не взяли, посадили за кустами, к старой березине за ногу привязав. Чтоб не смотреть на нее, не лопнуть со смеху, и так уже...

– Спели б, девы, грустное что-нить? – закинув косу за спину, попросила Онфиска. – Да ягод поешьте – не все ж тетке нести.

– Песню? – Любима грустно улыбнулась. – Певала я когда-то песни. Грустных-то и не упомню, вот, может, свадебную?

– Давай свадебную, – бросив в рот горсть малины, кивнула Онфиска.

Любима запела:

 
Еста, добрые люди,
Гости полюбовные,
Званые, незваные,
Усатые, бородатые,
У ворот приворотнички,
У дверей притворнички.
 

Чистый тонкий голос девушки разнесся далеко над рекой, над лесом, затухающим эхом отразился от другого берега и замер в зеленых луговых травах.

 
Молоды, молодки,
Хороши походки... —
 

пела Любима, а Ладислава, не зная слов, лишь покачивала в такт головою, не очень-то и веселой выходила песня, грустной скорее...

 
Дочери отецки,
Жены молодецки,
Чесаные головы,
Обутые голени.
 

Вспомнился Ладиславе молодой варяжский ярл, красивый, как ясный месяц. Белое лицо, волосы, словно спелая рожь, аккуратная бородка, а глаза... синие-синие, как Нево, далекое озеро-море!

– Неплоха песня, – дослушав, кивнула Онфиска. Лобзя давно повалилась под куст и спала теперь, похрапывая. – Теперь ты! – Онфиска посмотрела на Ладиславу. – Твоя очередь. Ведаешь песни-то?

– Как не ведать, – пожала плечами девушка.

– Ну, пой тогда. А ты... – Онфиска перевела взгляд на Любиму, – беги-ка к усадьбе, возьми туесов, ягод-то кругом – тьма. Эвон, малинник! До завтрева-то как бы медведь не поел.

– Бегу, – поднялась на ноги Любима. Черноволосая, смуглая, стройная, она вдруг напомнила Ладиславе знойную хазарскую красавицу Халису, только Любима была худенькой, но уж глазищи из-под длинных ресниц сверкали не хуже.

 
Сиде, сиде Яша,
Под ракитовым кустом, —
 

затянула Ладислава. Про кого ей еще петь-то, как не про Яшу-Ящера, водяного бога, что жил-поживал в суровых водах седого Волхова, да еще в Нево-озере.

 
Грызет, грызет Яша
Орешки каленые.
Орешки каленые,
Милою даренные.
 

На реке показалась ладья-однодеревка, жмущаяся к левому берегу, где, огибая мыс, река становилась глубже.

– Хорошо поют девки, – сидя на носу, покачал головой Хельги. – Заслушаешься.

Снорри согласно кивнул, встав, помахал девчонкам, во-он они, у кустов, махонькие такие, отсюда еле видные. Ладейка шла ходко – миг, и пропала из глаз, скрылась за излучиной. Но долго еще неслась ей вослед грустная девичья песня:

 
Сиди, сиди, Яша,
Сиди, сиди...
 

А впереди, в половине дня пути от однодеревки варяжского ярла, вспенивали воду весла трех кораблей Харинтия Гуся. Хорошие ладьи, справные, как раз для реки – широкие, но сидят низко, ежели что, с мели враз стащишь, и под веслами идут, и под парусом, правда вот, не очень-то шибко, ну да не беда, до заморозков – туда-сюда в древляны – успеют.

– Успеем! – кивнул кормщик, поклонился, получив от купца горсть каленых орешков.

Люди Гуся хозяина своего уважали, да ведь и было за что – это он для других вредный да нехороший, а для своих – не человек, золото! Правда, ежели верно служишь, живота не жалея. Богатством своим Харинтий не чванился, рассчитывался всегда честно, никого не обижал, даже живой товар у него всегда был сыт да напоен вовремя. А как обожал он послушать у костерка на привале разные смешные истории! Только начнет рассказчик, не заметит, как и сам хозяин подбредет незаметненько, сядет тихонько... и тут же – га-га-га, га-га-га, и впрямь – гусь.

Плыли не очень быстро – чай, не на пожар спешили, – но и не мешкали: кто его знает, когда морозцы начнутся, да что там, в земле древлянской, ждет? Лучше уж время иметь с запасом. Потому и вставали ранехонько, едва забрезжит – и в путь, ловя широкими парусами попутный ветер, а нет, так и на веслах, эх, раззудись плечо! Хозяин и сам иногда от делать нечего за весло садился, кости размять, оборачивался, гребцам артельным подмигивал – а ну, угонись-ка! А тех тоже завидки брали, как это, толстый увалень Харинтий Гусь, да супротив них? Ну, давай, давай, господине, задавай темп, только сам попробуй выдержи. Не выдерживал, сдавался Харинтий, не так азартен был, как хотел казаться. Бил шапкой о палубу, утирал пот, эх-ма, выиграли вы, робяты, ужо проставлюсь скорехонько. Утомленные греблей «робяты» хорохорились, темп до вечера держали, знали, коль пообещал чего хозяин – выполнит. Так и плыли, пока в поворот не уперлись, тут же приняли влево – по Днепру пошли, как и шли, к древлянам, справа же Десна-река широко бурлила, тот путь – к северянам да радимичам вел.

Хельги-ярл задумчиво посмотрел на широченные, сливающиеся воедино реки. Если вправо повернул Харинтий, значит, и вправду шел к радимичам, ежели влево – держал путь в древлянскую землю. Тогда, значит, ошибся пропавший Ярил Зевота. Что ж, бывает.

Вечерело, и синяя дымка медленно спускалась на воду со сделавшегося вдруг низким неба. Немного осталось плыть до самой темени. Немного... Только вот куда? По Днепру, к древлянам, иль по Десне, к радимичам? Эх, жаль, немножко и не догнали Харинтия! Но ведь и они тоже не будут плыть в темноте. Значит, скорее всего, встали уже где-то, разложили кострища.

– К берегу, – обернувшись, приказал ярл. – Во-он туда, где холм.

Взобравшись на холм вместе со Снорри, Хельги внимательно осмотрелся. На западе поднимались в темнеющее небо дымы небольшого селенья, а на севере... на севере отражались в темной воде оранжевые блики костров.

– Они это, больше некому, – убежденно прошептал Снорри. – Харинтий Гусь.

– Значит, всё-таки к древлянам, – задумчиво протянул Хельги. – К древлянам... Что ж, повернем и мы.

Обдирая щеки о колючие ветки деревьев, они быстро спустились к ладье и тут же повернули влево, в направлении древлянских земель.

– Видать, ошибся Зевота, – пожал плечами Ирландец. – Ночуем, ярл?

– Пожалуй, только еще погребем чуть, да станем вон у острова. Хорошо бы, конечно, проверить, точно ли там Харинтий, да как бы не спугнуть. Они ведь наверняка выставили ночную стражу.

– Проверим, ярл, не беспокойся, – заверил Снорри. – Только высадите меня на берег, чтоб с островка зря не плавать.

– Высадим, – кивнул ярл. Напоминать Снорри о хитрости и осторожности не имело смысла. Он ведь был викингом. – Сиди, сиди, Яша... – тихонько напевал ярл, глядя, как фигура молодого варяга скрывается за деревьями. – Грызи, грызи, Яша... Тьфу! Вот ведь привязалась песня.

Прибежав в усадьбу, Любима поклонилась хозяйке: дескать, Онфиска еще одну корзинку да туесы просит, больно уж грибов-ягод многонько.

– Это хорошо, что многонько, – усмехнулась Любомира. – Эвон, корзинки-то в амбаре... Эй, чернявка! – вспомнила она вдруг, когда девушка уже побежала к амбару. – Возьми-ка в доме, за сундуком, маслице конопляное... э, да не найдешь, сама схожу. Жди.

Войдя в дом, хозяйка довольно посмотрела на храпящего на лавке Мечислава и осторожно, чтоб не разбудить – чай, утомился ведь, – вытащила небольшой кувшинчик.

– На, – протянула Любиме. – Там, в овине, парень лежит связанный. Спину ему маслом натрешь, чтоб не стонал зря. Да не вздумай его развязать – убью! – Любомира погрозила девчонке увесистым кулаком. Попятившись, Любима кивнула:

– Всё исполню, госпожа моя.

– Ну, ступай... После, как намажешь – скажешь. А я покуда тут посижу, на солнышке.

Любомира уселась прямо на траву перед домом, привалилась к завалинке и, прикрыв глаза, задремала, как всегда, чутко, то и дело поднимая голову и прислушиваясь. Никаких необычных звуков вокруг не раздавалось – за усадьбой, присматривая за коровами, лениво лаял Орай, долгожданный гостюшка храпел внутри дома на лавке, да в овине тихонько стонал отрок.

Любима опустилась на колени, осторожно задрала на спине парня рубаху... Мать честная! Пожалуй, будешь тут стонать – почти вся кожа между лопатками покрылась крупными красными волдырями. Девушка вылила на руку немного масла и медленно, стараясь не причинять излишней боли, принялась смазывать волдыри.

Ярил скосил глаза... Прямо перед ним на коленях стояла наипрекраснейшая девица, темненькая, черноокая, с тонким станом и пушистыми ресницами. Девица тщательно смазывала его спину каким-то пахучим маслом. Было больно, но вместе с тем приятно.

– Кто ты? – сдерживая стон, осведомился Ярил.

– Я Любима. Дочка Зверина с Копырева конца.

– А, так ты киевская! Я тоже оттуда. – Девушка замерла.

– А что, Киев рядом? – оглянувшись на двор, шепотом спросила она.

– Рукой подать, – кивнул Зевота, вернее, попытался кивнуть, – сделать это, лежа на животе было довольно сложно.

– Рукой подать, – как эхо повторила Любима. – Но ведь хозяйка говорила...

– Хозяйка – это та огромная бабища? – забыв о боли, перебил Ярил. – Где она? И где Мечислав? Ну, такой мужик, похожий на медведя.

– В доме, наверное, спит, – сообщила девчонка. – А хозяйка на дворе. Есть еще две девки, помощницы, Онфиска с Лобзей, так те на реке, там же и две мои подружки, а собака, Орай, на пастбище.

– Это плохо, что собака, – протянул Ярил и снова застонал.

– Больно? – участливо спросила Любима. Парень ей нравился: тонкий, смуглокожий и, по-видимому, ловкий, со светлыми волосами и губами потрескавшимися, чуть припухлыми, словно бы совсем детскими. Вообще, по возрасту он, вероятно, был ровесником девушки, ну, может, чуть старше, однако выражение лица его, а особенно глаза – непонятно какого цвета, видно только, что вроде бы темные, – было вполне независимым, взрослым, даже с некоторой долей нахальства.

– Ты красивая, – неожиданно улыбнулся парень. – Жаль, проживешь недолго.

– Почему это? – обиженно встрепенулась Любима.

– Убьют они вас, – убежденно прошептал Ярил. – Тебя и подруг твоих, про которых ты говорила.

– Убьют? Но за что?

– Тебя – за то, что меня видела, а подружек – за компанию. Ну а меня... – Ярил тяжело вздохнул. – Не нужен я боле Мечиславу-людину и братству, а чтоб он кого ненужного в живых оставил – ну уж нет, за Мечиславом такое не водится.

– Так убежал бы давно и от братства, и от Мечислава этого! – Любима вытрясла на ладонь последние остатки масла.

– От них не убежишь, – мрачно произнес Ярил. – От них один выход – смерть.

– Так ты не жди ее, смерти! Беги сегодня же, и мы... и мы с тобой, ведь ты говоришь, что Киев близко! Знаешь дорогу?

– Дорогу-то знаю. Только Киев не так близко, как ты думаешь. Да и там – везде Мечиславовы люди.

На глазах у парня – или Любиме лишь так показалось? – предательски навернулись слезы.

– Тебя правда убьют? – помолчав, тихо спросила девушка.

Ярил усмехнулся:

– Конечно, не хотелось бы верить, но, похоже, попал я, как кур в ощип.

– Мы поможем тебе, – твердо заявила девушка. – А ты поможешь нам.

На улице послышались шаги Любомиры.

– Не прощаюсь, – одними губами прошептала Любима. Она еще не знала, как спасти этого несчастного и совсем незнакомого парня. И также не знала, как вырваться отсюда самой. Знала одно: судя по всему, хозяйка-то сегодня расслабилась! Другого такого случая, возможно, долгонько придется ждать.

Вернувшись к реке с корзинкой и туесами, Любима, улучив момент, переговорила с Ладиславой. Речку, по обоюдному согласию, решили пока в планы не посвящать – мала еще да простовата. Как бы вот только выбраться отсюда.

Нельзя сказать, что девчонки не размышляли над этим, – нет, о побеге подумывали еще с первого дня, когда, отстав от ребят, заплутали в лесах и неожиданно набрели на усадьбу, превратившуюся в узилище. Да только вот было не выбрать момент – уж слишком подозрительной оказалась хозяйка, а ее девки вообще поначалу смотрели словно цепные псы. Да и пес еще этот... Орай. Ну до чего же злобная псина!

И признает, тварь, только хозяйку. Девок и то редко слушается. Что же делать-то?

– Думать надо, – нагибаясь за очередным подосиновиком, прошептала Ладислава. – Я приметила, хозяйка наша в настроении сегодня хорошем, мужика заезжего брагой поит, неужто сама не попробует? А потом... Любима, у вас растет сон-трава?

– Сон-трава? Конечно, растет. К воде ближе...

– Так вот и иди, ищи!

– Думаешь, выгорит?

– Не думай, делай.

К полудню Мечислав-людин наконец-то проснулся. Осмотрелся, увидав Любомиру, осклабился:

– Чегой-то задремал я, люба.

– Ничего, – улыбнулась та. – Сейчас пообедаем. Крикну только девкам, чтоб принесли с погреба квасу...

Сытно пообедав тем, что осталось от завтрака, Мечислав с Любомирой испили холодненького кваску и... и сами не заметили, как постепенно очертания предметов вокруг стали расплывчатыми, зыбкими, как смежились веки, а головы стали тяжелыми, словно колокола в храмах распятого Бога. Так и уснули. Квас-то из подвала носила Любима. И к речке она не зря ходила – отыскала-таки сон-траву.

Выйдя во двор, Любима незаметно кивнула подруге. Та, взяв у нее крынку, сделала вид, что пьет. Булькала громко, так, что сидевшие тут же, на улице у березок, хозяйские девки недоуменно воззрились на нее:

– Ишь, хозяйский квасок хлещет! А кто бы это ей разрешил?

– Тетушка разрешила. – Ладислава оторвалась от крынки. – Сказала, угости, мол, всех.

– Так ты и угощай, не хлещи в одну-то харю! – поднялась на ноги Лобзя. – А ну, дай сюда крынку!

Вырвав у Ладиславы горшок, она присосалась к нему с жадностью жителя пустыни, никогда не пившего вдоволь. Выхлестав полгоршка, довольно вытерла рукавом губы:

– На, испей, Онфиска!

Онфиска допила оставшийся квас одним могучим глотком, после чего злобно швырнула опустевшую крынку в Ладиславу:

– Одна хотела всё выжрать? У, змея!

Если б девушка не пригнулась, крынка бы точно попала ей в голову. Надо признать, метала Онфиска метко.

Потянувшись, обе девицы прилегли на траве под березками. Подозвали Любиму:

– Пой песню. Ту, грустную. Только негромко. – Затем обернулись к Ладиславе: – А ты у амбара постой. Как покажется тетушка, крикнешь.

Солнышко так ясно светило, по голубому небу бежали облака, такие белые, пушистые, мягкие, точно сено.

– Ой, Лобзя, хорошо-то как! – заложив под голову руки, широко зевнула Онфиска. Лобзя ничего не ответила ей – уже давно спала, как убитая. Вскоре уснула и Онфиска. Храп раздавался – аж листья на березах дрожали!

На пастбище лениво лаял Орай.

– Как бы он за нами не увязался, – опасливо оглянулась Любима.

Ладислава положила руку на плечо подруги:

– Не должен. Орай – пес умный, сказано ему стадо охранять, он и охраняет. Вот только во время погони, как очухаются...

Девушка неожиданно замолчала, поскольку в голову ей пришла одна не очень хорошая идея. Впрочем, для них-то она была бы хорошей, а вот что касается этих, спящих... Убить их всех – и дело с концом! И не надо думать ни о какой погоне! Спокойно, не торопясь, дойти до Киева... Но для этого надо убить. Спящих. Женщину, мужчину и двух туповатых, но незлобивых девок, по сути не сделавших беглянкам ничего плохого. Убить... Обязательно надо? Да и как это сделать? Задушить? Заколоть вилами? А хватит ли сил? Хватило, если б нужно было бы лицом к лицу защищать свою жизнь, а чтоб вот так, спящих...

Ладислава отогнала нехорошие мысли. В конце концов, Киев близко. Пускай попробуют догонят. К тому же они не будут знать, по какой дороге идти...