Текст книги "Доктор Данилов в МЧС"

Глава семнадцатая
Перелом

– Разыгрались водные стихии… – проворчал Ломакин. – Сколько там при Всемирном потопе вода прибывала? Сто пятьдесят дней? И этого хватило, чтобы затопить всю землю.

– Смотря как прибывать, – сказал Сошников. – Иногда и трех часов хватает. Ситуация на месте непростая…

– Хреновая ситуация! – перебил начальство Ломакин. – Из всех стихийных бедствий больше всего я не люблю наводнения.

– Разве землетрясения лучше? – спросил Данилов.

– Это личное, – ответил Ломакин. – Меня во Вьетнаме однажды в воду смыло и в водоворот едва не затянуло. И ведь знал я, что, попавши в водоворот, надо быстренько вдохнуть побольше воздуха, затем нырнуть поглубже, сделать рывок в сторону и всплыть на поверхность. Любому рассказать могу, как надо избежать водоворота. Только, когда в воде барахтался, ничего полезного не вспомнил, только то, что я Юрке двести долларов должен. Наверное, потому и смог спастись…

– Мне один квартирный вор рассказывал, что, уходя на дело, он непременно старался оставлять недоделанными какие-нибудь хорошие дела, – вспомнил Данилов. – Считал, что это такая своеобразная страховка от ареста.

– Помогало? – спросил Ломакин.

– Наверное, не очень, потому что говорил он мне это в тюремной больнице.

– Я тебя все хотел спросить. – Ломакин пристально посмотрел на Данилова. – Как там вообще работается, на зоне?

– Мрачновато там, обстановка в какой-то мере угнетает да постоянное хождение через КПП надоедает. Если случайно мобильник забудешь в кармане, могут быть проблемы.

– Крупные? – спросил Сошников.

В последнее время Сошников немного изменился в лучшую сторону. Стал менее заносчивым и придирчивым, начал разговаривать с подчиненными на отвлеченные темы, Шавельскому даже анекдот рассказал, отчего тот слегка прибалдел и сделал вывод о том, что над головой Сошникова сгустились какие-то неведомые простым смертным, но весьма неприятные тучи. Начальство по собственному почину становится ближе к народу только в одном-единственном случае: когда понимает, что вскоре может слететь с заоблачных высот вниз. Готовит, так сказать, почву для мягкого приземления. Догадки Шавельского, поддержанные некоторыми сотрудниками, в том числе и Ломакиным, пока ничем не подтвердились, но то, что Дима стал похож на человека, заметили, кажется, все сотрудники мобильного госпиталя.

Медсестра-анестезист Харахулина выдвинула другую версию, согласно которой Сошников влюбился и собирается создавать новую семью. «Мужчины, которым не хватает любви, всегда злые, – говорила она, игриво поводя длиннющими ресницами. – А как доберут, сразу добреют. Дмитрий Геннадьевич уже почти это сделал». Почти оставляло шанс и вселяло надежду в саму Харахулину, которой Сошников, несмотря на его характер, нравился. Харахулина считала и убеждала в том подруг, что мужчины, выплескивающие негатив на работе, дома бывают, по ее выражению, «зайками пушистыми». А вот те, которые изображают зайку на работе, отрываются по полной программе дома на близких. То, что можно быть зайкой и дома, и на работе, Харахулина не допускала. По ее мнению, где-нибудь и на ком-нибудь непременно надо было отрываться, иначе никак.

– Когда как, – ответил Данилов. – Могут просто замечание сделать, есть возможность и под статью попасть. Пронос запрещенного сотрудником – это уже преступление. Все зависит от того, в каком настроении находятся проверяющие и насколько расположены к вам высшие силы.

– Как везде. – Ломакин зевнул и с чувством, до хруста в суставах, потянулся. – Одному все простим, с другого – спросим. Мир далек от совершенства. У меня вот однокурсник недавно повесился…

– Не тот, на которого дело за продажу справок открыли? – спросил Сошников.

– Нет, но дело ему тоже светило. Больной не вышел из наркоза после операции. Только не надо говорить, что если каждый анестезиолог начнет по такому поводу вешаться, то их скоро не останется, это я и без вас знаю. Довести до ручки любого можно.

– Да, – согласился Сошников. – А в какой больнице он работал?

– Не в Москве дело было, – ответил Ломакин, – на периферии.

Где именно, никто спрашивать не стал: какая разница? Помолчали недолго, думая каждый о своем. Данилов вспомнил похожий случай из собственной практики – пациентку Генварскую, умершую в родильном доме (подробнее см. «Доктор Данилов в роддоме»). У каждого врача, как говорят в народе, свое кладбище. Но это в народе, сами врачи этой фразы не любят и употребляют ее крайне редко. Ее только студенты вставляют к месту и ни к месту. Им простительно, им еще некого вспомнить. Студенчество – это едва ли не самая лучшая пора в жизни врача. Все ясно, интересно и замечательно, потому что ответственности никакой. На пенсии тоже неплохо, но до нее еще дожить надо, но там опять же болячки всякие начинают одолевать.

– Скоро прилетим. – В Сошникове проснулась руководящая сущность. – Думаю, что на момент нашего прибытия ситуация будет еще хуже.

– Но как только мы прибудем, все сразу же изменится к лучшему! – сказал Ломакин. – Дмитрий Геннадьевич, не смотрите вы на меня так и не принюхивайтесь. Я трезв, как младенец, просто состояние у меня такое взвинченное…

Создание искусственных водохранилищ с большим запасом воды помогло людям решить некоторые проблемы и, в свою очередь, добавило проблем, создав угрозу совершенно особого вида наводнений: внезапных, стремительных, масштабных и непредсказуемых (в отличие от наводнений сезонных, вызванных переполнением рек в результате таяния снегов). Они возникали в результате экстренного сброса воды, что случается при авариях, в результате перелива избыточной воды через плотины и при разрушении их самих. Чаще всего именно разрушение плотины и становится причиной наводнения.

Опасность подобных наводнений – в их внезапности и стремительности. Беда приходит врасплох, не оставляя людям времени для эвакуации из опасной зоны. Угрозу представляет не только наводнение само по себе, но и его последствия и побочные факторы. Иногда эти факторы могут создавать больше проблем, чем вода: оползни, взрывы, пожары…

В каноническом представлении огонь и вода несовместимы, а в жизни еще как! Случаются при наводнениях большие пожары, вызванные, к примеру, замыканиями электрических сетей: что не уничтожит вода, добьет огонь. Так, в египетской провинции Асиут в 1994 году наводнение, причиной которого стали ливневые дожди, вызвало короткое замыкание на складе нефтепродуктов. Произошел взрыв, после которого выгорело дотла находящееся неподалеку селение. В огне погибло более пятисот человек.

На водохранилищах проводится постоянный гидрологический мониторинг, в ходе которого отслеживается уровень воды. Но беда все равно приходит. И всегда внезапно. И часто не одна.

– У всех взвинченное, – сказал Сошников. – Скорей бы работа…

Данилов подумал о том, что легенда о Всемирном потопе есть, кажется, у всех народов. В памяти вдруг всплыла библейская фраза: «И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом» (Быт. 7:19). Древнегреческий верховный бог Зевс насылал потоп на землю, у индейцев и у индусов тоже что-то такое происходило. Интересно: об одном и том же потопе идет речь или о разных?

Цевьянскую ГЭС, как и многое в Советском Союзе, строили заключенные, большинство из которых считались врагами народа. В эксплуатацию ее вводили экстренно – к седьмому ноября 1952 года, очередной годовщине трагических событий, которые тогда принято было называть Октябрьской революцией. Несмотря на подневольный труд и ускоренную сдачу, гидроэлектростанция проработала без перебоев и каких-либо серьезных поломок почти шестьдесят лет.

Плотина ГЭС, преградившая реку, образовала крупнейшее на юге России Цевьянское водохранилище общей площадью более трех тысяч квадратных километров. Помимо размеров оно славилось и своим рыбным изобилием. В общем, до поры до времени все было хорошо, пока…

У Пушкина в «Медном всаднике»: «Нева всю ночь рвалася к морю против бури, не одолев их буйной дури…», а «поутру над ее брегами теснился кучами народ, любуясь брызгами, горами и пеной разъяренных вод». Когда Нева «гневна, бурлива» пошла обратно «котлом клокоча и клубясь» да «вдруг, как зверь остервенясь, на город кинулась», у горожан все же было немного времени для того, чтобы спастись: «Все побежало, все вокруг вдруг опустело», – пишет поэт. Не смыло, а опустело.

Апрель выдался не просто дождливым, а очень дождливым, да тут еще и таяние снегов наложилось. Водохранилище переполнилось, вода прорвала дамбу и затопила город Цевьянск с окрестными поселками и деревнями. Даже правильнее было бы сказать не затопила, а смыла, потому что стена воды высотой чуть ли не в восемь метров не затапливает, а смывает все на своем пути.

– Там не чрезвычайная ситуация и не бедствие, там, как я понимаю, катастрофа.

Слово «катастрофа» Сошников употреблял редко, и то обычно в связке со словом «медицина». Медицина катастроф. Все случившееся и требующее вмешательства спасателей обычно называлось канцеляризмом «чрезвычайная ситуация». Сейчас же слово «катастрофа» было употреблено в значении «чрезвычайная ситуация глобального масштаба».

– По предварительной оценке, в зоне затопления оказалось более пятидесяти тысяч человек, выведены из строя системы газо-, энерго– и водоснабжения, нарушено железнодорожное и автомобильное движение…

«Зачем повторять «выведены из строя» и «нарушено»? – подумал Данилов. – И так ведь ясно, что если затопило, то и электричество не подается, и проехать нельзя. Говорит, как будто отчет диктует, слова в простоте не скажет».

– …Вторая группа уже вылетела. Не исключено, что ею дело не ограничится…

Конечно, если только по предварительной оценке затоплена территория, на которой проживало пятьдесят тысяч человек. Групп будет по меньшей мере четыре, если не пять. Данилов уже усвоил, что предварительные оценки чаще всего бывают оптимистичнее или осторожнее окончательных. Потом большей частью выходит, что все было сложнее и масштабнее, нежели ожидалось.

Госпиталь развернули, если можно так выразиться, на границе бедствия – в заведомо безопасном месте, но у самой предела затопленной территории, в поле, возле военного аэродрома.

– Степь да степь кругом, смотреть противно! – высказался техник Загинайко, оглядывая окрестности. – Глазу не за что зацепиться, кроме самолетов.

– Коль противно, не гляди, ясны глазки отведи, – посоветовал Ломакин и огорошил внезапным вопросом: – Степа, знаешь ли ты, почему шкаф-купе так называется?

– Нет… – клюнул на удочку Загинайко.

– Эх, ты, а еще инженер! Потому что при неожиданном возвращении мужа в нем с комфортом размещаются четыре мужика.

– Я – холостой, – ответил Загинайко, – мне эти альковные ухищрения побоку. И специализируюсь я не по шкафам, а по воздушным компрессорам.

– Терпеть его не могу, – пожаловался Данилову Ломакин, когда Загинайко отошел покурить. – Были бы горы вокруг – тоже не понравилось бы. Запущенный пессимизм в терминальной стадии.

– Расслабься, – посоветовал Данилов. – Побереги энергию.

Когда журналисты пишут, что «мобильный госпиталь работал в круглосуточном режиме», то изрядно веселят этим сотрудников госпиталя, которые не припомнят, когда это и где работали они с девяти до восемнадцати с часовым перерывом на обед. Мобильный госпиталь всегда работает в круглосуточном режиме, только иногда посменно, давая сотрудникам, сдавшим вахту, возможность отдохнуть более-менее полноценно, иногда и нет.

Сейчас как раз выдался такой случай, когда об отдыхе пришлось надолго забыть. Пострадавших было очень много. Хорошо еще, что большая часть их в госпитализации не нуждалась. Или, если выразиться точнее, им не требовалась экстренная госпитализация. Вода – прежде всего переохлаждение, поэтому температурящих было больше всего. Ничего вроде бы страшного, но каждого надо осмотреть, назначить лечение и выдать лекарства на первое время. Где тут аптеку искать? Да и денег нет у многих спасшихся людей: выскакивали ведь кто в чем. Плотину прорвало поздно вечером, в начале одиннадцатого, когда многие уже легли спать.

Среди температурящих попадались пневмонии и ангины. Таких укладывали в изолятор с отдельным входом (кто его знает, какая там инфекция?) и передавали местным бригадам «Скорой помощи», которые забирали людей не по одному человеку, а загружались по максимуму. Кроме «Скорой помощи» пострадавших увозили полицейские машины и добровольные помощники из числа местных жителей на личных автомобилях. Попадались и очень тяжелые пневмонии, осложненные сильной дыхательной недостаточностью.

Данилову повезло больше других: он диагностировал подряд два сегодняшних трансмуральных инфаркта. Первый он заподозрил у вывезенной из зоны затопления пожилой женщины, которая жаловалась на слабость и сильную одышку.

– Не иначе как воспаление легких получила, – лепетала она, – у нас в семье они у всех слабые.

Данилов посмотрел на синюшные губы, пощупал пульс, выслушал сердце и решил снять кардиограмму. При таком потоке пациентов кардиограмму делали не всем, лишь при каких-либо подозрениях. На кардиограмме выявились классические признаки переднебокового инфаркта миокарда, возникающего при закупорке огибающей ветви левой коронарной артерии. Прямо хоть в учебник вклеивай.

«Молодец, Вольдемар, не проглядел! – похвалил себя Данилов. – Возьми с полки пирожок».

Женщину полечил, установил ей подключичный катетер, наладил капельницу и отправил в стационар с первой же машиной «Скорой помощи». От такого внимания пациентка расчувствовалась и несколько раз пригласила, когда все утрясется, заезжать к ней в гости. Данилов ответил: «Непременно». Адрес, разумеется, записывать не стал.

Со вторым инфарктом пришлось повозиться. Пятидесятилетний мужчина, гипертоник и астматик, снятый с крыши трехэтажки местными спасателями, решил умереть, не дожидаясь, когда к нему подойдет врач. На заполошный крик: «Умирает!» – первым подскочил Данилов. Второй прибежала с портативным дефибриллятором в руках медсестра Обозова, универсал широкого профиля, которая могла работать и за операционную сестру, и за анестезиста, и за акушерку. Имея такую помощницу, было просто невозможно не «завести» умирающего, что называется, «с пол-оборота». Привели в сознание и даже успели отчитать за то, что сидел тихо и терпел загрудинную боль, не привлекая к себе внимания.

– Да тут у всех неладно, – вздохнул сознательный пациент. – А что у меня, инфаркт?

– Да, – подтвердил Данилов, накачивая воздух в манжетку для контрольного измерения артериального давления.

– Крупноочаговый?

– Верно.

– Помереть могу?

– Не дадим! – пообещал Данилов. – Один раз не допустили и во второй раз спасем.

– Доктор, если бы я здесь умер, я бы считался пострадавшим при наводнении или просто умершим? – спросил мужчина.

– Странный вопрос, – удивился Данилов. – Даже и не знаю, что ответить. А разве вам не все равно?

– Нет. У меня жизнь застрахована на приличную сумму. А наводнение – это же форс-мажор. Я не помню, как насчет жизни, а вот автомобильная страховка при форс-мажорах не выплачивается. Вдруг и все остальные страховки тоже так… Нет ясности.

«Кому – чего, – подумал Данилов. – Нет, пора блокнот для впечатлений заводить и записывать такие вот перлы в горячем виде».

– Раз нет ясности, то ее стоит внести, поэтому вам надо жить, – сказал он. – Поправитесь и разберетесь со страховками…

После прибытия третьей группы спасателей и медиков характер работы несколько изменился. Одна часть сотрудников дежурила в госпитале, а другая часть на машинах отряда, доставленных с базы, выезжала в пострадавшие населенные пункты, откуда уже схлынула вода, для оказания медицинской помощи на месте и отбора тех, кто нуждался в госпитализации.

Многие из пострадавших так и не покинули затопленную территорию, пока там стояла вода. Да, проводились облеты территории, спасатели совершали рейды на лодках, но вывезти из зоны бедствия удалось далеко не всех. Люди пережидали буйство воды на крышах уцелевших домов и на возвышенностях. Были и такие, которые взбирались на высокие деревья и просиживали там по двое суток. На короткое время сознание того, что вода схлынула и все самое страшное позади, вызывало эйфорию, что в какой-то мере способствовало улучшению самочувствия, но подобное состояние очень скоро проходило, а проблемы возвращались.

– Видал я цунами в Индонезии, – сказал спасатель Костя Реут, на секунду отрывая взгляд от еще не просохшей дороги. – То же самое, только без землетрясения.

Он был относительно молод, на вид – не больше тридцати лет, поэтому держался с преувеличенной солидностью. Говорил мало, но старался, чтобы слова звучали веско, всячески старался подчеркнуть свою бывалость. Слова «бывал» и «видал» шли у него через предложение.

Данилову Реут понравился сразу. Во-первых, приятно работать в паре с немногословным человеком, который не тарахтит без умолку. Немногословный спутник особенно приятен тогда, когда болит голова, которая за последние сутки уже трижды напоминала о себе, и не умными мыслями, как хотелось бы, а болью. Во-вторых, Реуту за его знания и умения можно было бы спокойно выдавать фельдшерский диплом.

– У меня жена – врач, – сообщил польщенный Реут в ответ на похвалу Данилова после первого рейса. – Есть у кого учиться. И работаю не первый год – многое повидал.

Данилов не в первый уже раз подумал о том, что главное достоинство отряда в том, что здесь нет неумех, ремесленников, делающих свое дело кое-как, лишь бы отвязаться. Такие сюда не попадают или быстро отсеиваются. Разные люди есть в отряде – хорошие и не очень, трудяги и карьеристы, коммуникабельные и не совсем, но все знают свое дело и в няньках-надсмотрщиках не нуждаются. Большой плюс, везде бы так.

Для временного размещения людей, оставшихся без крыши над головой, был создан временный палаточный лагерь, мимо которого сейчас проезжал «уазик», ведомый Реутом.

– Народу мало, – сказал Реут, кивая на лагерь, – а по радио передают, что в Цевьянске люди на улицах ночуют. Бардак!

– Может, просто остатки имущества сторожат? – предположил Данилов.

– За чем тут можно смотреть после такой воды? Это организационный косяк: небось половина местного начальства не знает про лагерь. Было же так в Хакасии: людей по пустым вагонам на станции распихивали, а палатки сутки пустыми стояли. Я уже успел насмотреться.

Бывалый человек, все повидавший, все замечающий и знающий, просто обязан быть немного ворчливым. Реут умолк и молчал до конечного пункта – станицы Красногорской, в которой ждали транспорта двое человек (отец и сын). Они пострадали уже после наводнения, разбирая кучу мусора, которая совсем недавно была их домом. Отец, обутый в резиновые сапоги, поскользнулся на обломке балки и упал на груду битого кирпича вперемешку со стеклом. Он сломал в трех местах правую руку, которую инстинктивно выставил перед собой, два ребра и правую ключицу. Сын бросился ему на помощь, не очень-то глядя себе под ноги, и провалился одной ногой в щель между крупными обломками бетонных плит. Нога у него застряла, тело по инерции неслось вперед, в результате чего получился открытый перелом обеих костей левой голени.

Отправлять за двумя пострадавшими две машины – слишком большая роскошь, тем более что это не инфаркты с отеком легкого, требующие интенсивного лечения в пути, а всего лишь переломы. Зашинировать, обезболить – и вези хоть троих, если, конечно, третий поедет сидя, ведь лежачих мест на носилках всего два. Устройство для крепления носилок в салоне позволяет в случае необходимости обеспечить немедленный доступ врача к пациенту, находящемуся на носилках нижнего яруса на тот случай, если во время транспортировки тому экстренно потребуется медицинская помощь. В этом случае верхние носилки смещаются вправо и фиксируются над креслами (или одним креслом), установленными у правого борта. Не очень-то просторно, конечно, но микроавтобус – это не Ил-76.

Сын показался Данилову легче отца, поэтому Данилов уложил его вниз, на первый ярус. Отец, оказавшись в салоне, пробормотал:

– Ну, чисто купейный вагон.

– Только чая в пути не будет, – улыбнулся Данилов, – придется потерпеть.

– Без него мы не помрем, доктор, – ответил сын. – А вот если грамм сто спирта…

– Во-первых, тот спирт, что у меня, пить не стоит. – Данилов подбавил в голос строгости. – Во-вторых, на фоне вашего обезболивания алкоголь противопоказан.

Обезболили их хорошо: сначала постаралась местный фельдшер, которая оказывала первую помощь, наложив шины из деревянных палок, подобранных на месте происшествия, затем Данилов добавил перед тем, как шинировать переломы «по науке», специально предназначенными для этого шинами. Обезболивал грамотно, не усыпляя, потому что во время транспортировки лучше, чтобы пациенты были контактными. Вообще, при обезболивании перебор, как говорится, хуже недобора: если переусердствуешь, остановку дыхания можно получить.

Насчет спирта пациенты, скорее всего, не поверили, но настаивать не стали. Подумали, наверное, что нарвались на жлоба. Бывает.

Обратный путь всегда кажется короче. Никакой физики, чистая психология, особенно если пациенты ведут себя хорошо и не устраивают сюрпризов. Легкая головная боль на третьи сутки почти непрерывной работы – это пустяки, если закрыть глаза и немного подремать или хотя бы подумать о чем-то хорошем, например о том, что сейчас делает Елена. И она тут же пройдет.

Закон сохранения энергии гласит, что она никуда не исчезает, просто переходит из одного состояния в другое. Точно так же ведут себя и проблемы: не исчезают, а трансформируются. Стоило отступить головной боли, как машина увязла в грязи и, несмотря на старания Реута, интенсивно работавшего рулем и рычагом переключения передач, продолжала это делать все больше и больше. Действовал принцип болота: чем сильнее рыпаешься, тем больше вязнешь.

– Вот тебе и полноприводный двухосный микроавтобус повышенной проходимости! – воскликнул разъяренный Реут, ударяя по рулевому колесу обеими руками. – Так и хочется сказать: «Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса!»

– Я тоже люблю «Кавказскую пленницу», – спокойно сказал Данилов. – Даже больше, чем «Бриллиантовую руку». Ты собери волю в кулак, я подтолкну.

– Сиди! Сначала надо пару досок под колеса бросить, – проворчал Реут, вылезая из кабины. – Я сейчас…

Чего-чего, а найти пару подходящих досок в зоне, пострадавшей от наводнения, не проблема. Они нашлись хорошие, длинные, двухдюймовые, не планки какие-нибудь. Водитель провозился пару минут, подсовывая их под колеса то так, то эдак, и наконец, грязный чуть ли не по пояс, забрался в кабину и сказал:

– Теперь можно толкать.

Данилов вылез наружу, сразу же увяз в грязи по середину голени, но расстраиваться не стал, подумал только, что в придачу к ботинкам-берцам неплохо бы обзавестись и сапогами, вроде рыбацких.

Упершись обеими руками в задний борт, тоже, естественно, грязный, Данилов утвердил ноги поосновательнее, так, чтобы подошвы не скользили, и крикнул водителю:

– Толкаю!

Заработал мотор, закрутились колеса, обдавая Данилова грязью, но полноприводный двухосный микроавтобус повышенной проходимости не сдвинулся с места, кажется, увяз еще сильнее. Как назло, они были одни на дороге: ни людей, ни машин, ни помощи, чтобы подтолкнуть и вытянуть. Закон подлости.

Два коротких обломка досок, подсунутые под задние колеса, увеличивали шансы на успех.

– Домкратом бы… – вслух помечтал Реут.

– Если он тебе надоел, просто утопи его в грязи, – посоветовал Данилов. – Попробуем еще раз. Если не вылезем, будем вызывать помощь.

– Спасение спасателей! – Реут сплюнул себе под ноги и полез в кабину.

Данилов заглянул в салон, желая посмотреть, что с пациентами все в порядке, убедился в этом и вернулся на свою исходную позицию. Вздохнул поглубже, настраиваясь на победу, крикнул Реуту и толкнул, вложив всю свою энергию, как физическую, так и ментальную…

– Представьте себе синагогу в субботу, – говорил знакомый голос, – полную благочестивых евреев, которых сердито отчитывает строгий раввин: «О, евреи, вы перестали жертвовать деньги на нужды синагоги! Позор вам, евреи! Трижды позор вам, богатые евреи! Оттого, что нет денег на ремонт, наша синагога разваливается. Это уже не синагога, а бордель!»

Глаза слипались, Данилов с удовольствием поспал бы еще, но пора работать, труба зовет.

– Один из присутствующих, восьмидесятилетний владелец большого галантерейного магазина Рабинович, поднимает палец к потолку и радостно говорит: «О!»

Усилием воли Данилов разомкнул веки и увидел над собой «банку» с каким-то прозрачным раствором. От нее вниз спускалась трубка.

– «Что – «О»? – орет раввин. – При чем тут – «О»? Я спрашиваю вас, уважаемый Рабинович!» – «О! Теперь я вспомнил, где я забыл свой зонтик!» – отвечает ему довольный Рабинович…

Данилов приподнял голову, чтобы посмотреть, куда спускается трубка. Уж не ему ли поставили капельницу, пока он спал? Зачем? Что за дурацкие шутки?

– Очнулся! – теперь Данилов узнал голос Ломакина. – Вова, ты меня слышишь?

На лоб Данилову легла теплая рука.

– Слышу, – ответил Данилов.

– И видишь?

– Вижу.

– И как зовут меня, помнишь?

– Захарыч, не издевайся.

– Молодец, знаешь. – Ломакин переместил руку со лба Данилова на его плечо. – А как машину толкал, тоже помнишь?

– Да… – Данилов вспомнил, как толкал машину, и спохватился, что дальше ничего не помнит, но у него, видимо, от волнения улучшился слух, так как он различил шум самолетных моторов. – Что со мной было? Мы летим в Москву?

– Да, куда же еще? – подтвердил Ломакин. – Видишь, я лично тебя сопровождаю, никому доверить не могу.

– А что со мной? – Данилов попытался прислушаться к своему организму, но было такое ощущение, что от него осталась одна голова.

– Ничего страшного. Ты немного неудачно толкал машину, так, что сам угодил под колесо. Но отделался легко: всего-то закрытая черепно-мозговая травма и небольшой перелом.

– Чего?

– Высокий перелом берцовых костей со смещением, – нехотя ответил Ломакин и поспешил добавить: – Ничего страшного: одна пустяковая операция, и можно играть в футбол, танцевать гопака и жить полноценной половой жизнью.

Врачи умеют утешать, этого у них не отнять никому, при любых испытаниях.