Текст книги "Из любви к искусству"

Глава 12

Когда здание, где разместилась редакция «Свободных новостей плюс», осталось далеко позади и стало ясно, что погони за ними нет, Самсон остановил машину и шумно перевел дыхание.

– Блин, – сказал он, – вот вляпались!

– Факт, – согласился с ним Борис, трогая челюсть. – Вляпались от души.

– Ну, – со слезой в голосе проговорил Самсон, – и чего теперь делать? Петровичу, что ли, звонить? Так он же нам за это шары пообрывает и к ушам подвесит!

– Петровичу звонить нельзя, – подтвердил Самсон. – Слушай, но вот же гад какой!

– Кто, Петрович?

– Да нет, этот крендель, что за нами гнался. Замочить бы его, сучару… Чего он все время под ногами вертится? Он что, телохранитель этой Белкиной?

– А хрен его знает. Может, и телохранитель. Да наплевать мне на это. Что делать-то теперь? Эту машину он уже срисовал. Мы на ней к Белкиной теперь и на километр не подъедем. Боюсь, как бы не кончил нас Петрович. С ним шутки плохи. Он любит, чтобы работали отчетливо, а кто не справляется, того потом долго ищут.

– Ну-ну, – недоверчиво сказал Борис.

– Хрен гну, – огрызнулся Самсон. – Что, не веришь? Так пойди и проверь. Петровичу двоих быков в расход пустить – все равно что плюнуть. Нашего брата по России столько пасется, что можно целую армию набрать, лишь бы бабок хватило. Надо что-то делать, братан. Кончит он нас, как пить дать кончит.

– Тачку надо менять, – сказал Борис.

– Легко сказать. – Самсон протяжно вздохнул. – А вот сделать потруднее будет. День на дворе, мудило! Или ты не заметил?

– Ну тогда давай вешаться, – потеряв терпение, предложил Борис. – Что ты ноешь, блин, как бормашина?

Самсон открыл рот, чтобы достойно ответить напарнику, но тут его мобильник, лежавший на приборной панели под лобовым стеклом, издал мелодичную трель.

Напарники переглянулись. Оба отлично понимали, кто им звонит, и у обоих одновременно промелькнула одна и та же паническая мысль: неужели Петрович подстраховался, пустив за журналисткой еще один «хвост», и теперь звонит, чтобы вызвать их на ковер?

Самсон нерешительно протянул руку и взял трубку. Борис смотрел на него во все глаза, словно пытаясь по выражению лица напарника понять, о чем пойдет речь.

Звонил действительно Петрович.

– Что у вас слышно? – ворчливо, но вполне спокойно осведомился он.

– Все нормально, Андрей Петрович, – закатив глаза к потолку салона, нагло солгал Самсон. – Кобылка в стойле.

– Дома?

– Нет, на работе. Тут одна сложность, Петрович… Крендель этот, который нас давеча.., гм.., ну про которого мы вам рассказывали… Так вот, он с ней. Таскается за ней с самого утра.

– Это хуже, – сказал Петрович. – Смотрите, как бы он вас не выпас. Второй раз не прощу, понял? И вот еще что. До тех пор, пока он не свалит, вы к ней со своими разговорами не суйтесь. Костей не соберете, я этого парня знаю.

– Прибрать бы его, Петрович, – просительно сказал Самсон. – Житья ведь от него нету.

– Цыц, дура! – рявкнул Мамонтов. – Ты по телефону разговариваешь или у себя в сортире газы выпускаешь? Думать же надо! Прибрать… Вот верните то, что он у вас отобрал, тогда и поговорим. Может быть, и вправду стоит об этом подумать. Что-то часто я начал об него спотыкаться. Так ты все понял?

Самсон подтвердил, что понял все отлично, и выключил телефон. Он засунул трубку в карман, попав ею в прорезь только с третьего раза, и посмотрел прямо в глаза Борису.

– Ты прав, братан, – сказал он. – Надо искать другие колеса.

Они потратили битых полчаса, пока нашли наконец машину, которую можно было угнать без риска засыпаться. Это оказалась проржавевшая буквально до дыр «копейка» с покрытым радужными разводами лобовым стеклом. Борис курил, стоя на стреме, а Самсон, вспомнив золотые годы отрочества, ловко вскрыл дверцу при помощи карманного ножа. Это заняло у него двенадцать секунд. Еще десять секунд ушло на то, чтобы оборвать и соединить напрямую провода зажигания, и через полминуты ржавый «жигуленок», скрипя, дребезжа и непроизвольно взревывая двигателем, выкатился на дорогу.

– Вот консервная банка, – недовольно проворчал Самсон, – на ходу регулируя чересчур далеко отодвинутое водительское сиденье. – Как на таких люди ездят?

– Люди на таких не ездят, – успокоил его Борис. – На таких ездят только лохи.

Самсон повернул к себе зеркало заднего вида и озабоченно заглянул в него.

– Ты чего? – спросил Борис.

– Смотрю, сильно я похож на лоха или не очень, – откликнулся Самсон. – Вот ты, например, вылитый лох. Так и хочется с тобой в наперстки сыграть или лохотрон для тебя крутануть…

Они подъехали к редакции с другой стороны и издалека увидели, что машины их обидчика нет на прежнем месте. Это было именно то, чего они боялись. Похоже, пока они улепетывали от странного знакомого Петровича и меняли машину, Белкина ускользнула. Впереди была еще половина дня, на протяжении которой пронырливая журналистка могла без их ведома провернуть кучу дел. И кто знает, какие именно из этих ее дел могут затронуть интересы Петровича? Мамонтов никогда не уточнял цели этой слежки, просто приказав докладывать ему о каждом шаге Варвары Белкиной.

Перепуганный Борис отправился на разведку и довольно быстро узнал у вахтера, что журналистка Белкина из здания не выходила. Вахтер был в этом уверен на сто процентов, но Борис все же поднялся наверх и спросил у пробегавшего по коридору долговязого очкарика, где Белкина. «У себя, – на бегу ответил очкарик, махнув рукой куда-то вдоль коридора, – работает.» После этого Борис успокоился, спустился вниз и успокоил Самсона. Белкина по-прежнему оставалась на месте, а отсутствие ее телохранителя было даже приятно, тем более что приказа следить за ним Борис и Самсон не получали.

Они просидели в машине до самого вечера и совсем осатанели от безделья и скуки. За это время Самсон ухитрился проиграть Борису полсотни долларов в вульгарнейшее «очко» и к десяти часам вечера был занят тем, что прикидывал, на какие деньги будет жить до следующей получки. Двести пятьдесят Белкиной и пятьдесят Борису в сумме давали триста долларов чистого убытка, а в заначке у давно отвыкшего считать деньги Самсона лежало всего пятьсот. Двухсот долларов на две недели было катастрофически мало, а тут еще нужно платить за ремонт и покраску машины, которую изуродовал этот псих – телохранитель Белкиной…

«Псих» немедленно возник на горизонте, словно вызванный из небытия мыслями Самсона. Самсон невольно выругался, сразу припомнив поговорку о том, что не стоит поминать черта. Приятель Белкиной подрулил к подъезду редакции, остановил свою машину через две машины от «жигулей», в которых сидели Самсон и Борис, и вошел в здание.

Вернулся он через каких-нибудь десять минут уже не один, а с Белкиной. За время его отсутствия Самсон успел завести двигатель и, как только машина Дорогина двинулась в путь, мягко тронул «копейку» с места.

Преследовать мощную и маневренную иномарку на древних «жигулях», оставаясь при этом незамеченными, было чертовски тяжело. Самсон шипел сквозь зубы и ругался черными словами, все время путался в чересчур тесно поставленных педалях и поминутно сообщал Борису, что он в гробу видал такую работу. Впрочем, через десять минут стало ясно, что Белкину везут не куда-нибудь, а домой, и Самсон с огромным облегчением отпустил машину Дорогина подальше.

Они въехали во двор дома, где жила Белкина, как раз вовремя, чтобы увидеть, как ее приятель, торопясь изо всех сил, ворвался в подъезд.

– Чего это он? – спросил Самсон у напарника. –Трахнуться забыли, что ли?

Борис пожал плечами, и тут на лестничной площадке между вторым и третьим этажом со звоном и грохотом вылетело окно. Напарники с открытыми от удивления ртами наблюдали за тем, как из разбитого окна выпрыгнул сначала совершенно незнакомый тип в телогрейке и трикотажной маске, которая полностью скрывала его лицо, а потом и приятель Белкиной.

Тип в телогрейке бросился бежать вдоль стены дома, заметно припадая на левую ногу. Телохранитель Белкиной погнался за ним. Он нисколько не пострадал во время прыжка и быстро сокращал расстояние, которое отделяло его от беглеца.

– Сейчас заломает, – сказал Самсон.

– Это еще бабушка надвое сказала, – возразил Борис. – Видал, что у того хмыря в руке?

– Не разберу что-то, – пробормотал Самсон. – Монтировка, что ли? Темно, блин, и ведь не посветишь…

Тип в телогрейке дохромал до угла дома, внезапно остановился и вдруг с разворота, совершенно неожиданно, врезал преследователю по черепу своей железякой.

– Так его, козла! – обрадовался Борис.

– Слушай, – задумчиво сказал Самсон, – а ведь Петровичу, наверное, будет интересно, что это за хмырь и что ему понадобилось от нашей журналюги. Давай-ка за ним, только аккуратно. И трубу свою захвати! Если что, звякнешь мне. А я пока что отзвонюсь Петровичу, доложу обстановку и спрошу, как быть дальше.

Борис без возражений вылез из машины и бесшумно растворился в темноте. Самсон проводил его взглядом, вынул из кармана трубку и быстро набрал номер телефона Петровича. Больше всего он боялся, что Мамонтов не ответит: ситуация требовала принятия немедленного и однозначного решения, и брать на себя такую ответственность Самсон опасался.

Петрович, хвала Всевышнему, оказался дома и ответил почти сразу. Самсон, как умел, коротко и ясно описал ситуацию и спросил, что делать дальше. Разговаривая с Петровичем, он наблюдал за суетой на углу дома, где валялся, откинув копыта, приятель Белкиной. Его одолевало беспокойство: вот-вот должна была подъехать «скорая», а там, глядишь, и менты подвалят…

Петрович с ходу вник в ситуацию.

– Так, – сказал он, – интересное кино… Говоришь, Борис пошел за этим фрайером? Это вы молодцы, хорошо сообразили. Вот что, Самсон. Делать вам там больше нечего. Поговорить с этой бабой теперь все равно не удастся. Она сейчас у себя в квартире запрется и дверь, наверное, забаррикадирует, так что про разговоры с ней можно на время забыть. И вообще… Пропасите-ка вы лучше этого фрайерка. Не наше дело, конечно, чего он там с этой телкой не поделил, но все-таки интересно. Расспросите его как следует, подробненько, без спешки… Ты меня понял?

– Понял, – ответил Самсон.

– Тогда действуйте.

По голосу Мамонтова чувствовалось, что он доволен, хотя и несколько озадачен сообщением Самсона. Самсон воспрянул духом: гроза, к которой он готовился, прошла стороной, да и двести пятьдесят долларов, приготовленные для Белкиной, теперь были, можно сказать, в безопасности.

Петрович действительно был доволен: события, о которых доложил ему Самсон, доказывали, что журналистка занялась каким-то новым расследованием, не имеющим никакого отношения к его собственной деятельности на ниве отечественной порнографии. Причем расследование это, судя по последним событиям, было весьма любопытным и результативным. Утомленный длительным бездействием Мамонтов решил разобраться в ситуации: а вдруг Белкина раскопала что-то, на чем можно погреть руки? А если для этого придется кого-то потеснить, то Андрею Петровичу Мамонтову это не впервой…

Через несколько минут Самсону позвонил Борис.

– Заводи, – скороговоркой скомандовал он. – Как выедешь на улицу, сворачивай налево. Только быстро, этот крендель уже садится в машину.

Самсон подобрал напарника в сотне метров от выезда из двора. Он в двух словах передал Борису распоряжение Петровича, прибавив от себя, что им, похоже, удалось реабилитироваться. Борис в ответ только кивнул головой и махнул рукой вдоль улицы.

– Газу, – коротко скомандовал он. – Если не будешь телиться, догоним в два счета. У него желтый «запор». Старый, ушастый. Гони, Самсон!

Самсон удивленно покрутил головой и дал газу. Киллер на ушастом «запорожце» – это ж надо! Телогрейка и древняя непрестижная машина как-то плохо вязались с попыткой убрать известную журналистку. Это было, как говорится, «не в уровень». Судя по всему, тип, который так удачно подвалил крутого приятеля Белкиной, действовал на свой страх и риск, а это означало, что с ним можно не церемониться. Когда серьезный человек посылает одного из своих бойцов на мокрое дело, он должен позаботиться хотя бы о том, чтобы у бойца был приличный транспорт, на котором в случае чего можно уйти от погони. Да и оружие в наше время не проблема, а этот тип пришел мочить журналистку какой-то железякой… А раз за этим человеком никто не стоит, с ним можно беседовать, не опасаясь последствий.

Они быстро нагнали желтый «запорожец» и сели ему на хвост. Водитель «запорожца» явно не был профессиональным киллером: он даже и не думал петлять по городу, заметая следы и проверяя, нет ли за ним погони, а просто как ни в чем не бывало гнал по прямой, словно возвращался из гостей или с дачи, где занимался уборкой картофеля. Он не заметил слежки даже после того, как свернул с оживленной магистрали на тихую улочку, где, кроме его «запорожца» и «жигулей» преследователей, не было ни одной движущейся машины. Самсон даже немного заволновался, решив, что либо они погнались не за той машиной, либо водитель «запорожца» далеко не так прост, как кажется, и старательно заманивает их в ловушку. Вот как заедет в темный двор да как вынет из-под сиденья автомат – тут, как говорится, и сказочке конец…

«Запорожец», не включая указателей поворота, нырнул в темный двор. Самсон стиснул зубы и свернул следом. Это было рискованно, но Петрович платил им с Борисом именно за риск. Умнее было бы немного подождать на улице, но за это время желтый «запорожец» мог проехать квартал насквозь, выскочить на параллельную улицу и безнадежно потеряться в путанице московских дорог. Поэтому Самсон лишь немного притормозил, переключился на вторую передачу и вполз во двор следом за машиной Перельмана.

Человек, за которым они следили, как раз выходил из машины. Телогрейки на нем больше не было, так же как и трикотажной маски. Самсон с удивлением заметил, что на его переносице поблескивают очки, и расслабился: очкариков он всерьез не воспринимал. Перельман был прав, полагая, что очки превращают их обладателя почти что в человека-невидимку, от которого никто не ждет никаких неприятностей.

Самсон медленно проехал мимо «запорожца» и, как только его водитель скрылся в подъезде, ударил по тормозам. Они выскочили из салона, перебежали узкую подъездную дорожку и тихо вошли в подъезд как раз вовремя, чтобы услышать, как наверху звенят ключи и щелкает отпираемый замок. Борис бесшумными прыжками взлетел по лестнице и, вытянув шею, посмотрел вверх.

Наверху хлопнула дверь. Борис удовлетворенно кивнул оставшемуся внизу Самсону и махнул рукой: пошли. Самсон с сомнением почесал в затылке, но в конце концов тоже кивнул и стал подниматься по лестнице. Борис был прав, время терять не стоило. Похоже, они имели дело со стопроцентным лохом, с дилетантом, которого шустрая журналистка просто довела до ручки. Возможно, она мимоходом раскопала какой-то его мелкий грешок, а может быть, просто не захотела лезть к нему в постель. Самсон очень сомневался в том, что за этим нападением стоит что-то серьезное, но ему и в голову не приходило ослушаться отданного Петровичем прямого приказа.

Шедший впереди Борис остановился и указал на нужную дверь. Самсон коротко мотнул головой, предлагая напарнику отойти в сторонку и не торчать перед дверным глазком. Борис шагнул вправо и прижался к стене рядом с дверью. Самсон снова почесал в затылке, прикидывая, что сказать хозяину квартиры, решил, что это не так уж важно, и ткнул толстым указательным пальцем в кнопку дверного звонка.

* * *

Перельман вздрогнул всем телом. «Неужели за мной? – подумал он. – Так быстро?»

Стараясь не шуметь, он повернулся к двери лицом и прильнул глазом к окуляру глазка. Он увидел искаженное выпуклой линзой абсолютно незнакомое лицо, на котором застыло туповатое сердитое выражение. Лицо было круглое как блин, с маленькими темными глазами и со здоровенным синяком на левой скуле. Немного ниже лица виднелся воротник темной рубашки, но не синевато-серой, как у милиционера, а скорее темно-коричневой. В общем, на руководителя группы захвата этот тип был совсем не похож, хотя кто знает, на кого они похожи, эти руководители групп захвата? Сериалы про ментов – это одно, а настоящие менты – это совсем другое, хотя те же сериалы вовсю пытаются убедить зрителя, что менты – это не особая раса и даже не национальность, а точно такие же люди, как и все остальные…

Звонок повторился – нетерпеливый, резкий. Пошел ты к черту, подумал Перельман. Нет меня, и весь разговор. Хотя свет в прихожей горит, и это отлично видно и через глазок, и через кухонное окно. И соседи наверняка слышали, как я хлопнул дверью… И потом, всю жизнь в квартире все равно не просидишь. Да и не дадут отсидеться, просто вышибут дверь, да еще и бока намнут, чтобы не умничал…

– Кто там? – осторожно спросил он.

– Конь в пальто! – грубо ответил стоявший на лестничной площадке круглолицый человек. – Где тебя носит, хозяин? У соседей снизу в хате воды по колено, вот-вот потолок рухнет, а он где-то гуляет! Открывай, сантехник я!

– С-сантехник? – переспросил Перельман. Это уже напоминало какой-то водевиль. Он сам полдня изображал сантехника И вот, пожалуйста… Вряд ли милиция стала бы работать так топорно, повторяя его собственный незатейливый прием. Так что скорее всего это действительно сантехник… – А что случилось?

– Твою мать! – прорычал сантехник. – Весь стояк залило, вот что случилось! Над тобой сухо, а под тобой мокро до первого этажа. Трубу у тебя прорвало, вот что случилось! Открывай, пока я ментов не вызвал! Позовем слесаря, взломаем дверь, тогда тебе мало не покажется!

Перельман совсем растерялся. В квартире было тихо, вода нигде не шумела, но, с другой стороны, мало ли в каком месте могло прорвать старую ржавую трубу? Он хотел сходить и проверить все самолично, но его остановила угроза сантехника вызвать милицию. Его упорное нежелание открыть дверь работнику аварийной службы покажется участковому подозрительным.., или не покажется?

«Сантехник» опять надавил на кнопку звонка и на сей раз не стал убирать палец. Непрерывное электрическое дребезжание давило Перельману на уши, сверлило невыспавшийся перевозбужденный мозг, не давало думать. Сейчас ему хотелось только одного: сделать так, чтобы это дребезжание прекратилось.

Он повернул барабанчик замка, приоткрыл дверь, и в то же мгновение Самсон, который на самом деле был вовсе не штангистом, а боксером-разрядником, нанес ему свой коронный удар в подбородок. Перед глазами у Михаила Александровича полыхнуло полотнище ослепительного белого пламени, челюсти лязгнули. Он отлетел к противоположной стене, ударился о нее лопатками, приложился затылком и обрушился на пол, потеряв сознание.

Первым, что он ощутил, придя в себя, была тупая боль в затылке. Еще ничего не понимая и не помня, что с ним произошло, Перельман попытался потрогать затылок и с изумлением обнаружил, что не может пошевелить рукой. Вторая рука тоже отказывалась работать, хотя он чувствовал, как напрягаются мышцы, пытаясь преодолеть сопротивление непонятной силы, которая удерживала на месте его конечности.

– Смотри-ка, – услышал он смутно знакомый голос, – очухался.

Перельман напрягся и вспомнил, кому принадлежал этот голос. Он слышал его, когда беседовал сквозь дверь с «сантехником». Потом он открыл дверь, и тут что-то произошло – что-то неожиданное и, судя по результатам, очень скверное.

Ощущение большой беды окатило его, как ведро ледяной воды, разом вымыв из головы обморочную муть. Он даже вздрогнул, будто на него и впрямь плеснули водой. Происходило что-то непонятное и жуткое. Оставалось только выяснить, что именно.

Для этого было необходимо открыть глаза, но Михаил Александрович немного помедлил, прежде чем сделать это. Честно говоря, открывать глаза было просто страшно. На ум невольно пришло сравнение с дверью, которую он так опрометчиво распахнул, впустив в дом неприятности.

Где-то совсем рядом послышался металлический щелчок, вжикнуло колесико зажигалки, и потянуло табачным дымом. Перельман собрался с духом и открыл глаза.

То, что он увидел, превзошло самые худшие его ожидания. Отвратительнее всего было то, что увиденное нисколько не проясняло ситуацию.

Он лежал животом на большом обеденном столе в собственной гостиной. Край стола упирался ему в живот, руки были вытянуты вперед, как у ныряльщика, и стянуты веревкой, другой конец которой исчезал под противоположным краем стола и был, по всей видимости, привязан к ножке. Веревка показалась Михаилу Александровичу знакомой, и в следующее мгновение он узнал бельевой шнур, который был натянут у него в ванной.

Своих ног Перельман не видел, и ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что они широко расставлены в стороны и по одной примотаны к ножкам стола – по всей видимости, все тем же бельевым шнуром. Ягодицы слегка замерзли, и Михаил Александрович с новым испугом понял, что ниже пояса на нем ничего нет. Ему мигом вспомнились его собственные размышления о прогрессивных методах ведения допроса, которыми он развлекался, сидя на подоконнике в подъезде Белкиной. Это было страшно и непонятно: кто-то словно читал его мысли, с изуверской последовательностью претворяя их в жизнь. Сначала эта старая байка про сантехника, а теперь эта унизительная поза… Но кто этот человек и зачем ему это нужно?!

Он с трудом повернул зажатую между вытянутыми вперед руками голову и посмотрел через плечо в ту сторону, где недавно слышал щелчок зажигалки. Он увидел «сантехника», который сидел в его любимом кресле, развалившись в нем как хозяин и закинув ногу на ногу. «Кто вы такой?» – хотел спросить Михаил Александрович, но вместо вопроса послышалось лишь нечленораздельное мычание. Только теперь до Перельмана дошло, что рот у него заклеен – вероятнее всего, клейкой лентой, которую он сам купил на прошлой неделе, чтобы заклеить на зиму окна, и которая валялась на подоконнике на самом видном месте.

– С добрым утром, – сказал «сантехник». – Ты извини, мужик, что мы тебе пасть залепили. Орать ты, конечно, не станешь, это не в твоих интересах, но береженого Бог бережет. Вдруг ты псих или просто не успеешь въехать, что к чему… Ты не бойся, мы не менты. Мы – свои ребята, и ты нам сейчас ответишь на парочку вопросов – честно, без гнилого базара, как своим корешам. Говорить будем коротко и ясно, чисто по делу, понял? А если не понял, то мы тебя для ясности поимеем по разику. Попка у тебя крепенькая, как у гимнасточки, так что кайф будет полный. Мне, братан, на зоне понимающие люди объяснили, что пидора поиметь не в падлу.

Перельман замычал.

– Что, ты не пидор? – очень натурально удивился «сантехник». – Ну так ведь это недолго поправить. Зато на зоне тебе проще будет. Тебя там примут как родного, приласкают, обогреют… Тебе понравится, поверь. Ну что, мы договоримся или сначала поиграем?

Перельман стиснул зубы и ничего не ответил. Он понимал одно: «сантехник» и его невидимый приятель – или приятели? – не имеют к милиции никакого отношения. Это были бандиты, и они не собирались шутить. Сопротивляться он не мог, а плакать и просить пощады было бесполезно: что захотят, то и сделают, и наверняка изнасилование – не самое страшное из того, что они могут сотворить с беззащитной жертвой.

– Молчит, падло, – удивленно сказал Самсон и посмотрел на Бориса. Борис стоял позади распятого в унизительной позе Перельмана и, поигрывая никелированной «зиппо», оценивающе разглядывал голый зад хозяина квартиры. – Ну, кто первый?

– Не знаю, – лениво сказал Борис. – Как-то мне… А вдруг он заразный?

– А ты его продезинфицируй, – весело предложил Самсон.

– Это мысль, – обрадовался Борис и со щелчком откинул крышечку зажигалки.

Перельман услышал этот щелчок и почувствовал слабое тепло в самой интимной части своего организма.

Инстинктивно он попытался сдвинуть ноги, чтобы хоть как-то защититься, но добился только того, что ножки старого стола протестующе скрипнули. Старый стол был сработан на совесть.

По мере того как Борис подносил зажигалку ближе, тепло усиливалось, постепенно переходя в жар, в жжение, в невыносимую боль. Михаил Александрович услышал слабое потрескивание, и его ноздрей коснулась удушливая вонь паленых волос. Он рванулся изо всех сил и отчаянно замычал, вертя головой из стороны в сторону. По его щекам струились слезы, из носа текло, но он этого не замечал. Им овладел животный ужас. Воображение вышло из-под контроля и, набирая обороты, пошло рисовать ему яркие картинки, иллюстрировавшие предстоящие пытки: огонь, железо, ранящие угловатые предметы, грубо проталкиваемые внутрь беззащитного организма чужой равнодушной рукой… Ожидание пыток было во сто крат страшнее реальной боли, и Перельман чувствовал, что теряет рассудок.

Потом боль прекратилась. Самсон лениво поднялся с кресла, подошел к столу и, наклонившись, заглянул Перельману в лицо.

– Ну, так как, – спросил он, – будем говорить или продолжим наши игры?

Перельман кивнул так энергично, что ударился разбитым подбородком о крышку стола. Он не обратил внимания на эту новую боль, купаясь в волнах огромного облегчения. Все было предельно просто. Избежать предстоящих мук ничего не стоило, нужно было только говорить правду. Говорить правду – это так легко! Не надо ничего выдумывать, не надо следить за своим лицом, изворачиваться, лгать и бояться разоблачения. Нужно просто открыть рот, расслабиться, дать себе волю, и правда выльется из тебя сама, как вода из перевернутого кувшина. Михаил Александрович понимал, что инстинкт самосохранения окончательно подавил в нем разум, но не мог ничего с этим поделать. Он знал, что этот инстинкт хорош для мыши или зайца. Он заставляет их прятаться и убегать, чтобы не быть съеденными. Но отношения между людьми гораздо сложнее, чем между кошкой и мышью, и здесь древние инстинкты очень часто подводят, оборачиваясь против тех, кто слепо ими руководствуется. Он знал это, но его воля была сломлена, и сил сопротивляться инстинкту самосохранения просто не осталось.

Самсон рывком освободил его рот от пластыря и сунул Михаилу Александровичу в самое лицо любовно отполированное узкое лезвие ножа.

– Учти, козел, – без тени прежнего ленивого благодушия предупредил он, – вякнешь хоть раз – заткну пасть no-новой и больше разговаривать с тобой не стану. Для начала отчекрыжу вот этой хреновиной твои висюльки, потом расклею твой хавальник, засуну их туда и снова заклею. Понял?

– По.., понял, – с трудом выдавил из себя Перельман.

– Вот и молодец. Тогда давай рассказывай. Только не финти. Я же вижу, что ты уже спекся. Не надо идти на попятную и наживать новые неприятности. Мы ведь на тебя только чуть-чуть нажали, а можем нажать и посильнее – так, что дерьмо из ушей полезет. Лучше давай не будем ссориться. Ты зачем хотел журналистку замочить? Давай излагай по порядку, и чтобы без наводящих вопросов.

Перельман предпринял последнюю попытку сопротивления.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – дрожащим голосом пробормотал он. – Какая жу…

Договорить ему не дали. По-прежнему стоявший позади него Борис без предупреждения ударил его носком ботинка прямо в то место, которое сегодня уже подверглось жестокому обращению со стороны Белкиной. Перельман замычал, извиваясь на столе и пытаясь сдержать крик. К горлу вдруг подкатил тугой комок, рот наполнился горечью, и Михаила Александровича стошнило желудочным соком, благо он ничего не ел уже целые сутки.

– Ну и свинья же ты, мужик, – сказал ему Самсон. – Тебя же предупреждали! Вот и лежи теперь мордой в собственной блевотине, урод… А попробуешь опять нам лапшу на уши вешать – зуб даю, сделаю, что обещал. Говори, животное!

Рассказ Перельмана был коротким, но весьма содержательным. Пока он говорил, Борис сходил в прихожую и принес оттуда клетчатую сумку с сервизом. Он раздернул «молнию», запустил в сумку руку, покопался там и извлек чашку – ту самую, с которой Михаил Александрович когда-то пытался счистить толстую пленку окисла. Слушая сбивчивый рассказ Перельмана, он продемонстрировал Самсону сверкающее чистым солнечным блеском пятно на боку чашки. Самсон взял у него чашку, повертел перед глазами, зачем-то перевернул и внимательно осмотрел донышко, словно рассчитывая обнаружить там клеймо с пробой. Потом он потянул из-за пазухи висевшую у него на шее золотую цепь и приложил ее к отчищенному Перельманом пятну, сравнивая цвет и блеск металла.

– Хрен его знает, – сказал он Борису, когда Перельман замолчал и обессиленно улегся щекой в кисло воняющую лужу собственной рвоты. – Похоже, что не врет, но я в этих делах мало что понимаю.

Борис вынул из сумки еще одну чашку, осмотрел со всех сторон и взвесил на ладони.

– Тяжеловата для меди, – сказал он. – Давай решать, братан. Есть два варианта: либо мы сейчас звоним Петровичу и докладываем ему все как есть, либо тихо линяем и становимся богатыми.

Самсон криво ухмыльнулся.

– Ты мне брат, – с почти комичной серьезностью сказал он, – поэтому добазаримся так: ты этого не говорил, я этого не слышал. Богатыми-то мы с этой хреновиной, может, и станем, но ненадолго. Потратить богатство мы с тобой точно не успеем. Петрович нас из-под земли достанет, у него ручищи – ого-го!

Борис вздохнул. Мечта о неожиданно свалившемся с неба богатстве уже успела отравить его мозг своими ядовитыми миазмами, но не настолько, чтобы он не понимал, что Самсон прав. Петрович отыщет их рано или поздно, и тогда дело не ограничится угрозами. Умереть легко и быстро тоже, пожалуй, не удастся. Он тяжело вздохнул и вынул из пачки сигарету.

– Звони, – сказал он, прикуривая.

Услышав щелчок зажигалки, Перельман вздрогнул всем телом. Борис убрал зажигалку в карман, покосился на пленника и брезгливо поморщился. Он понятия не имел, как повел бы себя на месте этого очкарика, возомнившего себя крутым грабителем, но вид сломленного, раздавленного животным страхом даже не смерти, а просто физической боли человека вызывал у него отвращение, как будто на столе был распластан огромный отвратительный слизняк.

Самсон тоже закурил и набрал номер Мамонтова. Вслушиваясь в длинные гудки, он посмотрел на часы и вздохнул: был почти час ночи. Петрович, конечно, не спит, ждет звонка, но вот им с Борисом выспаться не помешало бы. Все эти шпионские страсти буквально осточертели Самсону, тем более что слежка за Белкиной поглощала практически все его время. Журналистка жила в свое удовольствие, с утра до ночи носясь по городу или, наоборот, до полудня не вылезая из постели, а они с Борисом вынуждены были повсюду таскаться за ней, как будто у них не нашлось бы дел поинтереснее…

Когда Петрович ответил на звонок, Самсон подробно и обстоятельно изложил ему все, что узнал у Перельмана. Мамонтов, который, в отличие от своих бойцов, был в курсе некоторых новостей культуры и, в частности, видел телевизионный репортаж о басмановском чайнике, сразу оценил ситуацию и все возникающие в связи с нею перспективы – как приятные, так и не очень. Поверить в то, что школьный учитель нашел и похитил драгоценный сервиз, которому, учитывая его происхождение и историю, теперь буквально не было цены, было тяжело, а не поверить – глупо. Вдруг сервиз все-таки именно тот? Бывают же на свете чудеса… Если сервиз окажется подделкой, от него будет очень легко избавиться, просто утопив в какой-нибудь реке, но, если из-за обыкновенной недоверчивости настоящее сокровище ускользнет на сторону и достанется кому-то другому, это будет настоящим ударом. Петрович представил себе, как однажды утром разворачивает газету и читает набранный крупным шрифтом заголовок: «Сервиз работы Фаберже обретает вторую жизнь» или еще какую-нибудь глупость в этом же роде, и у него на лбу моментально выступила обильная испарина. На такую ошибку он просто не имел права, тем более что сейчас как никогда нуждался в живых деньгах.