Текст книги "РККА: роковые ошибки в строительстве армии. 1917-1937"

Перенесение в армию еще одной черты советской гражданской жизни – дублирования госаппарата партийными органами, а администрации предприятий и учреждений – партийными и комсомольскими организациями этих последних – было обусловлено уже не интеллигентским прекраснодушием – отождествлявшим солдата с обычным гражданином, – а жизненной необходимостью. Ведь начатый в 1917-м большевиками эксперимент противоречил интересам большинства населения страны.

Здесь мало подчеркнуть, что, согласно самим же экспериментаторам, прямо выиграть от реализации их идей должны были только «пролетарии», то есть промышленные рабочие и батраки, составлявшие лишь порядка 30 % населения России. Большинство населения должно было прямо проиграть! Достаточно напомнить только об одном факте: в то время как целью эксперимента было построение в России социализма по К. Марксу, то есть общества без частной собственности на средства производства, большинство населения страны составляли крестьяне, то есть частные собственники!

Вся история РКП(б) /ВКП(б) в 1918–1929 гг. (от первых ее столкновений с крестьянством до перехода ее к полному подчинению деревни путем коллективизации) – это история боязни того, что крестьянство свергнет власть большевиков, история страха власти перед большинством населения страны! Вот лишь некоторые эпизоды этой истории, связанные с объектом нашего исследования – РККА.

Главный вопрос сейчас, подчеркивали в марте 1919 г. на VIII съезде РКП(б) и отстаивавший «линию ЦК» Г.Я. Сокольников и представитель «военной оппозиции» Г.И. Сафаров, это «вопрос о мелкобуржуазной опасности, которая у нас имеется в связи со строительством Красной армии». Ведь «большинство человеческого материала, с которым нам приходится иметь дело в Красной армии, это большинство имеет связь с мелкой собственностью», «это большинство принадлежит к так называемому среднему крестьянину». «Я должен сказать, – как всегда, просто и ясно выразил ту же мысль выступивший на том же съезде И.В. Сталин, – что те элементы нерабочие, которые составляют большинство нашей армии, – крестьяне, они не будут драться за социализм, не будут! Добровольно они не хотят драться. Целый ряд фактов на всех фронтах указывает на это. Целый ряд бунтов в тылу, на фронтах, целый ряд эксцессов на фронтах показывает, что непролетарские элементы, составляющие большинство нашей армии, драться добровольно за коммунизм не хотят»⁵⁵⁵.

Еще в ноябре 1924 г. в центральном аппарате РКП(б) и военного ведомства спорили о том, не приведет ли переход дивизий, дислоцирующихся в крестьянских районах, на территориальный принцип комплектования к «организации и сплочению» крестьянства и, соответственно, не создаст ли это «удобную почву для контрреволюционной работы». Ведь «целый ряд губерний (и таких, пожалуй, большинство, особенно на Украине) имели в недалеком прошлом ряд крестьянских восстаний»⁵⁵⁶…

К.Е. Ворошилов еще и к лету 1925-го был известен тем, что «особенно всегда подчеркивал опасность использования крестьянством терсистемы [территориальной системы. – А.С.], как формы организованного мелкобуржуазного сопротивления политике диктатуры пролетариата». Еще и в декабре 1926 г. ОГПУ СССР предупреждало РВС СССР, что «при стечении неблагоприятных обстоятельств тердивизии могут послужить готовыми кадрами для восстаний», что «возникают весьма реальные опасения о возможности поднятия при мобилизации тердивизий вообще», а уж «значительные затруднения при мобилизации» этих дивизий (за исключением немногих, имеющих достаточную рабочую прослойку) – «неизбежны»⁵⁵⁷. Из-за преобладания в СССР чисто крестьянских районов, вторили в октябре 1928 г. чекистам работники ГУ РККА, «возможность дальнейшего развития тервойск в данное время совершенно исключается»⁵⁵⁸.

В еще более неприкрытом виде недоверие большевистской верхушки к большинству населения страны отразилось в записке, направленной 15 августа 1927 г. в Политбюро ЦК ВКП(б) Л.Д. Троцким, Н.И. Мураловым и И.П. Бакаевым. Указав, что из-за чисто крестьянского состава большей части территориальных дивизий и «значительного окрестьянивания» среднего и младшего комсостава РККА «считать такие дивизии верным орудием пролетарской революции нельзя», эти видные партийные и советские работники предлагали «в крестьянские дивизии на все командные должности, начиная от командира отделения, назначать кадр из рабочих, а пулеметные команды комплектовать рабочими хотя бы на 25 %, поручив им управление огнем пулеметов». В технических войсках «на наиболее важную работу (наводчиками к пулеметам и орудиям, старшими в газовых командах и пр.)» тоже назначать индустриальных рабочих – которые, таким образом, и «управляли бы огнем и газом»⁵⁵⁹. В столь конкретных предложениях уже явственно ощущается напряжение людей, постоянно ожидающих, что основная масса их армии повернет пулеметы, орудия и газовые баллоны против них самих…

Как известно, в том же году авторы записки были исключены из ВКП(б) за «левый уклон», то есть чрезмерный левый радикализм – однако в следующем, 1928-м, РВС СССР дал директиву, мало чем отличавшуюся от предложений троцкистов: курсантов полковых школ, то есть будущий младший комсостав на 80 % набирать из пролетариев и полупролетариев (на 30 % из рабочих и на 50 % – из батраков и крестьян-бедняков). А в июне 1929-го Реввоенсовет с удовлетворением докладывал Политбюро ЦК ВКП(б), что «социальный состав РККА за последние годы улучшается»: с апреля 1926-го по январь 1929-го процент рабочих среди военнослужащих увеличился с 18,1 до 27,3, а процент крестьян уменьшился с 68,5 до 60,6⁵⁶⁰…

Мы уже не говорим о других частнособственнических слоях населения – о городской буржуазии, о ремесленниках и прочей мелкой городской буржуазии, о казачестве. Мы не говорим уже о том, что в построении марксистского социализма, с его заменой демократии «диктатурой пролетариата» (фактически – большевистской партии) и отсутствием свободы убеждений и творчества не была заинтересована и интеллигенция…

Недоверие к большей части населения страны большевистская власть питала и после коллективизации, в начале и середине 30-х. Фразы о свершившемся якобы осенью 1929-го «великом переломе» в сознании крестьянства и добровольном переходе деревни на социалистические рельсы она оставляла пропаганде…

Еще в первых числах сентября 1932 г. начальник ГУ и ВУЗ РККА Б.М. Фельдман, основываясь на горьком опыте 1931 года, просил у начальника ПУ РККА Я.Б. Гамарника разрешения перенести каникулярный отпуск курсантов Объединенной военной школы имени ВЦИК так, чтобы они возвратились в Московский Кремль не перед самыми ноябрьскими праздниками, а позже. Ведь «не исключена возможность возвращения из отпуска некоторых курсантов с отрицательными настроениями деревни» – а 7 ноября школе предстоит не только участвовать в параде на Красной площади, но и нести охрану таковой⁵⁶¹…

Еще в сентябре 1935-го политработники КВО проводили «политическую рекогносцировку» маршрутов, по которым их части должны были выдвигаться в район Киевских маневров – дотошно выясняя не только процент выполнения колхозами плана хлебозаготовок (и, соответственно, степень «сознательности» колхозников), но и то, сколько жителей того или иного села служило в 1919–1920 гг. в армии С.В. Петлюры. Правда, делалось это не для обеспечения безопасности войск, а для обеспечения адекватного подхода к селянам при проведении среди них военнослужащими «массовой работы» – но все равно создается впечатление, что части идут по вражеской территории, все равно при словах «массовая работа среди населения» вспоминается другое советское понятие – «политическая работа среди войск и населения противника»…

В том же 1935-м призывники, направляемые в войска НКВД и в местные стрелковые войска (тоже предназначавшиеся для подавления восстаний внутри страны), должны были состоять из рабочих не на 20–25 % (как в обычных пехоте и коннице), а соответственно на 35 % и 30 %. Характерны и нормы рабочей прослойки, установленные в том году для призывников, направляемых в части укрепленных районов и авиадесантные. В первых эта прослойка должна была составлять 70 % – хотя навыков обращения с техникой их пехотинцам, артиллеристам и связистам требовалось ничуть не больше, чем пехотинцам, артиллеристам и связистам других частей (обходившимся соответственно 25, 40 и 50 процентами рабочих). Но удивительного здесь ничего нет: от личного состава укрепрайонов зависело, открыть врагу путь в глубь территории СССР или попытаться задержать его, обеспечив этим мобилизацию РККА. Среди новобранцев же авиадесантных частей рабочих должно было быть 80 % – больше, чем где бы то ни было⁵⁶². Какой-либо особо сложной техникой, которая требует привыкших обращаться с нею людей, десантники тоже не располагали, но они должны были действовать в тылу врага – там, где перебежать к этому врагу легче всего…

Впрочем, безусловным доверием власти не пользовались и «пролетарии»! И не зря: эксперимент по построению в России марксистского социализма разочаровывал и многих рабочих. Как раз в начале 30-х гг. форсированная индустриализация и «социалистическое переустройство деревни» привели к сильному понижению уровня жизни в городах. Питаться рабочие стали хуже, чем при «кровавом царском режиме»⁵⁶³.

«Если бы знать, что будет вот так, как теперь, никто бы революцию не стал делать. Хуже стало, много хуже» – эти относящиеся к 1935 г. и переданные в воспоминаниях инженера Б.Н. Соколова слова старого рабочего ленинградского арматурного завода «Знамя труда» Семенова – «в прошлом революционера, непременного участника забастовок и демонстраций»⁵⁶⁴ – отражали настроение немалого числа рабочих. Фиксировались и заявления вроде того, что сделал в 1932 г. слесарь днепропетровского вагоноремонтного завода, бывший красный партизан Калашников: «Если что получится, то я опять возьму винтовку и буду бить гадов, которые сидят на ответственных постах и довели страну до такого состояния»⁵⁶⁵. Весной 1932-го во многих городах – и в том числе в Ивановской области, среди такой верной в прошлом опоры большевиков как, иваново-вознесенские ткачи, – прошли антиправительственные забастовки и демонстрации; июль 1933-го был отмечен рабочими волнениями на Урале и в Донбассе… В том же 1933 г. «отрицательные настроения» (60,5 % которых работники Особых отделов ОГПУ СССР отнесли к однозначно антисоветским) были зафиксированы более чем у половины личного состава РККА!⁵⁶⁶

Наиболее надежной опорой режима считались поэтому (независимо от их социального положения) члены партии и комсомола. Не зря же еще в 1935 г.:

– комсомольскую прослойку в считавшихся ключевыми технических родах войск старались создать более заметную, чем в пехоте и коннице (если среди призывников, направляемых в эти последние, члены ВЛКСМ должны были составлять 20 %, то среди направляемых в артиллерию, войска связи, инженерные, химические и железнодорожные – 25 %, а среди тех, кого посылали в являвшиеся главной надеждой РККА автобронетанковые войска и ВВС – 30 %);

– в автобронетанковых войсках, ВВС и располагавших очень опасным оружием химических войсках стремились создать и более заметную партийную прослойку (среди призывников, направляемых в эти рода войск, члены ВКП(б) должны были составлять 1 % против 0,5 % в других технических родах войск, пехоте и коннице);

– должности водителей и командиров танков и бронеавтомобилей укомплектовывали «исключительно за счет членов партии и комсомола»;

– удельный вес членов ВКП(б) и ВЛКСМ среди призывников, направляемых в обеспечивавшие устойчивость власти войска НКВД и местные стрелковые войска, также был установлен выше, чем в обычных пехоте и коннице (коммунистов – 1 % против 0,5 %, комсомольцев – 25 % против 20 %);

– среди призывников, направляемых в прикрывавшие мобилизацию части укрепрайонов и на флот (в 1935-м еще не игравший большой роли, но облегчавший контакты с «капиталистическим миром»), процент коммунистов и комсомольцев должен был быть таким же, что и среди посылаемых в автобронетанковые войска и ВВС, и, наконец,

– призывники авиадесантных частей – которым предстояло драться в тылу противника и которым поэтому было еще легче перебежать к этому последнему – вообще могли быть только комсомольцами (95 %) или коммунистами (5 %)⁵⁶⁷.

Корреляция между степенью опасности измены бойца того или иного рода войск (или тех или иных частей) и величиной установленной для призываемых в этот род войск (или в эти части) партийной и комсомольской прослойки оказывается более тесной, чем между указанной степенью и величиной установленной для призывников рабочей прослойки! Чисто политическими соображениями величина рабочей прослойки определялась, пожалуй, лишь в случаях с частями НКВД, местных стрелковых войск, укрепрайонов и авиадесантными. В остальных случаях ее явно устанавливали, исходя не столько из политических, сколько из деловых соображений: ведь рабочие были людьми, привыкшими обращаться с техникой. Так, процент рабочих, установленный в том же 1935 г. для призывников, направляемых в артиллерию (40), в войска связи, инженерные и химические (50), в железнодорожные войска (60) и в автобронетанковые войска, в авиацию и на флот (70) ⁵⁶⁸, был явно пропорционален уровню требовавшихся в этих родах войск технических знаний и навыков. И однозначно по деловым соображениям для конницы этот процент приняли меньше, чем для пехоты (20 против 25). Измены в первой боялись не меньше, чем во второй (процент комсомольцев и коммунистов для призывников той и другой установили одинаковый), но людей, привыкших к обращению с конем, было больше среди крестьян, а не среди рабочих…

Все это ясно говорит о том, что полное доверие большевистская верхушка питала (если она вообще могла питать к кому-то полное доверие) лишь к членам РКП(б) /ВКП(б) и РКСМ/РЛКСМ/ВЛКСМ, то есть к абсолютному меньшинству населения СССР.

О том, что в начале и середине 30-х гг. власть не доверяла не только крестьянству, но и многим рабочим, говорит и непрерывный, усердный, чуть ли не с фонарем, поиск и среди призывников, и среди уже призванных в РККА, и среди кандидатов в военные школы, и среди уже зачисленных туда лиц, политически неблагонадежных – непрерывный и усердный поиск врагов «рабоче-крестьянской» власти в контингентах, чуть ли не поголовно рабоче-крестьянских!

Только в 1933 г. из РККА по неблагонадежности изъяли 8828 человек⁵⁶⁹ – личный состав двух тогдашних стрелковых дивизий! И это не считая уволенных как «кулаки»…

Из прибывших в 1934 г. в Объединенную военную школу имени ВЦИК кандидатов в кремлевские курсанты – которые не только были на 100 % коммунистами и комсомольцами, но и прошли соответствующую проверку в своих воинских частях и военкоматах! – 13 % было все-таки отсеяно из-за наличия «компрометирующих данных»⁵⁷⁰.

Согласно инструкции от 17 июня 1935 г., желающие поступить в военную школу должны были не только получить характеристику, утвержденную партийной или комсомольской организацией их предприятия или учреждения, но и пройти проверку органами НКВД и получить «добро» местного райкома или горкома ВКП(б).

Перед большими учениями (даже не перед войной!) среди и так уже прошедших жесточайший политический отбор авиаторов и танкистов опять проводили проверку – с тем, чтобы допустить на Киевские маневры 1935 г. только «политически вполне проверенных летчиков и техников», чтобы не брать на Шепетовские маневры 1936 г. политически неблагонадежных танкистов и т. д. В ОКДВА еще в мае 1937-го озабочивались тем, что в 119-м стрелковом полку 40-й стрелковой дивизии целых «400 красноармейцев имеют отрицательное прошлое»⁵⁷¹…

Неблагонадежными начинали считаться целые районы страны – и отнюдь не только Северный Кавказ с его многочисленным казачьим населением, которое в Гражданскую в массе своей дралось против красных и еще в начале 30-х сохраняло связь с ушедшими в 1920 г. в эмиграцию. Власть настолько не верила в приверженность масс к советским порядкам, что автоматически брала под подозрение всех жителей приграничных районов – ведь им легче было и стать агентурой врага и уйти за кордон. Еще в 1936 г. запрещалось направлять в кадровые части БВО и КВО призывников из приграничных районов – костяку двух главных группировок РККА политически неблагонадежные контингенты были совершенно ни к чему…

Расхождение интересов правящей партии и большей части общества не оставляло партии другого выхода, как неусыпно контролировать все, что происходит в обществе, и неустанно же воспитывать общество в духе своих идей (всякое умаление социалистической идеологии, с полным основанием подчеркивал В.И. Ленин, есть уступка идеологии буржуазной). Контролировать и воспитывать, естественно, силами своего аппарата и своих членов. А поскольку вооруженные силы обладали особенно большими возможностями свергнуть режим, контролировать и воспитывать их были призваны сразу две партийные структуры – не только объединявшие членов РКП(б) /ВКП(б) и РКСМ/РЛКСМ/ВЛКСМ армейские партийные и комсомольские организации, но и специальные политорганы со штатом профессиональных политработников (вне вооруженных сил создававшиеся – в лице политотделов МТС и политотделов на транспорте – только на особо важных «участках социалистического строительства»).

Но контролировать и воспитывать личный состав вооруженных сил означало подменять командный состав.

Задачей армейских политорганов дублирование комсостава провозглашалось фактически прямо. «Политработник, – напоминал 11 сентября 1934 г. начальникам политуправлений округов и военкомам и помполитам соединений и военных школ начальник ПУ РККА Я.Б. Гамарник, – должен крепко усвоить, что он полностью отвечает за все, что делается в части, отвечает за состояние боевой подготовки, за караульную службу, за каждую катастрофу и аварию, за состояние оружия» и т. д.⁵⁷²

Так же понимались и задачи армейских партийных и комсомольских организаций; характерно высказывание, прозвучавшее на комсомольском собрании 19-го стрелкового полка 7-й стрелковой дивизии КВО 13 ноября 1935 г.: «Стрелковая подготовка в роте младших командиров на последней поверке дала слабые результаты. Отсюда вывод – слабо работал комсомол»⁵⁷³… В том же духе писались и приказы войскам: политсоставу, партийным и комсомольским организациям «обеспечить высокое качество боевой учебы и боевой готовности» (приказ командующего Приморской группой ОКДВА № 228 от 1 июня 1935 г.); политорганам и парторганизациям бороться за организацию и высокие показатели боевой учебы (приказ командующего ОКДВА № 022 от 4 февраля 1936 г.)⁵⁷⁴ – и т. д. и т. п.

При этом политорганы «высокое качество боевой учебы и боеготовности» должны были обеспечивать не только воспитательной работой и апелляцией к партийной и комсомольской дисциплине (вроде призывов «проявить большевистское упорство по организации снаряжения [пулеметных. – А.С.] дисков и т. д.»⁵⁷⁵), но и администрированием, прямой подменой командиров и других специалистов из комначсостава.

Так, 16 февраля 1935 г. заместитель начальника политуправления УВО М.Ф. Березкин предупреждал начальников политотделов частей, что добиваться хорошего состояния оружия и техники политотделы должны не только организацией соцсоревнования, систематическим заслушиванием отчетов коммунистов и комсомольцев о состоянии вверенного им оружия, популяризацией усердных и критикой нерадивых через армейскую печать и поднятием авторитета вооруженцев, но и проверками состояния боевой техники, выполнения военнослужащими инструкций и наставлений по эксплуатации матчасти и (совместно со штабами) знания этих инструкций командирами. Политрука школы отдельного батальона связи 15-го стрелкового корпуса КВО в марте 1937 г. даже арестовали на сутки «как не обеспечившего образцового несения караульной службы» личными проверками⁵⁷⁶…

Естественным следствием такого подхода была ситуация, отраженная в докладной записке старшего инструктора ПУ РККА Э.М. Ханина от 5 марта 1935 г. У начальника политотдела 5-й механизированной бригады БВО А.Г. Дракохруста, писал Ханин, «основное время» «уходит на «текучку». «Он буквально днями сидит на мелких вопросах, они его захлестывают. К нему идут десятками и политработники и штабники, хозяйственники, техники со всеми вопросами, причем меньше всего по вопросам собственно партполитработы»⁵⁷⁷. 10 февраля 1937 г. то же самое констатировалось на партсобрании частей 45-й стрелковой дивизии КВО, стоявших в Новоград-Волынске: политработники и парторганизации допускают «мелкую опеку, а в ряде случаев неквалифицированную подмену командиров и начальников» в вопросах боевой подготовки и войскового хозяйства⁵⁷⁸…

Словом, для «предрепрессионной» РККА оставался в силе вывод, сделанный А.И. Седякиным в августе 1932-го: «Единоначалия подлинного в войсках нет»⁵⁷⁹.

Но при опеке и подмене его политработниками и партийными и комсомольскими организациями в командире РККА не могло не развиваться безответственное отношение к своим служебным обязанностям!

В самом деле, стоило ли комсоставу выдвигавшейся в сентябре 1935 г. в район Киевских маневров 100-й стрелковой дивизии КВО озабочиваться обеспечением должного несения караульной службы и службы внутреннего наряда, если (согласно плану политотдела дивизии) обеспечивать это должны были еще и военкомы (или помполиты) частей, а их, в свою очередь, должны были контролировать еще и работники политотдела дивизии? Стоило ли комсоставу 19-го стрелкового полка 7-й стрелковой дивизии УВО упорно заниматься организацией огневой подготовки, если этим занимались еще и парторганизация, и комсомольская организация, и политработники – и занимались, буквально ревнуя друг к другу? («Комсорги 2-го и 3-го б[атальо] на, – возмущался 22 марта 1935 г. один из членов полкового бюро ВЛКСМ, – рассчитывают, что за них подготовку к стрельбе будет проводить политрук»⁵⁸⁰).

И комсостав (и без того, как мы видели, расхолаживаемый необходимостью отвлекаться на общественную работу) быстро привыкал к тому, что его подменяют все, кому не лень, и даже находил это очень удобным… Командир, отмечал, побывав в августе 1932 г. в войсках БВО, А.И. Седякин, стремится делить ответственность с политорганами и парторганизацией. «Молодой средний комсостав, – читаем в составленном в ПУ РККА «Кратком обзоре партийно-политической работы на маневрах 1935 года», – еще не понял, что разъяснение боевой задачи, обеспечение поучительности [маневров для бойцов. – А.С.] – это прежде всего командира обязанность, и что политаппарат, каждый коммунист в этом ему [только. – А.С.] помогает»⁵⁸¹…

Доходило и до полного абсурда. «Некоторые командиры-коммунисты, – докладывал 4 мая 1937 г. начальник политотдела 60-й стрелковой дивизии КВО полковой комиссар С.Л. Бордах, – если не громко [говорят. – А.С.], то намекают на то, что низкие показатели по огневой подготовке есть прямой результат того, что парторганизации перестали заниматься этим делом»⁵⁸². «Мы имеем целый ряд частей, в том числе и мотомехчастей, – заявлял 16 октября 1936 г. на Военном совете при наркоме обороны начальник АБТУ РККА комдив Г.Г. Бокис, – в которых командиры всю подготовку материальной части, всю техническую учебу возлагают на своих помполитов»⁵⁸³…

Политорганы же и парторганизации, наоборот, вошли во вкус командования! «У целого ряда помполитов и отсекров [здесь: ответственных секретарей партийных бюро, то есть глав армейских парторганизаций. – А.С.]», отмечал, например, после ознакомления в августе 1932 г. с войсками БВО А.И. Седякин, проявляется «стремление принижать роль начальника, лишать его возможности проявлять полную ответственность и самостоятельность в командовании подчиненной частью» – и «нередко» командир «сбивается» «на «коллегиальность», разделение ответственности» именно под их нажимом⁵⁸⁴. В 1936-м доходило до полного абсурда: политзанятий политруки не вели, а вот на занятиях по тактической подготовке бойца, отделения и взвода присутствовали!

Дублирование комсостава политорганами и партийными и комсомольскими организациями вредило дисциплине не только тем, что провоцировало комсостав манкировать своими обязанностями, но и тем, что подрывало авторитет комсостава в глазах подчиненных. Ведь создать себе должный авторитет в состоянии только тот, кто руководит абсолютно всем и отвечает абсолютно за все, что происходит во вверенных ему войсках. А так ли нужно беспрекословно подчиняться командиру,

– за которого даже боевую задачу бойцам разъясняют политработники, а огневую подготовку организуют комсорги и политруки,

– вместо которого (как в Орджоникидзевской пехотной школе в начале 1932 г.) за оторванную пуговицу взыскивает президиум партячейки,

– вместо которого (как в 19-м стрелковом полку 7-й стрелковой дивизии УВО в апреле 1935 г.) содержать лошадей и амуницию в отличном состоянии и «строго соблюдать требования устава караульной службы»⁵⁸⁵ требует комсомольское собрание,

– вместо которого (как в 5-м стрелковом полку 2-й стрелковой дивизии БВО в 1935 г.) задачу распределить между бойцами лошадей для чистки ставит парторганизация,

– который (как во 2-й или 4-й стрелковой дивизии БВО летом 1932 г.) не решается сам взыскать с подчиненного за проступок и передает его дело (благо тот партийный) на рассмотрение партячейки и

– которым, наконец, командуют его же подчиненные в лице членов его парторганизации – обязывая его (как в Московской артиллерийской школе летом 1931 г.) быть более требовательным, поручая ему (как начальнику штаба 111-го стрелкового полка 37-й стрелковой дивизии БВО в 1935 г.) «проинструктировать писарей, как правильно нести дежурства»⁵⁸⁶ и т. п.? Стоит ли прислушиваться к преподавателям, которые (как в Военной академии механизации и моторизации РККА в 1934 г.) «поддаются влиянию командиров [учебных. – А.С.] групп и парторгов и ставят повышенные оценки»?⁵⁸⁷

Нельзя не упомянуть и о том, что, особенно охотно подменяя командиров в вопросах обеспечения дисциплины⁵⁸⁸, политработники делали здесь еще меньше, чем комсостав.

Воздействовать на бойца личным примером они могли в еще меньшей степени, чем командиры. Из всех лиц комначсостава, отмечала комиссия, изучавшая летом 1932 г. состояние дисциплины в войсках УВО, самыми неряшливыми и неподтянутыми являются политработники. А член знакомившейся тогда с войсками БВО комиссии А.И. Седякина старший инспектор ПУ РККА И.Ф. Немерзелли (также указавший на «недостаточность» «внешней дисциплинированности политсостава») добавил, что и вообще «личная примерность военкомов и политруков в дисциплине невысока»⁵⁸⁹.

Требовательности к дисциплине бойца у них тоже было не больше (а то и меньше), чем у командиров. Комиссия, работавшая летом 1932 г. в УВО, отмечала, что вопросами внешней дисциплины политорганы не интересуются, И.Ф. Немерзелли – что своим правом накладывать дисциплинарные взыскания политруки не пользуются. А командир 23-го стрелкового корпуса БВО комдив К.П. Подлас, проверив в декабре 1936 г. боевую подготовку 155-го и 156-го стрелковых полков 52-й стрелковой дивизии, обнаружил, что «политруки на политзанятиях с бойцами не поддерживают нужной дисциплины», не требуют даже «вставания при ответах»⁵⁹⁰…

Это и понятно: политработники РККА 20-х – середины 30-х гг. не только в большей степени, чем командиры, были проникнуты марксистской идеологией (и, соответственно, непониманием специфики военной профессии), но и чаще, чем командиры, не имели военного образования. «Слабую военную подготовку политсостава, особенно политруков», в ПУ РККА подчеркивали еще в конце 1935 г.⁵⁹¹

В обязанности политработников входил также контроль над бытовыми условиями, питанием и здоровьем личного состава. А здесь непонимание ими специфики «военного ремесла» (в сочетании с необходимостью проявлять заботу о тех, чьи интересы отстаивала, как провозглашалось, партия – о рабочих и крестьянах) оборачивалось борьбой с требовательностью комсостава к боевой выучке войск.

Типичную историю поведал 14 апреля 1940 г. на совещании в ЦК ВКП(б) комбриг С.И. Оборин. Возглавляя в 1929 г. полковую школу 30-го артиллерийского полка 30-й стрелковой дивизии УВО и решив поднять физическую подготовку курсантов, он стал учить их так, как учили его самого в учебной команде русской армии. В результате, рассказывал Оборин, «меня начали вызывать. Вызывают в политотдел и говорят, что ты мучаешь людей, а я имею приказ Наркома, хороший партийный стаж, с 1917 г. в [Красной. – А.С.] армии, рабочий, поэтому не сдаюсь. Но другой бы на это дело не пошел, решил, раз политотдел вмешался, больше не буду этого делать. […] И сейчас это дело продолжается»⁵⁹². По-видимому, именно эту демагогическую «заботу о трудящихся» имели в виду командир 12-й механизированной бригады КВО комбриг М.Я. Колесниченко – заявлявший в 1936 г., что «политруки только собирают слезы в красненький платочек», – и те командиры 134-го стрелкового полка 45-й стрелковой дивизии КВО, которые в том же году приказывали во время занятий старшине: «Закрывай двери, чтобы не шел политрук»⁵⁹³…

Как видим, дублирование командиров политорганами мешало боевой подготовке РККА не только через подрыв дисциплины, но и непосредственно.

Помимо привития армии невоенного уклада приход к власти в России воинствующих марксистов имел и другое негативное для воинской дисциплины следствие – нравственное развращение населения, развитие в массах чувства вседозволенности.

Развитию этого чувства способствует любая революция – эта радикальная ломка многого из того, что представлялось незыблемым и единственно возможным, – и как вседозволенность массы русского народа восприняли уже ликвидацию в феврале 1917 г. монархии. Исчезновение того, кому привыкли подчиняться веками – царя – не могло не породить пресловутые отговорки «теперь свобода» и «теперь не старый режим», а потакание этим настроениям со стороны оказавшейся у власти (в лице Временного правительства и Советов) русской интеллигенции, ограничение власти офицеров и заводской администрации выборными комитетами и вовсе привело к разгулу охлократии и развалу дисциплины. Ну а известие о переходе (в результате Октябрьской революции) всей власти к Советам рабочих и солдатских депутатов (то есть к ним, к массам!) массы могли воспринять только как полную вседозволенность! И восприняли; настроения «революционных солдат», описанные Александром Блоком в его «Двенадцати» —

 
Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Тра-та-та!
 

и, далее —

 
Эх, эх!
Позабавиться не грех!
 
 
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
 
 
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба!⁵⁹⁴ —
 

это картинка с натуры. А вот другая, относящаяся к началу 1918 г.: «Армия демобилизованных валила по железным дорогам, круша все на своем бесшабашном пути. В поездах было разбито и ободрано все, что только можно разбить и ободрать, даже из крыш выламывали заржавленные железные листы. […] На станциях били окна, разбирали на дрова для паровозов заборы, а иногда и целые дома железнодорожников. О ближайших к полотну кладбищах нечего и говорить, – в первую очередь в паровозные топки летели кресты с могил. Заржавленные кладбищенские венки из жестяных лилий и роз солдаты прикручивали проволокой в виде украшения к вагонам»⁵⁹⁵.