Текст книги "Философия права русского либерализма"

4. Право и свобода

В настоящем обозрении правовой и политической философии Чичерина я не могу претендовать на анализ всех деталей его концепции. Его труды столь обширны и охватывают столь разнообразные проблемы, что подробный анализ его мировоззрения потребовал бы отдельной книги. Поэтому нам следует сосредоточить внимание на основных его идеях, касающихся адекватного понимания права, его значения и функционирования.

В целом Чичерин считал право системой общих правил поведения, защищающей и вместе с тем ограничивающей индивидуальную свободу. Он был согласен с Кантом в том, что всеобщее взаимное принуждение, характерное для права, служит одной цели – созданию условий, “в которых воля одного лица может соединяться с иной волей в соответствии с всеобщим законом свободы”[393]393
  Ср.: Kant I. Die Metaphisik der Sitten, I: Metaphisische Anfangsgrunde der Rechtslehre // Kant I. Werke. Bd. 7. Berlin, 1922.


[Закрыть]. Он мучительно осознавал, что многие теоретики определяют право как средство реализации нравственных, социальных или политических целей, но расценивал такие подходы как свидетельства глубокого кризиса в правовой культуре, как печальный признак растущего искажения правового сознания[394]394
  Чичерин. Вопросы политики. С. 115–116.


[Закрыть]. Он неоднократно подчеркивал, что право – это не просто инструмент для достижения различных целей, что право ценно само по себе и обладает своей собственной, автономной сферой приложения. Право определяет границы личной свободы и поэтому не должно заниматься моральными или утилитарными целями деятельности людей, оно должно определять, как должны соблюдаться нормы этого ограничения свободными индивидами. Право, заявлял он, неотделимо от свободы. Он определял право как свободу, определенную (или ограниченную) законом[395]395
  См.: Чичерин. Философия права. М., 1900. С. 84: “Право есть свобода, определяемая законом”.


[Закрыть]. Право в субъективном смысле, а именно закон как право – это законная свобода делать что-либо или требовать чего-либо, а право в объективном смысле – это система законов, определяющих свободу и устанавливающих права и обязанности людей[396]396
  Чичерин. Собственность и государство. Т. 1. С. 34.


[Закрыть].

Чтобы оценить всю важность этих определений, необходимо объяснить, что имеется в виду здесь под свободой. Согласно Чичерину, свободу можно понимать как внешнюю, то есть как сферу индивидуальной свободы в данном обществе, либо как внутреннюю, нравственную свободу[397]397
  Там же. С. 3–9.


[Закрыть]. В первом смысле она имеет отрицательный характер, это свобода от принуждения, независимость от произвольной воли других людей; во втором смысле она означает рациональную и нравственную самодетерминацию. В своих рассуждениях о первой разновидности свободы Чичерин ссылался на Локка, соглашаясь с его мнением, что “Я считаю правильным не вопрос ‘свободна ли воля?’, а вопрос ‘свободен ли человек?’”[398]398
  Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Локк Дж. Соч. В 3 т. Т. 1. М., 1985. С. 296; Чичерин. Собственность и государство. Т. 1. С. 4–6.


[Закрыть]. Свобода в этом смысле подлежит не воле, а лицу действующему, поскольку отсутствие внешних принуждений не имеет ничего общего со свободой воли (liberum arbitrium). Свобода во втором смысле означает способность контролировать собственную волю, подчинять естественную волю человека высшей нравственной воле, свободной от природной обусловленности и подлежащей только универсальному разуму; именно поэтому это свобода воли, а не просто внешняя свобода действия. Такая свобода предусматривает отношение к человеку как к метафизическому существу, в полном смысле связанному с божественным Абсолютом[399]399
  Чичерин. Философия права. С. 47–48.


[Закрыть]. Немецкие философы-идеалисты с Гегелем во главе понимали это таким образом: они определяли человеческую свободу как стремление к Абсолюту посредством непрестанных усилий рационального и нравственного самосозидания. Чичерин признавал гегельянство самой лучшей, наиболее полно развитой философской аргументацией против детерминизма и декларировал свое полное согласие с ним[400]400
  См.: Там же. С. 44–46, а также: Собственность и государство. Т. 1. С. 8–9. Ср.: Чичерин Б. Н. История политических учений. Т. 4. М., 1877. С. 578–582.


[Закрыть]. Он подчеркивал, что гегелевская концепция свободы намного возвышенней и благородней, чем у Локка: прежде всего свобода Локка в какой-то степени сближала человека с животными (например, определение здравого смысла “свободного” дикого зверя и такого же животного, но в клетке)[401]401
  Чичерин. Собственность и государство. Т. 1. С. 7.


[Закрыть], тогда как гегелевская концепция взывала к высшим способностям человека, к человеческому существу как воистину Божескому творению.

Однако дальнейшие рассуждения привели Чичерина к довольно неожиданным выводам. Внешняя свобода, заявлял он, это неотъемлемое условие высшей свободы, и поэтому ее никогда не следует отвергать во имя моральных или каких-либо еще соображений. В определенном смысле она есть необходимое основание для всего здания свободы. Конечно, это низшая форма свободы, но если высшая свобода абсолютизируется в ущерб низшей, то разрушается вся структура, как это доказывает пример Фихте[402]402
  Там же. С. 13.


[Закрыть]. Высшая, нравственная свобода – это свобода добра; однако нравственность невозможно внедрить по принуждению, поэтому свобода делать зло – в известных границах – также должна допускаться и охраняться. Нравственно нейтральная внешняя свобода – свобода быть нравственным или безнравственным[403]403
  Там же. С. 14. В “Философии права” (на с. 50–52) Чичерин определяет “произвол, или свободу быть злым” как важнейший элемент свободы.


[Закрыть] – есть необходимое условие свободы как самоопределения и самосовершенствования. Социально приемлемые границы этой внешней свободы устанавливаются государством. В таком случае право определяет сферу внешней свободы, свободы в локковском смысле, а не высшей гегелевской свободы.

Вопреки видимости, такой поворот мысли не означал радикального отказа от гегельянства; напротив, в нем можно найти оправдание произведенного самим Гегелем “радикального разделения политического и правового порядка”[404]404
  Brehier E. The History of Philosophy. V. 6: the Nineteenth Century: Period of Systems, 1800–1850. L., 1968. P. 186.


[Закрыть]. Для Гегеля подлинная сфера права – это гражданское общество, понимаемое как поле битвы индивидуальных интересов и резко противопоставленное государству, понимаемому как “действительность нравственной идеи”[405]405
  Гегель Г. В. Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. С. 279.


[Закрыть]. Гегель рассматривал гражданское общество как сферу, в которой абстрактные права и обязанности, данные человеческим существам как таковым, а еще не как гражданам государств, преобразуются в законы; он подчеркивал, что законы занимаются только внешними взаимоотношениями людей, защищая их свободу и индивидуальность. Он отчетливо утверждал, что основным содержанием законов являются отношения лиц через отношения собственности, договора, прав, злоупотреблений, преступлений, брака и т. п.[406]406
  Ср.: Stace W. T. The Philosophy of Hegel: a Systematic Exposition. L., 1924. Р. 382, 418–421.


[Закрыть] Поэтому неверно утверждение, что Гегель видел в праве “осуществление нравственной идеи, исходящей из государства”[407]407
  См.: Friedrich C. J. The Philosophy of Law in Historical Perspective. 2nd ed. L., 1963. Р. 237.


[Закрыть]. Гегель вовсе не считал, что публичное право, исходящее непосредственно от государства, и есть подлинное право, право par excellence, в узком и специфическом смысле этого слова. Он отождествлял с правом право частное, право гражданского общества[408]408
  Ср.: Brehier. The History of Philosophy. V. 6. Р. 186.


[Закрыть], право, функцию которого он видел в ограничении внешней свободы стремления осуществить чьи-то личные интересы, а вовсе не воплощение “этической идеи” и осуществления таким образом “высшей свободы”. Гегель никогда не утверждал, что свобода, защищаемая правом, свобода “индивидов в роли граждан” может быть только свободой от внешних принуждений, то есть свободой локковской. Он с отвращением критиковал такую концепцию свободы как характерную для так называемой рефлексивной философии, то есть точки зрения атомизированного и абстрактного рассудка (Verstand)[409]409
  Ср.: Гегель. Философия права С. 76–77.


[Закрыть]. Но именно такая точка зрения была, по мнению Гегеля, коррелятом абстрактного индивидуализма юридического мышления, которое отражало доминирующую модель межличностных отношений в буржуазном обществе (bürgerliche Gesellschaft).

Чичерин принимал основные моменты гегелевской теории, но отходил от нее в своих оценках (иногда сильнее, чем он сам признавал). Как и Гегель, он считал, что частное право – это наиболее чистое выражение идеи права, права par excellence. Как и Гегель, Чичерин понимал под гражданским обществом сферу конфликтующих, частных интересов, то есть сферу экономической свободы, индивидуализма и приватности, иначе говоря, по его собственному выражению, как “совокупность отношений свободных лиц”[410]410
  Чичерин. Курс государственной науки. Т. 1. С. 87.


[Закрыть]. Наконец, он соглашался с Гегелем в том, что гражданское общество и право неразделимы, трактуя гражданское общество как “правовое объединение”, полагаемое между семьей и государством. Но он признавал гораздо большую ценность этой юридической сферы жизни и связанной с ней разновидностью свободы. Нижеследующая цитата из “Собственности и государства” показывает, насколько Чичерин был согласен с идеями Гегеля и до какой степени он расходился с ними: “Полным выражением юридических начал, без всякой посторонней примеси, является право частное, или гражданское. Здесь человек представляется как свободное, самостоятельное лицо, которому присваивается известная область материальных отношений и которое состоит в определенных юридических отношениях к другим таковым же лицам. По самой природе этих отношений в этой сфере господствует индивидуализм; здесь находится главный центр человеческой свободы”[411]411
  Чичерин. Собственность и государство. Т. 1. С. 88–89.


[Закрыть].

Выделенные слова выражают глубочайшую убежденность Чичерина. Он неоднократно подчеркивал, что “индивидуализм есть сама свобода человека”, что он неотделим от свободной, разумной личности и что победа над ним может привести только к деградации жизни человека до уровня животного существования[412]412
  Чичерин. Курс государственной науки. Т. 2. С. 149.


[Закрыть]. Чичерин очень хорошо понимал, что Гегель никогда не согласился бы с такой апологией индивидуалистической свободы. В своей “Философии права” Чичерин отмечал, что антииндивидуализм был характерной чертой немецкой социальной философии и что Гегель не был чужд этой “нездоровой наклонности”[413]413
  Чичерин. Философия права. С. 227.


[Закрыть]. Он осуждал Гегеля за сведение человеческой индивидуальности к роли “преходящего проявления общей духовной сущности”, которая объективируется в учреждениях. Он подчеркивал, что “учреждения существуют для людей, а не наоборот”[414]414
  Там же. С. 224–225. Ср.: Зорькин. Из истории. С. 35–131.


[Закрыть]. Он также противился инструментальному отношению к личности в гегелевской философии истории, решительно заявляя: “Значение человеческой личности не ограничивается тем, что она становится органом всемирно-исторического процесса. Как носитель абсолютного начала, человек сам по себе имеет абсолютное значение”[415]415
  Чичерин. Наука и религия. 2-е изд. 1901. С. 132.


[Закрыть].

Вместе с тем Чичерин представлял Гегеля как мыслителя, отношение которого к индивидуализму скорее страдает непоследовательностью, чем просто негативно[416]416
  Чичерин. Философия права. С. 227.


[Закрыть]. Ведь Гегель вполне признавал необходимость и относительную автономность гражданского общества, он был склонен к обожествлению государства, но ценил при этом достоинство человека и придавал ему метафизический смысл. Русский мыслитель видел реальную угрозу индивидуализму со стороны антииндивидуалистических тенденций в социологии, особенно очевидных в органической школе, приверженцы которой (например, Шеффле) отрицали сам факт существования индивидов, считая их простыми клетками сверхиндивидуального социального организма[417]417
  Ср.: Там же. С. 27–28; Чичерин. Курс государственной науки. Т. 2. С. 5–6.


[Закрыть]. Более того, само возникновение социологии как дисциплины, тот факт, что слово “общество” перестало связываться с частной сферой, как это было в теории “гражданского общества”, был воспринят Чичериным как нежелательное событие. В предисловии к своей книге “Собственность и государство” он писал: “Ныне над самым государством воздвиглось новое чудовище, общество, которое прежде считалось совокупностью свободных сил, но теперь является каким-то таинственным лицом, поглощающим в себе не только государство, но и частную сферу, лицом, все поглощающим к своим собственным целям и не допускающим никакого самостоятельного проявления жизни. В сущности, это – тоже государство, только под другим названием и с гораздо более обширным ведомством”[418]418
  Чичерин. Собственность и государство. Т. 1. С. XIX–XX. Чичерин был прав: в классическом либеральном понимании публичного <явления> и <явления> частного гражданское общество полностью принадлежало частной сфере (см.: Benn S. I., Gauss G. F. The Liberal Conception of the Public and the Private // Public and Private in Social Life / Benn S. I., Gauss G. F. (ed.). L., 1983). Это понятие выступает и в гегельянстве, совершенно независимо от отношения Гегеля к классическому либерализму. Согласно Гегелю, гражданское общество является “системой частных целей” (Ibid. Р. 51).


[Закрыть].

Конечно, Чичерин понимал, что благодаря своим ранним трудам он известен как стойкий защитник сильного централизованного государства. По его мнению, такая позиция нисколько не противоречила защите индивидуальной свободы, поскольку существование централизма и индивидуализма оправданно в каждой из соответствующих сфер: централизм – в теории государства, индивидуализм – в теории гражданского общества[419]419
  Чичерин. Философия права. С. 259.


[Закрыть]. Однако он признавал, что особое внимание, которое он придавал индивидуализму, связано с переменой в проблематике его деятельности, так как сама эта перемена была ответом на резкое изменение в общем интеллектуальном климате. В 1850-х годах преобладающая философская тенденция, как на Западе, так и в России, имела настолько сильный, исключительно односторонний антицентралистский характер, что было необходимо противостоять ему, подчеркивая исторически прогрессивную роль централизованного государства. Однако в 1870-х годах дело приняло другой оборот: общественное мнение все более склонялось к поддержке политики государственного вмешательства, к расширению масштаба правительственной власти; в результате государство становилось совершенно всемогущим[420]420
  Чичерин. Собственность и государство. Т. 2. С. XIX.


[Закрыть]. Эта решительная перемена сопровождалась, с одной стороны, развитием антииндивидуалистических социологических теорий, и усилением влияния социалистических или полусоциалистических теорий – с другой. Однако основная причина этой перемены лежала не в интеллектуальной сфере: она состояла в процессе политической демократизации[421]421
  Чичерин. Курс государственной науки. Т. 1. С. 339. Подобное наблюдение было сделано Ф. А. Хайеком спустя столетие: “Я с запозданием согласился с Йозефом Шумпетером, который 30 лет тому назад доказывал, что существует непримиримый конфликт между демократией и капитализмом” (Hayek F. A. New Studies in Philosophy, Politics, Economics and the History of Ideas. L., 1978. Р. 107).


[Закрыть]. Понимание свободы как участия в принятии политических решений должно было усилить тенденцию к расширению области политических решений и тем самым – к ограничению частной, неконтролируемой сферы жизни. Таким образом, политическая свобода – свобода в публичной сфере – постепенно поглощала индивидуальную, неполитическую свободу. Политическая демократия, ранее понимаемая как институциональная защита индивидуальной свободы, становилась самоцелью, полностью обнажая свой чисто коллективистский характер. Борясь против авторитарных политических структур, она все более склонялась к идее постоянно усиливающегося правительственного регулирования жизни, все более стремилась наделить демократические правительства неограниченной властью и тем самым становилась все более враждебной классическим либеральным ценностям.

Эта пессимистическая оценка вовсе не изменила воззрений Чичерина на политическую свободу. Он всегда видел в ней конечную цель нормального исторического развития. В своей книге “О народном представительстве” он представил парламентское правление естественным следствием развития каждой нации и конечным этапом политического развития человечества; это же суждение он повторил в своем “Курсе политической науки”[422]422
  Чичерин. О народном представительстве. С. 175; Он же. Курс. Т. 1. С. 180.


[Закрыть]; в “Собственности и государстве” он добавил еще один аргумент в защиту политической свободы в России – угрозу “демократического цезаризма”. Однако всякий раз он имел в виду политическую свободу в рамках конституционной монархии, которую он считал лучшей формой смешанного правления, ограниченного законом. Демократия, понятая как простая власть большинства, по его мнению – это просто господство силы, абсолютно несовместимое с правом и справедливостью[423]423
  Чичерин. О народном представительстве. С. 75.


[Закрыть]. В своей философии истории он воспринял у Бенжамена Констана разграничение между “древней свободой” (то есть свободой в публичной сфере) и “новой свободой” (свободой в частной сфере); отсюда он сделал заключение, что необходимо сочетать ту и другую[424]424
  Чичерин. Собственность и государство. Т. 1. 32–33.


[Закрыть]. Политическим идеалом Чичерина было государство, опирающееся на современное гражданское общество, то есть защищающее свободу в частной сфере и возглавляемое представительским правительством, осуществляющим свободу в общественной жизни.

Новым элементом в политических воззрениях Чичерина стало крепнущее осознание того, что политическая власть как таковая должна быть точно определена и ограничена, и поэтому он отказался от гегелевской доктрины неограниченного суверенитета государства. Он никогда не отождествлял эту доктрину с правовым позитивизмом, но подчеркивал, что в гегельянстве государство понималось как “метафизическое лицо”, осуществление всеобщей нравственной идеи, а не просто как организованная сила[425]425
  Чичерин. Курс государственной науки. Т. 2. С. 9.


[Закрыть]. Однако ему пришлось признать, что социологии удалось продемонстрировать зависимость государства от разнообразных личных интересов и что гегелевская идеализация современного государства оказалась, таким образом, несостоятельна. Поэтому возникла необходимость усилить независимость права и сферы защищаемой им свободы от государства по сравнению с тем, как это предусматривалось в гегелевской философии права.

Это характерное изменение отчетливо проявилось в отношении Чичерина к правам человека[426]426
  Это заметил П. Струве (“На разные темы”. С. 543), хотя он совершенно неверно характеризовал ранние воззрения Чичерина как выражение социологического подхода с позиций правового позитивизма.


[Закрыть]. В своей книге о народном представительстве он решительно отрицал либерализм естественных прав, в котором права человека понимались как естественные, дополитические и неотчуждаемые[427]427
  Чичерин. О народном представительстве. С. 481.


[Закрыть]. В действительности, заявлял он, люди могут обладать правами только в качестве членов определенного политического образования; такие права являются продуктами исторического развития, и попытки их абсолютизации могут привести лишь к институционализации анархии. Пятнадцать лет спустя, в “Собственности и государстве”, это подчеркивание политического фундамента и рамок всех прав сменилось акцентом на принципиально неполитические атрибуты частного права и на “естественный” характер его основных принципов, таких как неприкосновенность личности и частная собственность, свобода заключения контрактов, выполнение обязательств и т. д. Правда, Чичерин не утверждал, что эти принципы (прежде всего основной принцип формального равенства перед законом) всегда содержатся в позитивных законах или что они не должны быть санкционированы высшей политической властью. Однако он подчеркивал, что существуют некие “вечные начала права”, которые “писаны в сердцах людей” и служат идеальной нормой исторически развивающихся систем позитивного права[428]428
  Чичерин. Собственность и государство. Т. 1. С. 96.


[Закрыть]. Он подчеркивал, что такие нормы могут быть только формальными, что их конкретное содержание и степень их выражения в позитивных законах зависят от исторического развития. Можно сделать вывод, что здесь он предвосхитил теорию Штаммлера о естественных правах с меняющимся содержанием[429]429
  См.: Зорькин. Из истории. С. 37.


[Закрыть].

В своей “Философии права” Чичерин разделял мнение Канта о том, что все естественные права человека можно свести к одному: “Свобода (независимость от принуждающего произвола другого), поскольку она совместима со свободой каждого другого, сообразной со всеобщим законом, и есть это единственное первоначальное право, присущее каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду”[430]430
  Kant I. The Metaphysical Elements of Justice. P. 43–44. Ср.: Чичерин. Философия права. С. 105–107.


[Закрыть]. В своих ранних работах Чичерин предпочитал определять свободу не как присущее от рождения право человека, а скорее как врожденную человеческую способность к обладанию правами[431]431
  Ср.: Чичерин. История политических учений. Т. 3. М., 1874. С. 122.


[Закрыть]. Но даже такая осторожная формула не оставляла сомнений в том, что по его мнению, право и свобода неразделимы. Чичерин постоянно подчеркивал, что свобода – это вечный источник права, так как она составляет вездесущий его элемент, хотя ее легально установленные границы могут меняться в соответствии с историческими и социальными условиями. Однако следует помнить, что в концепции Чичерина степень социально допустимой свободы – это главный критерий исторического прогресса.

Другой аргумент в защиту безотносительного, неизменного характера основных принципов современного гражданского права дает гегельянское понятие “конца исторического развития”. Согласно Чичерину, именно это случилось с правом: его историческое развитие достигло высшей ступени, все идеальные нормы, неотъемлемо присущие понятию права, наконец стали явными и ясно сформулированными. “Далее этих норм в гражданской области идти невозможно. Установлением строя, основанного на свободе и равенстве, идеал достигнут”[432]432
  Чичерин. Курс государственной науки. Т. 2. С. 424.


[Закрыть].

Подтекст этих слов совершенно очевиден. Это означало, что власть правительства должна быть ограничена гражданским правом, правами личности, а также правами различных ассоциаций, таких как торговые компании, церкви и т. д. Иными словами, уважение к праву требует, чтобы власть государства не посягала на сферу неполитических (“частных”) межличностных отношений[433]433
  Ср.: Чичерин. Собственность и государство. Т. 2. С. 214.


[Закрыть]. Сами по себе гражданские права не являются чем-то “естественным” и неотчуждаемым; тем не менее на определенном этапе исторического развития их необходимо сделать неотчуждаемыми.

Конечно, не всегда было легко разграничить гражданскую и политическую сферы. Чичерин был весьма осторожен в своем подходе к этим правам, которые могут приобретать непосредственно политическое значение; именно поэтому он никогда не защищал свободу прессы в условиях России. Однако он был твердо уверен, что нельзя покушаться на свободу совести, свободу мысли и неприкосновенность личности[434]434
  Ср.: Чичерин. Философия права. С. 107–116.


[Закрыть]. Этого было вполне достаточно для превращения его в решительного противника реакционной политики (связанной с именем его бывшего друга К. П. Победоносцева) преследования религиозных меньшинств, раздувания антисемитизма и русификации так называемых окраин. В отличие от большинства русских либералов XIX в., у него даже хватило мужества для защиты национальных прав поляков[435]435
  См.: Чичерин. Польский и еврейский вопросы. Берлин, 1901 (2-е изд.).


[Закрыть]. Он считал, что еврейский и польский вопросы имели для русского народа не только политическое, но и нравственное значение. Я возвращусь к этой проблеме позднее, в связи с проблемой отношений права и нравственности.

В целом взгляды Чичерина на взаимосвязь гражданских и политических прав можно выразить в одном общем принципе, который он сам ясно сформулировал и последовательно применял. Гражданские права, утверждал он, должны иметь приоритет над правами политическими; гражданская свобода от политического контроля важнее свободы политической, свободы политического участия, и поэтому гражданские права всегда должны иметь более широкую сферу, чем права политические[436]436
  См.: Чичерин. Собственность и государство. Т. 2. С. 305.


[Закрыть]. Отсюда следует, что расширение сферы политической (публичной) свободы в ущерб свободе гражданской (частной) разрушает самое основание свободы. С этой точки зрения авторитарные диктаторы – не самая большая опасность для свободы; гораздо опаснее для нее социал-демократы или полусоциалисты, которые стремятся к демократизации процесса принятия политических решений и в то же время подвергают частную, прежде всего экономическую, сферу постоянно возрастающему политическому контролю.

В российских условиях главной проблемой в вопросе гражданских прав было, конечно, предоставление всей полноты гражданских прав крестьянам и последующее упразднение сельской общины. Это утверждение служит дополнительным доказательством замечательной последовательности воззрений Чичерина.