Текст книги "РККА: роковые ошибки в строительстве армии. 1917-1937"

От этой революционной разнузданности массы можно было излечить еще в Гражданскую войну, решительно применив к ним то, на что они не наталкивались в 17-м, – силу. Уже в октябре 1917-го, после захвата немцами Моонзундских островов, немецкая кинокамера зафиксировала на острове Моон то, что увидел потом, находясь в Германии в эмиграции, капитан 2-го ранга Г.К. Граф: «длинный фронт» пленных «товарищей-солдат», «растерзанных и неопрятных, которых обходил германский генерал со своим штабом. Но прежней наглости, нахальства и развинченности не было и в помине. Прежние «товарищи» стояли навытяжку и «ели» глазами генерала»⁵⁹⁶…

Показательны также воспоминания Генерального штаба полковника Б.А. Штейфона, проводившего в сентябре 1919 г. в Курской губернии мобилизацию в 13-й пехотный Белозерский полк Добровольческой армии. «Через два дня собралось около 2000 человек. Все это были солдаты прежней армии, и подавляющее большинство еще неделю назад служило у большевиков. […] Вся эта масса людей, одетых в военное обмундирование, совсем не имела военного вида. Неопрятная, распущенная, она живо напоминала знакомые и мрачные картины 1917 года. Не было ни выправки, ни мало-мальской воинской подтянутости. Привыкшие к распущенности 1917 года, еще более опустившиеся во время службы у большевиков, многие открыто подчеркивали, что им «на все наплевать». Очень скоро обнаружилось, что среди призванных имеется несколько коммунистов, которые, не стесняясь, выражали протест против мобилизации и подчеркивали свое нежелание служить в белых войсках. Их явная и тайная агитация производила на остальных должное впечатление. Толпа начинала волноваться и, видя нашу малочисленность, все более и более наглеть. Из задних рядов раздавались отдельные выкрики, брань, а с офицерами, производившими разбивку [по ротам. – А.С.], вступали в грубые пререкания. Наступал критический момент и необходимо было принять решительные меры.

Два главных зачинщика были тут же расстреляны. Этот пример мгновенно изменил настроение остальных. Словно они только и добивались увидеть проявление твердой власти [выделено мной. – А.С.].

Из нескольких групп раздались бодрые голоса:

– Ваше Благородие, вот тут тоже есть коммунист. Это они сбивают народ, а мы за порядок.

После того, как было расстреляно еще 3 или 4 человека, хмурую, враждебную толпу нельзя было узнать: лица оживились, все подтянулись, сами выровнялись, появилась выправка. Многие тут же заявили, что они георгиевские кавалеры или унтер-офицеры. Приказания выполнялись точно, быстро. Когда поручик Б. произвел простейшее строевое учение, то через четверть часа все призванные вполне удовлетворительно, а многие даже и старательно выполняли подаваемые команды»⁵⁹⁷…

Однако большевики не торопились прекращать заигрывание с теми, в чьих интересах стремились действовать – пролетариатом и беднейшим крестьянством («полупролетариатом»), – а также со средним крестьянином (в котором видели не только собственника, но и «труженика» и которого объявили поэтому союзником пролетариата). И к опьянению внезапно свалившейся на русских рабочих и крестьян в 1917 г. «свободой» добавилось опьянение вознесением их – как «трудового народа» – на вершину социальной иерархии.

Особенно опьяняло безудержное «рабочепоклонство», культивировавшееся властями в 20-е и начале 30-х гг., – когда при решении в 1928-м вопроса о допущении к постановке булгаковского «Бега» исходили из того, стоит или нет смотреть эту пьесу рабочим; когда в январе 1931-го начальник Главлита РСФСР П.И. Лебедев-Полянский заявлял, что «издательские планы нужно утверждать на рабочих собраниях. Созвать, например, рабочих Путиловского завода в Доме культуры, вмещающем 2000 человек. Они дадут самые лучшие указания. Если масса рабочих Путиловского завода скажет – нам это не нужно («Декамероны», «Дон-Кихоты» и проч.), нужно то-то и то-то, тогда попробуйте возразить против Полянского. Здесь не Полянскому нужно будет возражать, а рабочему активу. А с ним мы должны считаться, потому что вся наша революция, все наши задачи направлены к тому, чтобы удовлетворять классовые интересы рабочих»⁵⁹⁸…

Такое заигрывание власти с рабочими развращало этих последних, формируя у них (особенно, конечно, у молодежи) сознание своей исключительности, неизбежным следствием которого было пресловутое «мне все дозволено». Показательно, что если до 1917-го хулиганство в Петербурге было занятием люмпенов, ремесленников, извозчиков и мелких приказчиков, то в 1926-м около 75 % ленинградских хулиганов составляли уже молодые рабочие. «Судя по письму, присланному в начале 1927 года в «Комсомольскую правду», часть рабочей молодежи «скучала за военным коммунизмом и шла орудовать финкой». Очень характерен в этой связи внешний вид нарушителя общественного порядка начала 20-х годов – брюки-клеш, пышный чуб, тельняшка», эти «атрибуты героя гражданской войны – матроса-братишки с присущим ему пренебрежением к нормам общественной жизни и вседозволенностью, объясняемой революционной необходимостью»⁵⁹⁹…

С этим сознанием своей исключительности и вседозволенности – не позволявшим ей, понятно, мириться с жесткими требованиями дисциплины – рабочая молодежь и шла в армию.

Однако с рабочими продолжали нянчиться и там. «Пролетарское происхождение» в 20-х – начале 30-х гг. становилось еще одним поводом для снижения требовательности к дисциплинированности военнослужащего. Отметив 6 июня 1931 г., что в общем числе самоубийств и покушений на самоубийство в РККА «чрезвычайно» велика доля совершаемых красноармейцами из рабочих и батраков, начальник отдела статистики ГУ РККА И.Н. Лукин предположил, что причиной тому – столкновение с требованием беспрекословно подчиняться начальникам. Но в какие извиняюще-деликатные словесные формы облек он этот вывод! В армии, видимо, не учитывают «индивидуального характера, выработанного у рабочего на производстве, где рабочий привык считать своей постоянной задачей борьбу со всякого рода недостатками» (читай: диктовать свою волю администрации. – А.С.). Вместо того, чтобы написать о необходимости приучать рабочих к воинской дисциплине, Лукин прибегнул к блистательной в своей абсурдности (и великолепно передающей дух времени) формуле: надо знакомить их «с особенностями пролетарской демократии в армейских условиях»!⁶⁰⁰

Резолюция Всесоюзного совещания военно-судебных работников – требовавшая учитывать при разборе дела «происхождение» обвиняемого и одобренная 17 марта 1925 г. РВС СССР как «правильная линия»⁶⁰¹ – относилась только к тем, кто доигрался до отдачи под суд, но инспектировавшие в феврале 1932 г. Ленинградскую артиллерийско-техническую школу критиковали «нечеткость» «классового подхода» и в дисциплинарной практике комсостава!⁶⁰²

Благодаря этому продолжению революционного развращения масс среди бойцов РККА еще и через десять лет после Октября были нередки и прямые рецидивы анархических настроений 1917 года. Не зря в 1927 г. А.П. Гайдар счел нужным написать (а газета МВО «Красный воин» – опубликовать) рассказ, где критикуется красноармеец, который, гуляя по Александровскому саду в Москве, одет и ведет себя в лучших традициях 17-го – «пояс на брюхе, как у мясника, пряжка на боку, фуражка на затылок съехала», «жрет ломоть арбуза, а семечки на чистую дорожку выплевывает и огрызки наземь бросает» – и который на замечание, сделанное ему «сознательными бойцами», «нахально» отвечает все той же пресловутой фразой: «Вы надо мной не начальники, а теперь не прежнее время – где хочу, там и гуляю»⁶⁰³…

Красноречива и характеристика, данная в феврале 1926 г. в ПУ РККА молодым красноармейцам призыва 1925 года: «Отношение молодняка к дисциплине характеризуется своеобразным пониманием ее как дисциплины, основанной на «сознательности бойца» и потому, якобы, не допускающей твердой требовательности комполитсостава. На эту требовательность часть пополнения реагирует болезненно, заявляя, что она «принижает» личность кр-цев и приближает дисциплину Красной Армии к старой царской дисциплине»⁶⁰⁴.

«Все, кто были строги и требовательны, у кого служба шла отчетливо, все они – «старый режим»⁶⁰⁵… Лиц, разделявших эти взгляды «революционных солдат» 1917-го, в РККА хватало и перед началом ее чистки.

Так, в октябре 1935 г. красноармеец 3-го мотомеханизированного полка НКВД Смирнов возмущался тем, что бойцов снова, как при «старом режиме», заставляют носить винтовки не на ремне, а на плече (напомним, что именно на кончики штыков взятых «на плечо» винтовок – которые должны были располагаться на одной линии и не качаться! – смотрели в русской армии командиры, добиваясь образцовой выправки и дисциплины строя). Тогда же красноармеец 85-го стрелкового полка 29-й стрелковой дивизии Пешкин опасался, что в связи со введением в РККА воинских званий «командному составу, наверное, введут все права, как было в царской армии», и что «придется скоро […] при встрече на улице [то есть «вне службы»! – А.С.] с командирами козырять», а красноармеец артиллерийского парка 2-й стрелковой дивизии Иванов сокрушался, что, если раньше он «подходил к комполка как к товарищу», то теперь, именуя его полковником, будет «испытывать какую-то боязнь»⁶⁰⁶… Отождествление дисциплины со «старым режимом» сквозит и в хамском ответе начальнику красноармейца 63-го стрелкового полка 21-й стрелковой дивизии ОКДВА, бывшего колхозника Попова – заявившего 7 января 1936 г. в ответ на приказание перезаправить койку: «Здесь не японская армия, чтобы над кр[асноармей] цами издеваться»⁶⁰⁷.

И это лишь те факты, что попали в сводки о реакции на введение воинских званий, составлявшиеся в октябре 1935 г. политуправлением БВО, да в сохранившихся донесениях политотдела 21-й дивизии за 1936 – первую половину 1937 года!

Командир батареи Армянского артиллерийского полка Армянской стрелковой дивизии Закавказского военного округа Арутюнян осенью 1935 г. не просто отказался идти по распоряжению начальника штаба полка под арест, а начертал на присланной ему соответствующей записке: «В системе диктатуры пролетариата не может быть, чтобы сын кулака арестовывал рабочего»⁶⁰⁸. Опять настроения 1917 года, причем на этот раз нежелание понимать, что такое регулярная армия (где нет ни рабочих, ни «буржуев», а есть лишь солдаты), демонстрирует кадровый командир!

Особенно сильно были развращены вседозволенностью коммунисты и комсомольцы. Ведь они ощущали себя непосредственной опорой, а то и частичкой власти. А власть фактически провозглашала необязательность для них соблюдения общепринятых норм. Напомним известные высказывания В.И. Ленина, сделанные 2 октября 1920 г. на III съезде РКСМ: «Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата. […] В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма»⁶⁰⁹. Очевидно, что для людей, не отличавшихся высокой культурой (а именно из таких состояла тогда основная масса партийцев и комсомольцев) и не способных поэтому самостоятельно ставить себе запреты, это был прямой соблазн облегчить себе жизнь несоблюдением – под предлогом заботы о деле коммунизма – моральных норм, служебных правил, требований воинской дисциплины и т. д.

Поэтому не стоит списывать на пристрастность люто ненавидевшего большевиков белогвардейца свидетельство видного военачальника Гражданской войны генерал-майора А.В. Туркула. Среди взятых в плен красноармейцев, вспоминал он, «мы сразу узнавали коммунистов, и всегда без ошибки. Мы узнавали их по глазам, по взгляду их белесых глаз, по какой-то непередаваемой складке у рта. […] Лицо у коммунистов было как у всех, солдатское, скуластое, но проступало на нем это черное пятно, нечто скрытое и вместе отвратительное, смесь подобострастия и подлости, наглости и жадной вседозволенности [выделено мной. – А.С.], скотство. Потому мы и узнавали партийцев без ошибки, что таких погасших и скотских лиц не было раньше у русских солдат»⁶¹⁰. Да, бывший начальник Дроздовской дивизии мог быть пристрастен, но ту же «жадную вседозволенность» коммунистов первых советских лет обличали (только в завуалированной форме) и активные сторонники нового строя Илья Ильф и Евгений Петров – разножанровые произведения которых являют собой энциклопедию советской городской жизни середины 20-х – начала 30-х гг.

Вот персонажи одного из двух написанных ими в 1929-м циклов сатирических новелл – «праведный коммунист товарищ Портищев» и партийный же товарищ Алладинов. Случайно ли, что первого из них – как «городского коммуниста» – даже в сельской партячейке «очень боялись и вместе с прочими крестьянами считали, что Портищев все может», «если захочет, то и деревню упразднит»? А второй открыто пользовался тем, что партийный билет «наделен удивительнейшими свойствами», что «иногда достаточно лишь раскрыть его и похлопать по нем ладонью, чтобы получить то, чего желаешь, или избавиться от того, чего не желаешь»⁶¹¹.

Персонажу другого цикла («Необыкновенных историй из жизни города Колоколамска»), ремесленнику Иосифу Ивановичу Завиткову приснилось, что «повстречались с ним трое партийных».

«– Тут я, конечно, хотел бежать, – рассказывал Завитков соседям, – а они стали посреди мостовой и поклонились мне в пояс.

– Партийные? – восклицали соседи.

– Партийные! Стояли и кланялись. Стояли и кланялись.

– Смотри, Завитков, – сказали соседи, – за такие факты по головке не гладят.

– Так ведь мне же снилось! – возразил Иосиф Иванович, усмехаясь.

– Это ничего, что снилось. Были такие случаи… Смотри, Завитков, как бы чего не вышло!»⁶¹²

Литературный гротеск – это преувеличение, но преувеличение того, что реально существует в жизни. И в гротесковом страхе обывателей перед возможной реакцией коммунистов на рассказ о том, что их сочлены унижались перед беспартийным, следует видеть отражение того, как держали себя и что позволяли себе новые хозяева жизни.

Вот, наконец, реальные (и не требующие комментариев) высказывания тех членов ВКП(б), которые еще в начале 30-х гг. становились курсантами военных школ.

«Мы коммунисты, нас не нужно наказывать, а [нужно. – А.С.] убеждать, доказывать необходимость выполнения всякого приказания и распоряжения» – «заявления такого порядка» были «нередки» среди партийцев, зачисленных летом 1931 г. по спецнабору в Рязанскую пехотную школу и проявлявших «упорное нежелание считаться с рамками ограничения демократии в армейских условиях»…

«Подумаешь, велика вещь, опоздал на полчаса, – заявил летом 1932 г. на партсобрании курсант спецнабора Ульяновской бронетанковой школы Зверинцев, – ведь я коммунист, а раз я коммунист, то имею право опоздать. Вы привлекаете меня к партийной ответственности, но это опоздание – мелочь, вот если бы я сомневался в вопросах генеральной линии партии, тогда было бы другое дело»…

В Орловской бронетанковой школе партийцы обоих спецнаборов – и 1931 и 1932 годов – не понимали, «почему надо вставать, когда разговариваешь с командиром, почему надо подавать команду «Смирно», почему курсант должен пунктуально вставать по сигналу»; при выборах куда-то на одном из партсобраний в президиум поступила записка следующего содержания: «Отвожу его, ибо он очень требователен к подчиненным». Командир отделения коммунист Лизун обжаловал приказ командира роты, заявив, что посылать его, Лизуна, после того, как он, будучи дежурным по батальону, целые сутки не спал, в 10-часовой поход – это «офицерское отношение» к людям (на войне, справедливо замечал, донося об этом, начальник школы, приходится не спать и дольше)⁶¹³…

Великий русский ученый В.И. Вернадский – постоянно интересовавшийся жизнью страны и судивший о ней по собственному опыту и рассказам своих многочисленных знакомых – еще 7 июля 1937 г. отмечал в дневнике, что «морально» «масса комунистов [Вернадский упорно писал это слово с одной «м». – А.С.]» «ниже среднего уровня»⁶¹⁴. А ведь массовые репрессии – серьезно изменившие состав партии – тогда только начинались…

То же и с комсомольцами. Исследователи социальной истории времен нэпа выделяют как «характерное» письмо, отправленное в 1925 г. из Симбирской губернии: «Наше село имеет 2500–3000 человек, «комсомольцев» 8 чел., комсомольцев без кавычек всего 1 … Комсомольцы здесь не в почете, они … по ночам хулиганят и лакают самогон до тех пор, пока из глаз черти не покажутся» (впрочем, двух имеющихся в селе «коммунистов ненавидят больше, чем комсомольцев»). «Вы думаете, что все комсомольцы мазурики», – пытался в 1924 г. разубедить своих проживавших в Тверской губернии родителей член РКСМ краснофлотец А. Лобанов, – но и он признавал, что в деревнях комсомольцы «только и знают, что подрывать [свой. – А.С.] авторитет у крестьян»⁶¹⁵.

В итоге в докладе командования Морских Сил РККА председателю РВС СССР М.В. Фрунзе от 15 июня 1925 г. прямо указывалось, что на обозначившееся к концу 1924-го «ослабление дисциплины» «влияли причины, вытекающие из наличия комсомольцев на флоте» (удельный вес членов РЛКСМ среди рядового состава – свыше 30 % – там был тогда раз в пять больше, чем в армии. – А.С.). В этом убеждало и сравнение дисциплинированности тогдашних краснофлотцев и красноармейцев: среди первых процент подвергавшихся дисциплинарным взысканиям был «значительно выше», чем среди вторых⁶¹⁶. Политуправление Балтийского флота, правда, извиняюще указывало, что контингент, которым комплектуется флот, состоит из «городских комсомольцев, выросших в период Гражданской войны и хозяйственной разрухи на улице, на фабриках и заводах не работавших и не имеющих представления о производственной дисциплине, поэтому с военной обстановкой и дисциплиной они медленно осваиваются»⁶¹⁷. Но нельзя же ожидать от советских политработников открытого признания того, что членство в тогдашнем комсомоле формировало сознание вседозволенности!

Работники ПУ РККА, характеризовавшие в феврале 1926-го молодых красноармейцев призыва 1925 года, были более откровенными: «Настроение и поведение партийно-комсомольского пополнения характеризовалось вначале стремлением перенести в Красную Армию гражданские формы и условия работы, требованиями большей «демократии»⁶¹⁸. Проще говоря, партийцы и комсомольцы не желали подчиняться воинской дисциплине…

«[…] Члены партии, – отмечал начальник ГУ РККА В.Н. Левичев в докладе Реввоенсовету СССР от 16 августа 1925 г., – являются наиболее неисправными в отношении несения службы в переменном составе терчастей [территориальных частей. – А.С.]»; так, в 1924 г. «процент несвоевременной явки» «переменников»-коммунистов на учебные сборы в отдельных дивизиях доходил до 30–40⁶¹⁹. В 1927-м состояние дисциплины переменного состава терчастей оценивалось как «удовлетворительное», но «дисциплинированность партийцев и комсомольцев во время трехмесячного обучения» – на «неуд»⁶²⁰.

Изучив в августе 1932 г. статистику дисциплинарных проступков в 11-м стрелковом полку 4-й стрелковой дивизии БВО, старший инспектор ПУ РККА И.Ф. Немерзелли обнаружил, что 50 % проступков совершают комсомольцы, а еще 21 % – партийцы⁶²¹. И это при том, что даже в 1934 г. в войсках БВО, дислоцировавшихся на территории Белоруссии (к которым относилась и 4-я стрелковая), коммунисты и комсомольцы составляли не 71 (50 + 21), а лишь 43 % личного состава, в том числе комсомольцы – порядка 25 % (а не 50 %) ⁶²².

В отдельном батальоне связи 81-й стрелковой дивизии БВО члены ВЛКСМ младшие командиры (!) Жижилов и Головенков еще и в 1934 г. нагло «апеллировали перед парт[ийным] и к[ом] с[о] м[ольским] собранием, заявляя, что старшина Подгрушный предъявляет слишком большие требования», а именно: «когда к нему приходится обращаться, надо стоять по стойке «смирно» и докладывать, как требует устав»⁶²³.

Определяя 21 февраля 1936 г. «задачи комсомольцев на учении», комсомольское собрание школы отдельного батальона связи 15-го стрелкового корпуса КВО должно было чуть ли не на первое место поставить «вежливость отношения к начальствующему составу»⁶²⁴…

В общем, постоянные припевы советской историографии об «авангардной роли коммунистов и комсомольцев в борьбе за дисциплину» (и, в частности, утверждение о «положительных результатах» решений состоявшегося в 1931 г. и подчеркнувшего «особое значение личной примерности каждого армейского и флотского коммуниста» III Всеармейского совещания секретарей партийных организаций) являются ложью. Характерно, что, упомянув о «положительных результатах», такой певец «дорепрессионной» РККА как О.Ф. Сувениров не привел цифр, которые подтверждали бы личную примерность коммунистов в соблюдении дисциплины, и ограничился лишь ни о чем не говорящими сведениями о количестве (не о проценте!) партийных и комсомольских ячеек, которые не имели во втором квартале 1932 г. дисциплинарных проступков⁶²⁵…

Особой недисциплинированностью члены ВКП(б) и ВЛКСМ в РККА выделялись еще и в начале «предрепрессионного» периода. Правда, накануне, в 1933–1934 гг., наметилась было противоположная тенденция (см. табл. 25). Абсолютная величина цифр официальной статистики, положенных в основу таблиц 25 и 26, доверия не заслуживает: из-за «дисциплинарного либерализма» командиров и кампаний по борьбе за «часть без дисциплинарных взысканий множество проступков не фиксировалось. Но нам сейчас важны не абсолютные величины, а соотношение между цифрами, характеризующими разные категории военнослужащих.

Таблица 25

Партийность военнослужащих стрелковых войск БВО, совершивших дисциплинарные проступки за первые три квартала 1934 г.⁶²⁶

* Только за 3-й квартал.

** Только за 1-й и 2-й кварталы.

Как видим, комсомольцы в стрелковых войсках БВО стали даже несколько дисциплинированнее беспартийных (правда, в не вошедшей в итоговую ведомость 43-й стрелковой дивизии «комсомольцы в правонарушениях шли на уровне беспартийных»; во втором и третьем кварталах так же было и в 5-й, где у беспартийных на 100 человек приходился 19,1 проступок, а у комсомольцев – 19,4, – а в 4-й в третьем квартале с беспартийными сравнялись и комсомольцы и коммунисты⁶²⁷). Однако партийцы в каждом третьем случае все еще оказывались самыми недисциплинированными.

А в целом по округу картина и в 1934-м и даже в 1935-м и вовсе была иная (см. табл. 26). «[…] Все же у коммунистов и комсомольцев проступков приходится больше, чем у беспартийных [выделено мной. – А.С.]», – прямо признавалось в годовом отчете политуправления БВО от 21 октября 1935 г.⁶²⁸ Так же было тогда и в РККА в целом (см. табл. 26).

Таблица 26

Партийность военнослужащих БВО и РККА в целом, совершивших дисциплинарные проступки в 1934–1935 гг.⁶²⁹

С этой статистикой ПУ РККА согласуются и сведения, обнаруживаемые в немногих сохранившихся от середины 30-х гг. документах соединений КВО. В 7-й стрелковой дивизии в 1935 г. у членов ВЛКСМ на 100 человек пришлось 12,9 проступка, а у беспартийных – 14,3, но это по итогам года, а в первом полугодии соотношение было обратным: 22,7 проступка на 100 человек у комсомольцев и 18,0 у беспартийных. А в 70-м и 71-м стрелковых полках 24-й стрелковой дивизии не в пользу членов ВЛКСМ оказались и итоги года: дисциплинарным взысканиям в них в 1935-м подверглись соответственно 8,5 % и 9,0 % комсомольцев, но только 4,6 % и 8,0 % беспартийных⁶³⁰…

Устойчивое (хотя и не особенно впечатляющее) лидерство коммунистов и комсомольцев в области дисциплины в Красной Армии стало обозначаться только в 1936-м. По данным ПУ РККА, дисциплинарные проступки в том году совершили 53,3 % беспартийных, но только 45,0 % комсомольцев и 42,3 % коммунистов, за первые 7 месяцев 1937-го – соответственно 46,4 %, 37,8 % и 30,6 %⁶³¹.

Причины этого перелома еще нуждаются в изучении, но обращает на себя внимание совпадение его по времени с началом общего «закручивания гаек» в партии и стране. Так, весьма явной представляется связь между относительным ростом дисциплинированности армейских коммунистов в 1933 г. и проходившей тогда чисткой партии – предусматривавшей, в частности, исключение из ВКП(б) «открытых и скрытых нарушителей железной дисциплины партии и государства» и «морально разложившихся, роняющих своим неблаговидным поведением достоинство партии»⁶³². Процент совершивших проступки у коммунистов в 1933-м оказался чуть меньше, чем у беспартийных (45,2 против 46,6⁶³³) – тогда как после окончания чистки, в 1934-м, соотношение (как мы видели выше) стало обратным.

Уровень дисциплинированности членов ВЛКСМ – где чистка проводилась в 1932-м – за 1933–1934 гг. изменений не претерпел – однако «год от года ужесточались оценки действий молодежи, ее поступков»⁶³⁴; в ноябре 1935-го в комсомоле фактически начали новую чистку – кампанию по проверке и обмену комсомольских документов, – а в апреле 1936-го Х съезд ВЛКСМ потребовал решительно избавляться от нарушителей дисциплины и морально разложившихся.

В июне 1935 г. кампания по проверке и обмену партийных документов – продолжавшаяся до осени 1936-го – была начата и в ВКП(б) – и видимо, тоже дала плоды…

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Самонов В.А. Мысли современного офицера // О долге и чести воинской в российской армии. Собрание материалов, документов и статей. М., 1990. С. 229, 232.

² Базедов Г., фон. Путевые впечатления о военной России // Быт русской армии XVIII – начала ХХ века. М., 1999. С. 279.

³ Зайончковский А.М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. М., 1938. С. 24; Краснов П.Н. Памяти Императорской Русской армии // Краснов П.Н. Воспоминания о Русской Императорской армии. М., 2006. С. 447.

⁴ РГВА. Ф. 33987. Оп. 1. Д. 681. Л. 105.

⁵ Драгомиров В. Подготовка русской армии к Великой войне // Военный сборник общества ревнителей военных знаний. Кн. V. Белград, 1924. С. 193.

⁶ Червинка Я. Военная карьера у нас и за границею // Офицерский корпус русской армии. Опыт самопознания. (Российский военный сборник. Вып. 17). М., 2000. С. 188; Флуг В. Высший командный состав // Офицерский корпус русской армии. С. 273, 284.

⁷ Драгомиров В. Подготовка русской армии к Великой войне // Военный сборник общества ревнителей военных знаний. Кн. V. С. 193.

⁸ Верцинский Э.А. Из мировой войны. Боевые записи и воспоминания командира полка и офицера Генерального штаба за 1914–1917 годы. Таллин-Ревель, 1931. С. 14–25.

⁹ См.: Смирнов А.А. Боевая выучка Красной Армии накануне репрессий 1937–1938 гг. (1935 – первая половина 1937 года). Т. 1. М., 2013. С. 20 —207, 208.

¹⁰ Долгов Д. Два лесных боя. 13/26 и 15/28 августа 1914 г. // Военно-исторический сборник. Труды военно-исторической комиссии. Вып. 3. М., 1920.

¹¹ Описание боевых подвигов, за которые пожалованы ордена св. Георгия и Георгиевское оружие // Летопись войны 1914—15 гг. № 44. 20 июня 1915 г. С. 87.

¹² См.: Смирнов А.А. Боевая выучка Красной Армии накануне репрессий 1937–1938 гг. (1935 – первая половина 1937 года). Т. 1. С. 95.

¹³ Иванов-Дивов 2-й. 7-я рота Лейб-Гвардии Семеновского полка в Галиции // Военная быль (Париж). 1968. № 91. С. 3–7.

¹⁴ Попов К. Воспоминания кавказского гренадера. 1914–1920. М., 2007. С. 9—21.

¹⁵ Лейб-эриванцы в Великой войне. Материалы для истории полка в обработке полковой исторической комиссии. Под редакцией К. Попова. Париж, 1959. С. 26–27.

¹⁶ См.: Смирнов А.А. Боевая выучка Красной Армии накануне репрессий 1937–1938 гг. (1935 – первая половина 1937 года). Т. 1. С. 98–99.

¹⁷ См.: Там же. С. 209.

¹⁸ Головин Н.Н. Из истории кампании 1914 года. Дни перелома Галицийской битвы (1–3 сентября нового стиля). Париж, 1940. С. 69–75.

¹⁹ Цит. по: Долгов Д. Указ. соч. С. 28.

²⁰ Адариди К. 27 пех. дивизия в бою 4 (17) Августа 1914 г. под Сталупененом и 7 (20) Августа под Гумбиненом // Военный сборник общества ревнителей военных знаний. Кн. VIII. Белград, 1926. С. 169.

²¹ Лейб-эриванцы в Великой войне. С. 26.

²² Попов К. Указ. соч. С. 8.

²³ Рябинский А. Суходолы // Военная быль. (Париж). 1967. № 84.

²⁴ Цит. по: Головин Н.Н. Из истории кампании 1914 года. Дни перелома Галицийской битвы. С. 79.

²⁵ Зайцов А. Семеновцы в 1914 году. Люблин – Ивангород – Краков. Гельсингфорс, 1936; Иванов-Дивов 2-й. 7-я рота Лейб-Гвардии Семеновского полка в Галиции // Военная быль (Париж). 1968. № 91; Описание боевых подвигов, за которые пожалованы ордена св. Георгия и Георгиевское оружие // Летопись войны 1914—15 гг. № 44. 20 июня 1915 г.; Редькин А. Павловцы в Великую войну. Первый бой полка (1914 г.) // Военная быль (Париж). 1962. № 54–55; Ходнев Д. Лейб-Гвардии Финляндский полк в Великой и Гражданской войне 1914–1920. Белград, 1932.

²⁶ Описание боевых подвигов, за которые пожалованы ордена св. Георгия и Георгиевское оружие // Летопись войны 1914—15 гг. № 44. 20 июня 1915 г. С. 87.

²⁷ Головин Н.Н. Из истории кампании 1914 года на Русском фронте. Начало войны и операции в Восточной Пруссии. Прага, 1926. С. 147.

²⁸ Сверчков Д. 27 пех. дивизия в Гумбиненском сражении 7 августа 1914 года (по личным воспоминаниям) // Вестник союза офицеров участников войны (Париж). 1931. № 8. С. 22.

²⁹ Кручинин А.М. Российский полк с финским именем. Очерки истории Оровайского полка (1811–1920). Екатеринбург, 2000. С. 85.

³⁰ См.: Смирнов А.А. Боевая выучка Красной Армии накануне репрессий 1937–1938 гг. (1935 – первая половина 1937 года). Т. 1. С. 98–99.

³¹ Гуськов А. 119-й пехотный Коломенский полк в Великой войне // Доброволецъ-ХХ век. 2004. № 2 (4). С. 21.

³² Успенский А.А. На войне. Восточная Пруссия – Литва. 1914–1915 гг. Каунас, 1932. С. 29.

³³ Свечин А. Искусство вождения полка. По опыту войны 1914—18 гг. Т. 1. М. – Л., 1930. С. 31.

³⁴ Сушильников П.В. Из воспоминаний Астраханского Гренадера. 1914-й год // Русский военно-исторический вестник. 1950. № 6. С. 4.

³⁵ Цит. по: Головин Н.Н. Из истории кампании 1914 года. Дни перелома Галицийской битвы. С. 190.

³⁶ Редькин А. Павловцы в Великую войну. Первый бой полка (1914 г.) // Военная быль (Париж). 1962. № 54–55.

³⁷ См.: Смирнов А.А. Боевая выучка Красной Армии накануне репрессий 1937–1938 гг. (1935 – первая половина 1937 года). Т. 1. С. 104, 220–221.

³⁸ См.: Там же. С. 86, 98, 100.

³⁹ См.: Там же. С. 160, 221–222, 315, 317, 321..

⁴⁰ Успенский А.А. Указ. соч. С. 32; Сверчков Д. Указ. соч. С. 22.

⁴¹ Описание боевых подвигов, за которые пожалованы ордена св. Георгия и Георгиевское оружие // Летопись войны 1914—15 гг. № 44. 20 июня 1915 г. С. 88.

⁴² Белолипецкий В.Е. Зимние действия пехотного полка в Августовских лесах. 1915 год. М., 1940. С. 46.

⁴³ Климовицкий. Полк. Г.М. Пантелеймонов // Часовой. 1935. № 141–142. С. 34.

⁴⁴ См.: Смирнов А.А. Боевая выучка Красной Армии накануне репрессий 1937–1938 гг. (1935 – первая половина 1937 года). Т. 1. С. 27.