Текст книги "Доктор Данилов в МЧС"

Глава пятнадцатая
Человек благородной профессии

Все началось с Никиты, точнее, с его рассказов о героических буднях Данилова, содержащих едва ли один процент правды и изобилующих подробностями, почерпнутыми из фильмов, которые поражали воображение одноклассников и одноклассниц (особенно последних). Разумеется, отблески великой славы Данилова ложились на Никиту, как же иначе? Не в каждой семье, знаете ли, есть настоящие герои.

Данилов из Никитиных рассказов был настоящим суперменом: он не только виртуозно лечил, но еще и успешно спасал, постоянно рискуя своей жизнью.

Устными рассказами Никита не ограничился, прославил Данилова и в прозе: в сочинении на излюбленную учителями тему «На кого я хочу быть похожим», написанном на английском языке. Сочинение, растянувшееся на четыре листа, изобиловало словами «heroic», «save», «accident», «dangerous» («героический», «спасти», «несчастный случай», «опасный») и тому подобными. Впечатлительная преподавательница английского Алла Максимовна, первый год перешедшая из обычной школы в лучшее учебное заведение округа, зачитала отрывки из Никитиного опуса в учительской. Разумеется, с переводом. Впечатлились двое – завуч Ольга Семеновна и преподавательница ОБЖ и экологии Медея Давидовна.

– Такого человека хорошо бы пригласить на урок!

– Почему только на урок, Медея Давидовна? Давайте мыслить глобально. У нас в плане мероприятий стоят три встречи с ветеранами, одну мы провели…

– Но он же, кажется, не ветеран?

– Какая разница? Оставим ветерана на конец апреля, а одну встречу заменим на нашего героя!

Так завуч Ольга Семеновна заочно произвела Данилова в наши герои. Данилов в это время занимался делом: транспортировал в Москву двух пассажиров самолета Як-42, упавшего в Каму недалеко от Перми. Самолет, выполнявший рейс Пермь – Краснодар, благополучно взлетел в аэропорту Большое Савино, но в воздухе пробыл какие-то минуты. На борту находились тридцать восемь пассажиров и восемь членов экипажа.

В живых из сорока шести человек остались только двое, и один из этих двоих был настолько, выражаясь медицинским языком, тяжел, что его можно было бы назвать бесперспективным, но опытные врачи знают, что тут дело тонкое. Кажется, нет перспективы и уже не будет, отказали все органы, кроме сердца, которое, скорее всего, по инерции продолжает пока сокращаться. Но вдруг начинают работать почки, следом восстанавливается самостоятельное дыхание, а там и сознание непременно вернется, некуда ему деваться, если пациент пошел на поправку.

К двум спасенным пассажирам добавился один «свой» пациент – спасатель-водолаз Григоров, у которого после очередного подъема случился гипертонический криз. Криз быстро купировали, Григоров порывался было вернуться к работе, но его не пустили, и как оказалось, не зря: после того, как Ил-76 набрал высоту, давление поднялось снова и еще на кардиограмме появились признаки ишемии. Ничего особо страшного, когда периферические сосуды сужены (следствием этого как раз и является подъем давления), сердцу труднее гнать кровь по кровеносной системе, потому что возрастает сопротивление. Чем тяжелее работать, тем больше кислорода необходимо сердечной мышце, возникает ишемия, недостаток питания.

С Григоровым возни получилось больше, чем с остальными пациентами. Те двое были без сознания, поэтому лечению не противились, а Григоров то не хотел ложиться, утверждая, что превосходно себя чувствует, то не хотел снимать повторную кардиограмму («Сейчас опять чем-нибудь напугаете»), то отказывался от укола… В конце концов, Сошников как главный из четырех врачей, вылетевших в Пермь, прибегнул к крайним средствам – обложил Григорова отборным матом (Данилов и не предполагал, что Дмитрий Геннадьевич умеет составлять из нецензурных слов столь длинные и витиеватые фразы), а для усиления эффекта еще и пригрозил рапортом. Григоров сник и отдался в руки медицины.

– Теперь все, – вздохнул он, когда Данилов начал накладывать электроды для снятия контрольной, третьей по счету, кардиограммы. – Медкомиссия, пенсия, домино на лавочке…

– Импотенция, облысение, геморрой, болезнь Альцгеймера, кладбище… – таким же скорбным тоном продолжил Данилов.

Есть люди, которых надо пожалеть, чтобы им стало лучше, но есть такие, которых сочувствие, наоборот, выбивает из колеи. Тут главное – не ошибиться. Но Григоров явно относился к последним, которым жалость противопоказана.

– Что так? – спросил он, недоуменно хлопая глазами.

– Ты начал, я продолжил, – ответил Данилов.

Григоров ничего не ответил.

Взгляд у Никиты, открывшего дверь Данилову, был какой-то странный. Не угрюмый (опять двойка или «Ну, почему она не звонит?»), не веселый (две пятерки плюс намечающаяся культурная программа на вечер) и не виноватый. Виноватый взгляд всегда свидетельствовал о крупных нарушениях. Сегодня же взгляд был вопрошающе-радостным, вроде как случилось что-то хорошее, но не верится. Или может случиться, если жизнь не обломает.

– Выкладывай, что там у тебя, – подбодрил Данилов. – Выиграл в карты пятьсот рублей и не знаешь, как ими распорядиться?

– Нет, – мотнул лохматой головой Никита. – Деньгами распорядиться – дело нехитрое, главное, чтобы они были. У меня другое…

– Какое же? – Данилов снял куртку и нагнулся, чтобы развязать шнурки на ботинках. – Или это тайна?

– Нет. У нас в школе хотят провести встречу с каким-нибудь выдающимся человеком…

– Это хорошо, – одобрил Данилов. – Можно Тимати пригласить или артиста Хабенского.

– Лучше Лизу Боярскую. – Никита мечтательно закатил глаза. – Или Максим… Но кандидатура уже есть, осталось только получить согласие.

– Если правильно взяться за дело, оно будет. – Не найдя в прихожей своих тапочек, Данилов прошел в ванную в носках. – Знаменитости обожают выступать перед молодежью, передавая ей свой опыт.

– Значит, возражений нет? А когда будет можно? В какой день?

– Подожди-подожди…

Если врач моет руки, то он не станет отвлекаться ни на что, пока не закончит. Чистые руки – такое же каноническое свойство врача, как и доброта, заботливость и сострадание. Поэтому у пациентов принято не давать деньги доктору в руки, а совать их в карман халата, чтобы доктор зря их не пачкал.

– Подожди-подожди… – повторил Данилов, вытирая руки полотенцем. – Что означает: «Когда будет можно?»? Это со мной, что ли, встреча? Или я что-то не так понял?

Никита утвердительно кивнул.

– Со мной? Бред какой-то! Или ты решил пошутить?

– Это не розыгрыш. Я написал сочинение… – бубнил Никита, следуя хвостом за Даниловым на кухню. – Англичанка прочла его завучу, которая решила, что надо бы устроить встречу. Вызвала меня и сказала: «Спроси у папы, когда он сможет…»

Никита никогда не называл Данилова «папой». Начинал с «дяди Володи», потом перешел на «Вову». Выкать тоже давно перестал. Но в школе Данилова считали отцом Никиты, в первую очередь потому, что сам Никита так его представлял, не вдаваясь в подробности, что отец не родной, как теперь принято говорить, не биологический.

– И ты, малолетний предатель, пообещал спросить?

– Да. А почему я предатель? Что я такого сделал?

– Заварил кашу, которую теперь надо расхлебывать. – Готовить не хотелось, поэтому Данилов достал из холодильника целую подкову краковской колбасы и посмотрел на Никиту. – Будешь?

– Нет.

Данилов отломил половину и убрал обратно в холодильник. Краковская колбаса, помимо всего прочего, хороша и тем, что не надо возиться с ее нарезкой. Взял в одну руку булку, а в другую – кусок колбасы и откусывай поочередно, наслаждайся. Данилов ел и слушал Никиту, сидевшего напротив. Выражение лица мальчика сменилось на недоуменно-виноватое.

– Ну, написал я сочинение, я же хотел как лучше… Я вообще ничего не хотел, просто написал про тебя… Н у, у тебя же действительно очень интересная работа…

«Зашибись какая интересная у меня работа! – подумал Данилов, вспомнив выложенные в ряд на берегу трупы, которые водолазы извлекли из упавшего в реку самолета. – Точно есть что рассказать детям».

– И очень важная, разве не так?

Данилов кивнул.

– Ну, я так и написал… Откуда я мог знать? С другой стороны, что плохого в том, что тебя приглашают выступить? Это же не больно, как ты сам говоришь…

– Это глупо! – прервав на пару секунд процесс, ответил Данилов. – Что я там буду рассказывать?

– То же, что и дома. Как спасают людей, интересные случаи, трудовые будни. Если хочешь, я могу помочь составить план выступления…

– Может, ты его и напишешь, я просто зачитаю с трибуны? Или нет. Напиши и сам прочти. Так будет лучше всего.

– Ну, это несерьезно, – укорил Никита. – В школе ждут тебя, человека благородной и героической профессии…

– Кыо мыа а-а асс-ал! – промычал Данилов и, дожевав и проглотив, повторил: – Кто это меня так обозвал?

– Завуч Ольга Семеновна. А что? Разве неправильно? Она еще сказала, что врач – сам по себе спасает людей, а врач-спасатель – это спасатель в квадрате.

– Прекрасно!

– Так когда можно? – В Никитиных глазах сверкнули проблески надежды.

Никогда! – ответил Данилов и быстро доел колбасу. – Ты пойми, – сказал он Никите, словно приклеившемуся к стулу. – Я в самом деле не представляю, о чем и на какую тему я могу говорить. Работа у меня такая, что не в школе о ней рассказывать… И вообще, я терпеть не могу официальные мероприятия. Меня от них плющит, колбасит и гнет в дугу.

– Но я уже обещал… Почти…

– Это твои проблемы! – жестко отрезал Данилов. – Ты уже взрослый мальчик и должен знать, что сначала спрашивают. Нельзя подписывать людей заочно…

– Но я же не думал, что будут проблемы! Мне казалось, что ты обрадуешься.

– Я рад без памяти, разве это не заметно? – Данилов выдавил из себя улыбку. – И давай на этом закончим разговор и закроем тему, чтобы не переливать из пустого в порожнее!

– А что мне сказать в школе?

– Скажи правду, что оратор из меня никудышный. Или соври: скажи, что я так занят, что просто дня свободного нет… – Тут Данилова осенило. – Лучше сделаем вот как! Я попрошу Игоря пойти вместо меня. Он непременно согласится, потому что выступление в школе – прекрасная реклама! Расскажет вам о том, как надо правильно питаться, что нельзя есть одни гамбургеры…

Никита поморщился.

– Учителя будут довольны…

– Полянский – неинтересный.

– Зря ты так говоришь! – обиделся за друга Данилов. – Это Игорь-то неинтересный?! Да он просто прирожденный рассказчик, заслушаться можно…

«Особенно если про личную жизнь начнет рассказывать», – мысленно добавил Данилов.

Никита отрицательно покачал головой.

– Тогда извини, – Данилов развел руками, – ничем больше помочь не могу. Скажи, что я очень занят. Если и соврешь, то совсем чуть-чуть…

Никита поступил не по-мужски. Взял и наябедничал матери, то есть не наябедничал, а обратился за помощью. И когда только успел, вроде бы весь вечер был на виду?

После ужина Елена взяла Данилова за руку и увела в спальню. Мысли Данилова приняли удивленно-фривольное направление (не рано ли: Никита еще не спит, да и с чего это вдруг, ведь, забеременев, жена поостыла к некоторым радостям жизни?), но дело ограничилось недолгим разговором.

– Данилов! – Взглядом и тоном Елена давала понять, что возражений не потерпит. – Надо сходить в школу. Это прекрасная возможность развить и углубить отношения с учителями.

– Мне хватает тебя, – улыбнулся Данилов, надеясь отшутиться. – Других мне не надо.

– Данилов! – Елена взяла на полтона выше. – Ребенок в шоке. Он стесняется идти в школу…

– Те, которые в шоке, питаются глюкозой парэнтерально (то есть вводимой внутривенно, в обход желудочно-кишечного тракта). – Была, была еще маленькая вероятность того, что отшутиться удастся. – А Никита только что на моих глазах умял две порции спагетти.

Две порции в Никитином понимании равнялись четырем стандартным. В уважающем себя ресторане, заботящемся о том, чтобы клиенты не переедали, такое количество растянули бы порций на десять.

– Когда ты сможешь?

– Лен, ты пойми, это же чушь какая-то. Я приду, там будет сидеть тридцать детей…

– Пятьсот.

– Чего?

– Пятьсот детей, Вова. Как минимум. Это мероприятие общешкольное, будут все классы, с пятого по одиннадцатый.

– Мама дорогая! – вырвалось у Данилова. – Вообще караул. Я перед классом выступить не могу, а тут – целая школа. Нет-нет-нет!

– Да-да-да!

– Я не могу!

– Данилов! Женщина не должна слышать от мужчины подобную фразу! Ты все можешь!

Кто это сказал?

– Ты.

– Я?

– Четвертый курс, после занятий по кожвену мы шли к «Баррикадной» и ты рассуждал о том, что для настоящего мужчины нет ничего невозможного. А я слушала тебя и восхищалась. Девчонки любят, когда им вешают лапшу на уши.

– Умеешь ты эффективно мотивировать! – похвалил Данилов.

– Должность обязывает, – скромно улыбнулась Елена. – Я немножко поваляюсь, а ты пойди обрадуй ребенка. Заодно обсуди с ним программу твоего выступления, узнай, как у них принято говорить. Если ты произведешь хорошее впечатление, тебя включат в совет школы.

«Вот этого мне точно не надо», – подумал Данилов, но озвучивать свою мысль не стал.

Школа встретила Данилова неласково.

– Родитель? – опознал суровый, как и положено, охранник.

– Да, – не чуя подвоха, ответил Данилов. – К завучу Ольге Семеновне.

Пришлось несколько минут топтаться под плакатом, с которого благосклонно смотрел Лев Толстой, утверждавший, что «Все нравственное воспитание детей сводится к доброму примеру».

– Витя! – набросилась на охранника появившаяся Ольга Семеновна. – Я же сама лично предупредила тебя насчет Владимира Александровича! Зачем ты держишь человека у входа, когда тебе было велено проводить его ко мне?!

Со стороны смотрелись они комично: Моська наседала на слона, а тот краснел и смущенно разводил руками. Ольга Семеновна, подобно многим прирожденным руководителям, умудрялась выглядеть величественно при невысоком росте и субтильной конституции.

– Так он сказал, что родитель, Ольсеменна…

– А имя-отчество ты спросить не мог? Извините, Владимир Александрович.

– Если у каждого… – начал было охранник, но Ольга Семеновна посмотрела на него взглядом, сделавшим бы честь самой горгоне Медузе.

– Никакого порядка! – пожаловалась она Данилову. – За всем надо смотреть! Всех надо контролировать! Для вас, Владимир Александрович, наверное, это дико, вы ведь привыкли иметь дело с дисциплинированными людьми.

– Разные бывают люди, Ольга Семеновна.

– Да, – согласилась завуч. – Но мне почему-то… Ах, не будем о плохом, давайте лучше о хорошем! До начала встречи еще двадцать минут, можно устроить небольшое чаепитие.

Во время небольшого чаепития с огромным количеством сдобы и сладостей, радушно выставленных на стол Ольгой Семеновной, Данилов узнал, что у них с Еленой растет не добродушный оболтус, а «совершенно замечательный во всех отношениях мальчик с задатками лидера, которому немного не хватает усидчивости». Ну, примерно то же самое, только другими словами.

– А можно взглянуть на план вашего выступления? – как о чем-то само собой разумеющемся спросила Ольга Семеновна, закончив расхваливать Никиту.

– План? – удивился Данилов. – У меня его нет.

Никита, когда Данилов поинтересовался регламентом, сказал, что обычно все гости рассказывают два-три случая из жизни, а потом отвечают на вопросы. Данилов подобрал на его взгляд подходящие, то есть поучительные: про пожар, про то, что не надо лазить через заборы, и про то, как иногда приходится выезжать на ложные вызовы. Но зачем писать план? Можно ведь по памяти рассказать, без бумажки, так интереснее и живее.

– Гм… – Ольга Семеновна явно была озадачена. – А как же вы выступите без него? У нас как-то не принято…

– Если вы беспокоитесь о том, чтобы я не сказал ничего лишнего…

– Да-да, Владимир Александрович! – закивала Ольга Семеновна. – Без ненужных подробностей. Никаких трупов, рек крови, гор дымящегося мяса…

Данилов, на что уж бывалый человек, и то внутренне содрогнулся, представив себе реки крови, текущие меж гор дымящегося мяса.

– Смерти вообще не надо касаться, это, знаете ли, очень болезненная тема. Не только сама по себе, но и интерес к ней у некоторых наших учеников нездоровый. И вот еще, Владимир Александрович, – Ольга Семеновна запунцовела не только щеками, но и ушами, – вы, возможно, во время работы употребляете.

– Никогда! – перебил Данилов. – Только после, и то нечасто.

– Ах, я не об этом! – Ольга Семеновна как-то залихватски щелкнула пальцами по шее. – Я о ненормативной лексике.

– Ну что вы! – Данилов даже смутился немного. – Во-первых, у вас, Ольга Семеновна, не совсем верные представления о нашей работе и словах, которые мы употребляем. Во-вторых, моя мама преподавала в школе русский язык, и чему-чему, а грамотно излагать свои мысли она меня научила.

– Прекрасно! – просияла Ольга Семеновна и повела Данилова знакомиться с директором школы…

Все оказалось не так уж и страшно. Во всяком случае, ученики смотрели на Данилова не с плохо скрываемой ненавистью (кто, мол, к нам приперся, да еще в наше законное послеурочное время?), а с интересом. Нечасто в школы приходят врачи спасательных отрядов, да еще такие, чей светлый образ заочно овеян славой.

Рассказ о Большом Пожаре выслушали с интересом, не перебивая. Напомнив, насколько важно своевременно сообщать о пожарах, да и о любых чрезвычайных ситуациях, Данилов перешел ко второму рассказу – про мужика, которому не удалось перелезть через кладбищенскую ограду. Рассказывал все как есть, хотя, возможно, про кладбище упоминать и не стоило, можно было заменить его складом или, скажем, парком, потому что при его упоминании по актовому залу, в котором проходила встреча, пробежало оживление. Когда Данилов дошел до освобождения пострадавшего и спуска его с ограды, одна из девушек, на вид десяти– или одиннадцатиклассница, сидевшая в третьем ряду, подняла руку.

– Пожалуйста, – разрешил Данилов, хотя, по идее, полагалось бы отвечать на вопросы по окончании рассказа, но ведь до него оставалась буквально пара слов.

– Скажите, а зачем он лез на кладбище ночью?

– Ну… – Данилов осекся на полуслове. – Знаете, внятного ответа на этот вопрос так и не удалось получить, потому что пострадавший был сильно напуган, замерз и потерял какое-то количество крови. Не до бесед по душам нам было.

– А у него не было каких-нибудь амулетов?

– Мне он их не показывал.

– Спасибо, – поблагодарила девушка и села.

Тотчас же подняла руку ее соседка.

– А как вы относитесь к смерти? – спросила она. – Или вы так к ней привыкли, что и не замечаете?

Директор, завуч и еще двое педагогов, сидевшие в первом педагогическом ряду, тотчас же обернулись.

– Смерть есть смерть, – сказал Данилов. – Сталкиваясь с нею хоть в быту, хоть на работе, всегда испытываешь некую оторопь. Словно холодом повеяло или тень какая-то надвинулась. В общем, мороз по коже и как-то не по себе. Привыкнуть к ней невозможно, во всяком случае, я, например, не смог, хотя работаю врачом не первый год.

Еще одна поднятая рука. Спрашивают только девушки, мужская половина учащихся не проявляет никакой инициативы.

– Давайте не будем мешать Владимиру Александровичу! – Ольга Семеновна встала, обернулась к залу и пару раз хлопнула в ладоши. – Он еще не все рассказал.

– Почему же? – громко сказал Данилов. – Если есть вопросы, их надо задавать.

Ольга Семеновна поджала губы, но ничего больше не сказала, села на свое место и скрестила руки на груди, словно пытаясь отгородиться от происходящего. Данилов кивнул девушке, поднявшей руку, – прошу, мол.

– Вы – хороший врач?

Вопрос был очень неожиданным.

– Хочется надеяться, что да, – скромно ответил Данилов.

– И ваши коллеги – тоже хорошие врачи? Они могут спасти умирающего?

– Иногда это удается. А что?

– То есть вы верите в профессионализм ваших коллег?

– Да.

– А вам никогда не хотелось увидеть смерть? Взять и умереть, только не до конца…

– Сергеева! – хором воскликнули Ольга Семеновна и полная брюнетка в огромных «черепашьих» очках, вскакивая со своих мест. – Выйди из зала!

– Давайте я отвечу, раз уж спросили, – сказал Данилов и посмотрел на Сергееву, которая уже начала пробираться к выходу. – Умереть не до конца означает сделать с собой что-нибудь, надеясь на то, что коллеги меня спасут, я вас правильно понял? Сбегать, так сказать, на минуточку в загробный мир и вернуться? Как хоббит – туда и обратно?

Сергеева кивнула.

– Знаете, ведь могут и не спасти. Медицина, при всех своих достижениях, не дает стопроцентных гарантий. И потом – всему свое время, не так ли?

Сергеева пожала плечами и, опасливо косясь на завуча, вернулась на свое место.

– И вообще, – продолжил Данилов, – мне как врачу-реаниматологу жизнь гораздо ближе, чем смерть. Поэтому давайте сменим тему и поговорим о жизни, хорошо?

Предложение было воспринято прагматичными детками слишком буквально. Под булькающие протесты педагогов, недовольных тем, что встреча приобрела слишком свободный характер, у Данилова спросили, сколько он получает, какая у него машина, в каком он звании, есть ли у них план по спасенным, полагается ли спасателям бонус в конце года, занимается ли он частной практикой.

Данилов отвечал, что зарплатой доволен; что машиной пока не обзавелся, потому что она ему не очень нужна (тотальное непонимание в глазах аудитории); что работа у него гражданская, без званий; что плана по спасенным, к счастью, нет (иначе что бы пришлось делать – самим устраивать аварии, что ли, чтобы этот план выполнить?); что бонусов у спасателей нет (тотальное сочувствие); что частной практикой не занимается, потому что у реаниматологов так не принято.

При всей несуразности вопросов отвечать на них было приятнее, чем просто рассказывать. Живой контакт с аудиторией – это всегда приятно. Некоторые вопросы были дельными: школьники интересовались марками самолетов, на которых приходится летать спасателям; спрашивали, где учат на спасателей. Один лопоухий очкастый мальчик спросил, поддерживает ли Данилов связь с теми, кого он спас.

– Увы, мы чаще всего не успеваем познакомиться с нашими пациентами, – ответил Данилов, – потому что времени не хватает. Мы же подолгу не лечим: обеспечиваем доставку в стационар, и все.

Мальчик огорченно вздохнул, наверное, ему хотелось слышать, что спасатели и спасенные встречаются по нескольку раз в год, поздравляют друг друга с праздниками, а какие-то даже вместе отмечают. «Действительно, я не помню ни одного случая, когда между врачом и вылеченным им человеком установились бы дружеские отношения, – подумал Данилов. – Странно…» Полянского, который мог очаровать женщину во время диетологической консультации, можно было не брать в расчет, это совсем другое дело. А так, чтобы я тебя спас (вылечил) и мы с тобой дружили, подобных случаев почему-то не было. Действительно странно.

– Как прошло выступление? – спросила Елена, вернувшись с работы.

Теперь она относилась к себе щадяще: независимо от ситуации, уезжала домой не позднее пяти часов вечера.

– Нормально, – ответил Данилов. – В совет школы не звали, но и не поколотили. Все путем. Я получил интересный опыт, школа поставит галочку в плане, Никита выполнил возложенную на него миссию. Всем хорошо.

– Да, все хорошо, – сказал Никита, – только хоррора маловато.

– Пригласите Стивена Кинга, – посоветовал Данилов. – Тогда будет вам его полные штаны и еще сверху.