Текст книги "Доктор Смерть"

Замечательная, шикарно отремонтированная и прекрасно обставленная квартира превратилась в подобие коммунальной. Кирилл поселился в малой гостиной, служившей ему кабинетом, оставив спальню Ире. Лена жила в своей комнате, комната, предназначенная для гостей, пустовала, а совмещенная с кухней большая гостиная считалась общей территорией, однако Ира с Леной избегали появляться там одновременно с Кириллом. На кафедре Кирилл с Ирой продолжали общаться, словно ни в чем не бывало. Судя по тому, что отношение Светланы Геннадиевны к Кириллу нисколько не изменилось, можно было предположить, что Ира не рассказывала подруге или кому-то еще о своих семейных осложнениях.

Гром грянул спустя полтора месяца после ссоры, когда Кириллу начало казаться, что со дня на день его жизнь войдет в нормальную колею. Ира понемногу начала оттаивать – иногда, словно бы машинально, накрывала к ужину стол на троих, пару раз позволила отвезти себя утром на работу (правда, всю дорогу молчала), а в день рождения покойной свекрови предложила Кириллу посмотреть вместе новый фильм, явно желая отвлечь его от грустных мыслей.

Кирилл выбирал удобный момент для того, чтобы сделать Ире повторное предложение – помириться хотелось красиво и впечатляюще. Он купил симпатичное колечко с брюликом, сочинил шуточное стихотворение, начинавшееся со слов «Повторение – мать учения», и обеспечил тылы – услышав, как Лена по телефону просит у подруги взаймы три тысячи, молча дал ей пятитысячную купюру. Лена сразу же перестала кукситься, поблагодарила и начала желать доброго утра и спокойной ночи. Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то путь к сердцу женщины – через кошелек. Спустя пару дней Кирилл спросил, как идут дела в новой школе и услышал в ответ, что все пучком. Дела, кажется, и впрямь шли нормально, потому что ребенок возвращался из школы в позитивном настроении. Умением быстро налаживать отношения с окружающими Лена явно пошла в мать, у которой уже на первой неделе первого курса, когда свежеиспеченные студенты только присматривались друг к другу, появилось несколько подруг и один крайне серьезно настроенный кавалер, вылетевший в армию после первого же семестра (туда ему и дорога).

В качестве мягкого упрека можно было сказать при примирении: «Все, что ни делается, делается к лучшему». Может ребенку и надо было школу сменить, ну а о том, что было потрачено на стимуляцию педагогов, жалеть нечего – не такие уж это деньги, чтобы по ним убиваться.

В тот день, когда жизнь раскололась на «до» и «после» Кирилл проснулся в отличном настроении, которое полностью соответствовало тому, что происходило за окном – слякотный апрель наконец-то повернулся лицом к весне, солнце уже не просто светило, но и грело. Особую прелесть дню придавало то, что он был выходным и абсолютно бездельным. Ни надо никуда торопиться, не надо ничего писать и вычитывать тоже ничего не надо. Про себя Кирилл называл такие дни «днями безмятежного счастья». Не сам придумал, а прочел давным-давно, еще в школе, в какой-то книге, и запомнил.

Утро выходного дня – идеальный момент для налаживания отношений. В квартире было тихо (домочадцы могли и до полудня проспать), поэтому Кирилл прошел на кухню на цыпочках, обойдя по стеночке скрипевший участок пола около входной двери. Замесив простейшее тесто для блинчиков на кефире, Кирилл медленно и с удовольствием выпил две чашки кофе, а затем приоткрыл окно «на откидняк» и занялся жаркой, предвкушая, как обрадуются Ира с Леной, увидев на столе блинчиковую гору. Зачем слова? Блинчики сами скажут все, что нужно. Кирилл загадал, что если первый блин получится хорошим (шансы «за» и «против» разделялись поровну), то примирение состоится, все пройдет гладко, без сучка и без задоринки. Блинчик получился не хорошим, а прямо-таки идеальным. Кирилл тут же, не отходя от плиты, слопал его – на счастье.

Закончив с готовкой, Кирилл выставил блинчики в центр стола, заварил чай и занялся сервировкой, от которой его отвлек писк телефона, извещавший о полученном сообщении. «Кто-то в гости зовет», подумал Кирилл, но сообщение оказалось от Дажилиной. «Возмущена и сочувствую, – писала верная помощница. – Этим уродам нужно как следует дать по ушам!». «О чем речь?» спросил Кирилл, решив, что сообщение случайно было отправлено не по адресу. В ответном сообщении пришла ссылка, нажав на которую, Кирилл попал на сайт газеты «Московский сплетник», где сразу же увидел себя. Фотография была «протокольной», взятой с кафедральной веб-страницы. Под ней жирными буквами был написан заголовок статьи: «Доктор Смерть».

– Ни хрена себе! – вслух удивился Кирилл и затем повторял сказанное после каждого прочитанного абзаца.

Взгляд скользил по тексту, а мозг лихорадочно искал ответ на вопрос – кому понадобилось наносить столь сокрушительный удар по его репутации? Кирилл всегда старался не наживать врагов и это ему, в общем-то, удавалось. Он никому не перебегал дорогу, не вырывал ни у кого кусок изо рта и никого не подставлял. Разумеется, иногда случались небольшие трения с коллегами, но не такие, чтобы доводить дело до подобных крайностей. И подсиживать его тоже было некому. На кафедре «созревал» только один доктор наук – Ирина, но ей заведующий твердо обещал профессорскую должность сразу же после защиты. Дажилина постаралась? Смешно! Во-первых, ей не резон топить своего благодетеля, во-вторых, она пока еще не может рассчитывать на его место, а, в-третьих, у них никогда не было никаких раздоров. Кто же тогда?

Великие детективы и преподаватели юридических вузов в таких случаях рекомендуют отбрасывать все неубедительные версии до тех пор, пока не останется одна, наименее неубедительная, то есть – наиболее убедительная. Метод исключения приводил к женщине, для которой Кирилл только что готовил блинчики и с которой собирался сегодня помириться. На Ирину указывал и характер опубликованного материала – журналист К. А. Пустин (явный псевдоним) исследовал промахи Кирилла, начиная со студента Логвинова, умершего по собственной глупости. А кто в Москве мог знать об этом? Только супруга, чтоб ей со стыда сгореть. Ладно, допустим, что про Логвинова рассказал кто-то из земляков, бывшие студенты или сотрудники кафедры госпитальной хирургии. Но кто, кроме Ирины, мог навести этого Капустина на случай в Калининграде? Какой, однако, дешевый пассаж: «Иногда наш Доктор Смерть и сам оказывался на волосок от смерти!». Чехов или Булгаков за такое убили бы… Этот поганец даже Гасанова-младшего интервью взял. «Г. очень сожалеет о своем необдуманном поступке, но, если попробовать поставить себя на его место…». Это что – завуалированный призыв бить врачей кастетами по голове? Хорош гусь… И супруга тоже хороша. Оттаивать она начала – как бы ни так! Это совсем не оттаивание было, это было удовольствие от подложенной мужу свиньи. Да какой свиньи! Целого свинорылого мамонта!

Ладно, предположим, что проклятый Капустин вышел на Логвинова и Гасанова по трудовой книжке. Как сумел? Да очень просто – профурсетки из отдела кадров за деньги любую информацию предоставят. Но кто мог навести его на случай с неким В.М., умершим от осложнений эндокардита? Как он мог выйти на старую школу падчерицы своего героя? Привык не только копать глубоко, но и сеть закидывать широко? Нет, на школу он вышел по наводке и эту наводку мог дать ему только один человек – Ирина.

Перечитав статью во второй раз, Кирилл окончательно убедился в том, что информацию о нем слила журналисту жена. Если в каждой бочке меда есть ложка дегтя, то в каждой бочке дегтя должна быть ложка меда. Кирилл порадовался тому, что статья попала ему на глаза до примирения. Вот уж посмеялась бы над ним коварная предательница! Колечко купил! Стишок сочинил! Блинчиков напек!..

С блинчиков Кирилл и начал – выбросил их в окно вместе с тарелкой. Затем он прошел в спальню к Ирине, которая уже проснулась и пялилась в телефон. Между ними состоялось окончательное объяснение. Кирилл после гордился тем, что он ни разу не сорвался на крик, а говорил тихо, спокойно. Разумеется, подлая гадина все отрицала, но Кирилл не собирался устраивать разборок. Ему нужно было сообщить о принятом решении и дать понять, что оно окончательно-бесповоротное – один рестарт в отношениях у нас был, а вот другого точно не будет. Сказав все, Кирилл вернулся на кухню, выпил кофе, машинально съел холодными две сосиски, даже не поняв, что забыл их разогреть, и начал собирать вещи. Спустя несколько минут ему стала помогать Лена. Кирилл так и не понял, что это было – желание помочь или стремление поскорее его выпроводить. Уточнять не стал – зачем? В данном случае мотивы были не важны. Важен результат – один из трех чемоданов собрала падчерица (теперь уже практически бывшая).

На Букинге первым подвернулся измайловский гостиничный комплекс. Кирилл забронировал номер бизнес-класса с удобным на вид письменным столом, вызвал такси и отбыл по-английски, не прощаясь. Едва машина отъехала от дома, как позвонила Дажилина. Голос ее звучал обеспокоенно и участливо.

– Я просто в шоке, Кирилл Мартынович, просто в шоке, ну просто в шоке, – повторяла она. – Ума не приложу, кому это понадобилось… Нет, я просто в шоке…

– Давай встретимся через пару часиков, – предложил Кирилл, впервые в жизни обратившись к Дажилиной на «ты». – Посидим где-нибудь, водочки выпьем, о жизни поговорим… Можно и у меня посидеть, я сейчас как раз в гостиницу еду. Если тебя это не смущает, конечно.

Дажилина иронично хмыкнула и ответила, что можно и в гостинице, там разговаривать удобнее, лишних ушей вокруг нет.

– Я уже не боюсь огласки, – грустно сказал Кирилл. – Чего мне бояться? Меня уже облили помоями. Это как Мопассан писал: «теперь у меня есть сифилис, и я больше не боюсь им заразиться».

Водитель настороженно покосился на него.

– Я ничем не болен, – объяснил Кирилл, не желая волновать понапрасну человека, от которого сейчас зависела его жизнь. – Меня оклеветала жена. А Мопассан – это так, для примера.

– Я три раза женился, – поведал водитель. – И все три – неудачно.

К приходу гостьи Кирилл подготовился основательно – купил два литра хорошей водки (на деликатные напитки сегодня не тянуло), кучу разных нарезок и трехлитровую банку маринованных патиссонов, которыми очень удобно было закусывать. Гостья тоже приехала не с пустыми руками – принесла снаряд ноль седьмого калибра и увесистый шмат розового домашнего сала, подаренного каким-то благодарным пациентом с южнорусскими корнями. Пришлось снова прогуляться до магазина, теперь уже вдвоем, потому что сало настоятельно требовало горчицы и чеснока.

Сначала Кирилл излил горечь, скопившуюся у него на сердце, потом Дажилина рассказала о том, как неудачно сложился ее последний роман со старшей медсестрой эндокринологического отделения, затем беседа приняла философскую направленность «зачем люди предают друг друга?»… Короче говоря, нарезались в синие сопли. Дажилиной пришлось заночевать у Кирилла, потому что ее шатало, как во время семибалльной качки. Администратор содрала с Кирилла девятьсот пятьдесят рублей за подселение в номер второго человека.

– Ты им сказал, что меня не интересуют мужчины? – поинтересовалась Дажилина, когда он вернулся в номер. – Иначе… ик!.. они будут считать меня проституткой… ик!.. а я такого позора не переживу. Ик!

– Все можно пережить, кроме предательства, – ответил Кирилл, валясь на другой конец широкой двуспальной кровати.

Спали они целомудреннее некуда – мало того, что на разных концах, да, вдобавок еще и одетыми. Утром сходили на завтрак, во время которого аккуратно похмелились из прихваченной с собой бутылки, а когда вернулись в номер, Дажилина, в знак установившегося между ними доверия, показала Кириллу свою татуировку – трех розовых бабочек на пояснице. Ничего такого, просто показала, как другу, умеющему ценить красоту. Бабочки Кириллу понравились – вырисованы словно живые, кажется, что вот-вот взлетят.

Пока Кирилл проводил время в обществе Дажилиной, его коварная супруга плакалась в жилетку своей подруге Светлане Геннадиевне. Могла бы и кому-то другому поплакаться, благо подруг у нее хватало, но выбрала именно ее, чтобы убить одним выстрелом двух зайцев – и утешение получить, и репутацию мужа окончательно втоптать в грязь. «Он меня никогда не любил… Он смолоду был закоренелым эгоистом… А еще он круглый дурак… Надо же – вызверился на меня из-за того, что о нем правду написали… А я тут при чем?..».

Ира действительно была не при чем. Кирилл понял это в понедельник, когда после очень напряженного разговора с заведующим кафедрой, ему на мобильный позвонил мужчина, представившийся зятем покойного Василия Мефодьевича. Сначала он сказал о том, как ему и его жене недостает «умершего по вашей вине замечательного человека», а затем, с бьющим через край ехидством спросил, не читал ли Кирилл субботний выпуск «Московского сплетника». Пазл сложился моментально – Кирилл вспомнил, что зять Василия Мефодьевича был каким-то телевизионным деятелем, а эта шатия-братия тесно связана с журналистами. Вот, оказывается, откуда ветер дул… Зря он только блинчики в окно выбросил и в гостиницу съехал. Надо срочно все исправить!

Исправить не удалось. На все попытки примирения Ирина отвечала (причем – на повышенных тонах), что это раньше она была слепой дурой, а теперь прозрела и не желает иметь ничего общего с «подонком и убийцей». То ли действительно обиделась, то ли решила красиво соскочить с катящегося под откос поезда – хрен поймешь. Но процедуру развода запустила, причем – через адвоката, лощеного хлыща с двойной аристократической фамилией, которую Кириллу никак не удавалось запомнить. Вот зачем, скажите на милость, понадобилось разводиться с помощью адвоката? Разве нельзя было полюбовно все поделить и разбежаться? Типичная истерика в стиле: «я не желаю общаться с тобой, разговаривай с моим адвокатом!».

На кафедре повторилась давняя история.

– Лично я ничего не имею против вас, – нудил Папуля, – но, в первую очередь я должен думать о репутации кафедры и всего университета в целом…

Все сотрудники, кроме Дажилиной и секретарши Полины Михайловны демонстративно игнорировали Кирилла. Возможно, Полина Михайловна вела бы себя точно так же, ибо бо̀льшей подхалимщицы на кафедре не было, но ей волей-неволей приходилось общаться с ним по рабочим вопросам.

Можно было упереться рогом и заявить, что до окончания срока трудового договора он никуда не уйдет, но это было бы неправильно с тактической точки зрения, да и со стратегической тоже. Кирилл упросил шефа дать ему две недели срока и тоже нанял адвоката, который рекламировал себя как специалиста по улаживанию деликатных вопросов. Поначалу адвокат твердо обещал добиться публикации опровержения, но на четвертый день после получения аванса заявил, что ничего сделать невозможно, потому что у редакции есть подтверждение каждого напечатанного факта. Можно подумать, что Кирилл этого не знал! Он сам сразу же сказал специалисту по улаживанию деликатных вопросов, что упомянутые в статье факты соответствуют действительности. Но ведь существует такое понятие, как неприкосновенность частной жизни! А еще можно договориться с редакцией полюбовно, то есть – за деньги. Газета уже сняла пенки с публикации скандальной статьи, так почему бы не заработать еще немного на ее опровержении? На репутации издания опровержение вряд ли скажется – никто, кроме заинтересованных лиц, этих нескольких строк на последней страницы не заметит, – а вот профессору Антипову поможет удержаться на занимаемой должности. Написали, хотя бы, что «редакция приносит извинения профессору К. М. Антипову», Кириллу хватило бы и этого. Но – нет! Не написали, не извинились, ни в чем не пошли навстречу. Только тридцатник адвокату заплатил не пойми за что.

Явно с ректорского благословения статью взялись обсуждать на ученом совете. Вот казалось бы – какое дело ученым мужам до пасквиля, опубликованного в пожелтевшей от бесстыдства прессе? Да мало ли что могут написать эти акробаты пера и шакалы ротационных машин! Однако же пришлось оправдываться, словно на суде, но оправданий и объяснений никто не слушал. Кирилл попробовал, было, напирать на то, что его заслуги многократно превосходят все, что пытаются поставить ему в вину, но коллеги завели песнь о чистоте белого халата и о чистоте репутации университета, а заведующий кафедрой общей патологии и патологической физиологии Вальдовас позволил себе ляпнуть, что по одной паршивой овце судят обо всем стаде. Примечательно, что никто его не одернул.

– Авигдор Самуилович прав, – сказал с места Кирилл. – Вы – стадо! Стадо паршивых овец, с которыми я не желаю иметь ничего общего. Спасибо за все и желаю вам сдохнуть!

Хотелось еще показать рукой неприличный жест, но это было бы некрасиво. Культурные люди выражают мысли посредством слов, а не при помощи рук.

Все эти гадостные перипетии снова привели Кирилла к психологу. Московские спецы драли впятеро больше своих костромских коллег, но толку от них было ноль целых ноль десятых. Кирилл хотел набраться оптимизма, почерпнуть духовных сил, которые помогли бы ему пережить очередной крутой жизненный вираж, но вместо того, чтобы дать ему желаемое, мозгоправ долго и нудно рассуждал о синдроме самозванца, при котором человек считает все свои достижения случайными, не зависящими от его способностей и усилий. Кирилл трижды пытался втолковать ему, что он придерживается прямо противоположного мнения и чувствует себя не самозванцем, а неудачником, на которого регулярно обрушиваются удары судьбы, совершенно незаслуженные, надо сказать, удары. Но мозгоправ собирал глаза в кучку и пытался убедить Кирилла в том, что со стороны виднее. На четвертом сеансе Кирилл заявил мозгоправу, что это он является самозванцем и ушел, не заплатив положенных восьми тысяч. На эти деньги он впервые в жизни снял проститутку и, надо сказать, получил от нее все то, что не смог дать ему мозгоправ. В перерыве между сближениями девушка рассказала Кириллу о своей жизни, в сравнении с которой его собственная жизнь представлялась прогулкой по ромашковому полю в солнечный день, а на прощанье сказала, что «тако-о-ой си-и-ильный мушшына» непременно добьется всего, чего он хочет. Комплиментничала, конечно, но душа все равно радовалась доброму слову.

Очень хотелось верить в себя и свою счастливую звезду, но уже как-то не верилось, даже после столь качественного утешения.

Глава восемнадцатая. Добрый конец – всему делу венец

Стадо паршивых овец отомстило за пожелание сдохнуть разбором докторской диссертации профессора Антипова. «При желании можно и в курином яйце шерсть найти», гласит восточная мудрость. Научная работа, которую те же самые люди недавно называли «актуальной» и «имеющей большое практическое значение», вдруг оказалась «неуклюжей компиляцией, не имеющей абсолютно никакого практического значения». Здравствуйте, приехали! Можно подумать, что все прочие диссертации не представляют собой переливания из пустого в порожнее! И практическое значение у всех диссертаций одно – получение ученой степени ее автором! Опять же, научных направлений в наше время гораздо меньше, чем желающих остепениться, поэтому над одной и той же темой одновременно работает множество народу, что приводит к… хм… некоторой схожести их научных работ. Ну а под понятие «сходство стиля изложения» можно подвести все, что угодно, потому что стиль изложения у всех ученых мужей один и тот же, казенно-шаблонный. Это поэты могут воспевать зарю каждый на свой лад, а как сказать о том, что данные о пороговых значениях лабораторных и инструментальных критериев факторов риска сердечно-сосудистых осложнений требуют уточнения и систематизации? Только такими словами и можно сказать… Бери любую диссертацию, режь ее на кусочки, тащи каждый кусочек под микроскоп – и ты непременно найдешь сходство с другими научными работами, которое при желании можно окрестить плагиатом.

Выводы не подтверждаются? Ай, не смешите! Там же черным по белому написано, на какой базе и в какой период проводились исследования! При желании можно ознакомиться с любой документацией, начиная с протоколов и заканчивая информированными согласиями участников (по части бумажек у господина Фартушного все было в ажуре). Все оппоненты отметили в своих отзывах, что достоверность результатов работы подтверждена достаточным количеством обследованных пациентов… И вообще, если диссертационный совет принял диссертацию к защите, значит с ней все в порядке! Самое удивительное заключалось в том, что большинство членов диссертационного совета входило в ученый совет. Одни и те же люди несколько лет назад хвалили диссертацию, а сейчас соревновались в том, кто найдет в ней больше недочетов. Парадокс? Нет, это жизнь, просто жизнь. Научное сообщество живет по принципу «равняйсь по ветру!» – куда ветер дует, туда все эти ученые флюгеры и поворачиваются.

В конечном итоге от замечательной докторской диссертации, обошедшейся Кириллу в весьма солидную сумму, не осталось камня на камне. Профессор Фартушный пытался «сгладить острые углы» по своим каналам, но так ничего и не добился, потому что Кириллу повезло, то есть – не повезло попасть в волну очередной кампании по борьбе с фальсифицированными диссертациями.

– Раньше все проще было, келейно, – вздыхал Фартушный. – Ничего на сторону не уходило, в своем кругу все проблемы решали. А теперь, с этим долбаным интернетом, любое происшествие моментально становится достоянием общественности и потушить этот скандал уже невозможно. Нужно дожидаться, пока все прогорит.

В пламени скандала сгорела замечательная диссертация Кирилла Мартыновича Антипова, а вместе с ней и его докторская степень. В понедельник 31 декабря 2012 года Кирилл сидел в съемной однушке на Ярославском шоссе (никакой ностальгии, просто квартира была чистенькой, благоустроенной и сдавалась недорого) и подводил итоги пришедшего года, а, заодно и всей своей несуразной жизни.

Да, именно что несуразной. Кирилл сравнивал себя с бегуном, которому то и дело подставляют подножки. Только разбежишься – и хлоп мордой в землю! Поднимешься, оклемаешься, разбежишься – и снова падаешь… И так без конца. Что это? Карма? Наказание за грехи предков? Или за грехи в прошлых рождениях, если таковые вообще существуют? Или это просто такая патологическая неудачливость? Но почему эта неудачливость выпала именно ему?.. И как коварно все происходит – всякий раз тебе предоставляется возможность поверить в то, что жизнь наконец-то наладилась, и в самый неожиданный момент наносится очередной удар! «Судьба играет человеком, она изменчива всегда, то вознесет его высоко, то бросит в бездну без стыда…».[36]36
  Из песни «Шумел, горел пожар московский…», являющейся переработкой стихотворения Н. С. Соколова «Он» (имеется в виду Наполеон Бонапарт»).


[Закрыть] Ну сколько еще можно быть игрушкой в руках этой изменчивой стервы?

Перспективы у кандидата медицинских наук Антипова вырисовывались мрачные. В научный мир путь закрыт навсегда, тут уж, как говорится, без вариантов. Разумеется, со временем многое забудется, но забытое легко можно освежить в памяти с помощью поисковика. Набери «Кирилл Мартынович Антипов» – и откроется тебе истина, хоть про Антипова, хоть про Барканского. Хорошо еще, что кандидатскую диссертацию не тронули, а то ведь могли и ее растоптать, дурное дело нехитрое… Но что с кандидатской, что без нее, путь один – на прием в какую-нибудь поликлинику, потому что больше никуда не возьмут.

Однако Кириллу уже наперед было ясно, что ждет его на новом месте. Как только он обвыкнется и немного воспрянет духом, кто-то из пациентов решит помереть и в этой смерти обвинят его, со всеми вытекающими отсюда последствиями, вплоть до возбуждения уголовного дела. Связей нет, денег тоже практически нет (спасибо бывшей жене – с помощью адвоката ободрала, как липку), помощи ждать неоткуда, следовательно получит он срок, и хорошо еще, если условный. Нет уж, ну ее к чертям собачьим такую перспективу…

А разве есть другие варианты? Что он еще умеет делать? Преподавать? В принципе, можно устроиться преподом в какой-нибудь медицинский колледж. Туда могут взять, невзирая на анамнез… Но стоило только представить, что он, профессор Антипов, который читал лекции студентам, станет учить будущих медсестер измерять давление и ставить клизму, как к горлу подкатывал ком, а на глаза наворачивались слезы. Столько было надежд, столько усилий положено, столько жертв принесено во имя светлого будущего… И после всего этого: «указательным и большим пальцами левой руки раздвигаете ягодицы, а правой рукой аккуратно вводите смазанный вазелином наконечник в анус…»? Нет уж, лучше в петлю!

Чем больше Кирилл думал о безрадостном будущем, тем чаще посещали его мысли о самоубийстве. Какой выбор есть у мяча, который пинают на поле футболисты? Если он вылетит на трибуну, то его тут же вернут в игру. Выбор у мяча всего один – лопнуть, и тогда игроки примутся пинать другой мяч.

А зачем вообще жить? Ради чего? Чего ждать и на что надеяться? Семейного счастья он хлебнул полной ложкой, наелся так, что больше не хочется. Карьерных перспектив – ноль целых, ноль десятых. Радости никакой, даже если напиться, то все равно не отпускает. Только хуже становится, потому что наутро к душевным мукам добавляется головная боль. Это не жизнь, а безрадостное, бессмысленное и бесцельное существование. Безрадостное, бессмысленное, бесцельное и совершенно ненужное. Никому! В первую очередь – ему самому.

В попытках обрести душевное равновесие Кирилл съездил в Ярославль. Теплилась в душе смутная надежда что, побывав в родных местах, он успокоится и поймет что-то важное, что поможет ему жить дальше. Может кто-то из старых знакомых даст дельный совет или составит протекцию? А вдруг?

Судьба дала подзатыльник уже на перроне вокзала, где вышедший из поезда Кирилл столкнулся с заместителем главного врача кардиоцентра Булатниковой, той самой подколодной змеей, которая прилепила ему прозвище «Доктор Смерть».

– Кирилл Мартынович! – притворно обрадовалась змея. – Какими судьбами? Все ли у вас хорошо?

По тону, которым был задан последний вопрос, стало ясно, что Булатникова хорошо осведомлена обо всех бедах Кирилла. Слухом земля полнится, да и информатор в Москве есть – бывшая супруга, такая же змея, как и эта.

– Замечательно, Майя Елизаровна! – ответил Кирилл, улыбнувшись во все тридцать два зуба. – Буду дела у Новожилова принимать, его в Москву переводят, в министерство.

Аркадий Леонтьевич Новожилов, руководивший областным департаментом здравоохранения, начинал свой профессиональный путь под руководством отца Кирилла, но это не помешало ему выпроводить отца на пенсию. Ложь была спонтанной, придуманной на ходу, но прозвучала убедительно. Булатникова вздрогнула, а во взгляде ее проступила растерянность.

– Еще увидимся, – пообещал Кирилл и пошел дальше.

Дело было в субботу, а понедельник – день тяжелый, суетливый, запарочный, так что выяснить правду Булатникова могла не раньше вторника. Три дня душевных терзаний – это довольно много, глядишь и кондрашка на нервной почве хватит.

Дурной знак судьбы стал единственным событием, принесшим хотя бы мимолетную радость. Все прочее было безрадостным, угнетающим. Знакомые места навевали грустные воспоминания, а встречи со старыми знакомыми царапали душу. «Ну почему же у них все сложилось, может и не совсем так, как хотелось, но все же сложилось, – завистливо думал Кирилл, – а у меня – нет. Чем я хуже других?».

Разумеется, он был ничем не хуже, а во многом и гораздо лучше своих однокашников, просто ему катастрофически не везло. Фатально не везло. Фундаментально. Регулярно. Стабильно. Если бы Кирилл верил в сглазы, то он бы обратился к ведуньям-колдуньям, но во всю эту мистическую чушь он презирал. Корни происходящего запрятаны гораздо глубже, чем кажется доверчивым простакам. Заклинания и талисманы не могут ничего изменить, хотя бы потому что они созданы людьми, которым не дано проникнуть в потаенные правила мироздания. Не исключено, что этот замечательный мир является экспериментальной моделью, созданной каким-то сторонним разумом. В данном конкретном случае этот разум хочет узнать, сколько увесистых подзатыльников нужно человеку для принятия решения о добровольном уходе из жизни. Что ж, эксперимент близится к концу. Нужно только дождаться размена квартиры и подготовиться к прощальному хлопку дверью. Хлопнуть хотелось так, чтобы запомнили все – и причастные, и непричастные. Помирать – так с музыкой!

Покойнику квартира не нужна. Оставшиеся в живых позаботятся о том, куда деть его бездыханное тело. Кириллу хотелось, чтобы его прах развеяли над Волгой с высокого берега, близ речного вокзала Ярославля. Речной вокзал был знаковым местом в жизни Кирилла Антипова, впрочем, тогда еще Барканского. Именно здесь, на причале, он впервые в жизни поцеловал по-настоящему, в губы, одну замечательную девушку и признался ей в любви. Нет – сначала признался, а потом уже поцеловал… Впрочем, последовательность не важна, важно, что у них впоследствии не сложилось… И хорошо, что не сложилось, а то бы было в жизни одним разочарованием больше. Но причал остался в памяти Местом Радости, знаковой вехой, с которой началось превращение мальчика в мужчину. Вечный покой следовало обретать рядом с этим местом. На причале, наверное, не разрешат развеивать прах, но за пределами вокзала это можно сделать без помех.

Кириллом руководил прагматизм, а не какие-то там романтические представления. Потомков у него нет, за могилой ухаживать будет некому. Зачем тогда вообще нужна могила? Лучше уж в Волгу, серым порошком. Главное, чтобы душеприказчик не подвел, не высыпал по лени прах в унитаз, но тут уж приходилось полагаться на совесть человека, который в точности исполнит волю своего благодетеля.

Исполнителем Кирилл собирался назначить троюродного племянника матери, а, соответственно, своего четвероюродного брата Жорика, преподававшего русский язык и литературу в первой ярославской гимназии. На сегодняшний день этот дальний родственник был самым близким. Да и вообще человек неплохой – добрый, порядочный, отзывчивый, типичный чеховский интеллигент. И, как положено интеллигенту, ютится с женой, двумя дочерями и овчаркой по прозвищу Клякса, в двух комнатушках. Ему наследство в виде московской квартиры, которая достанется Кириллу в результате размена хором на Селезневской, придется весьма кстати. Продаст и купит себе в Ярославле нормальное жилье, где у каждого члена семьи будет по отдельной комнате, а у собаки – свой просторный угол. Не Ирине же квартиру оставлять, в конце концов!