Текст книги "Угол атаки"

– Воздержаться от докладов генерал-лейтенанту Ермакову? – переспросил Тимашук. – Но он мой непосредственный начальник.

– Вот именно – воздержаться. Я твой непосредственный начальник. Ермаков пусть лечится. Бери дело на себя. Жду доклада. Все, конец связи.

Тимашук положил трубку и некоторое время неподвижно сидел перед пультом.

Вот это поворот. Вот это, черт возьми, поворот! Что же произошло между Ермаковым и Г.? Не просто столкновение. Столкновение со всего маху. Лоб в лоб. И у Г. лоб оказался крепче. В чем же Ермаков прокололся? И так по-крупному, что его выводят из игры. В самый разгар дела. Огромного дела, которое могло вынести его на такую высоту, что даже представить страшно. И его, Тимашука, передвигают на освобожденную Ермаковым клетку. Только так можно было понимать слова Г.: «Бери дело на себя». Только так.

* * *

Тимашук разрешил полковнику Тулину и связисту войти, одолжился у лейтенанта сигаретой. Быстро выкурил ее, приказал завтра с утра убрать остатки «Мрии», чтобы подготовить взлетно-посадочную полосу для приема «Руслана», сказал полковнику несколько ободряющих фраз и вышел. На лестнице его окликнул связист:

– Товарищ подполковник, снова Москва. Тимашук вернулся в комнату:

– Слушаю вас, товарищ генерал армии. Но вместо козлиного баритона Г. в трубке раздался хмурый голос Ермакова:

– Ты с кем это разговариваешь?

– Прошу извинить, товарищ генерал-лейтенант. Мне сказали, что он должен звонить.

– Звонил?

– Нет, – ответил Тимашук. И повторил:

– Никак нет.

Это была точка. В его прежней жизни. В его прежних отношениях с Ермаковым. Роли сменились. Логика командной гонки. Не тянешь – уйди. Ничего личного. Команда не может ждать. И важно быстро понять свою новую роль. Чем раньше поймешь, тем больше шансов, что не сомнут, не затопчут.

Генерал-лейтенант Ермаков не понимал. Это чувствовалось по его тону.

– Что у тебя творится? – раздраженно спросил он. – Почему не докладываешь?

– Не о чем. Все стоит. Саперы обещают восстановить ЛЭП через двое суток.

– Допросы?

– Продолжаю.

– Что выяснил?

– Ничего.

– Молчат?

– Не знают. Я свяжусь с вами, как только получу результат, – пообещал Тимашук, чтобы не затягивать этот пустой разговор. – Как вы себя чувствуете, товарищ генерал-лейтенант?

– Ты не о моем самочувствии думай, а о своем! – с угрозой посоветовал Ермаков. – Плохо работаешь, подполковник. Очень плохо. Все провалил.

Зря он это сказал. Ну, сам напросился. Жопа недостреленная. Будет он выговаривать. Лечитесь, товарищ генерал-лейтенант. А мне нужно работать.

– Прошу извинить, товарищ генерал-лейтенант, – сухо ответил Тимашук. – У меня нет времени на разговоры, мне нужно работать.

Не дожидаясь ответа, он повесил трубку. И вдруг понял, что сказал чистую правду.

У него действительно не было времени. В Центре знают, что группа Пастухова захвачена. Этот Центр должен будет что-то предпринять. И очень быстро.

Немедленно. Он должен их опередить. И он их опередит.

* * *

Тимашук вышел на улицу.

Над аэродромом неистовствовала гроза. Вся злоба мира долбила землю молниями, сотрясала ударами грома. Хляби небесные обрушивали потоки воды.

Тимашук завернулся в плащ-палатку и шагнул в ад.

Он спешил.

У него оставалось все меньше времени.

* * *

Сидеть на бетонном полу с прицепленными к трубе руками было не очень-то удобно, но я кое-как примостился. Подсунул колени под локти, чтобы браслетки не так сильно резали руки, привалился плечом и виском к радиатору. Радиатор был холодный, как.

Осторожней надо бы со словами. Так недолго накликать беду. Ексель-моксель. А мы ее уже не накликали?

Надежда превращает в раба, в тварь дрожащую.

Безнадега дает свободу.

* * *

Радиатор был холодный, как труп.

Люминесцентные лампы на закопченном потолке мигали, потрескивали. Из крана в углу бокса на железную раковину звонко капала вода. Стены были пропитаны запахом отработанной соляры, машинного масла, металла. В трубах гудело, слегка вибрировал пол – как корабельная палуба. Где-то рядом работала мощная силовая установка. Резервная дизель-электростанция, больше нечему. Значит, ЛЭП еще не восстановили. Слышались еще какие-то глухие удары, то сильней, то тише. Сколько же времени мы здесь сидим?

У ворот бокса стоял пират, смотрел на меня сверху вниз. С хмурым интересом – как на обезвреженную мину неизвестной конструкции. «Калаш» на груди. Ноги расставлены, руки свободно лежат на «калаше». Изуродованное страшным шрамом лицо. Откуда у него такой шрам? Вряд ли Чечня, не успел бы так зарасти. Самому под сорок. Афган, пожалуй.

В голове у меня было мутновато, но одурь прошла. Я уже понимал, что произошло.

Укол мне Тимашук сделал. Это я вспомнил. А дальше – провал.

«Ангельское пение». Придумали название, суки. Что же я напел? Вид у подполковника Тимашука был не больно-то победительный. Что он узнал от меня такого, чего не знаю я сам? Верней, так: узнал ли он то, что хотел узнать? Вроде бы нет. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что мы были ему нужны. Но это было и плохо. Он не отступится, пока не выжмет из нас все. И пойдет до конца.

Такие всегда идут до конца.

– Какой сегодня день, командир? – спросил я пирата.

Думал, не ответит. Но он ответил:

– Вывести бы вас всех в поле, поставить лицом к стенке и пустить пулю в лоб двумя очередями. Такой самолет сломали! Плохой для тебя день.

Сказал он, конечно, не «плохой», но я понял. Он помолчал и добавил:

– Понедельник.

Это и есть юмор висельников: ничего себе начинается неделя.

– Спасибо, – сказал я. – Хорошо с тобой разговаривать, когда ты молчишь.

– Ты мне договоришься, – пообещал он. – Поставлю и будешь стоять стоя.

– А что там бухает? – поинтересовался я. – Уже бомбят?

Он снова задумался. Словно искал наиболее выразительное определение. Но не нашел. Поэтому ответил просто:

– Гроза.

И как бы в подтверждение его слов возник подполковник Тимашук. Из грозы, из ливня. Сбросил мокрую, громыхнувшую жестью плащ-палатку, приказал пирату:

– Перегудова. И всех остальных. Всех!

Заходил по боксу. Нетерпеливый. Стремительный. Сгусток энергии. Сгусток воли. Я понял: что-то произошло. На меня он даже не посмотрел. Я для него был отработанный материал. А я на него смотрел. И его заряженность мне не нравилась.

В нем была энергия шаровой молнии. Одинаково опасная для окружающих и для него самого. Знак судьбы лежал на гордом его челе.

Привели Дока, примотали к креслу, как яхту к причалу после штормового предупреждения. Даже грудь к спинке кресла. Грамотно, конечно. Тимашук свое дело знал. Зачем ему осложнения. Док кряхтел, ворочался в кресле, но не протестовал.

«Черные» вышли. Потом появились снова. Приволокли Боцмана и Артиста. Вид у Артиста был несколько помятый, губа распухла. Видно, повыступал – и ему вломили.

Боцман сопел, но благоразумно помалкивал. Их посадили на пол и присобачили наручниками к нижней трубе.

А вот тут, по-моему, Тимашук ошибся. В таком положении никакого физического противодействия не окажешь, но психологический баланс был нарушен. Нас было четверо, а он один. А когда на носилках притащили Муху, ситуация и вовсе изменилась. Ой-ой, подполковник. Нельзя быть таким материалистом. Материя – она, конечно, первична. Но и флюидами я не стал бы пренебрегать.

Он пренебрег. В его мире не было места флюидам. Приказал, доложил, прибыл, убыл, никак нет, так точно, слушаюсь, выполняйте, служу России. Бытие определяет сознание.

С носилок сбросили мокрый брезент. Под ним было сбившееся байковое больничное одеялко. Муха был пристегнут ремнями. Штатных дырок на ремнях не хватило, их затянули и завязали узлами. Он лежал на носилках безвольной тряпицей. Пират достал наручники и вопросительно взглянул на подполковника. Тот пренебрежительно отмахнулся. Но пират все же сцепил браслетками вялые руки Мухи. Потом расправил и набросил на него одеяло. Муха поднял голову и обвел бокс мутным взглядом.

Пробормотал:

– Во блин. Уголок Дурова. И выпал в осадок.

По знаку Тимашука охранники вышли. Тимашук осмотрелся. Осмотр его удовлетворил.

– Займемся делом, – сказал он. – Чем быстрей мы с ним покончим, тем лучше. И для меня, и для вас. Все, что мне нужно знать, я уже знаю. От вас требуется только одно: подтверждение. Итак, на кого вы работаете?

Ответа он не дождался. Да и не мог дождаться. Да и не ждал.

– У меня такое впечатление, что вы не вполне понимаете, в каком положении находитесь, – заключил Тимашук. – Объясню. Вас захватили в момент совершения террористического акта. С оружием в руках. Я мог перестрелять вас на месте, и мои действия были бы признаны правильными. Я не сделал этого лишь по одной причине. Вы – исполнители. Ответственность за ваши преступления несут те, кто послал вас сюда. Ваш Центр. Вы рассчитываете, что этот Центр придет вам на помощь. Вытащит вас отсюда и отмажет. И вы считаете, что это только вопрос времени. Пастухов, я правильно представил ход ваших мыслей? Я кивнул:

– В общем, да.

– Вы ошибаетесь. Для Центра вас нет. Вы могли погибнуть в горах. Сорваться в пропасть. Заблудиться и умереть от истощения. Места здесь дикие, а ваши останки растащили росомахи. Наконец, вы могли утонуть при попытке скрыться с места преступления по реке. И так далее. Вы можете возразить. Факт вашего захвата известен всему гарнизону. Но это ничего не значит. Да, вас захватили, но вы сбежали. Это звучит не слишком убедительно. Но не для вас. Ваш Центр поверит, что вы могли сбежать. Они знают уровень вашей подготовки. Им придется поверить.

Он помолчал. Дал нам возможность прочувствовать.

Мы прочувствовали. И ждали продолжения. Продолжение последовало без задержки:

– Ваша судьба сейчас зависит только от вас. Вариант первый: вы отвечаете на мои вопросы, я отправляю вас в округ, оттуда вас забирает ваш Центр. Вариант второй: вы исчезаете. Третьего варианта нет. Повторяю вопрос: на кого вы работаете?

На этот раз он, похоже, рассчитывал на ответ. И даже обиделся, когда не получил его. Был уязвлен в своих лучших чувствах. Ну как? Он к нам с полным доверием, а мы, твари неблагодарные, угрюмо пыхтим, брякаем кандалами, елозим по полу, как будто у нас только одна забота – устроиться поудобней. И нету других забот.

– Спрашиваю по-другому: что такое УПСМ? Надо же. Откуда он знает про УПСМ? Я пропел? Мог. Но тогда он спросил бы не так. Или это просто пробный вопрос?

Потрогать корову за вымя. А потом уже начинать доить. Я не видел никаких причин строить из себя партизана. Но и пускаться в откровенность тоже было не резон.

Ему, конечно, нужно получить результат как можно быстрей. А нам-то куда спешить?

И я промолчал. Ребята, вероятно, рассуждали примерно так же. И тоже промолчали.

– Прекрасно, – сказал подполковник Тимашук, хотя пока ничего прекрасного не было. Он извлек из кейса еще один шприц-тюбик «Ангельского пения» и проинформировал почтеннейшую публику о чудодейственных свойствах препарата.

Почтеннейшая публика восприняла сообщение без всякого энтузиазма. Только флюидов прибавилось.

«Ангельское пение». Ну, суки.

Тимашук наклонился над креслом. С моего места мне были видны лишь плечи и затылок Дока. Судя по движениям, Тимашук распорол на руке Дока гимнастерку.

Выпрямился. Держа шприц-тюбик на уровне глаз, снял защитную оболочку, осторожно сдавил стенки тюбика до появления жидкости на конце иглы. Снова наклонился над Доком.

Пустой шприц-тюбик упал на бетонный пол. Тимашук отошел в угол бокса и включил видеокамеру.

* * *

Представление началось.

Подполковник Тимашук почувствовал, как сгустилось и словно бы насытилось опасностью пространство бокса. Он внимательно огляделся. Уголок Дурова. Скорей – манеж. Хищники на полу вдоль стен. Обездвиженные, не представляющие опасности.

Опасность была в самой атмосфере. Но это не имело значения. Никакого.

Тимашук понимал, что идет на определенный риск, решая провести допрос не один на один, а в присутствии всех арестованных. Это было вынужденное решение. У него не было времени растягивать процедуру на всю ночь. Понятно, что на миру и смерть красна. При обычном допросе это было недопустимо. Но допрос с «Ангельским пением» – не обычный допрос. Он мог дать неожиданный и сильный эффект. Наемники.

Работают вместе не первый год. За бабки. За большие бабки. Маленькие бабки уравнивают, большие разъединяют. Между ними столько всего накопилось, что ой-ой-ой. И если это выплеснется. А это выплеснется.

Даже досадно, что цель допроса такая элементарная.

Плечи Перегудова расслабились, голова откинулась на спинку кресла.

Можно было приступать к работе.

* * *

– Как вы себя чувствуете, Перегудов?

– Тепло. Волны шумят. Океан.

– Что вы слышите?

– Чайки. Музыка. Вы мне мешаете, – Вы среди друзей. Я ваш друг, Док.

– Вы не можете быть моим другом. Я не могу быть вашим другом. Я ничего не сделал для вас. Вы ничего не сделали для меня.

– У нас все впереди. Мы будем большими друзьями. А сейчас мы просто поговорим.

Вам же хочется поговорить?

– Да.

– Что такое УПСМ?

– Теперь я одинокая свеча. И грустный танец ча-ча-ча. Я танцую сгоряча.

– Что такое УПСМ? Вы понимаете, о чем я вас спрашиваю?

– Понимаю. Яхта. Другая музыка. Очень громкая.

– Не напрягайтесь. Не мешайте себе. Вы знаете, что такое УПСМ. И скажете мне.

* * *

Приоткрытый рот. Остановившиеся зрачки.

Тимашук понял: сейчас скажет.

Но в это время у стены завозились, звякнуло железо на железе – цепочка наручников на трубе, раздался голос Злотникова:

– Не ломай человеку кайф, подполковник. Спроси меня.

Тимашук повернулся к нему:

– Говорите.

– А камеру? Тебе же нужно, чтобы это было на пленке.

Тимашук перевел объектив видеокамеры на Злотникова.

Разбитая губа и ссадины на лице были не лучшим украшением кадра. Но эта запись предназначалась не для суда.

– Назовите себя.

– Рядовой запаса Злотников.

– Вы знаете, что такое УПСМ?

– Так точно.

– Что?

– Управление по проведению спортивных марафонов.

Тимашук извлек из кобуры ПМ и взвел курок.

– Если кто-нибудь. Еще. Скажет хоть одно. Слово. Пристрелю.

– А ты стрелять-то умеешь? – нахально спросил Злотников.

Тимашук выстрелил. В замкнутом пространстве бокса звук выстрела ударил по ушам.

Пуля выкрошила бетон над самой головой диверсанта.

– Ты что делаешь?! – удивился он. – А если бы попал? Камера же все пишет!

Ворвался встревоженный Сивопляс с охранниками, ощетинились автоматами.

– Все в порядке, – кивнул им Тимашук. – Всем выйти.

– Вы бы поаккуратней, товарищ подполковник, – посоветовал Сивопляс. – Баловство с оружием еще ни к чему не приводило.

– Выйди, – повторил Тимашук. – Не заходить, не стучать, никого не впускать. Ни под каким видом.

– Да не зайдет никто, не зайдет. А я побуду.

Так-то оно спокойней. Занимайтесь, товарищ подполковник, а я посижу как рыба об лед.

«Черные» вышли. Сивопляс присел на корточки у двери. Привычно, как сидят на Востоке. С носилок приподнял голову Мухин:

– Палят? Или мне снится?

– Снится, – ответил ему Хохлов. – Ты спи, спи.

Мухин затих.

– Это было предупреждение, – произнес Тимашук. – Первое и последнее. Я умею стрелять. Злотников, хотите проверить?

– Артист, заткнись, – вмешался Пастухов. – Уберите ствол, подполковник. Я отвечу на ваш вопрос.

– Позже. Сейчас я разговариваю с Доком.

– Спрашивайте, – сказал Перегудов. Тимашук нахмурился. Клиент не должен реагировать на окружающее. Выстрел помешал действию препарата. Девять минут потеряно. Ладно, ничего страшного. «Ангельское пение» свое возьмет.

Тимашук убрал пистолет и вернул камеру в прежнее положение. Подошел к Перегудову, наклонился над ним:

– Говорите, Док. Вы знаете, что такое УПСМ. Что это?

– Управление по планированию специальных мероприятий.

– Каких мероприятий?

– Не знаю.

– Это спецслужба?

– Да.

– Где ее управление?

– Где-то в Москве. В центре. В старом особняке.

– Вы бывали там?

– Только один раз. Меня привозили туда. В закрытой машине.

– Опишите особняк.

– Во дворе фонтан. С купидоном. Мраморная лестница, В кабинете черные балки, камин. Высокие узкие окна.

– Что за окнами?

– Не знаю. Я был там поздно ночью.

* * *

Тимашук отметил, как переглянулись арестованные. Понял: горячо, на нерве, попал на нерв.

– Это был кабинет начальника управления?

– Да.

– Вы знакомы с ним?

– Да.

– Кто он?

– Генерал-лейтенант Нифонтов.

– Ваши друзья знают его?

– Да. Мы познакомились два года назад. Тогда он был генерал-майором.

– Кому подчиняется УПСМ?

– Точно не знаю. Думаю, президенту.

– Какому президенту?

– Президенту России.

– Президенту России? Вы уверены в этом?

– Мне так кажется.

– Почему?

– В кабинете был телефон АТС-1. И еще один аппарат. С российским гербом. И с красной надписью «Президент».

* * *

Вот так дела. Спецслужба президента? Если так, ясно, почему Г. дергается. «Дай доказательства. Мне нужны доказательства. Прямые, а не косвенные». Что же происходит?

Г. всегда был в команде президента. А теперь вдруг повел игру против службы хозяина? Или это УПСМ выступило против президента? Вряд ли. В этом случае Г. не понадобилось бы никаких доказательств. Достаточно намека. В Кремле – как в разведке. Подозрение равноценно событию.

Ничего не понятно.

* * *

– Вы работали на УПСМ?

– Да.

– Вы и сейчас работаете на УПСМ?

– Яхта. Очень громкая музыка.

– Почему вы работаете на УПСМ?

– Миллион.

– Вам обещали заплатить миллион? Миллион рублей? Миллион долларов?

– Миллион алых роз. Из окна видишь ты. Кто влюблен и всерьез.

– Вы предполагали, что вас будут допрашивать?

– Да.

– И поэтому накачались попсой?

– Да.

– Это вам посоветовали ваши заказчики?

– Да. Их психологи.

– Кто ваши заказчики?

– Центр.

– Управление по планированию специальных мероприятий?

– Зайка моя, я твой зайчик.

* * *

Подполковник Тимашук посмотрел на часы. Через шестнадцать минут препарат перестанет действовать. Доза оказалась слишком маленькой для массы Перегудова.

Нужно было сразу делать второй укол.

* * *

…– Почему вы взорвали «Мрию»?

– Приказ.

– Когда вы получили этот приказ? Вы не могли получить его в Москве. Где вы его получили?

– Здесь.

– Вам передали его по рации?

– Да. Я выходил на связь с Центром ночью. Когда все спали.

– Как был сформулирован этот приказ?

– Предотвратить вылет «Мрии». Любыми средствами.

– Какую информацию вы передавали в Центр?

– Об испытательных полетах истребителей. Об антирадарном покрытии. О лаборатории в подземном ангаре.

Тимашук насторожился:

– Как вы узнали о лаборатории?

– Рассказал Мухин. Он видел. Когда искал резервную электростанцию.

– Что он видел?

– Усиленную охрану. Человека в белом халате. Ему привозили еду на тележке в судках. Он матерился и швырял судки в «черных». Требовал водки.

– Вы сообщили об этом в Центр?

– Да.

– Как вы подали информацию?

– Буквально. У меня не было возможности ее оценить.

– Кто отдал вам приказ взорвать «Мрию»?

– Центр.

– Центр – это УПСМ?

– Ой, мама, шика дам, шика дам.

* * *

Снова блок. УПСМ – табу. Это табу имело однозначное толкование. Центр – это и есть УПСМ. Без вариантов. Но Тимашуку нужна была не уверенность. Ему нужны были доказательства. Прямые. Четкие. Не допускающие никаких толкований. Что ж, нужно попытаться обойти заблокированный участок сознания.

* * *

– Кто из ваших друзей знал о задании?

– Никто. Только я.

– Вы не похожи на слепого исполнителя приказов. Вы не взялись бы за это дело, если бы вам не объяснили цели. Вам ее объяснили?

– Да.

– Что вам объяснили? Скажите это не мне. Скажите это своим друзьям.

– Отсюда идут поставки самолетов в Афганистан, талибам. ЦРУ знает об этом. Они подготовили операцию по перехвату.

– ЦРУ? Какое еще ЦРУ? О чем вы говорите?

– Да, ЦРУ. Центральное разведывательное управление США.

– Откуда вам известно об операции ЦРУ?

– Их человек встречался в Будапеште с полковником Голубковым. Я читал расшифровку разговора.

– Полковник Голубков – начальник оперативного отдела УПСМ?

– Да.

– Он дал вам это задание?

– Нет.

– Кто дал вам это задание?

– На вернисаже как-то раз.

– Задание дал вам генерал-лейтенант Нифонтов?

– Случайно встретила я вас.

– Для чего нужно было отправлять вас сюда?

– Чтобы помешать отправке истребителей. Их перехватят в Пакистане. Их уже ждут.

– Отправку можно было просто отменить. Для этого вашему Центру достаточно было предупредить кого надо.

– Они предупредили. Предупреждение игнорировали.

– Могла произойти накладка. Предупреждение не дошло.

– Оно дошло. Это не накладка. Это торпеда.

– Какая торпеда? В кого нацелена эта торпеда?

– В президента. В Россию. ЦРУ предупредило, что предаст факты широкой огласке.

Это будет удар по России.

– Президент – не Россия. Этот трухлявый алкаш – Россия?

– Какой есть. Мы его сами выбрали.

– И вы рискуете жизнью, чтобы его защитить?

– Мы защищаем не человека. Мы защищаем честь России. Во всем мире о нас будут думать как о бандитской стране.

– Срать нам на то, что о нас будут думать!

– Вам срать. Нам не срать.

– Кто дал вам это задание? Отвечайте, Перегудов!

– Но вы вдвоем, вы не со мною.

* * *

Секундная стрелка стремительно бежала по циферблату сверхточных швейцарских часов, отмеряя последние круги чьих-то жизней.

До конца действия «Ангельского пения» оставалось восемь минут.

Семь с половиной.

Уходило драгоценное время, а Тимашук все никак не мог решиться продолжить допрос. Операция ЦРУ. О ней знают. Знает Г. И все-таки: "Завтра придет «Руслан».

Что же, черт возьми, происходит?

Семь минут.

* * *

– Сколько вам лет, Док?

– Тридцать шесть.

– У вас еще вся жизнь впереди. Вы хотите жить?

– Нет.

– Вы не поняли мой вопрос?

– Понял.

– Я повторяю. Вы хотите жить?

– Нет.

– Вот как? Вы хотите умереть?

– Я умер.

– Вы живы.

– Я умер. Давно. Под Урус-Мартаном. В мае. Цвели вишни. Все было белое. И дым от кизячных костров.

– Вы умерли, когда нашли свою девушку?

– Нет. Тогда я был жив. Я умер, когда мы взяли Махмуд-хана. Его отдали мне.

– Что вы с ним сделали?

– Крошка моя, я по тебе скучаю.

– Вы его убили?

– Я никого вокруг не замечаю.

– Как вы его убили?

– Зайка моя.

– Ты, сапог х…в! Не лезь человеку в душу! – вновь подал голос Злотников. – Допрашивай по делу. А в душу не лезь.

Тимашук в бешенстве рванул из кобуры пистолет.

– Еще слово! Ну?

Злотников презрительно вскинулся:

– Шмаляй!

– Артист, кончай! – предостерег Хохлов.

– Отставить! – приказал Пастухов.

– Да шел бы он!.. Шмаляй, сапог! Только после этого ты хер что узнаешь.

Тимашук выстрелил. Пуля ушла в потолок. Сивопляс метнулся кошкой и успел подбить руку.

– Ты, твою мать! – рявкнул Тимашук. – Пошел к черту!

– Не нужно этого, товарищ подполковник, – проговорил Сивопляс. – Он больше не будет дисциплину не выполнять.

Он заставил подполковника убрать пистолет, потом подошел к Злотникову и с размаху врезал ему ботинком по скуле. Голова Злотникова дернулась и ударилась о бетон.

– Так-то оно проще, – сказал Сивопляс. – И не встревай, куда тебя не спрашивают.

Понял?

Злотников потряс головой и сплюнул кровавым сгустком.

– Ну, флибустьер, мы с тобой еще встретимся! – пообещал он.

– Встретимся, встретимся, – покивал Сивопляс. – А если ты еще хочешь сказать, то молчи. Лучше вспомни о своем будущем.

– Выйди! – приказал Тимашук. – Кру-гом!

– Слушаюсь, – буркнул Сивопляс и оглянулся на арестованных. – Вы, три сапога пара! Выполнять беспрекословно. Не дай бог узнаю. Будете харкать кровавыми слезами.

Он неохотно вышел. Тимашук взглянул на часы. Ушло время. Все, уже ничего не успеешь. Ну, не страшно. У него есть еще один шприц-тюбик. Это уже будет с гарантией.

Он повернулся к Перегудову:

– А вас любят ваши друзья, Док.

– Надеюсь.

– А вы их любите?

– Да.

– И все-таки втянули их в эту авантюру. Поставили под угрозу их жизни.

– Они поймут.

– Что они поймут? Что они могут понять?

– Что у нас не было выбора.

– Вы решили за них. Кто дал вам право распоряжаться их жизнями? Вы предали своих друзей, Перегудов. Вы умерли. Допустим. Но они живы.

– Нет.

– Нет? Что значит «нет»?

– Нас всех убили на той войне. Мы проживаем чужие жизни. Тех, кто остался там. С нас спросится, как мы прожили их. Мы должны быть готовы к ответу.

– Вы так и не скажете, от кого получили задание?

– Нет.

* * *

«Нет». Это означало, что действие препарата закончилось. Атмосфера в боксе еще больше сгустилась. Она была пропитана опасностью. Густой, как туман над ночным болотом. Тимашук уже понимал, что ошибся. Их нельзя было собирать вместе. Но отступать было поздно. Он выключил видеокамеру и перемотал пленку на начало.

Сделанная запись ему не нужна. Ему нужна была совсем другая запись.

Он подошел к верстаку и вынул из кейса последнюю упаковку «Ангельского пения».

Взгляд его упал на «Селену-5». Функельшпиль. Будет им функельшпиль. Он набрал короткую шифрограмму. Потом вышел на середину бокса и показал всем шприц-тюбик.

Объяснил:

– Это третий. Последний. Я уже говорил вашему командиру, как действует этот препарат. Повторю. Одна доза не вызывает никаких последствий. Вторая доза полностью парализует волю. Против нее бессильны любые словесные блоки. Но после нее клиент навсегда превращается в идиота. Я могу сделать еще один укол вашему другу и получить показания, которые мне нужны. Предлагаю другое. Вы работали на УПСМ, и нет сомнений, что работаете и сейчас. Об этом вы и расскажете. В камеру.

Прямой вопрос – прямой ответ.

– Нет, – сказал Перегудов.

– Вас, Док, я не спрашиваю. Вы не можете отвечать за свои слова. Вы еще на полпути от океана к нам. Вашу судьбу будут решать ваши друзья. Итак? Пастухов.

Носилки заскрипели, заворочался Мухин, поднял голову:

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться? Я согласен. Я все скажу. Я все знаю. Я знаю даже то, чего никто не знает.

– Нет, – повторил Перегудов. – Нет.

– А ты молчи. Молчи, Док. Он же нас всех замочит. Нам всем будет хана. Пастух, Боцман, Артист! Вы что, не врубились? Если Док превратится в идиота, ему нельзя будет оставлять свидетелей. Неужели не ясно? Запускайте камеру, товарищ подполковник. Я знаю такое, о чем вы даже не догадываетесь!

Тимашук включил видеокамеру и направил объектив на Мухина:

– Говорите.

– Сейчас. Привстану. Черт, ослабел от этой дрисни. Помогите, товарищ подполковник.

Помедлив, Тимашук подошел к носилкам. Мертвенно бледное лицо Мухина было покрыто пленкой пота. Моляще, по-собачьи, смотрели глаза. Тимашук презрительно усмехнулся. Тоже мне, псы Господни. Солдаты удачи. Он откинул одеяло. Увидел тонкие руки Мухина. Наручники почему-то лежали на них, сверху. Тимашук удивился.

* * *

Это было последнее чувство, которое он испытал в жизни.

Страшный удар вмял адамово яблоко в горло, стальной обод ставшего кастетом наручника сломал хрящи. Тело подполковника Тимашука конвульсивно выгнулось и обрушилось на носилки.

Из последних сил Мухин перевернул его, вытащил из кармана камуфляжки ключ от наручников и перебросил его Хохлову. На большее его не хватило. Обмякнув на брезенте носилок, он безучастно смотрел, как стаскивают с него труп, как Перегудов, освобожденный от пут, поднимается с кресла и пытается нащупать пульс на шее подполковника Тимашука. Пульса не было.

Док констатировал:

– Допросы окончены.

– Совсем? – деловито спросил Боцман.

– Совсем.

– Подполковником меньше, – сказал Артист. Он присел на карточки рядом с носилками. – Ну, засранец, выкладывай. Что ты хотел сказать такое, о чем он даже не догадывался?

– Сам ты засранец, – пробормотал Мухин. – Не понял? О чем он не догадывался? О том, что эти браслетки для меня слишком большие.

Раздался хлопок. Из рации, стоявшей на верстаке, пополз дым. Пастухов выругался.

– Самоликвидатор! – Он склонился над «Азимутом». – Что за черт? Вы только посмотрите, что он отправил!

* * *

С дисплея медленно исчезал текст:

«УПСМ. Генерал-лейтенанту Нифонтову, полковнику Голубкову. Все члены диверсионной группы Пастухова убиты при попытке к бегству. Подполковник Тимашук».

Док подошел к раковине, сунул голову под струю холодной воды. Потом выпрямился и сообщил:

– Жил-был художник один. Дом он имел и холсты.