Текст книги "Философия права русского либерализма"

Глава II. Борис Чичерин: “старолиберальная” философия права

1. Вводные замечания

Борис Николаевич Чичерин (1828–1904) занимает в истории русской мысли совершенно особое место. Без всякого сомнения, он был “одним из самых выдающихся умов России XIX в.”[294]294
  Schapiro L. Rationalism and Nationalism in Russian Nineteenth-Century Thought. New Haven-L, 1967. P. 89–90.


[Закрыть] Вл. Соловьев назвал его “самым многосторонне образованным и систематичным умом среди современных русских, а может быть, и европейских ученых”[295]295
  Соловьев В. С. Собр. соч. Брюссель, 1966. Т. 8. С. 671.


[Закрыть]. Следует добавить, что эта высокая оценка вовсе не была результатом духовной близости: скорее наоборот, – оба мыслителя резко критиковали друг друга, и процитированные слова были на самом деле началом резкого и едва ли не грубого ответа Вл. Соловьева на критику Чичериным его взглядов на право и нравственность. Советские ученые также относились к Чичерину с большим почтением, подчеркивая его интеллектуальный уровень и цельность его личности, но в то же время смотрели на него как на настоящего классового врага прогрессивных сил. Советские издатели воспоминаний Чичерина назвали его “замечательнейшим из русских либералов”[296]296
  Невский В. Реакционная сущность либерала. Предисловие / Чичерин Б. Н. Воспоминания: Земство и Московская дума. М., 1934. С. 16 (далее – Воспоминания. 4).


[Закрыть], одним из выдающихся представителей политической мысли европейского уровня, внесшим “совершенно исключительный” научный вклад в российскую социальную науку того времени[297]297
  Бахрушин C. Предисловие // Чичерин Б. Н. Воспоминания: Московский Университет. М., 1929. С. 6 (далее – Воспоминания. 3).
  Похожую оценку Чичерина как ученого можно найти в кн.: Зорькин В. Д. Из истории буржуазно-либеральной политической мысли России второй половины XIX – начала XX (Б. Н. Чичерин). М., 1975. С. 14.


[Закрыть]. Такое же мнение было высказано русским ученым-эмигрантом, хорошо известным исследователем русского либерализма В. Леонтовичем, назвавшим Чичерина “крупнейшим теоретиком русского либерализма”[298]298
  Леонтович В. История либерализма в России. 1762–1914. М., 1995. С. 169. См. также: Utiechin S. W. Russian Political Thought: a Concise History. L., 1963. P. 105.


[Закрыть].

Однако почти всегда исследователи отмечали, что Чичерин оставался обособленным мыслителем, “одинокой фигурой”, а его идеи не имели реального влияния[299]299
  Быть “одиноким” (то есть не иметь последователей) не исключает возможности быть “типичным” (что означает иметь взгляды, типичные для какой-либо группы). Это понимал Г. Фишер, назвавший Чичерина “одинокой фигурой”, но все же считавший его типичным дворянским либералом, “сродни государственным (Rechtsstaat) либералам бисмарковской Германии” (Fischer G. Russian Liberalism: From Gentry to Intelligentsia. Cambridge, Mass. 1958. P. 19).


[Закрыть]. Наиболее крайнее суждение высказал Н. Бердяев. В своей книге “Русская идея” он назвал Чичерина единственным философом русского либерализма и обвинил его в том, что как мыслитель он совершенно чужд всему русскому: “По Чичерину можно изучать дух, противоположный русской идее, как она выразилась в преобладающих течениях русской мысли XIX века”[300]300
  Бердяев Н. Русская идея // Вопросы философии. 1990. № 2. С. 96.


[Закрыть]. Такое мнение вполне естественно для философа, на духовном развитии которого так сильно сказался романтический славянофильский антилегализм. Действительно, отношение Бердяева к классическому либерализму, с его идеей права, всегда было, как он сам признавался, резко враждебным; противостояние “формальному праву” во имя “свободы духа” он считал своей нравственной обязанностью[301]301
  См.: Бердяев Н. Самопознание: опыт философской автобиографии. Париж, 1949. С. 103.


[Закрыть].

Изолированность Чичерина подчеркивал также умеренный либерал кн. Е. Н. Трубецкой, в отличие от Бердяева, сожалевший об этом факте как о трагическом и прискорбном. По его мнению, жизнь Чичерина – это “история человека, который был не нужен России и был выброшен жизнью за борт, потому что был слишком кристально чист, слишком непоколебим, слишком ревностен”[302]302
  Трубецкой Е. Воспоминания. София, 1921. С. 125.


[Закрыть]. Чичерин был одинаково чужд всем течениям русской философской и политической мысли. То, что во второй половине XIX в. он оставался гегельянцем, обрекало его на роль “инопланетянина”. Он презирал позитивизм как свидетельство философского невежества, но столь же резко противостоял антипозитивистским атакам Вл. Соловьева, которого он обвинил в незрелом, неграмотном мистицизме, ведущем к уничтожению науки. Чичерин был в принципе чужд реакционной политике Александра III, но решительно осуждал и радикальные движения, считая, что они несут ответственность за провал либерализма и победу реакции. Он был сравнительно далек даже от тех, кто называл себя либералами: по его мнению, они делали слишком много уступок народничеству или государственническому социализму, а он в их глазах был доктринером и непреклонным фанатиком. Он стремился к “чистому” либерализму, “либерализму без примесей”, которого в России не существовало[303]303
  Там же. С. 120.


[Закрыть].

Похожее объяснение изолированности Чичерина, хотя и в ином контексте оценок его мысли, было дано П. Б. Струве. Его статья о Чичерине была написана в 1897 г., когда он еще был “легальным марксистом”. Струве классифицировал Чичерина как “чистого либерала” или “либерала доктринерско-буржуазного типа” и доказывал, что такая позиция не может удовлетворить никого в обществе, находящемся на ранней стадии капиталистической модернизации[304]304
  Струве П. Б. Чичерин и его обращение к прошлому // Струве П. Б. На разные темы. СПб., 1902. С. 94.


[Закрыть]. Естественно, что немецкий либерализм 40-х годов XIX в. мог иметь явственный “социальный” оттенок; в равной мере естественно и понятно, что русский либерализм XIX в. мог проникнуться некоторыми элементами народничества, как у Кавелина. Только Чичерин никогда не делал никаких уступок народничеству, но не мог и претендовать на роль глашатая нового времени, поскольку упорно придерживался отсталых принципов либерализма Манчестерской школы. В конце XIX в. многое из написанного им напоминало “допотопную литературу”[305]305
  Там же. С. 94–95.


[Закрыть].

Однако спустя несколько лет мнение Струве о Чичерине решительно изменилось. Оставив “легальный марксизм”, Струве стал сначала “левым либералом”, а позднее – “либералом правым”[306]306
  См. два исследования Р. Пайпса: Pipes R. Struve, Liberal on the Left, 1870–1905. Cambridge, Mass., 1970; Pipes R. Struve, Liberal on the Right, 1905–1944. Cambridge, Mass., 1980. [Пайпс. Р. Струве. Биография. В 2 т. М.: Московская школа политических исследований, 2001.]


[Закрыть]. В этот поздний период он определял свою позицию как “либеральный консерватизм”, то есть такую политическую философию, которая наиболее полным образом выражена в трудах и деятельности Чичерина[307]307
  См.: Pipes. Struve, Liberal on the Right. P. 375–376. В числе других представителей консервативного либерализма в России Струве называл Н. Карамзина, И. Тургенева, Д. Шипова и П. Столыпина. Это звучит не слишком убедительно: Шипов, например, имел мало общего со Столыпиным, а его воззрения на право были диаметрально противоположны чичеринским.


[Закрыть]. Такая же точка зрения была высказана В. Маклаковым, лидером правого крыла партии кадетов. Он глубоко сожалел, что Чичерин не оказал большего влияния на основное направление русского либерального движения[308]308
  См.: Маклаков В. Из прошлого // Современные записки. (Париж.) 1929. Т. 40. С. 308–310.


[Закрыть].

Для полноты картины нужно отметить, что, в отличие от Струве, взгляды Чичерина развивались от правых позиций к более левым. В своей брошюре “Россия накануне XX столетия” (опубликованной анонимно в Берлине в 1900 г.) он горячо доказывал, что единственным решением российских проблем могла бы быть “замена абсолютной монархии конституционной”. Эту программу, хотя и вполне умеренную, одобрил Плеханов, приводя ее как аргумент в поддержку своего взгляда на возможность и желательность союза российских марксистов с либералами в общей борьбе за политическую свободу. Интересно отметить, что в обстоятельном разборе брошюры Чичерина (авторство которой, конечно, не было для него тайной) Плеханов не пишет об изолированности Чичерина, а относится к нему скорее как к фигуре репрезентативной[309]309
  Плеханов Г. В. Сочинения. Т. 12. М. (Б. г.) С. 183–185.


[Закрыть].

Абстрактный характер воззрений Чичерина, доктринерское следование принципам характерны для менталитета тех российских либералов дворянского происхождения, которых русские писатели, особенно Тургенев, изображали в образе “лишних людей”. Они ощущали себя ненужными и чуждыми и воспринимались другими как “иностранцы у себя дома”, потому что для реализации идеалов им не хватало социальной основы. Так, и характер Чичерина не отличался оригинальностью: его отвлеченность, а вследствие нее непрактичность мышления, на самом деле были характерны для всех русских либеральных западников. Плеханов считал, что социальная отчужденность и связанная с ней беспомощность этой группы исчезнут в результате победоносной борьбы российского рабочего движения. В рецензии на другую политическую работу Чичерина он заключил: “Серьезное либеральное движение может возникнуть у нас только как результат движения рабочих. Такова одна из самых интересных особенностей нашей общественной жизни”[310]310
  Там же. С. 187.


[Закрыть].

Определенная симпатия к Чичерину была вполне естественна для Плеханова. Как самый последовательный западник среди российских марксистов, он должен был сочувствовать наиболее последовательным западникам в либеральном лагере. Это сочувствие приобрело рациональный оттенок в его теории о стадиях развития и признании необходимости союза между российскими либералами и марксистами. Однако это чувство не было взаимным. Для Чичерина социализм как таковой, в том числе и его марксистская разновидность, вовсе не являлся началом следующей стадии развития западной цивилизации: напротив, он служил показателем ее болезни и разложения.

Значение идей Чичерина в той сфере истории русской мысли, которая рассматривается в настоящей книге, несомненно, огромно. Его работы показывают, что классический либерализм, несмотря на свою социальную слабость, был представлен в истории русской мысли и достиг высокого уровня развития[311]311
  Образ Чичерина-либерала подвергла резкой критике Айлин Келли, по мнению которой “слово “либеральная” совершенно неприложимо к политической философии Чичерина” (Kelly A. What is Real is Rational: the Political Philosophy of B. N. Chicherin // Cahiers du monde russe et sovietique. XVIII (3). July-Sept. 1977. P. 196). Однако обоснование этого тезиса представляется недостаточно удовлетворительным. Как мы увидим далее, Чичерин вовсе не обожествлял государство и тем более не был крайним детерминистом. На самом деле он резко отвергал детерминизм (который он был склонен отождествлять с механистическим детерминизмом) и доказывал, что правильно понятое гегельянство не имеет с ним ничего общего. Гораздо важнее тот факт, что детерминизм, даже самый жесткий, отлично совмещается с либеральной политической философией (например, у Спенсера или в социальном дарвинизме). Струве, критиковавший Чичерина за чрезмерное внимание к свободе воли, был совершенно прав, говоря, что свободная воля и гражданская или политическая свобода – это совершенно различные вещи (см.: Струве. Г. Чичерин. C. 102).


[Закрыть]. В пору расцвета российского “правового нигилизма” Чичерин умело и энергично защищал парадигму права типа Gesellschaft. Его идеи диаметрально противоположны всем теориям “правового нигилизма”, именно поэтому трудно переоценить значение Чичерина в полемике о праве в истории русской мысли.

2. Биографическая справка

Решающее влияние на духовное развитие Чичерина, несомненно, оказал духовный климат “замечательного десятилетия” 1838–1848 гг.[312]312
  См. главу “A Remarcable Decade” в книге И. Берлина (Berlin I. Russian Thinkers. N. Y., 1978).


[Закрыть], благодаря которому он всегда ощущал себя “человеком 40-х годов”. В конце 1844 г. Чичерин приехал в Москву для поступления в университет. Первым учителем Чичерина был Грановский, профессор всеобщей истории Московского университета, бывший член кружка Станкевича и один из духовных вождей либерального западничества. Следуя совету Грановского, молодой Чичерин избрал занятия на юридическом факультете и пытался совместить их с занятиями историей. Кроме Тимофея Грановского, которого Чичерин всегда считал своим учителем, его главным наставником в области истории был либерал и западник Константин Кавелин, основатель “государственной школы” в русской историографии. Преподававший право профессор П. Редкин, правый гегельянец, был человеком меньших дарований, но зато большой энтузиаст философии, предававшийся живым воспоминаниям о Германии, где он обучался под руководством Савиньи, Ганса и других знаменитостей. В то время Грановский был тоже в известном смысле гегельянцем, поэтому естественно, что Чичерин погрузился в изучение трудов Гегеля. Он пополнял свое образование в литературном салоне Павловых, прислушиваясь к горячим спорам славянофилов с западниками. Здесь он встречался с ведущими фигурами “замечательного десятилетия”: Чаадаевым, Герценом, И. Киреевским, К. Аксаковым и др.

Политические воззрения Чичерина сформировались рано. Благодаря влиянию отца, в кабинете которого висели портреты Вашингтона, Франклина и Каннинга[313]313
  См.: Бахрушин С. Предисловие // Чичерин Б. Н. Воспоминания. Москва сороковых годов. М. 1929. C. XVII (далее: Воспоминания, 1).


[Закрыть], он с легкостью воспринял западнический либерализм Грановского. Как и многие московские студенты, он с энтузиазмом приветствовал Французскую революцию 1848 г. и установление республиканского строя. Но Чичерин не смог одобрить “июньские дни”: восстание парижских рабочих, жестоко подавленное Кавиньяком, было, по его мнению, бессмысленным событием, помешавшим исполнению предначертаний “Исторического Разума”[314]314
  Там же. С. 76.


[Закрыть].

Царское правительство отреагировало на революционные события в Европе тяжелейшим полицейским контролем духовной жизни. Философия была изгнана из университетов, а новые цензурные правила сделали невозможным самое упоминание в печати имен Гегеля и Фейербаха. Для Чичерина эти меры знаменовали собой воцарение “идеала восточного деспотизма”[315]315
  Там же. С. 158.


[Закрыть]; самая мысль о государственной карьере была для него отвратительна. Поэтому после сдачи выпускных экзаменов он поселился в семейном имении под Тамбовом, где сосредоточился на занятиях философией и работе над магистерской диссертацией.

Диссертация Чичерина “Областные учреждения в России XVII века” была закончена в конце 1853 г., но декан юридического факультета отказался ее принять на основании того, что в ней представлена слишком неблагоприятная картина управления Россией XVII в. Грановский надеялся, что Петербургский университет окажется более либеральным, но напрасно: Чичерин получил степень магистра только в 1857 г., в разгар политической “оттепели”, последовавшей за смертью Николая I и унизительного поражения в Крымской войне. Его диссертация, опубликованная в 1856 г., стала вскоре классической работой по истории русского права.

Как и другие русские либералы, Чичерин отчетливо осознавал, что победа России в Крымской войне могла бы усилить деспотический режим; поэтому он, как и Грановский, предпочитал поражение России, хотя все его симпатии были на стороне героических русских солдат[316]316
  Там же. С. 149–150.


[Закрыть]. В рукописи, написанной им во время войны (перед кончиной Николая I) и распространявшейся в либеральных кругах, он требовал радикального обновления: “Нужно нам обновиться, с головы до ног, преобразовать все общественные учреждения, освободить Польшу, отказаться от своего прошедшего и пойти совершенно по новой дороге“[317]317
  Цит. по: Китаев В. А. От фронды к охранительству: из истории русской либеральной мысли 50–60-х годов XIX в. М., 1972. С. 39.


[Закрыть]. Согласно мнению одного советского историка, эта программа представляла собой “высший уровень политической оппозиции”[318]318
  См.: Розенталь В. Н. Нарастание кризиса верхов в середине 50-х годов XIX в. // Революционная ситуация в России в 1859–1861 гг. М., 1962. C. 45.


[Закрыть].

В начале нового царствования Чичерин стремился сотрудничать с Герценом, который в то время также возлагал свои надежды на либеральные устремления Александра II. Чичерин передал Герцену в его “Голоса из России” (периодический орган, печатавшийся в Лондоне и замышлявшийся как свободное выражение независимого общественного мнения из России) несколько серьезных статей. В первом номере “Голосов” (1855) появилось открытое письмо за подписью: “Русский либерал”, написанное Чичериным и Кавелиным. Они заявляли: “Мы готовы столпиться около всякого сколько-нибудь либерального правительства и поддерживать его всеми силами, ибо твердо убеждены, что только через правительство у нас можно действовать и достигнуть каких-нибудь результатов”[319]319
  Голоса из России. Сборник А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Кн. I–III. Вып. первый. М., 1974. С. 22.


[Закрыть]. Такое внимание к роли правительства вполне соответствовало основному тезису “государственной школы” о том, что в России государство всегда было основной силой, связующей общество, и необходимым двигателем прогресса.

Русские журналы, хотя и ограниченные цензурой, обрели некоторую свободу для более открытых выступлений в поддержку различных политических течений. Либеральные западники стали издавать собственный журнал “Русский Вестник”, где Чичерин стал одним из ведущих авторов. Его первая статья для “Русского Вестника” касалась проблемы происхождения русской сельской общины и вызвала гнев славянофилов. Далее последовала нескончаемая дискуссия журнала со славянофильской “Русской Беседой”. Радикалы, которые вслед за Герценом были склонны видеть в общине ценное наследие Древней Руси, мгновенно признали значение этого спора. Н. Г. Чернышевский, ведущая фигура лагеря радикалов, открыто выражал симпатии славянофилам, осуждая “закоснелое западничество” и подчеркивая, что в славянофильстве есть “здоровые и веские аргументы, заслуживающие поддержки”[320]320
  См.: Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. Т. 4. М., 1948. С. 760. Подробнее см.: Walicki A. W kregu konserwatywnej utopii. 1964, S. 372–375 (авторизованный перевод на английский: The Slavophile Controversy: History of a Conservative Utopia in Nineteenth-Century Russian Thought, Oxford, 1975).


[Закрыть]. Конечно же, эта дискуссия не была в полном смысле научной, поскольку проблема возникновения общины была тесно связана с проблемой ее будущего, – должна ли она существовать, как и раньше, или же будет упразднена вместе с ликвидацией крепостного права.

Другим насущным предметом дискуссии была проблема правильной организации государственного аппарата. В этом вопросе мнения либеральных западников разделились. Группа “англофилов” выступала за максимальную децентрализацию, а “франкофилы” подчеркивали прогрессивную роль централизованного государства. Любопытно, что издатель “Русского Вестника” М. Н. Катков, позднее ставший самым непримиримым адептом идеи абсолютной централизованной монархии, был в то время крайним англофилом, а Чичерин, глава государственной исторической школы, представлял франкофильскую, или “этатистскую”, разновидность либерализма. Разногласия настолько обострились, что группа Чичерина вынуждена была порвать с “Русским Вестником” и начать издание собственного журнала “Атеней”[321]321
  См.: Китаев. От фронды к охранительству. Гл. 2.


[Закрыть].

Весной 1858 г. Чичерин выехал за границу. В Вене он вступил в серьезную дискуссию с Лоренцом фон Штейном, одним из своих учителей в науке о политике. В Турине большое впечатление на него произвели сессия парламента и свобода прессы. Вскоре он отправился во Францию и некоторое время находился при дворе великой княгини Елены Павловны, жившей тогда в Ницце. Осенью он прибыл в Лондон. Его основной целью была встреча с Герценом, возросший скепсис которого в отношении либеральных реформ в России был, по мнению Чичерина, опасен. Чичерин надеялся, что сумеет воздействовать на Герцена и убедить его в том, что подлинная задача русской эмигрантской прессы – это побуждение правительства к реформам при одновременном сдерживании растущей нетерпеливости радикалов[322]322
  Чичерин Б. Н. Воспоминания: путешествие за границу. М., 1931. С. 49–50 (далее: Воспоминания, 2).


[Закрыть].

Однако достичь этой цели оказалось невозможным. Дискуссии Герцена с Чичериным, подробно описанные обоими, по сути, привели к окончательному разрыву их тактического союза. Чичерин суммировал разногласия в открытом письме, которое в декабре 1858 г. появилось на страницах герценовского “Колокола”[323]323
  Переиздано в: Чичерин Б. Н. Несколько современных вопросов. М., 1862.


[Закрыть]. Он обвинял Герцена в том, что тот полагается на “поэтические капризы” истории (а не на исторический Разум), прислушивается к голосу необузданных страстей и взывает к грубой силе. Он предупреждал Герцена, что отсутствие умеренности и здравого контроля крайне опасно для дела либеральных реформ в молодом, неразвитом обществе, и заявлял, что революционное нетерпение будет лишь играть на руку реакции.

Герцен, в свою очередь, написал Чичерину частное письмо, которое позднее опубликовал в “Былом и думах”. Он приписывал Чичерину гегельянскую веру в разумную последовательность исторических эпох (“если прошедшее было так и так, настоящее должно быть так и так и привести к такому-то будущему”)[324]324
  Герцен. Былое и думы. Т. 2. С. 252.


[Закрыть], от чего сам полностью отказывался, видя в этом “геометрическую сухость доктрины”, “алгебраическую безличность” догмы[325]325
  Там же. С. 253.


[Закрыть]. Обвиняя Чичерина в подмене веры в Бога культом государства, он признавался: “Ваша светская, гражданская и уголовная, религия тем страшнее, что она лишена всего поэтического, фантастического, всего детского характера своего…”[326]326
  Там же. С. 254.


[Закрыть] В другом месте он охарактеризовал воззрения Чичерина как “философию бюрократии”[327]327
  Там же. С. 250.


[Закрыть]. Ниже мы увидим, как далеки от истины были эти слова.

Многие русские либералы примкнули к Чичерину, но большая группа не желала отойти от Герцена. По мнению Кавелина, “открытое письмо” Чичерина было изменой политической оппозиции и поддержкой правительства[328]328
  Чичерин. Воспоминания, 2. С. 54–67.


[Закрыть].

Из Лондона Чичерин вернулся в Европу. Он познакомился там со многими учеными и государственными деятелями, такими как А. Тьер и И. Пасси. Общие впечатления его от Запада были очень благоприятны: он не обнаружил здесь никаких признаков упадка, и это усилило его веру в исторический прогресс[329]329
  Там же. С. 126.


[Закрыть].

Путешествие Чичерина по Европе продолжалось три года; когда он вернулся, “Манифест” об освобождении крестьян был уже подписан и издан. Чичерин считал Реформу высшим достижением российского законотворчества и негодовал на атаки против нее левых радикалов. Он был возмущен революционными прокламациями, особенно “Молодой Россией” Заичневского – прокламацией, которая соединяла революционный призыв к уничтожению правящих классов, включая и царствующее семейство, с коммунистическим стремлением к всеобщей национализации хозяйства. Чичерин знал, что Чернышевский не одобряет такой экстремизм, но считал, что российский радикализм в целом виновен в возможном провале реформ. В результате он оказался на правом фланге русского либерализма, а затем последовал окончательный разрыв с Кавелиным.

В начале 1861 г. ученый совет Московского университета предложил Чичерину должность экстраординарного профессора государственного права. Он принял это предложение и тотчас же был вовлечен в вихрь политических беспорядков, создаваемых нескончаемыми студенческими выступлениями. Хотя Чичерин был настроен к властям критически, он все же настаивал на том, чтобы не делать никаких уступок студентам до полного восстановления порядка. Его излюбленной максимой были слова “либеральные меры и сильная власть”[330]330
  Чичерин. Воспоминания, 2. С. 28–29.


[Закрыть]. Длинные письма Чичерина на политические темы, написанные его брату, петербургскому чиновнику, читались молодому императору и его окружению. Чичерин надеялся оказать влияние на правительство, но, что характерно, боялся оказаться скомпрометированным в глазах общественного мнения. Его письма высоко оценивались в правительственных кругах, хотя награждения, которые он за них получал, не слишком его радовали. Чичерина пригласили печататься в полуофициальном органе Министерства внутренних дел (от чего он, конечно же, отказался), а цензоры получили инструкцию, запрещающую какую-либо критику его вводной лекции[331]331
  Там же. С. 49–51. Вопреки своему желанию, Чичерин не мог избежать покровительства цензуры: в 1862 г. русские цензоры получили секретную инструкцию, запрещающую критику его политических статей из журнала “Наше Время”. См.: Лемке М. Эпоха цензурных реформ. 1859–1865 гг. СПб., 1904. С. 95.


[Закрыть]. Его встревожило непонимание того, что главным условием его общественной значимости была независимость.

Однако Чичерин принял одну, особенную привилегию и согласился стать одним из учителей наследника престола, великого князя Николая Александровича. В 1864 г. он сопровождал цесаревича в путешествии в Европу, которое закончилось болезнью и смертью наследника. Сам Чичерин за границей также тяжело заболел. Во время болезни он испытал нечто вроде религиозного откровения, в результате которого он укрепился в убеждении, что христианство – это не “религия прошлого”, как он считал ранее, но вечная истина, неизбывный элемент Абсолютного Духа[332]332
  Там же. С. 148–149.


[Закрыть].

Несмотря на определенную непопулярность своих политических воззрений, Чичерин пользовался большим успехом среди студентов: он был если не любим, то, несомненно, глубоко уважаем ими. Куда хуже складывались его отношения с коллегами, которые не выносили его откровенности и нетерпимости к карьеристской посредственности, его упорного стремления к соблюдению законности. Следуя своему принципу послушания праву, а не людям, Чичерин ставил авторитет права над указаниями начальников и мнением большинства. Это привело к серьезному конфликту с большинством университетского совета и последовавшему демонстративному прошению об отставке в начале 1868 г.

После отставки Чичерин обосновался в своем имении, писал книги и принимал участие в деятельности тамбовского земства. Его уход из политической жизни вовсе не был окончательным, поскольку все его сочинения так или иначе имели политическое содержание. Так, например, как он сам признавал, два тома “Собственности и государства” (написанные в 70-е годы) задумывались как средство к продвижению либеральных реформ и попытка противостояния социалистическим идеям революционного движения[333]333
  Чичерин. Воспоминания, 4. С. 108.


[Закрыть]. После убийства Александра II он решил вернуться к активной политической жизни. В стремлении оказать влияние на нового императора, побудить его к продолжению пути “либерализма сверху”, по которому шел его отец, Чичерин написал статью “Задачи нового царствования” и послал ее К. Победоносцеву, который ознакомил с ее содержанием влиятельного министра внутренних дел графа Лорис-Меликова. Эта статья, отражавшая идеи философии “либеральных мер и сильной власти”, стала тогда исчерпывающей консервативно-либеральной политической программой[334]334
  Подробное содержание статьи с обширными цитатами содержится в: Чичерин. Воспоминания, 4. С. 123–130.


[Закрыть]. В ней доказывалось, что политическая свобода должна быть принята как отдаленный идеал и что правительство и русский народ должны быть подготовлены к ее постепенному введению. Как первый шаг в этом направлении Чичерин предложил пополнить состав Государственного Совета выборными представителями земств, установив таким образом “живую связь” между правительством и обществом.

Среди других его предложений было освобождение российских крестьян от опеки сельских общин, уравняв их тем самым перед законом с остальной частью населения[335]335
  Там же. С. 127–128.


[Закрыть]. Это было, в сущности, требование перехода российского крестьянства из состояния закрытого сословия, живущего по своим собственным узаконениям, в класс свободных земледельцев, полноценных членов общества.

Любопытно, что Лорис-Меликов из всех предложений Чичерина заинтересовался главным образом его проектом ограничения свободы печати при гарантированной свободе научных исследований; он даже счел возможным поручить Чичерину воплощение в жизнь этого достаточно неблагодарного замысла[336]336
  Там же. С. 133–134.


[Закрыть]. Однако дни самого министра были сочтены: Александр III предпочел прислушиваться к советам крайних реакционеров Победоносцева и Каткова.

Другим значительным эпизодом в общественной жизни Чичерина стали выборы его на должность московского городского головы (в конце 1881 г.). Он исполнял эту должность с большим достоинством, ни в чем не уступая бюрократическому нажиму и опираясь на активную поддержку выборной Московской думы, но срок его службы оказался неожиданно коротким. Его речь по случаю царской коронации 16 мая 1883 г. содержала призыв к объединению сил российского местного самоуправления; этот призыв был немедленно истолкован как требование конституционного ограничения бюрократического абсолютизма, и Чичерин был вынужден подать в отставку[337]337
  Там же. С. 233–243.


[Закрыть].

Последующие годы ознаменовались наступлением реакции и последовательными шагами по пути ликвидации либо максимального снижения воздействия “великих реформ” Александра II. Для Чичерина это стало горьким разочарованием. Он твердо решил защищать принцип местного самоуправления, представленный в деятельности земств. Не отказываясь от своих взглядов на прогрессивную роль государственной централизации, он предлагал децентрализацию некоторых функций государства и дошел в защите этого тезиса до конфликта не только с центра-лизаторски настроенной бюрократией, но и с представителями губернских земств, стремящихся к контролю финансов и деятельности уездных земств (именно это было главным поводом в его конфликте с председателем Московской губернской управы Дмитрием Шиповым)[338]338
  Чичерин Б. Н. Вопросы политики. 2-е изд. М., 1905 С. 102–215. Ср.: Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918 С. 52.


[Закрыть].

К концу жизни Чичерин пришел к выводу о невозможности ограничения власти бюрократии без ограничения абсолютной царской власти, о том, что никакая форма правопорядка не может быть соединена с деспотической личной властью. Убежденный в этом, он провозгласил необходимость преобразования российского абсолютизма в конституционную монархию[339]339
  См.: Чичерин. Россия накануне XX столетия. Берлин, 1900. С. 180.


[Закрыть]. Однако в это время его настроение становилось все более пессимистическим. Он предсказывал большие потрясения, революции и войны, победу в международных отношениях грубой силы (приводя в пример Германию Бисмарка), упадок демократии и неизбежный триумф социалистического деспотизма[340]340
  Чичерин. Воспоминания, 4. С. 300–301.


[Закрыть]. Е. Н. Трубецкой точно подметил, что Чичерин был тогда гегельянцем, лишенным гегелевской веры в конечную победу разума, “он производил впечатление, что для него мировой разум был весь в прошлом”[341]341
  Трубецкой Е. Воспоминания. С. 122.


[Закрыть].

Научное наследие Чичерина поистине впечатляюще. Кроме фундаментальных трудов по русской истории, он писал на самые разные темы. Его чисто философские труды – это “Наука и религия” (1879), “Мистицизм в науке” (критика Вл. Соловьева, 1880), “Положительная философия и единство науки” (1892) и “Основания логики и метафизики” (1894), переведенные на немецкий язык (“Philosophische Forschungen”. Heidelberg, 1899). Свои политические, правовые и экономические воззрения он изложил в большой работе “О народном представительстве” (1866, 2-е изд. 1899), в двухтомнике “Собственность и государство” (1882–1883) и в трех томах “Курса государственной науки” (1894–1898). Связь его теории права с метафизикой подробно изложена в блестящей “Философии права” (1900). Пять томов его “Истории политических учений” (1869–1902) принадлежат к лучшим образцам научных трудов XIX в.[342]342
  Это мнение разделяет в том числе и В. Д. Зорькин. См.: Зорькин В. Д. Из истории. С. 15–15.


[Закрыть] Однако все эти работы были слишком серьезны и глубоки, чтобы возбудить живой интерес среди российской интеллигенции; нередко совершенно ошибочно его труды считали слишком оторванными от насущных проблем, они требовали слишком больших умственных усилий, а их идеи почти всегда были направлены против течения. В конце своих воспоминаний Чичерин с грустью размышлял об этом: “Писать ученые сочинения составляет в России самое неблагодарное ремесло, особенно когда не отдаешься современному течению и стараешься сохранить требуемое наукой беспристрастие. Книга выходила за книгою, не встречая ни отзыва, ни признательности. Я не замечал, чтобы высказанные мною, часто совершенно новые мысли были кем-то усвоены или развиты”[343]343
  Чичерин. Вопоминания. 4. С. 310–311.


[Закрыть].

Глядя в прошлое, мы можем все-таки смягчить этот горький вывод. В 90-е годы, в период поднимающейся реакции против господства правового позитивизма и возрастания интереса к философскому подходу к праву, работы Чичерина стали вызывать больший интерес, даже если он сам этого и не замечал. По мнению М. Н. Покровского, П. И. Новгородцев, вскоре ставший ведущей фигурой неоидеалистической школы русской философии права, в начале 90-х годов испытывал глубокое влияние Чичерина[344]344
  См.: Покровский М. Н. Историческая наука и борьба классов. М., 1933. Т. 2. С. 175–176.


[Закрыть]. Мнение Покровского о том, что Чичерин значил для либеральных публицистов то же, что Плеханов для социал-демократии[345]345
  Там же.


[Закрыть], – пожалуй, преувеличение. Консервативный либерализм Чичерина, как я показал, никогда не пользовался популярностью и тем более не был доминирующим в российском либеральном движении. Однако несомненно, что его философия права стала отправной точкой своеобразной антипозитивистской тенденции в российской либеральной философии права, анализ которой и является предметом изучения данной книги.