Текст книги "Осенняя женщина (сборник стихотворений)"

Осеннее «прости»

 
Осенних бабочек полет,
Осенняя ночи подсветка…
По небу полночью плывет
Большой Медведицы виньетка.
 
 
В предощущенье этих мест
Я исписал полста тетрадей.
(В них реквием и манифест
Любви забытой, новой ради.)
 
 
И не скрывал незваных слез,
Которые в глазах застыли,
Когда проснулся средь берез
Вдали от ленинградской пыли.
 
 
На речке Долгой, что бежит
И где-то там впадает в Лугу,
Нас в небе коршун сторожит
И в струях ходит язь по кругу.
 
 
Мы с другом, верным мне, вдвоем
Опять над рифмами колдуем.
Спирт неразбавленный допьем,
Свечу последнюю задуем.
 
 
Шумят за речкой дерева,
Их листодер сердясь листает,
А в печке щелкают дрова,
Но горница твоя пустая.
 
 
И будет таять снег в горсти
Осенним зазимком постылым.
Печаль моя, прошу, прости
За все, что не было и было!
 

Реквием

 
Поэта срезали свинцовые глаза,
Чтоб он упал на землю изумленно.
Он падал, а весенняя гроза
Играла марш на бубне небосклона.
 
 
Звенел апрель созвездьем зорь и вьюг.
Гремело небо траурным мотивом.
С бессильным взмахом исхудалых рук
Плыл человек в движенье некрасивом.
 
 
А та, к которой он дойти не смог
Всего лишь два иль три коротких шага,
Растаяла, как утренний дымок,
Забыв любви заветную присягу.
 
 
Как долго собирался туч нарыв
На землю первым ливнем хлынуть
в раже.
Она ушла, его приговорив на смерть,
Вослед не обернувшись даже.
 
 
И стук шагов был слышен на квартал,
А может быть, на целую планету,
Когда он имя горькое шептал
Перед концом,
как свойственно поэту.
 

Метели мая

Декабрь в Ленинграде

 
Над пропастью Нового года
Невольно стихают шаги.
По стеклам сечет непогода.
Хватают за полу долги.
 
 
Сверлит пустоту полустанка,
Гремя про былые дела,
Состава консервная банка,
Не «Красная…» и не «…стрела».
 
 
Стрела Петропавловки шпиля
Осталась в декабрьском сне,
Где белые хлопья кружили
И дыбился конь Фальконе,
 
 
Где шепот взволнованный женский
Ожег поцелуями рот,
Где тенью стоял Оболенский
В каре взбунтовавшихся рот.
 
 
Литья антикварного прутья
Из голой брусчатки растут.
Наверное, Гришка Распутин
Когда-то прохаживал тут.
 
 
И пахла навозом и квасом,
Застыла веков старина —
И страшного судного часа
Ждала в полудреме страна.
 
 
От пропасти Нового года
Невольно попячусь назад.
Что там обещает погода?
Неужто зимою – гроза?!
 
 
Неужто ни в снах, ни в подпитье
Забвенья не встречу нигде?..
И чудится айсбергом Питер
На масляной Невской воде.
 

* * *

Май жестокий…

А. Блок

 
Когда наступает с душою разлад
И шрамы на теле,
Как часто метели метут невпопад,
Как часты метели.
 
 
И падает Радониц снег на гранит,
Растущий из тверди.
И ангел-хранитель уже не хранит
От скорби, от смерти.
 
 
Темна в облаках неживая вода,
Глубо’ка трясина.
И к отчему дому тропа не видна
Для блудного сына.
 
 
На склоне змеей ускользнувшего дня
Лукавый проснулся…
И ты отвернулась тогда от меня.
И Бог отвернулся.
 

* * *

 
Какое лето отстояло!
Какая осень отгорела!
Вот-вот снега, как одеяло,
Падут, настанет белым-бело.
 
 
И станет память, словно заметь
И павшая потом пороша.
И ничего нельзя исправить,
Итоги прошлого тревожа.
 
 
Я разгадал твои загадки,
Я разрешил свои вопросы.
Осенних волн стальные складки
Ломали берега откосы.
 
 
И будет пепел над кострами,
Да первый лед в провале следа,
И воск свечи, что в древнем храме
Растаял в жаркий полдень лета,
 
 
И серп моста над перекатом,
Колодца рубленого чаша,
А в нем вода, незримым ядом
Отравлена, как встреча наша.
 
 
И никнут ветви краснотала.
И рвутся в небо сосен стрелы.
Какие лето отстояло!
Какая осень отгорела!
 

Реквием жаркому лету

 
Мне лето в этот год не удалось.
Я ждал его, как утренней побудки.
Я брел к нему, простуженный насквозь —
Со Сретенья итожа дни и сутки.
 
 
Шел червень в разноцветье буйных трав,
Варился туч кисель из голубики;
Бесстыдное, подол листвы задрав,
Хмелело лето, солнечные блики
 
 
Пятнашками носились по воде.
На Тихона затихнул птичий гомон.
Хлеб выспевал на теплой борозде.
Был окоем распарен и огромен.
 
 
Гремели грозы, солнце жаром жгло,
Спалив лугов зеленую заплату.
А время шло… И вовремя пришло
К осеннему Андрею Стратилату.
 
 
Шла осень в караванах журавлей
И в криках лебединого изгона.
Над зябью перепаханных полей
Висела мглы свинцовая истома.
 
 
На перекрестье всех лесных дорог
Горел листвы чахоточный румянец.
Вставал октябрь – целителен и строг,
И благостен, как Радонежский старец.
 
 
Я предъявляю лету полный счет
За все, что не сбылось и не сложилось:
За то, что солнце больше не печет,
За то, что стынет кровь
 
 
За то, что был застигнут на беду
Холодной лаской позднего привета…
Любимая, ты слышишь, я уйду.
Но, видит Бог, опять вернется лето!
в прокисших жилах,
 
 
За то, что был застигнут на беду
Холодной лаской позднего привета…
Любимая, ты слышишь, я уйду.
Но, видит Бог, опять вернется лето!
 

Осенняя женщина

 
Светает. В овраге промокла заря.
Чернеет бессонная ночь за плечами.
Осенняя женщина – дар сентября,
Оборванной гроздью лежит на топчане.
 
 
Осенняя женщина, вереска цвет
Пришелся как раз на любви именины.
Я снова с тобой покупаю билет
Один на двоих – в никуда, в осенины,
 
 
Гремящие жестью опавшей листвы,
Усталых древес, промотавших
наследство.
И нам не уйти от недоброй молвы,
Не скрыть беспокойное пальцев
соседство.
 
 
Антоновкой пахнут пустые сады.
Печально кружит лебединая стая.
На ангельских крыльях прозрачной
слюды
Осенняя женщина в небо взлетает.
 
 
Осенние женщины, кто вас поймет?
Кому по плечу непростая награда?
И будет охота с борзыми и влет
На женщин окраса осеннего сада.
 
 
И будут звучать средь осенних страстей,
От грусти Успенья до свадеб Покрова,
Прощальные оклики диких гусей,
Как поздней любви заповедное слово.
 

* * *

 
Сыплет небо черными грачами,
А березы – желтою листвой.
Ты мне снишься долгими ночами
В кружеве дождя над мостовой.
 
 
Незабытый облик чист и светел.
Прядь волос упала на висок.
Что ж еще? Сентябрь на целом свете
Догорает, нежен и высок.
 
 
На закат несутся птичьи стаи.
Косяки тревожат глубину.
Белы сне́ги, словно горностаи,
Запорошат нашу старину.
 
 
А потом над этой стариною
Первопутьем ляжет ломкий лед.
И без слов, с поникшею спиною
Осень, словно женщина, уйдет
 
 
В никуда в фате из снежной ряби
С глаз долой, из сновидений прочь.
Что ж еще? Низки и мрачны хляби,
Непроглядна стынущая ночь.
 
 
И дожить пытаясь до рассвета,
В изголовье комкая плечо,
Я благодарю тебя и лето.
И тебя и лето… Что ж еще?
 

О прошлом

 
Я снова в прошлом,
прошлое болит
Тебе одной завещанною болью,
Той, что зовется вечною любовью
И прорастает меж забвенья плит
Пусть неприметным – скромным
горицветом
Бессмертником, зажженным
звездным светом,
Сорвавшимся с заоблачных орбит.
 
 
Я снова в прошлом,
прошлое подчас
Уводит в заповедное былое,
Гнетущее подспудной кабалою,
Таящейся в морщинах возле глаз —
Размытых бесконечными дождями,
Тоскующими вместе с журавлями
О юности, о нежности, о нас.
 
 
Я снова с прошлым
в прошлом остаюсь
Навеки у зеркального затона,
Где отразилось небо, как икона,
А на иконе губ твоих искус,
Где до зимы хотелось верить
счастью,
Но полынья сомкнулась волчьей
пастью
И замер мир…
И рухнул неба груз!
 

Говорят

 
Говорят, что жива. Говорят, что здорова.
Говорят, обо мне вспоминаешь с трудом…
И ни отчего крова, ни теплого слова —
Только боль,
да и ту бережешь на пото́м.
 
 
Не поженски смела, но поженски
упряма,
Ты не хочешь менять на безделье дела.
Мне дороже, чем ты, только старая мама,
Да и та от волненья за сына сдала.
 
 
Все кручинится: сын поседел в одночасье,
Стали скулы острее, а губы сухи.
Я плачу за шальное минувшее счастье,
За шальные грехи, за шальные стихи.
 
 
За весенние, летние, зимние звоны —
Соловьев, звездопадов, метельных порош,
За последней любви неземные законы,
За последней разлуки холодную дрожь.
 
 
Только будет светиться везде твое имя
И над миром вставать за восходом восход.
Мы не стали одним,
и под нами двоими —
Непохожими,
дрогнул губительный лед
 
 
Ледостава,
пришедшего после Покрова
Не по правилам,
именно в этом беда…
Говорят, что жива. Говорят, что здорова.
Говорят, что грустишь обо мне иногда.
 

Лубок

 
Когда листвы осенней олово
На деревах осины мается,
Стою, забросив в небо голову,
И вновь предзимье вспоминается:
 
 
И забереги, и закраины,
И мост, висящий коромыслом,
И месяц, звездами огра́ненный,
И растревоженные мысли.
 
 
В затонах стыли пароходики
Средь ивняка и краснотала,
А на стене стучали ходики,
Покуда стрелка не устала.
 
 
Как сиротливо стало в горнице,
В которую не воротиться.
Но ты была совсем не горлица,
А неухватная жарптица,
 
 
Которая меня не ба́ловала,
Чернила жизни узорочье,
То притворялась и обманывала,
То в сны подглядывала ночью.
 
 
И я, не в силах с этим справиться,
Завел совсем другие песни
И по окошку стукнул ставницей,
И в след услышал брехи песьи.
 
 
И свежевыпавшей порошею,
За горькой ягодой-рябиною
Ушел дорогой скоморошьею,
Надев рубаху снегириную.
 

Аллея Голицына

 
В предзимье хлопнувшая дверь,
Среди лесов – аллеи прочисть.
Ну кто бы взялся нам пророчить…
Где я теперь? Где ты теперь?
 
 
Промчавший високосный год
Войны, усобицы, болезней
Нам стал с тобой прощальной песней,
Сломав привычки хрупкий лед.
 
 
Всю ночь проплакал окоем.
Собаки выли за оврагом.
Я уходил неверным шагом
Под очистительным дождем.
 
 
Среди замшелых вечных лип,
Что помнят звания и лица,
Среди которых брел Голицын,
К цилиндру желтый лист прилип.
 
 
За мной спешило в никуда,
Купаясь в грязных лужах, лето:
В них свет заката от рассвета
Был отличим не без труда.
 
 
Ключом негаданных потерь
Сквозняк аллеи запирая,
Казалась мне предтечей рая
В предзимье хлопнувшая дверь.
 

Крушина

 
Наваждение, сон или явь?
Лето жизни скатилось с вершины.
Эту истину сердцем приняв,
Посреди мелколесья крушины
Сокрушаюсь, горюю, грущу.
 
 
И с какого ни глянется бока —
Горькой ягоды черный прищур
Косит зраком вороньего ока.
Рощ крушины осенний погост,
Вер, надежд и судеб треугольник.
Я незваный,
но всетаки гость,
Нелюбимый,
но все же любовник.
Будет черен прибрежный припай
Льда в лохани бездонного пруда,
Будут битых волков черепа
В зимних логовах выситься грудой.
Волчьей ягоды горестный вкус,
Шелест осени крыл за спиною.
Взгляд мой пуст. Только траурный куст
Опаленный стоит купиною.
 

Возвращение в листопад

 
Какая осень крыльями шуршит
Среди юдоли уличного ада!
Меня уложат на багряный щит
И унесут в обитель листопада.
 
 
И грянет громом реквиема гул
Былой весны из Ветхого Завета.
И бабье лето встанет в караул
Над ложем онемевшего поэта.
 
 
Но я приподнимусь, отсрочить тщась
Миг расставанья духа с ношей тела.
Вернись, душа! Еще не пробил час,
Чтоб ты стрелой над памятью летела
 
 
К той, что за тридцать грошей
не предаст
Вернувшегося в прошлое мессию.
И плащаницы листьев алый наст
Опустится покровом на Россию.
 

Декабрь

 
Уходят дымом в небо декабри —
Ровесники мои и обереги.
Гори, звезда высокая, гори,
Пока глаза не запорошат сне́ги.
 
 
Покуда глина не простыла вглубь
На две казной предписанных сажени,
Приветствую тебя, декабрьдруг,
В последнем неоконченном сраженье
 
 
Стихов и прозы, лазов и пути,
Где каждый шаг возможет стать судьбою.
Веди меня, Введение, введи
В свой храм, захлопнув двери за собою.
 
 
Чтоб за порогом жизни суеты,
В лампадном свете, ангелами рея,
В морозных окнах чудились цветы,
Процветшие на Зимнего Андрея.
 
 
И чтоб дубов железная листва,
Опавшая покровом плащаницы,
Мостила путь к началу Рождества
И выводила души из темницы.
 
 
Пусть в мельтешенье скоморошных дат
Незыблемо пребудет та, что свята
Пришедшим в журавлиный снегопад,
Когда метель по-птичьему крылата!
 

Новогодний ноктюрн

 
Оторванным листом календаря
Кружился год, спускаясь по спирали,
И серпантинный мусор собирали,
Оставленный кончиной декабря.
 
 
На окнах морось, морок за стеклом,
Исход печали и печать исхода.
Как странно отмечать успенье года
В молчании за праздничным столом!
 
 
Минувшее, к утру твои шаги
Затихнут, унося больную память,
Лишь седины непрошенная заметь
Заволочит щетиной полщеки.
 
 
Останется истома на крестах
И шпилях захолустья Ленинграда,
Где выщерблен булыжник плац-парада
И чайки на разведенных мостах.
 
 
Над гулким Невским поздняя весна,
И лед Невы, как синий лед Байкала,
И светят звезды тускло вполнакала,
Но все прозрачней ночи белизна.
 
 
И медленно отходит поезд прочь
Из Ленинграда в смутное сегодня.
И белый свет в канун предновогодья
На белый снег роняет тихо ночь.
 

Стихи о зимнем одиночестве

 
Опять зима за наши за грехи
Великие и те, что весят мало.
Я достаю из ящика устало
Написанные к случаю стихи.
 
 
Они в тиши хранились целый год.
В них затаилось несколько отточий.
Я их писал в преддверье горькой ночи,
Когда опять зима ко мне придет.
 
 
А ты уйдешь – последняя любовь,
Верней, не ты, а тень былого счастья,
Которое не вечно, как причастье,
А требует усилий вновь и вновь
 
 
Исповедальных ма́ятной души,
Которая, как раненая птица,
Должна из горней выси возвратиться
На наши ледяные рубежи.
 
 
О, как не в пору выпал первый снег!
Не вовремя, не к месту, не по чину.
Я не узнал глубокую причину,
За что меня на холода обрек,
 
 
Как исстари писали – «тяжкий рок»,
И щурились значительно и строго.
В России к одиночеству дорога —
Кратчайшая из всех земных дорог.
 
 
Я научился праздновать один
Все даты, все свершения былого
И верить в силу собственного слова,
Как в голос крови и слова родни.
 
 
И может, мне за что-то повезет
Прожить от одиночества до лета,
Которое пребудет – и поэта
От хлада одиночества спасет.
 

Стихи о надежде

Проглянет вешнее лицо

 
Господь молчаньем наградил,
И руки выронили стилос.
Пока поэзия постилась,
Ко мне никто не приходил?
 
 
Чье там копыто у крыльца?
Откуда тянет запах серы?
И снова кружат дум химеры,
И веки – тяжелей свинца.
 
 
Увяла в Болдине трава,
Листва осенняя сгорела,
И, льдом отрезав дух от тела,
Зима, ты, кажется, права?
 
 
Что мне осталось? Побелеть,
Пустив за верею порошу,
И лишь оставленную ношу
Судеб любимых женщин петь?
 
 
Дыханье смрадное в ночи…
Но языки капелей сахар
Снегов слизнут. Поставь без страха
На подоконник три свечи.
 
 
Гляди в туманное кольцо
На Святки, гульбища, коляды
И жди. Из северного ада
Проглянет вешнее лицо!
 
 
И разомкнет Господь уста,
И разомкнутся реки к устью,
И вновь потянутся над Русью
Стрижи в заветные места.
 
 
И грянет первый гром вдали,
И промелькнет в прогале вербы
Весна с глазами Натали
И с нежной поступью Эвтерпы.
 

* * *

Посвящается Н. Ш.

 
Те женщины приходят по ночам
Из прошлой жизни, из минувшей дали.
Их покрывают звездные вуали,
Струятся плащаницы по плечам.
 
 
Они из той загадочной страны,
Которую покинул ты однажды,
Не утолив с тех пор тоски и жажды.
На волчье притяжение луны
 
 
Спеша, не пощадив кровавых ног,
Приняв межу за торную дорогу
И ощущая в сердце понемногу
Стальной зари расплавленный клинок.
 
 
Но речка заповедная текла,
И роща заповедная алела,
И женщина заветная летела,
Чтоб бабочкой стучать в проем стекла.
 
 
Чтоб, поднимая бесприютный взор,
Услышав звон призывного набата,
Ты протянул к ней руки виновато,
Зрачки в зрачки уставивши в упор.
 
 
По щиколотку в травах босиком
Та женщина звала тебя обратно
В былую юность, где любилось жадно
И пахли губы теплым молоком.
 
 
Пусть женщины приходят на порог
Из прошлого на позднее свиданье,
Чтоб было не напрасным ожиданье
Святой любви.
И да хранит их Бог!
 

Стихи о надежде

 
Я знаю – умчатся пернатые орды,
Затихнет листвы карусели круженье.
И будут простуженно плакать аккорды
Случайные в празднике странном
рожденья
 
 
Осенней любви, что нежна и сурова.
Она называется именем дивным.
И ты воплотишься в преддверье Покрова
Последним негаданно хлынувшим ливнем.
 
 
Потом простучишь по арбатской
брусчатке,
Спускаясь навстречу заката пожару.
Здесь Пушкин у двери заветной
перчатки
И трость подавал пожилому швейцару.
 
 
И здесь, где сошлись все пути и распутья,
Был к месту твой голос и смех
серебристый.
Чернели ограды чугунные прутья,
И пили пылающий пунш декабристы.
 
 
Я шел к тебе, буквы слагая и знаки.
Я нес тебе храм из словес на ладони.
И мне доверяли, не лая, собаки,
И следом бежали крылатые кони.
 
 
И это пребудет со мною отныне,
А если случится разлука-остуда,
И в теплых глазах твоих выпадет иней,
И кончится зазимком осени чудо —
 
 
Я знаю, что жизнь не закончится прежде,
Чем будут написаны светлые строки
О поздней любви, о последней надежде,
О той, без которой сердца одиноки.
 

Високосная встреча

 
Обняв коленей острые холмы,
Ты дремлешь в кресле, словно
в чреве завязь.
Очерчен свечкой абрис полутьмы,
За ним – богов губительная зависть.
 
 
Я ждал тебя так много трудных лет,
Завороженный грустью непонятной.
Среди порош мерещился твой след,
И на воде следов играли пятна.
 
 
Жизнь между пальцев струями ручья
Текла, кружилась, путалась и мчалась.
А ты была, наверное, ничья.
Мне так об этом с юности мечталось!
 
 
Я знал: во искупленье всех невзгод
Под синью неба, на поляне росной
Для нас настанет нашей встречи год —
Год нашей долгой встречи високосной.
 
 
И долгим эхом прозвучат слова,
Верней, одно завещанное слово,
И повилики рук на Покрова,
Сплетясь в кольцо, не расплетутся
снова.
 

* * *

 
В тугую воронку пространство
заверчено.
Опять колобродят февральские снеги.
Ты спишь до весны, улыбаясь
доверчиво.
Так спят подо льдом величавые реки.
 
 
Наверное, ты не была недотрогою,
Но смотришь в глаза горделиво
и прямо.
В окне семенит тишина над дорогою,
И холод сочится в скрипучую раму.
 
 
С небесною тайной случайно
повенчаны,
Не веря, что встреча – начало разлуки,
Поэты приходят на Сретенье —
к женщине
И тянут к теплу онемевшие руки.
 
 
А то, что пребудет за позднею встречею,
Библейские притчи укроют туманом.
И каждый судьбы своей станет предтечею,
В душе оставаясь обычным Иваном.
 
 
И вешней истомы сумятица нервная
Срывается первой капелью со стрехи.
Поэты вернутся к любимым на Вербное,
Когда ото сна просыпаются реки.
 

Какая долгая зима

 
Какая долгая зима.
Какая горькая кручина.
Какая веская причина
От зазимков сойти с ума.
 
 
Какая тряская трусца.
Какая скользкая дорога
В юдоли зимнего чертога,
Где воздыханьям несть конца.
 
 
Но обнажился южный склон
Холма и лед разбила щука
Хвостом, чтоб тихая округа
Прервала бесконечный сон.
 
 
Когда на землю из-под стрех
Ударят молодые струи,
Тебе простятся поцелуи,
Как мне простится смертный грех —
 
 
Что я сильней всего любил
Поэзию той мукой сладкой,
Что нас ночами над тетрадкой…
Про что же я? Опять забыл.
 
 
Забыл в смятении ума.
Но лишь глаза свои закрою —
Бреду весеннею порою
Туда, где галок кутерьма,
 
 
Туда, где белые грачи
Средь черных хлопьев снегопада
Летят, восставшие из ада.
Не возражай, прошу, молчи!
 
 
Переведи часы на час
Вперед, приблизившись к рассвету.
Прости, что в эту ночь поэту
Сомкнуть не приведется глаз,
 
 
Что в росчерке его пера
Нетерпеливая мятежность
И ожиданья безнадежность —
Весны, спасенья и добра.
 

Пора березового сока

 
Намывает речка перекаты,
Все слышнее жаворонка трель.
Гнезда прошлогодние крылатый
Занимает сызнова апрель.
 
 
И не вдохновляют иммортели,
Если расцветает краснотал.
В небе стай пернатые артели,
На земле – травы весенний пал.
 
 
Не платить последнего оброка
По оврагам плачущей зиме.
Вновь пора березового сока.
Вновь любовь бушует на земле!
 
 
Вот опять пришла не Бога ради,
А грехов во искупленье для —
Пасха в сарафановом наряде,
В цвет берез церквушки побеля.
 
 
И крестом, процветшим в облак
млечный,
Зацепив погожую зарю,
Осветила путь наш подвенечный
К скромному лесному алтарю.
 
 
И покуда гулко и высоко
Медные звонят колокола,
Вновь пора березового сока.
И земля, как белый свет – бела!
 

Перед Воздвиженьем

 
Как хорошо, что ты уже легла,
Когда заря за темный лес упала.
Ты ждать ее успения не стала.
Ночь тяжелела, словно одеяло,
И каплями стекала со стекла.
 
 
Как хорошо, что две твоих руки
Усталые сомкнулись под щекою.
Они давно не ведали покоя,
Как крылья птиц, кружащих
над рекою
Предсказанным морозам вопреки.
 
 
Но им пора, пора в далекий путь,
А нас с тобой Россия не отпустит.
Сентябрь в груздях и в журавлиной
грусти,
Плывущей понад Рузою до устья,
Где верески прибрежные цветут.
 
 
Ты спишь? Ответь, но глаз
не размыкай.
За окнами ни зги. И мы без света
Проводим молча наше бабье лето.
 Воздвиженье придет в лучах рассвета…
Ты спи. И пусть тебе приснится май!
 

В том доме

 
По дому, где гуляют сквозняки,
Где брошен якорь верности и долга,
Опять брожу без цели и без толка
В предчувствии рождения строки.
 
 
Стучал октябрь мокрою листвой,
Бросал декабрь белый снег горстями
В окно, что зажигалось в старой раме
Под самой крышей в сутемь
над Москвой.
 
 
Под тем окном кормили голубей.
И на прохожих лаяли собаки.
Случались свадьбы, похороны, драки.
А ты была отрадою моей!
 
 
И дом, кренясь от ветра, уплывал,
Черпая лужи стенами-бортами.
И рифмы засыхали – там, в гортани.
И я тебя по шагу узнавал,
 
 
Когда в нарядном платье налегке
Ты по ступеням лестницы взбегала.
И лампочка горела вполнакала,
И золотилась пыль на каблуке
 
 
Французских туфель – тех, что до утра
Лежат на пестром коврике в передней
Моей надеждой, верою последней,
Что наша жизнь печальна, но добра,
 
 
Что наши дни тревожны, но легки,
А ночи на двоих не так уж долги.
И брошен якорь верности и долга
В том доме, где гуляют сквозняки.
 

И выпал снег

 
А снег упал и так давно лежит,
Сомнениям и мукам неподвластный,
Что кажется – белесый саван сшит
Любви неповторимой и прекрасной,
 
 
Бушующей о пору осенин —
Прозрачную и яблочную пору,
Когда Всевышний дланью осенил
Тех, кто пришел к венчальному престолу.
 
 
Российский быт мятежен и суров.
Ни для кого с младенчества не ново,
Что сменится октябрьский Покров
Пуховым платом зимнего покрова.
 
 
Под Новый год земля опять бела.
Опять в промерзших колеях дорога.
Здесь было много света и тепла,
Хотя их не бывает слишком много.
 
 
Весной забьют хрустальные ключи,
Но, чтоб дожить до Пасхи причащенья,
Есть таинство рождественской ночи
И иорданской проруби Крещенья.
 
 
И есть любовь, которая была
Иконной нерушимою стеною.
И выпал снег… Земля опять бела,
Как два крыла, простертых надо мною.