Текст книги "Доктор Данилов в МЧС"

Глава седьмая
Оборотная сторона рая

Люди и техника спускались вниз по какой-то немыслимой, практически не видимой глазу дороге. Спускались, поднимались вверх и снова спускались. Помогали друг другу, страховали, спотыкались, ушибались, падали, вставали и продолжали работать. Можно было представить, как ноют их натруженные спины и ноги, как отдаются болью при каждом шаге ушибленные места.

Но есть такое слово «надо». Пока есть силы, следует делать дело. Стиснуть зубы, не думать ни о чем постороннем, терпеть боль, превозмогать усталость, не считаться с хлещущим по лицу дождем, не думать о том, что еще не закончено. Надо делать дело.

Шаг, еще один шаг, еще один… Считать бесполезно, да и незачем. Попробовать осторожно – надежен ли выступ, поставить на него ногу, перенести на ногу тяжесть тела и нащупать следующую точку опоры. Усилие за усилием… Дыхание сбивается… Какое, к черту, второе дыхание?! Тут уже третье, четвертое, пятое в ход пошло. И еще этот дождь, от которого все мокрое и скользкое. Впрочем, снег был бы еще хуже, под ним искать тяжелее и дольше. А еще глазам бывает больно от белизны…

С каждым усилием спасатели продвигаются ближе к цели. Цель одна: спасти всех, кого еще можно спасти, остальных найти. Таков порядок. Пока спасатель не увидит труп, не убедится, что тот, кого надо спасать, мертв, он не должен прекращать поиски…

Автобус с туристами (сорок два пассажира плюс водитель) рухнул в пропасть недалеко от Нальчика. То ли машина внезапно потеряла управление на горном серпантине, то ли водитель почувствовал себя плохо или заснул за рулем. Сводный отряд в двадцать шесть человек, состоящий из сотрудников «Главспаса» и их коллег из Всероссийского центра медицины катастроф «Спасение», вылетели через полтора часа после получения известия о случившемся.

До места катастрофы добирались с пересадкой, на вертолетах. Выгрузились, развернулись и начали действовать вместе с местными спасателями. Дела хватало всем. Счастливчиков (если можно их так назвать), которые получили незначительные травмы и смогли выбраться из ущелья самостоятельно, уже развезли по местным больницам. Их было всего четверо. Остальные ждали, когда им помогут. Автобус изрядно покорежило при падении. Некоторые пассажиры оказались зажатыми, и их надо было освободить быстро, потому что время дорого, и осторожно, чтобы не навредить, помогая. Значит, надо тащить вниз и соответствующее снаряжение – резаки, расширители, силовые гидроцилиндры, гидронасос, пневматику (не оружие, разумеется, а пневматические подушки и прочее).

Развернутый полевой госпиталь застыл в ожидании раненых.

Горы, дождь, осень. Вроде бы ничего необычного, но откуда такое напряжение? Смотришь на спасателей и кажется, что сам находишься не здесь, наверху, в госпитале, а там, внизу…

– Есть! Давай сюда!

– Надо домкратом!

– Поднимай!

– На счет три! Раз, два, три – взяли!

– Живой?

– Живой!

Медики вниз не спускались, незачем. Что они наработают там, на голой скале? Первая помощь? Этими навыками владеют все спасатели. Перевязать, обезболить, наложить шину, даже сердце «завести» при необходимости. Пострадавших с подозрением на перелом позвоночника никогда не поднимут и не понесут на обычных «мягких» носилках, только на жестких щитах. Парамедицинские навыки любой спасатель отряда отрабатывает до уровня подсознательных рефлексов.

«Ничего лишнего на месте происшествия делать не надо» – вот закон медицины катастроф. Не надо увлекаться, не надо стараться совершить невозможное. Нужно оценить состояние, оказать в полном объеме необходимую медицинскую помощь, постараться максимально стабилизировать состояние пациента перед транспортировкой и эвакуировать. Вот, собственно, и все.

В полевых условиях не занимаются сборами пазлов из осколков костей, если, конечно, есть куда эвакуировать пострадавшего. Там, как уже было сказано, стабилизируют состояние и отправляют дальше. Не из-за нежелания выполнять лишнюю работу, а потому что качество лечения в полевых условиях в любом случае будет отличаться от стационара в худшую сторону. Как бы хорошо ни был оснащен аэромобильный госпиталь, какие бы кудесники в нем ни работали, но с многопрофильным стационарным госпиталем ему не сравниться. Да и не надо, никто не ставит перед аэромобильным госпиталем подобной задачи. Каждый должен делать то, что от него требуется.

– Змея! Смотрите, змея!

– Гадюка?!

– Осторожно! Они по осени в стаи собираются!

– Василий, неси сюда резак!

– Посвети мне!

– Черт бы побрал этот дождь!

– Держи кусачки, деятель! Кусачками сподручней.

– Здесь ножницы нужны!

– Тяни сюда, не тормози!

– Поднимаем!

– Осторожно! Алик, Петр, держите?!

– Держим! Доставайте!

– Сейчас, только ощупаю!

– Держите, не отпускайте!

– Домкрат сюда!

– Дима, помоги!

– Цепляй и поднимайте!

– Гоша, у нас еще один!

– Живой?!

– Да, стонет!

– Кто-нибудь! Дайте перевязочный пакет!

– Осторожно, не провались!

– Вижу!

Правы те, кто говорит, что ждать и догонять хуже всего. Но ждать все-таки тяжелее. Особенно когда рядом, внизу, в каких-то пятидесяти – семидесяти метрах, работают твои товарищи. Хочется к ним, туда, делать дело.

Когда же начинают поступать пациенты, забываешь обо всем. Умение абстрагироваться от окружающей обстановки, не отвлекаться ни на что постороннее, мешающее делу, очень важно для врача.

Работа шла по отработанному сценарию. Сошников как начальник занимался осмотром и сортировкой пострадавших, взаимодействуя по телефону с местной медициной. Остальные врачи оказывали помощь. Не обошлось без некоторой суеты, вполне объяснимой для коллектива, состоящего из разных людей, не работающих ежедневно бок о бок, но все быстро притерлись друг к другу.

Выжил тридцать один человек из сорока трех. Большинство пострадавших распределили по близлежащим медицинским учреждениям, но семерых (3 мужчин и 4 женщин) как наиболее сложных в плане лечения было решено забрать в Москву. Их вертолетами перебросили на аэродром, где загрузили в самолет отряда «Главспас».

Накачанные обезболивающими, пострадавшие проспали всю дорогу, не озадачив врачей какими-либо сюрпризами. Все как один держали давление, самостоятельно дышали, сохраняли нормальный сердечный ритм. Данилов вспомнил слова одного из институтских профессоров: «Пострадавший должен быть адекватно обезболен, и тогда он не доставит вам хлопот». Обезболивание, конечно, не может решить всех проблем, но в целом профессор был прав.

Привыкнуть к работе в воздухе получилось не сразу. Казалось бы, чего тут такого? Да, пространство ограничено, есть определенные неудобства, но ведь гораздо удобнее и просторнее, чем в салоне скоропомощного автомобиля. Да и возможности совершенно другие, нежели на «Скорой». По оснащенности реанимационный модуль не уступает отделению стационара. А все же непривычно как-то, еще и уши закладывает время от времени.

В половине четвертого утра по московскому времени самолет приземлился в аэропорту Домодедово. Возле летного поля уже стояло семь машин «Скорой помощи». Пострадавших тут же развезли по разным стационарам. Двоих – в Институт имени Склифосовского, двоих – в Институт хирургии имени Вишневского, двоих в восемьдесят третью городскую больницу, одну женщину – в восемьдесят шестую.

В одиннадцать часов утра Данилов уже был дома. Сидел в ванне, полной обжигающе горячей воды, лениво черпал руками пену и с наслаждением вдыхал запах хвойного экстракта, который был натуральным и, если верить тому, что написано на этикетке, жутко целебным (из всех кожных заболеваний не лечил разве что чесотку, да и то, может быть, просто места на этикетке не хватило для того, чтобы и ее упомянуть).

Данилов так устал, что едва не заснул прямо в воде. Но собрал всю волю в кулак, вылез, натянул махровый халат, показавшийся сегодня каким-то особенно свободным (это что же получается, так исхудал за сутки?), и прошлепал в спальню, где не упал, а в прямом смысле этого слова рухнул на кровать и уснул еще «в полете».

Пять часов глубокого, без сновидений, сна вернули его к жизни. Как раз вовремя. Не успел Данилов толком продрать глаза и поразмышлять на приятную тему: «А не сыграть ли сейчас чего-то такого-этакого, например из Николы нашего Паганини?» – как послышался шум открываемой двери и спустя несколько секунд по квартире прокатилось громкое:

– Ау! Есть кто живой?!

– Vivos voco, mortuos plango, fulgura frango, – отозвался Данилов, выходя в коридор.

– Грубая древнеримская брань? – попробовал догадаться Никита, снимая куртку.

– Надпись на колоколе, – усмехнулся Данилов. – Живых зову, мертвых оплакиваю, молнии ломаю.

– Сурово.

Куртка, которой полагалось висеть на вешалке, легла на тумбочку в прихожей. Лежать ей там было недолго, до прихода Елены, которая повесит куртку на крючок и сделает Никите очередной втык, беспощадный в своей бесполезности (все равно ведь завтра куртка снова окажется где-нибудь, только не там, где положено).

– А ты как думал? Как жизнь?

– Нормально. Сегодня к нам приезжала кандидат каких-то наук проводить тренинг «Учимся общаться правильно».

– Хорошее дело, – одобрил Данилов. – Как впечатления?!

– О, тренинг получился бесподобный. – Никита, не расшнуровывая, скинул с ног кроссовки, закатил глаза и издал непонятный звук, нечто среднее между всхлипом и стоном. – Всего-то за два с половиной часа мы узнали, что вежливость помогает нам в общении…

– Разве не так? – удивился Данилов.

– Так, так. А еще дружелюбие помогает нам в общении. И уверенность помогает нам в общении. И грамотная речь помогает нам в общении…

– Все верно.

– …Аккуратный внешний вид помогает нам в общении, умение выслушать собеседника помогает нам в общении, терпение помогает нам в общении…

– Насчет терпения – в самую точку.

– Потом мы разыгрывали по плану тренера сцены типа «Равшан беседует с прорабом», смеялись от счастья. Некоторые даже рыдали. Такой вот тренинг.

– Искренне тебе завидую, – улыбнулся Данилов. – Когда я был школьником…

– Не было никаких тренингов, да?

– Нет, но я не об этом…

– А поесть есть чего? – с надеждой спросил Никита.

– Не знаю, – честно признался Данилов и, предваряя следующий вопрос, пояснил: – Я пришел и, не заходя на кухню, лег спать.

– Тяжелое дежурство? – посочувствовал Никита.

– Утомительное. С полетом на Северный Кавказ и обратно.

Через пять минут Никита сидел на кухне, бодро уминал холодный плов с курицей (так он ему почему-то нравился больше, чем подогретым) и выражал восхищение и зависть.

– Вот это работа, я понимаю! Раз – и слетал на Северный Кавказ. А куда именно?

– В Нальчик.

Данилов пил кофе. Есть ему не хотелось.

– Красиво там, наверное? Горы кругом. Красиво?

– Да, – согласился Данилов.

– Солнце?

– Его не было, все время шел дождь.

– А тяжелый был случай?

– Очень, – кратко ответил Данилов.

– А если подробнее?

– Как-нибудь потом. Вот выйду на пенсию, сяду за мемуары и там уж распишу все в подробностях. И назову соответствующе. Например, «Изнанка жизни» или «Оборотная сторона рая». Чтоб сразу цепляло и интриговало.

– А что, мемуары – это модно, – одобрил Никита. – Если еще и умный человек писал…

– А я, представь себе, предпочитаю мемуары, написанные не очень умными людьми, – без тени шутки сказал Данилов.

– Почему?

– Умные люди в своих воспоминаниях блистают умом, размышляют, делают выводы, а ограниченные просто описывают свою жизнь. Что, где, когда, за сколько, с массой бытовых подробностей. Читаешь и как будто погружаешься в ту эпоху.

– Прошлое – фигня, – пренебрежительно скривился Никита. – С ним уже все ясно. Вот в будущее заглянуть – да! Я бы хотел знать все про свою будущую жизнь.

– А я – нет, – сказал Данилов.

– Почему? Неужели не хочется?

– Любую игру интереснее проходить без подсказок.

Глава восьмая
Keep fingers crossed

(«Держать пальцы скрещенными», англ., выражение, аналогичное русскому «держать кулаки».)

– Осматривайте быстро, не расслабляйтесь. То, что пострадавшие лежат в клиниках, ничего не значит – время не ждет. Осмотрели, приняли решение и сразу же докладывайте мне, подчеркивая сразу (что означает немедленно), ни в коем случае не откладывая в долгий ящик, потому что я буду координировать ваши действия, исходя из наличия свободных мест на борту.

Смотрите, чтобы не получилось как в Благовещенске, когда двух пострадавших вернули обратно с летного поля. Представляете, какое осталось впечатление об отряде? Спасатели сами не знают, что делают. Слухи разные небось до сих пор ходят. Я этот Благовещенск до смерти помнить буду. Брали Фро… ладно, фамилии не важны, они все равно давно уже у нас не работают. Смысл в том, что брали их одни, а отказывать пришлось мне. А в чем причина? В элементарной неорганизованности! Как говорится: «Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе». Не торопитесь оглашать ваше решение до согласования со мной. Пока я не дам добро, держите язык за зубами, не обнадеживайте никого попусту. Самолет не резиновый. И не вздумайте руководствоваться какими-либо побочными соображениями при отборе! Состояние и потребность в оказании высококвалифицированной медицинской помощи – ваши критерии!

Всякий раз, упоминая побочные соображения, Сошников встречался взглядом с Даниловым, давая понять, что эти слова в первую очередь адресуются ему то ли как новичку, то ли по каким-то другим соображениям. Данилов кивал, понял, мол, и думал о том, что повторение вполне может быть матерью не одного только учения, но и ненависти.

Первый инструктаж, самый краткий, Сошников провел на летном поле, еще перед посадкой в самолет. Цель, задачи, порядок действий. Лететь до Кемеровской области было четыре часа, и это время можно было употребить с максимальной пользой для дела, отдохнув впрок, возможно, выспаться. Но Сошникову отдыхать не хотелось, и он каждые четверть часа заводил свою песнь снова, слегка меняя ее форму при сохранении содержания.

«Как же ты на «Скорой» работал? – с тоской думал Данилов, слушая начальство. – Как тебя бригада терпела? Небось фельдшер с водителем дружно напивались после каждого дежурства, чтобы забыться. Да у тебя, скорее всего, постоянной бригады не было…»

Постоянная бригада складывается из врача, фельдшера и водителя, совпадающих по графику. Если нравится людям работать друг с другом, они просят старшего фельдшера подстанции, составляющего ежемесячный график дежурств, ставить их вместе. Свыклись, понимают друг друга с полуслова, работают в комфортной психологической обстановке.

Иногда старшего фельдшера просят об обратном: не ставить вместе с кем-то из сотрудников. Причин для антипатии может быть много, и они могут быть любого свойства. У кого-то характер гнилой – придирается по пустякам или стучит начальству. Кто-то слишком вспыльчив, гоношист – устраивает скандалы едва ли не на каждом вызове, что всем неприятно – пациенты жалуются, могут и морду набить. Кто-то неряшлив сверх всякой меры и моется от праздника к празднику (любовь к мытью в медицинских вузах и училищах не прививают, так как считается, что это задача детских садов). Кто-то – невозможный зануда. Кто-то на руку нечист и тянет на вызовах все, что плохо лежит. Кто-то сильно тормозит. Кто-то не считает зазорным пускать ветры в машине, а на замечания отвечает: «Что естественно, то разрешено».

На одной подстанции с Даниловым некоторое время работал доктор Забалуев. Он, не имея слуха, постоянно что-то напевал своим скрипучим баритоном, чем доводил остальных членов бригады буквально до исступления. Прозвище у Забалуева было «Сиреневый туман», по самой любимой песне. У старшего фельдшера Казначеевой поставить в одну бригаду с Забалуевым означало крайнюю степень нерасположения. Месяца постоянной работы с Забалуевым хватало для того, чтобы фельдшер просил перевода на другую подстанцию.

Стопудово, постоянно работать с таким, как Сошников, на одной бригаде желающих было мало. Мало того что зануда, весь мозг по ложечке выест, так еще и карьерист, опасный тем, что всегда перекладывает свою вину на других членов бригады. Не довезли живым до стационара – потому что водитель медленно ехал… Жалобу написали – потому что фельдшер долго в вену не мог попасть, а не потому что лечили неадекватно…

– Значит, так. Прилетаем, делимся на три группы, медсестры остаются на борту, разъезжаемся по стационарам. Транспортом нас обеспечат. Маршрут для каждой двойки я разработаю сразу же, как только оценю ситуацию. На всякий случай напоминаю состав двоек: Шавельский – Жихарев, Данилов – Таболин, Желтухин – Малевич…

Фельдшер Юра Таболин, курносый лобастый живчик, подмигнул Данилову и едва заметно качнул головой в сторону расхаживающего по салону Сошникова, которому надоело проводить инструктаж сидя.

– Напоминаю, что фельдшер является полноправным членом двойки, а не свитой врача. Решения принимайте вдвоем: одна голова хорошо, а две лучше…

На угольной шахте «Попадинская» в городе Семиреченск Кемеровской области около двух часов ночи произошла трагедия: взрыв метана. Увы, на угольных шахтах нередко происходят взрывы этого газа. И почти всегда с жертвами.

В этот раз, как сказал Сошников, в зоне взрыва должно было находиться девяносто пять человек. Очень серьезно. Оперативная группа отряда «Главспас» под руководством Сошникова, состоявшая из четырех врачей, трех фельдшеров и трех медсестер, летела в город Новошахтерск, чтобы осмотреть пострадавших, доставленных в местные клиники, и отобрать тех, кому на месте в должной мере помочь не смогут, чтобы в срочном порядке транспортировать их в Москву.

В перерывах между наставлениями Сошникова сотрудники вяло беседовали на разные отвлеченные темы, коротая время. Можно было бы и поспать, да с Сошниковым долго не поспишь – разбудит.

Фельдшер Малевич, обстоятельный и любящий комфорт, пил чай из прихваченного с собой термоса, время от времени пытаясь угостить им коллег. Они вежливо отказывались, потому что дегтярно-черный чай Малевича по крепости не сильно уступал чифирю. Тот улыбался и говорил:

– Принцип нашей семьи: «Чай должен быть хорошим и крепко заваренным, в противном случае лучше выпить воды!»

– Это хорошо, когда семья с общими принципами, – сказал на это Данилов. – Они сплачивают.

– Истинно так, – подтвердил Малевич и продолжил чаепитие в одиночестве.

Медсестры тихо шушукались о своем. Время от времени в их разговор пытался влезть фельдшер Жихарев, красавчик с замашками Казановы, мнящий себя великим знатоком женской души. Сестры наскоро отшучивались, ласково называя его Витенькой, и продолжали секретничать.

Тогда общительный Жихарев начинал терзать Таболина. Таболин был страстным водителем (когда-то даже в ралли участвовал) и хорошо разбирался в автомобилях, а Жихарев как раз собрался обзавестись железным конем и все никак не мог определиться с деталями – маркой, брать ли автомобиль классом выше, но с пробегом, или же купить новенький, но похуже. Таболин в своих комментариях быстро заходил в такие дебри, что Жихарев, не понимая ровным счетом ничего, просил:

– Юр, ты не грузи, скажи проще: что лучше брать?

– Вот чудак-человек! – удивлялся Таболин. – Я тебе объяснить могу, а выбирать за тебя не собираюсь. Сам решай, что для тебя лучше, а то будешь потом полжизни нудить: «Ох, совсем не то мне Юрка посоветовал».

– Мне бы перспективу понять! – вздыхал Жихарев.

– Она простая, – улыбался Таболин. – Нам – на кладбище, машинам – в металлолом.

– Да ну тебя! – обижался Жихарев.

– И тебя! – парировал Таболин и добавлял: – Я жену меньше выбирал, чем ты машину.

– Так то жена, а то машина, – улыбался Жихарев. – Вот если бы ты спросил у меня, как правильно жену выбирать, я бы не стал полоскать тебе мозги, сказал бы конкретно.

– Не нравится – не спрашивай! А жену я сам выбрал, без советчиков. И ничего – доволен.

Жихарев пересаживался поближе к медсестрам:

– Скучаете без меня, девочки?

Они говорили в ответ какую-нибудь колкую пакость.

Хирурга Шавельского сегодня тянуло поговорить на серьезные темы. В собеседники он выбрал Данилова.

– В Библии сказано: «В лукавую душу не войдет премудрость и не будет обитать в теле, порабощённом греху, ибо Святый Дух премудрости удалится от лукавства, и уклонится от неразумных умствований, и устыдится приближающейся неправды…» (Кн. премудрости Соломона 1:1–5) Вот как понимать слова «лукавая душа»? Лживая, извращающая премудрость в своих интересах, или порочная в более широком смысле?

– Наверное, все-таки в более широком смысле, – подумав, ответил Данилов. – Но не поручусь, слаб я в философии.

– Все мы таковы, – проворчал Шавельский. – В институте шесть лет марксизм-ленинизм изучали, такая галиматья – вспомнить страшно. Вы его не застали уже?

– Нет.

– Ваше счастье! Мне красный диплом (то есть диплом с отличием) испортили сволочи четверкой по научному коммунизму. Представляете? Шесть лет грызть гранит науки, сдавать все исключительно на «отлично», чтобы на самом последнем экзамене получить «хорошо»! И ладно бы на обычном экзамене, с одной «четверкой» красный диплом выдавали, но это же был госэкзамен! Сдавался не одному преподу, а целой комиссии …удаков! С «четверкой» по госэкзамену о «красном» дипломе можно было забыть навсегда.

– Сволочи! – посочувствовал Данилов.

– Еще какие. Я ответил на свой билет полностью, а они стали задавать дополнительные вопросы до тех пор, пока я не засыпался, ошибившись с номером какого-то судьбоносного съезда КПСС, будь он трижды проклят!

Шавельский помолчал, вспоминая, потом улыбнулся.

– А все-таки хорошее время было, радостное. Одно слово – молодость. Сдали мы последний экзамен и сразу же рванули праздновать окончание института в Измайловский парк. Отоварились по полной в гастрономе на Щербаковской – в двадцатом доме, где жил мой однокурсник Славик Волобуев, был знатный гастроном, – и пошли в лес. Лето, солнышко, птицы поют… Красота…

– Подлетаем! Скоро посадка! – объявил Сошников. – Напоминаю…

Его уже никто не слушал, только делали вид.

– Главное, чтобы встретили организованно, – сказал Шавельский, когда очередная песнь Сошникова закончилась. – А то знаю я…

Его опасения не оправдались: встречающие ждали борт МЧС на летном поле. Коротко побеседовав с местными, Сошников сказал, что уже найдено тридцать пострадавших, семеро из которых находятся в крайне тяжелом состоянии, и разогнал своих подчиненных по клиникам Новошахтерска. Маршрут у всех был простым, по 1–2 стационара на группу. Сам Сошников сел в чей-то начальственный джип с мигалкой и уехал в штаб по ликвидации последствий.

Данилову и Таболину досталась городская больница номер один и персональное транспортное средство – черная «Волга ГАЗ-3110». Скуластый водитель по имени Ренат оказался говоруном.

За какие-то двадцать минут езды (гнал он нещадно, врубив мигалку на крыше и сильно сигналя) на Данилова с Таболиным обрушился обильный поток информации, из которого удалось запомнить очень немногое. Ренат работал водителем заместителя начальника местной конторы МЧС, у него трое детей, два мальчика и девочка, названная Эвитой против воли обоих бабушек, каждая из которых ожидала, что внучку назовут в ее честь, что этот взрыв на шахте не чета предыдущим, что происходили на памяти Рената, тряхнуло так, что за пятьдесят километров было слышно, что первая городская больница, конечно, исторически самая крутая и профессоров там немерено, но двадцать седьмая даст ей сто очков вперед, потому она новая и оборудование там самое современное.

В «исторически самой крутой» больнице сразу же начались напряги. У входа столичных гостей встретила толпа народа, в которой выделялись главный врач, его заместитель по хирургии и два профессора местного института усовершенствования врачей – травматолог и нейрохирург.

– Александр Геннадьевич…

– Василий Васильевич…

– Юрий Иванович…

– Людвиг Робертович, – главный врач демократично представился последним.

Его имя-отчество запало в память Данилову сразу: не каждый же день встречаются в России Людвиги, да еще Робертовичи, – а остальных запоминать не стал. Все равно сразу всех не запомнишь, а если перепутать местами имя и отчество или еще как-то ошибиться, и обидеть можно. К тому же у каждого на груди красовался бэйджик с должностью, фамилией, именем и отчеством, только у главного врача его не было. Оно и верно: начальство надо знать в лицо, главный врач один на больницу.

– У нас на данный момент лежит девять человек, – сообщил главный врач. – Люди продолжают поступать. Мы работаем в режиме чрезвычайной ситуации, развернули пятнадцать дополнительных коек в реанимационном отделении, десять коек в…

– Давайте начнем обход, Людвиг Робертович, – попросил Данилов. – Время дорого.

– Да-да, конечно, – закивал главный врач. – Прошу. Вот халаты для вас…

Халаты для гостей явно приготовили заранее и, чтобы ненароком не ошибиться в заочном подборе, взяли самые большие размеры. Даже с подвернутыми рукавами они смотрелись на Данилове и Таболине малость комично, как клоунские балахоны. «Ничего, – подумал Данилов. – Главное, что не малы».

– В целях экономии времени мы провели предварительную сортировку пострадавших, – сказал главный врач, ведя гостей по переходу между зданиями, – отобрали четырех человек из девяти, которых рекомендуем к переводу.

– Спасибо, – поблагодарил Данилов, – но вы напрасно беспокоились. Мы намерены посмотреть всех пострадавших, прежде чем примем решение.

– А вы, простите, кто по специальности? – спросил профессор-травматолог.

– Анестезиолог-реаниматолог, – ответил Данилов.

– И вы считаете себя полностью компетентным в вопросах травматологии или, скажем, нейрохирургии? – усомнился профессор. – Настолько, что не хотите учитывать мнение своих коллег, которые посвятили всю жизнь…

Разговор шел на ходу, но для того, чтобы его лучше поняли, Данилов решил остановиться. Время дорого, но лучше потратить в самом начале минуту-другую на расстановку фигур, чем потом терять часы в ненужных пререканиях.

– Мы учитываем мнение коллег, Василий Васильевич, – сказал Данилов, глядя прямо в сузившиеся от недружелюбия глаза собеседника. – Мы будем признательны за информацию, которую вы дадите нам во время обхода. Но мы смотрим всех, а не избранных, и решение принимаем тоже мы. Вдвоем.

Дальше шли молча. Главврач, высокий, худой, немного сутулый, слегка похожий на аиста, шел уже не рядом с Даниловым, а впереди, оторвавшись на два шага. «Сошникова на вас нет, – подумал Данилов, глядя на то, как хлестко развеваются полы халата Людвига Робертовича. – Он бы вам ответил не так мягко. Опустил бы ниже подвального плинтуса».

В лифт, на котором поехали гости, кроме главного врача и его заместителя, никто не вошел, хотя он был восьмиместным.

– В реанимации лежит Пасечкин, инженер с «Попадинской»: сотрясение головного мозга, перелом ключицы, закрытый перелом обеих костей левой голени, – начал главный врач, как только двери лифта закрылись. – Он племянник жены вице-губернатора.

«Ах, племянник, – подумал Данилов. – Тогда ясно, почему он с таким диагнозом занимает реанимационную койку».

– Его непременно надо отправить в Москву. Сами понимаете…

Данилов молча пожал плечами и покачал головой, показывая, что ничего ему не ясно.

Главный врач осекся на полуслове, поджал губы, демонстративно повернулся спиной к Данилову. А может быть потому, что пора было выходить.

Пасечкина Данилов осмотрел первым. Убедился, что пациент в сознании, переломы у него несложные, кости по осколочкам собирать не надо, обожжено только лицо, да и то незначительно.

Он переглянулся с Таболиным и перешел к следующей койке, на которой лежал мужчина с переломом таза. Перелом был нестабильным, с нарушением целостности тазового кольца, в любой момент под действием обычных нагрузок кости расколовшегося таза могли сместиться. Ожоги здесь были более серьезными: пострадали лицо, шея, грудь и спина. Закончив осмотр, Данилов вполголоса спросил у Таболина:

– Берем?

Тот кивнул, выражая полное и безоговорочное согласие.

Данилов расстегнул халат, достал из поясного чехла телефон и доложил Сошникову о том, что у него есть первый кандидат на транспортировку. Он одобрил и поинтересовался:

– Это у вас там в первой находится какой-то родственник вице-губернатора?

– Да, – односложно ответил Данилов, отходя в сторону, к окну, чтобы поговорить без помех.

– Что с ним?

Данилов тихо назвал диагноз.

– Будут настаивать на том, чтобы мы его забрали, – посылайте куда подальше, – распорядился Сошников. – Если что – ссылайтесь на меня. Вопросы есть?

– Нет.

– Хорошо, продолжайте работать. Предупредите, что забирать всех переводных будем разом, по моей команде. Пусть потихоньку готовят и ждут сигнала.

– Да это и так понятно.

– Ясно не ясно, а сдуру могут прямо сейчас, пока мы разговариваем, погрузить вашего первого «протеже» в машину и привезти к самолету. Я сказал предупредите – значит предупредите. И отбирать только по показаниям, я не собираюсь в Москве объяснять, кто чей родственник! Мы делаем исключения только по приказу своего руководства!

«Хорошая фраза, – подумал Данилов, – емкая и удобная. Надо бы запомнить, пригодится».

В итоге Данилов и Таболин решили забрать в Москву троих – двух мужчин и одну женщину, находившуюся на искусственной вентиляции легких. Когда обход был закончен, заместитель главного врача предпринял еще одну попытку уломать Данилова. Делал это деликатно: пригласил обоих («На минуточку, буквально на одну минуточку») в свой кабинет, обставленный роскошной, массивной, стилизованной под старину мебелью, предложил выпить по рюмочке коньяка, от которой гости наотрез отказались, и доверительно поведал:

– Мне-то что, я не главный врач, мое дело маленькое, но с Людвига Робертовича три шкуры спустят за то, что не сумел родственника большого человека отправить в Москву. Н у, войдите в положение, что вам стоит?

– Это называется не мытьем, так катаньем. – Данилов встал, машинально одернул на себе халат и, вспомнив, что халат больничный, снял его и повесил на спинку своего стула. То же самое сделал и Таболин.

– До свидания, – сказал Данилов. – Нам пора. Пошли, Юра.

– Всего доброго, – попрощался Таболин, протягивая хозяину кабинета руку.

Заместитель главного врача никак не отреагировал. Не только ничего не ответил, но и руку таболинскую вроде как не увидел. Лишь только взявшись за дверную ручку, Данилов услышал негромкое:

– В Москве небось на задних лапках перед начальством бегаете, а здесь хвосты распустили, смотреть противно.

– Ты, Юра, скажи водителю, чтобы заводил машину, – сказал Данилов, выталкивая Таболина из кабинета.

Таболин – молодец, все понял, сопротивляться не стал. Ну надо иногда двум мужикам пообщаться без свидетелей, с глазу на глаз. Простое человеческое желание.