Текст книги "Перевод и межкультурное взаимодействие"

Все упомянутые отличия перевода от других видов речевой деятельности могут показаться как бы самоочевидными, поверхностными – лежащими на поверхности. Действительно, до сих пор нами рассматривались имманентные характеристики перевода для обоснования его трактовки как речемыслительной деятельности. Но «с одной речью человеку делать нечего: она не самоцель, а средство, орудие, хотя и может по-разному использоваться в разных видах деятельности» [Леонтьев А.А. 2007: 27]. Закономерно возникает вопрос: можно ли найти и следует ли искать обоснования для трактовки перевода как вида речемыслительной деятельности вне самого этого процесса, так сказать, трансцендентно? Ведь перевод, как говорилось выше, всегда включён в состав и структуру поведения человека. По всей видимости, именно там, в этой общей деятельности человека в целом, мы только и найдём существенные и не сводимые к самому процессу перевода доводы в пользу такой трактовки. Одним из наиболее очевидных ответов здесь будет следующий: перевод является особым видом деятельности потому, что в обществе существует профессия переводчика со всеми вытекающими отсюда следствиями. В сознании и языковой картине мира индивида, в социальной практике, в культуре существует устойчивый образ людей, занимающихся именно этой профессиональной деятельностью, учебных заведений, готовящих таких людей, а также тех, кто нуждается в подобных специалистах. То есть в обществе существуют такие «профессионалы языка» (наряду с журналистами, редакторами и т.д.), которые осуществляют именно переводческую профессиональную деятельность [Chesterman 2006: 14–15, 19]. По справедливому и остроумному замечанию В.А. Артёмова, речь становится деятельностью, когда за неё начинают платить деньги (цит. по: [Леонтьев А.А. 1997: 63]). Перевод как вид речевой деятельности обслуживает такие виды профессиональной деятельности, в которых цель не может быть достигнута никаким другим путём, кроме перевода. Следовательно, доводы в пользу подхода к переводу как особому виду речемыслительной деятельности имеют не столько внутренний (хотя и внутренние характеристики тоже важны), сколько внешний по отношению к переводу характер – они лежат в сфере конкретных ситуаций взаимодействия людей, в сфере закономерностей жизни и развития общества и культуры.

Говоря в общем, перевод как вид речевой деятельности рождается не из наличия некоторых элементов или явлений, а из отношений, складывающихся между социальными индивидами в их взаимодействии и средствами и способами осуществления их общения (не только речевого).

Учитывая вышесказанное, рабочее определение перевода будет следующим. Перевод – это речемыслительная деятельность по нахождению способа выражения смысла текста средствами языка перевода в конкретных условиях ситуации общения. Перевод, собственно, и состоит в выработке, формировании этого способа. Ниже более подробно будет рассмотрено именно такое толкование перевода вместе с некоторыми традиционными его трактовками.

Важно понимать, что в реальной деятельности переводчик не только не придерживается логико-рационалистических критериев при переводе, – его выбор в принципе довольно хаотичен и многогранен, и его очень сложно подвести под общую тенденцию или модель. Невозможно приравнивать теорию как построение учёного и реальные действия переводчика (первые отражают не речемыслительные процессы в рамках деятельности переводчика, а то, как учёный интерпретирует результаты и продукты этих процессов). Всё большую перспективность для исследования действий переводчика приобретает разработка таких экспериментальных приёмов, которые учитывали бы все факторы – от самых объективных до наиболее субъективных и эмоциональных. Создание таких экспериментальных методов – дело будущего.

Вопросы и задания

1. Сравните основные черты отечественного и зарубежного переводоведения. Что их объединяет, а что различает?

2. Какие преимущества и недостатки имеют традиционные и более современные подходы к переводу?

3. Какие изменения в лингвистике, по вашему мнению, послужили толчком к каким изменениям в переводоведении?

4. Какими универсалиями, по вашему мнению, обладает перевод?

5. Ознакомившись с несколькими работами, приведёнными выше, обоснуйте своё мнение о том, какая трактовка перевода наилучшим образом подходит для того или иного типа текста.

6. Может ли переводоведение охватить все сущностные характеристики перевода? Обоснуйте ваш ответ.

Тема 2. Понятие единицы перевода. Формальные, стилистические и культурные особенности перевода

Понятия «эквивалентность» и «адекватность» являются базовыми для общей теории перевода. Их чёткое определение считается жизненно необходимым для любой теории и различных теоретических и практических исследований, где эти понятия являются одними из наиболее обсуждаемых. В связи с этим возникают два основных вопроса. Во-первых, возможен ли частично эквивалентный перевод, допустим ли такой перевод в переводческой практике? Во-вторых, считать ли эти два термина синонимами или же между ними есть различие (и если есть, то какое)?

С различных сторон эквивалентность рассматривается в рамках теории уровней эквивалентности В.Н. Комиссарова [Комиссаров 1980]. Вполне обоснованная, по нашему мнению, критика этой теории дана в статье А.Н. Крюкова [Крюков 1984]. «…На первый же вопрос, который возникает в связи с системой пяти типов эквивалентности, – когда, где и какой тип эквивалентности следует реализовывать и на каком типе переводчику следует в том или ином случае остановиться – лингвистическая концепция ответа не даёт и дать не может, потому что, как мы уже отмечали, исходит из презумпции свершённости перевода, элиминируя тем самым коммуникативную историю порождения текстов оригинала и перевода. Поэтому и модель уровней эквивалентности – это, строго говоря, не модель интуиции переводчика, как полагает В.Н. Комиссаров (интуиция, сводящаяся к типам эквивалентности, позволяет выбирать текст из числа имеющихся, но не порождать его самому, что имеет дело в действительности), а, скорее, модель рефлексии учёного, исследователя, который занимается теоретическим осмыслением перевода уже после того, как переводчик сделал свое дело» [Крюков 1984: 10–11].

В науке существует и противоположное мнение: перевод может и должен быть эквивалентным не на каком-то одном уровне, а во всём комплексе ПТ. «Только если перевод на уровне языковых знаков и высказывания объективно невозможен… оправдано установление эквивалентности на таком высоком уровне, как уровень сообщения, когда ситуация объявляется минимальным компонентом смысловой структуры, подлежащим передаче» [Ермолович 1977: 21]. Переводчик должен стремиться достигнуть эквивалентности на максимально возможном количестве уровней, которые структурно и функционально различны, более высокий не состоит из единиц более низкого. Подразумевается, что достигнутая эквивалентность на каком-либо из этих уровней сохраняется и на более высоких [Там же: 12]. А значит, эквивалентность на одном не гарантирует эквивалентности на другом. Следовательно, необходимо достигать именно такой эквивалентности, которая не могла бы быть отнесена только к какому-то одному уровню. Такую точку зрения мы считаем более перспективной.

А.В. Фёдоров употреблял термин «адекватный» в значении «полноценный, семантико-стилистически эквивалентный» [Фёдоров 1983: 127]. Но более подробно этот вопрос не рассматривался: оставалось неясным, какое именно место занимает в такой трактовке семантическое содержание, какое место отдано стилю. Термины «адекватность» и «эквивалентность» употреблялись синонимически: «адекватный» значит «семантико-стилистически эквивалентный».

Подобное же мнение высказывал и Р.К. Миньяр-Белоручев: «Адекватный перевод – воссоздание единства содержания и формы подлинника средствами другого языка. Адекватный перевод является целью художественного перевода» [Миньяр-Белоручев 1980: 221]. Однако такое определение не может быть признано удовлетворительным: как известно, между планом выражения и планом содержания нет изоморфизма. «Отсутствие изоморфизма между планом выражения и планом содержания приводит к тому, что одна единица содержательного плана может оказаться “распределённой” между несколькими единицами плана выражения и, наоборот, несколько единиц содержательного плана могут оказаться сосредоточенными в одной единице плана выражения» [Кацнельсон 2009: 20]. Так что на практике достижение единства формы и содержания весьма сомнительно. К тому же в определении Р.К. Миньяр-Белоручева, как и многих других ученых, термины «эквивалентный» и «адекватный» употребляются как синонимы, что неочевидно.

Некоторые исследователи справедливо полагали, что одного только соответствия между исходным текстом (ИТ) и переводным текстом (ПТ) недостаточно, и это дало основания говорить о динамической эквивалентности, которая, в свою очередь, дала почву для возникновения так называемой скопос-теории. Так, Ю. Найда считает, что нельзя рассматривать принципы соответствий при переводе, не признавая, что существует множество различных типов перевода. Различия в видах перевода можно объяснить тремя основными факторами: 1) характер сообщения; 2) намерение автора; 3) тип аудитории. По его мнению, существуют два основных типа эквивалентности: формальная и динамическая. При формальном виде перевода переводчик пытается буквально воспроизвести форму и содержание. Перевод, цель которого – создать не формальную, а динамическую эквивалентность, базируется на «принципе эквивалентного эффекта» [Найда 1978: 115]. При таком переводе стремятся создать динамическую связь между сообщением и получателем на языке перевода, которая (связь) была бы такой же, как связь, существующая между сообщением и получателем на языке оригинала.

Под формальной эквивалентностью понимается наиболее близкое соответствие формы и содержания ИТ и ПТ, динамическая эквивалентность заключается в наиболее равноценном воздействии перевода на реципиента [Hatim, Mason 1990: 5]. Употребление этого различия некоторыми исследователями расширяется. Ньюмарк, например, использует термины «семантический» и «коммуникативный перевод» [Newmark 1981: 39]. Но здесь, однако, возникает закономерный, но остающийся без ответа вопрос: как быть в случае, когда необходимо передать и формы ИТ? Случаи (надо сказать, весьма частые), когда динамическая эквивалентность достигается за счёт формальной эквивалентности (нужный эффект на получателя производит именно форма сообщения, текста), остаются нерассмотренными. Они и не могут быть проанализированы с позиций столь резкого разделения двух видов эквивалентности.

А.Д. Швейцер резюмировал точку зрения на динамическую эквивалентность: «Динамическая эквивалентность – это свойство перевода, в котором содержание исходного сообщения передано таким образом, что реакция иноязычного получателя во всех существенных чертах соответствует реакции получателя сообщения на исходном языке» [Швейцер 1973: 75]. Такая трактовка несколько односторонне отражает процесс восприятия текста конечным его получателем как реакции на текст. К тому же мнение, что «цель перевода состоит не в подгонке текста под чье-либо восприятие, а в сохранении содержания, функций и идейно-художественной ценности оригинала» [Виноградов 1978: 24], вполне разумно.

При всей своей привлекательности, модная и во многом успешная скопос-теория создаёт определённые затруднения, главное из которых состоит в том, что, во-первых, реакцию получателя текста часто предугадать сложно, а во-вторых, нацеленность лишь на определённое воздействие на реципиента может увести переводчика от подлинной эквивалентности.

С другой стороны, существует мнение о невозможности определения строгих рамок эквивалентности. В.С. Виноградов, например, считает, что эквивалентность перевода подлиннику – понятие всегда относительное. Степень сближения с оригиналом зависит от многих факторов – от мастерства переводчика, от особенностей сопоставления языков и культур, характера переводимых текстов. По его мнению, эквивалентность – это сохранение относительного равенства смысловой, семантической, стилистической и функционально-коммуникативной информации [Там же: 18]. Такое определение наталкивается на ряд трудностей. Если учесть все (или хотя бы самые значимые) приводимые им факторы, от которых зависит степень сближения ИТ и ПТ, то такое сближение почти неосуществимо.

Н.К. Гарбовский, в свою очередь, пишет: «Каждый переводчик-практик, освоив теоретические основы перевода, вырабатывает собственную концепцию эквивалентности, которой он и руководствуется в своей творческой деятельности, принимая решения в силу своей общекультурной и языковой компетенции» [Гарбовский 2007: 316]. Получается, что эквивалентностей может быть сколько угодно много: существует отдельная система эквивалентности для каждого переводчика.

Возможно, что именно подобные идеи толкают на мысль о недостаточности понятий эквивалентности и адекватности. Например, Н.А. Мороз приходит к выводу, что «критериев адекватности и эквивалентности для оценки перевода недостаточно» [Мороз 2010: 155−156]. Но различие этих двух понятий автор видит том, что «адекватность ориентирована на воспроизводство коммуникативной составляющей (эффекта) исходного текста, в то время как эквивалентность нацелена на соответствие воспроизводимого текстового варианта соответствующим критериям базового (исходного) текста» [Там же: 20]. Это приемлемое разграничение, но оно внутренне противоречиво: не вполне понятно, каким именно критериям ИТ должен соответствовать ПТ и почему «эффект» рассматривается отдельно, как будто потенциальное коммуникативное назначение не заложено в самом тексте. К тому же из такого весьма размытого понимания эквивалентности и адекватности характеристики процесса перевода невыводимы. Трактовка Н.А. Мороз остаётся взглядом на уже свершившийся перевод. И если вслед за нею представить перевод в виде системы транспонирования смыслов текста одной культуры в текст другой культуры [Там же: 135], то эквивалентности и адекватности действительно недостаточно. Но такое понимание перевода возможно только по отношению к литературному переводу, который как раз и рассматривается в работе Н.А. Мороз, но неприемлем для характеристики перевода вообще.

Проблемой является и то, что большинство учёных пытаются установить и разграничить эквивалентность и адекватность на уровне слов, словосочетаний и предложений, постулируя при этом, что переводу подвергается текст.

Так, В.Н. Комиссаров задаётся вопросом: «…в какой степени адекватный перевод всех высказываний текста в отдельности обеспечивает адекватный перевод текста в целом?» [Комиссаров 1976: 9]. Можно с уверенностью ответить: ни в какой. Перевод текста как цельного речевого произведения не может быть сведен к переводу отдельных высказываний.

Мы считаем, что преодоление этой проблемы может быть в значительной мере обеспечено решением вопроса о проведении чёткого различия между адекватностью и эквивалентностью. Но трудность здесь заключается в том, что эти термины, как отмечалось, часто необоснованно употребляются как синонимы.

Весьма глубокое научное описание различия понятий, обозначаемых терминами «эквивалентность» и «адекватность», отметил А.Д. Швейцер: «Если эквивалентность отвечает на вопрос о том, соответствует ли конечный текст исходному, то адекватность отвечает на вопрос о том, соответствует ли перевод как процесс данным коммуникативным условиям» [Швейцер 1988: 95]. «Адекватный» означает «оптимальный в данных коммуникативных условиях». «Перевод может быть адекватным даже тогда, когда конечный текст эквивалентен исходному лишь на одном из семиотических уровней или в одном из функциональных измерений», – заключил он [Там же: 96]. В общем и целом с такой трактовкой можно согласиться. В таком понимании эквивалентность и адекватность не слишком обособляются и между ними не ставится знак равенства.

Если принимать во внимание приведенные выше определения, то эквивалентность представляется как соответствие функционального, семантического и стилистического планов ПТ соответствующим планам ИТ. Адекватность – как конкретные языковые средства достижения эквивалентности, т.е. средства, пути, которыми три вышеуказанных плана ИТ достигают своего выражения (точнее, не они сами, а за счет действий переводчика) в ПТ. Однако это не означает, что эквивалентность соответствует плану содержания текста, а адекватность – плану выражения. Между этими двумя планами нет ни прямого изоморфизма, ни абсолютного противопоставления.

При таком разграничении адекватности и эквивалентности остаются всё же нерешёнными два важных вопроса. Первый из них состоит в следующем. Если адекватность есть частный случай эквивалентности, то зачем оперировать двумя терминами? Нельзя ли употреблять выражения «относительная адекватность» или «максимальная эквивалентность»? Во всех приведенных определениях и трактовках они отличаются друг от друга лишь количественно, но не качественно, это разные степени одного и того же критерия перевода.

Различение этих двух понятий должно происходить не по их внешним особенностям (адекватность – предельная эквивалентность), но по характеру решаемых задач, по тем целям, на которые эквивалентность и адекватность направлены.

Эквивалентность не может быть относительной, перевод должен быть равноценным оригиналу (ПТ либо соответствует ИТ по смысловым, функциональным и стилистическим характеристикам, либо не соответствует – третьего не дано). Как справедливо указывал А.Г. Витренко, словосочетание «частично эквивалентный перевод» подобно эвфемизму советского времени «недовыполнение плана», которое означало по факту невыполнение [Витренко 2005:]. Но это не означает еще, что адекватность невозможна без эквивалентности, а эквивалентность – без адекватности. Если это две содержательно и функционально различные характеристики, то такую возможность можно допустить.

Эквивалентность – это содержательная (смысловая, стилистическая и т.д.) и функциональная равноценность ИТ и ПТ. Функцию определенной языковой единицы мы понимаем так, как она трактуется в рамках функциональной грамматики – способность к выполнению определенного назначения [Бондарко 1984: 29]. «Зависимость между функцией на уровне высказывания и функцией на уровне целостного текста может быть взаимной: функции на уровне высказывания, повторяясь в разных высказываниях, конкретизируют определенный функциональный план текста; с другой стороны, этот план, утвердившийся в части высказываний, далее уже определяет реализацию аналогичной функции (в сходных условиях) в других частях текста» [Там же: 42]. В таком случае остаётся непреодолённым основной минус большинства определений – употребление понятий эквивалентности и адекватности относительно текстов, а не самого процесса перевода, т.е. перенесение акцентов с деятельности на продукт этой деятельности. Анализируя процесс перевода, нельзя переносить акценты на продукт (хотя он может быть источником анализа, «исходным пунктом», но не более).

В таком случае необходимо представлять и эквивалентность, и адекватность динамически, в качестве процессов (и такая интерпретация лишь внешне напоминает интерпретацию Н.А. Мороз и А.Д. Швейцера). Эквивалентность – совокупность действий и операций, необходимых для того, чтобы ПТ стал содержательным и функциональным эквивалентом ИТ. Адекватность – совокупность конкретных действий и операций, необходимых для того, чтобы ПТ стал коммуникативным эквивалентном ИТ в данных условиях. Следует сразу же отметить, что коммуникацию мы понимаем не как простую передачу кодированного сообщения от одного индивида другому [Леонтьев 2007: 25; 2005: 13, 27], а, скорее, как общение. Эквивалентность – это процесс выражения смыслового содержания ИТ, процесс выбора средств для такого выражения; адекватность − процесс наполнения ПТ коммуникативными возможностями для данных условий, процесс выбора конкретного способа выражения содержания ИТ, который (способ) соответствует данным условиям. Через адекватность перевод как вид речевой деятельности получает связь с переводом как видом межъязыкового посредничества, переводом-общением.

Такая трактовка эквивалентности и адекватности включает в себя и делает необязательным распространенное понятие стратегии перевода. Эквивалентность подчинена общим целям перевода, адекватность – целям перевода в конкретных условиях; в любом случае, это целенаправленные процессы, причем их цели подчинены переводу в целом и во многом совпадают. Переводчик не вырабатывает четкой стратегии, пока не попадет в конкретные условия осуществления перевода, но здесь имеют место эквивалентность и адекватность. О стратегии можно говорить, но лишь относительно перевода-общения.

Говоря другими словами, благодаря эквивалентности продукт перевода становится содержательным и функциональным эквивалентом исходного текста. Адекватность же обеспечивает то, что ПТ станет коммуникативным эквивалентом ИТ. Эквивалентность можно охарактеризовать как интенциональный аспект перевода (какой набор смыслов нужно передать), адекватность – как операциональный аспект (как передать этот смысл). Но именно как процесса целиком, ведь средства выражения одного и того же смысла зависят именно от конкретных условий – как лингвистических, так и экстралингвистических. Динамичность эквивалентности и адекватности состоит также в их взаимопереходах. Один и тот же комплекс смыслов может иметь различную значимость в различных условиях, но и разница в условиях обусловливает различие ролей разных аспектов смысла. Отсюда следует, что перевод, адекватный в одном случае, может быть неадекватным в другом. Более того, в определенных условиях перевод может быть адекватным, но не быть эквивалентным. То есть хотя ПТ и выполняет ту же функцию (хотя бы и потенциально) в коммуникации, что и ИТ, но ПТ не является содержательным эквивалентом последнего: коммуникативная функция выполняется за счет иного содержания и смысла. Если эквивалентность можно рассматривать «в вакууме», то об адекватности нельзя ничего сказать, не зная конкретных условий перевода.

Обратимся теперь к рассмотрению понятия «единица перевода».

Традиционные взгляды на перевод исходят, так сказать, из арифметического понимания единицы перевода. Достаточно сравнить определения и суждения классиков переводоведения: [Гарбовский 2007: 251, 259; Комиссаров 1973: 185–190; Миньяр-Белоручев 1980: 87, 99; Ревзин, Розенцвейг 1964: 113, 117; Рецкер 1974: 25]. Обратим внимание на одно характерное в этом отношении высказывание А.Д. Швейцера по этому вопросу: «…любая единица – это постоянная величина… Наконец, любая единица позволяет как бы “измерить” однородные величины…» [Швейцер 1973: 71]. Именно в этом следует искать корни идей о том, что единицей перевода может быть и весь текст, и предложение, и синтагма, и слово, и даже морфема, что якобы зависит от выбора переводчика. Строго говоря, никакого иного взгляда на единицу перевода не могло дать его сугубо лингвистическое понимание как взаимодействия двух языковых систем или двух текстов. В рамках чисто лингвистического подхода к переводу нельзя иметь что-либо против такого взгляда на его единицу.

Однако возможен и иной подход – психолингвистический. В отечественной психолингвистике понятие единицы восходит к знаменитым суждениям Л.С. Выготского, который под единицами понимал «…такие продукты анализа, которые, в отличие от элементов, образуют первичные моменты не по отношению ко всему… явлению в целом, но только по отношению к отдельным конкретным его сторонам и свойствам, которые, также в отличие от элементов, не утрачивают свойств, присущих целому и подлежащих объяснению, но содержат в себе в самом простом, первоначальном виде те свойства целого, ради которых предпринимается анализ» [Выготский 2000: 464–465]. Несмотря на то, что требования ориентироваться не на элементы, а на единицы иногда характеризуются как трудновыполнимые [Зинченко 1998: 41], всё же эти положения Л.С. Выготского остаются основополагающими, так как «нам гораздо более важно то, из каких единиц складывается процесс, чем то, на какие элементы мы можем разложить продукт» [Леонтьев А.А. 2003: 232]. Потому единица перевода – это не какая-то единица текста, для которой подыскивается «соответствие» в другом тексте, это составляющая процесса, деятельности, характер связи между действиями и операциями.

По большому счёту, определение единиц перевода обусловлено общим теоретическим подходом исследователя в рамках той или иной концептуальной системы. Следовательно, возможен подход, при котором в каких бы то ни было единицах перевода необходимости вообще не возникнет. С другой стороны, то или иное определение единицы перевода означает не его приемлемость ко всем и любым случаям и типам перевода, а только лишь его приемлемость к данному способу анализа процесса.

Одна из возможных точек зрения состоит в том, что единица перевода – это речевая ситуация целиком, в которой осуществляется перевод: совокупность условий (языковых и неязыковых), роли и места участников ситуации (прежде всего, переводчика), возможных средств и способов (вербальных и невербальных) решения задач, возникающих перед переводчиком в процессе преобразования этой ситуации, и т.д. Однако такая «единица» будет охватывать весь процесс перевода от начала до конца, достаточно лишь прибавить к ней соответствующий временной промежуток, то есть, собственно говоря, она не будет являться единицей.

Мы полагаем, что единицей перевода можно считать переводной, или переводный акт, то есть такой акт, такое отдельное действие, в результате которого переводчиком осуществлён перевод какого-то отрезка текста, решена промежуточная задача речемыслительной деятельности. Модель единицы перевода может представлять собой как бы симультанный взгляд на иерархию уровней модели. Это, так сказать, поперечный срез процесса перевода; «ширина» такого среза выбирается в соответствии с целями анализа, с теми свойствами целого, ради которых предпринимается анализ. Основываясь на изложенной выше трактовке перевода, единицу перевода можно изобразить как систему, связывающую первичную и вторичную формы текста с их ментальными моделями в сознании переводчика (рис. 1).

Рис. 1. Модель единицы перевода. С – сознание переводчика; СП – смысловое поле; Ф₁ – первичная форма текста; Ф₂ – вторичная форма текста; МПФ₁ – ментальная проекция первичной формы текста; МПФ₂ – ментальная проекция вторичной формы текста; ОПБ – образ потребного будущего; ИО – изменение Образа

Важно обратить внимание на то, что выделение некоторых единиц из целого не означает его дискретизации, его редукции к набору таких единиц: «Речь характеризуется… не только членораздельностью, не только дискретностью своих “составляющих”, но также объединением и сращением их в непрерывные единства» [Кацнельсон 2009: 98]. Единицы перевода, на каком основании они бы ни выделялись, не являются некими кирпичиками, узлами, из последовательного сложения которых образуется агрегат перевода; они являются результатом научного анализа процесса (конструктом), осуществляемого чаще всего через его продукт. Иначе говоря, единицами перевода как некоторыми «отдельностями» оперирует не переводчик в своей деятельности, а лингвист, эту деятельность изучающий.

Отрезки, обозначенные на первичной и вторичной формах текста, – это та часть текста, которую в данный момент воспринял и перевёл переводчик; они неодинаковы, и нельзя точно сказать, какие именно языковые элементы в них входят, так как последние определяются особенностями восприятия и порождения речи и текста, отношением переводчика к ним как к значимым или не значимым и другими факторами. «…Понимание воспринимаемого слова или текста не может быть обозначено в виде дискретной единицы – это всегда условный интервал, намечающий некоторый более или менее чётко определимый участок на многомерном перцептивно-когнитивно-аффективном континууме» [Залевская 1999: 41]. Стрелки на Ф₁ и Ф₂ обозначают процесс восприятия текста, «продвижение» сознания переводчика по тексту, если за точку отсчёта («наблюдения») мы принимаем сознание; если же за точку отсчёта принимать Ф₁ и Ф₂, то стрелки будут иметь обратное направление. Под сознанием в данном случае понимаются все психические процессы, так или иначе задействованные в переводе: внимание, память, мышление, разнообразные перцептивные эталоны и т.д.

Ментальная проекция первичной формы текста и ментальная проекция его вторичной формы «в сумме» дают образ содержания текста (далее – Образ), или его смысл, что обеспечивает переводчику возможность рассматривать текст оригинала и текст перевода и в единстве, и в отдельности. Смысл текста не относится напрямую лишь к одной предметной реальности, такое отнесение возможно через ментальную проекцию. Если взглянуть на Образ с точки зрения индивида, можно сказать, что отношение к Образу субъекта деятельности (личности) наделяет его смыслом, без этого отношения Образ так и останется набором значений. В Образ входит текст вместе с ситуацией (см. выше), то есть образ содержания текста совместно с образом речевой ситуации, условиями и характеристиками восприятия и порождения текста и его использования в качестве инструмента общения. Иначе говоря, смысловое поле субъекта деятельности «преломляет» МПФ и МПФ через переживание, создавая тем самым смысл текста «для меня здесь и сейчас», но в то же время этот смысл может переживаться как «для него/неё здесь и сейчас» [Залевская 2005: 472], так как деятельность переводчика направлена на других участников общения, пусть и подразумеваемых.

Фокус сознания (смыслового поля) может «сужаться» и «расширяться», переходить от одной «точки пересечения» МПФ₁ и МПФ₂ к другой, осмысляя их на разных уровнях осознавания, что даёт возможность переводчику мысленно вернуться к уже выраженному, переосмыслить (отрефлектировать) его и иначе выразить.

Относительно МПФ₁ следует говорить о вероятностном прогнозировании, а относительно МПФ₂ – об упреждающем синтезе, но, как было сказано ранее, они являются формами проявления закона опережающего отражения. Однако мы предпочитаем говорить о встречном конструировании (оно обозначено стрелками на МПФ₁ и МПФ₂), подразумевая, что сознание строит образ «изнутри» – навстречу перцепции, строящей его «снаружи». Встречное конструирование Образа происходит не только под воздействием собственно смысла текста, но и под действием смыслового поля личности и других элементов сознания – воли, ориентиров и эталонов, находящихся в памяти, образа потребного будущего и т.д., а также при учёте уже осмысленной и выраженной части текста.