Текст книги "Сны в руинах. Записки ненормальных"

– Мне нужно уехать. Попрощаться с девушкой, – скрепя сердце, рассекретил я свои намерения.

– Выспись сначала, а то упадёшь прям в строю, – МавроДжордж всё ещё улыбался, но взгляд его стал серьёзен и внимателен. – Мне такой позор без надобности.

Я внутренне дрогнул, понимая, что теперь моё отчаянное упрямство и правда могло привести к трибуналу.

– Тогда я не успею. Она в Нортэме, – сказал я, уже почти паникуя, всё ещё стараясь увильнуть от прямого приказа.

И не увильнул.

– Отставить, Тейлор. Технически ты всё ещё под моим командованием, – улыбка слиняла с сержантского лица, тайм-аут дружбы закончился. – Спать.

– Есть, – со злой демонстративностью я вытянулся в осточертевшую стойку смирно.

МавроДжордж задумчиво рассматривал мою уставную клоунаду. Раздражая этой сосредоточенной неспешностью, прошёлся по комнате.

– Нортэм… Это недалеко от побережья? – неожиданно поинтересовался он.

– Так точно, – мрачно, но чётко подтвердил я.

– Пять часов на сон. Выполнять.

Приказ впился в мой уставший, истерзанный рассудок.

– Есть, – обречённо отозвался я.

МавроДжордж сурово заглянул мне в глаза:

– И без глупостей, Тейлор. Спенсер, тебя это тоже касается.

– Есть, – как моё эхо откликнулся Расти.

Мне малодушно захотелось повеситься. Но не выполнить прямой приказ я не мог.

Прости, Мэрион…

– Подъём, Тейлор!

Мне показалось, что я всего на секунду закрыл глаза, что сержант просто что-то забыл или недоговорил и потому растолкал меня, так и не дав заснуть. Но бледные сумерки почти выцвели, и яркий край солнца, едва пробиваясь сквозь тусклую завесу горизонта, уже лез в глаза.

– Ну ты и спишь, – усмехнулся МавроДжордж неизвестно какой моей сонной комичности.

Я хмуро пытался проснуться, всё ещё плохо соображая, никак не мог нащупать связь с реальностью.

– Собирайся, что застрял? А то девушка совсем завянет от безнадёжного ожидания.

Я моментально сорвался с места, пугаясь от сознания, что это может вдруг оказаться шуткой, очередным розыгрышем неутомимого в смешных глупостях МавроДжорджа. Судорожно, не попадая в рукава, я одевался с авральной скоростью, безуспешно надеясь понять, почему именно теперь сержант надумал меня отпустить, когда я уже вряд ли куда успею.

Позёвывая, МавроДжордж развлекал свою усталость наблюдениями за моей суматошностью, и лишь когда я всё же совладал с одеждой, глянул на часы.

– Минута, – заулыбался он. – Не рекорд, но неплохо.

И тут же, упреждая моё недоумение, протянул маленький блестящий ключ.

– У входа, чёрный седан, – коротко сказал он.

А я всё никак не мог включиться в происходящее и в каком-то немом отупении смотрел на него.

– Тейлор, подъём, – он помотал ключом прямо у меня перед носом, и, словно проснувшись от металлически-сверкающего мелькания, я наконец-то забрал у него этот щедрый, спасительный дар.

– И смотри, Джей, поцарапаешь машину – трибунал, нарвёшься на штраф – трибунал, не скажешь мне «спасибо» – трибунал прямо сейчас.

– Спасибо, – задохнувшись от хлынувшей в душу радости, я едва не бросился обнимать этого странного человека, так доверчиво отдавшего ключи от машины бывшему угонщику.

Но МавроДжордж тут же серьёзно перебил мою восторженность:

– Думаю, не надо предупреждать, но я всё же напомню: опоздаешь на пункт сбора хоть на одну секунду, и я лично обеспечу тебе конвой военной полиции. Уже без всяких шуток. Это ясно?

– Ясно, – кивнул я.

– Свободен, – коротко отпустил он моё застоявшееся нетерпение, и я выскочил как на дистанцию, ревностно отбирая у времени все лишние мгновения.

Я гнал на грани дозволенного, жалея лишь о том, что машина не моя, что я не могу наплевать на ограничения и правила и вдавить педаль в пол. Колёса резво сматывали километры дорожной ленты, а я как никогда чутко следил за дрожащей у предельной цифры стрелкой спидометра. Один раз уже взвизгнули за спиной полицейские сигналы, блеснули маячки, и хмурый офицер строго поинтересовался, знаю ли я, насколько близок к превышению скорости. С вежливо-улыбчивым раздражением я заверил его в своей абсолютной сознательности. И впервые моё армейское удостоверение свершило маленькое чудо. Покрутив его в пальцах, видимо, удивляясь или моей шальной езде, или самому факту пребывания в стройных воинских рядах, он любезно передумал придираться и даже отечески напутствовал быть осторожней на дороге.

– А то всякое случается… – уклончиво зачем-то сообщил он мне и деликатно пожелал удачи.

И не спеши я так, не стремись к Мэрион, я бы, пожалуй, нашёл время серьёзно поразмышлять, насколько мощным может быть это бюрократическое оружие. В сущности, всего какой-то клочок с данными и фото – и вот я почти на равных с человеком «при исполнении», с тем, кого до сих пор мог только бояться или ненавидеть… Но я неимоверно торопился, а потому оставил себе лишь миг изумления.

Дорога, исполосованная татуировками от покрышек, заманивала меня всё дальше, вела к Мэрион моё истосковавшееся по свиданиям сердце. Но чем закончится для нас та вожделенная встреча, я не мог тогда даже предположить…

VI

Океан шумно бросался волнами, накатывал их на берег, задумчиво перебирал гальку и камешки, гладил непокорную ему грань земли. Этот шёпот стихии, бесконечное противостояние завораживали и успокаивали, баюкали душу сказками самой вечности. И если и был когда в моей жизни момент, который я хотел продлить до конца дней, то это был именно он…

Мэрион сидела, поджав ноги, обнимала их руками, пристроившись щекой на коленке. Вся словно сжавшись, она будто хотела занимать как можно меньше места. Точно кто-то или что-то пыталось потеснить её, и она боялась помешать этому наглому чему-то. Всегда боялся, что что-нибудь в ней сломается, пока она сидит вот так, как кукла…

Покой, шум океана и Мэрион рядом…

Моему счастью не хватало лишь времени… Всего-то такой малости, вечно ускользающей из рук.

– Будет гроза, – сонно сказала Мэрион, повела плечами, разгоняя усталость и лень.

Я посмотрел на запад, на всё ещё яркую кромку, совсем недавно расплавившую солнце. Где-то далеко, в недрах густеющей ночи собиралась с силами ещё одна стихия. Ещё одна мощь готовилась отобрать у меня последние часы с Мэрион. Из-за грозы дороги могли перекрыть, а потому ехать нужно было уже сейчас. И это «сейчас», тихо и коварно подбиравшееся к моей решимости, вдруг словно наскочило на моё сердце. Как-то даже болезненно я сообразил, что тянуть дольше не получится, что момент расставания всё же неизбежен. И на секунду успел удивиться этой неизбежности, почти недоверчиво воспринимая отсутствие какой-то невероятной, не существующей в жизни удачи, чего-то немыслимого, на что я всё ещё надеялся, – что мир перевернётся, и мне не придётся прощаться. Никогда до этого я не был так близок к дезертирству, никогда ещё мне не было настолько наплевать на обязательства и свободу.

«Брошу всё – армию, Расти… – с бестолковой угрозой всему миру подумал я, как будто решился отомстить судьбе этим глупым, злым решением, – останусь с Мэрион».

Но сколько мне позволят быть с ней? День? Неделю? А что потом? Опять наручники, позор… Это бы я пережил. Но презрение, осуждение Мэрион, её приговор хуже любой казни, вписанной в устав. Когда-то она повторяла те же слова, приложив руку к сердцу, клялась служить и защищать… И угораздило же меня влюбиться в девушку, для которой долг, честь и присяга – не пустые звуки, не просто красивые, с вензелями торжественности слова! И сбежать от армии значило бы сбежать и от неё…

– Джейсон? Кто-нибудь, ау! Могу я пообщаться с Джейсоном? – Мэрион шутливо постучалась в моё плечо. – Уснул?

Я машинально усмехнулся, спешно роясь в сознании, придирчиво выкапывая «именно те» слова – какие-то сложные, нежно-туманные фразы, которые, наверное, принято говорить перед долгой разлукой, но которые моё воображение никак не могло отыскать. Весь хлам, что лез в голову сейчас, был словно специально сохранён, чтобы найтись так не вовремя, путать и раздражать мою утомлённую, отбившуюся от реальности сообразительность.

– Нет, задумался, – я приобнял Мэрион за плечи, уже у самого себя воруя время, выжидал, терзая нервы.

А Мэрион как-то некстати вдруг расшалилась.

– И с кем же ты мне изменяешь? – выскользнув из моих рук, она поддразнила меня своим весёлым, бойким допросом.

– С присягой, – честно ответил я, неимоверно трагично восприняв само определение «измена», понимая, что мало какое слово точнее опишет то, что мне придётся сейчас сказать.

Мэрион рассмеялась, беспечно отмахиваясь от моей трусливой, стеснительной откровенности.

– У-у, знал бы ты, скольким девушкам парни изменяют с этой строгой дамой! Ну да я тебя прощаю. Пойдём, познакомлю кое с кем.

Она потянула меня за руку.

– Мэрион… – я всё никак не мог отыскать слова, снова словно наталкивался на какие-то мягкие стены, сети, вязавшие меня по рукам и ногам, затыкавшие рот. – Не могу… Мне надо ехать.

Кажется, даже на полицейских допросах я не подбирал слова так тщательно, скупо выдавая лишь самые безликие и безопасные из всех. Я ещё ждал какого-то чуда. Но что это могло быть за чудо, сам не смог бы придумать…

– Жаль, – огорчилась Мэрион. – А я хотела тебе маяк показать, тут недалеко…

Она приманивала меня этим «недалеко»… Но любое «недалеко», «недолго» стало для меня непозволительной роскошью. Я угрюмо покачал головой, удерживая её руку, но и не соглашаясь последовать за ней, как трусливый путник над обрывом. Она затихла, уловив что-то, тревожно заглянула в глаза. А я слушал стук своего сердца, отсчитывая эти вехи времени, и молчал, не решаясь шагнуть в разлуку.

– Что-то случилось? – Мэрион осторожно прокралась к моей искренности, предъявила ей свои вопросы.

– Мы долго теперь не увидимся, – сказал я, зачем-то обволакивая суть проблемы какими-то туманными фразами, стараясь объяснить всё как можно деликатней.

Но прозвучало это как в дешёвой, дурной мелодраме, где и будничный, простой диалог может превратиться в нечто витиевато-уклончивое, запутывая непонятым или неверно истолкованным пустяком. И злясь, что сам себя загнал в эту драму из-за глупости и нерешительности, что ни времени, ни возможности исправить всё это уже не осталось, я вдруг словно бросил признание под ноги Мэрион.

Боясь даже взглянуть на неё, точно только я и был виноват в этой отправке – вообще в каждой отправке, гибели или войне, – я тихо сказал:

– Нас отправляют…

Почему-то из всех мыслимых формулировок я выбрал именно эту, когда-то услышанную от Расти и так меня напугавшую. На миг я успел подумать, что Мэрион тоже испугается, а я не представляю, чем её утешать. Но она лишь удивлённо смутилась, молчала, рассматривая мою понурую печаль. Моё сердце забилось в силках странного ощущения, будто я так же услышал эту безжалостную весть впервые. И наверное, мы оба в тот момент не знали, что можем друг другу сказать.

– Удачи тебе там. Возвращайся живым и здоровым.

…Это были тёплые слова. Но сказала она их так, как сказала бы любому другому, стоящему у трапа самолёта. И я замер от этой официальной ласки, этой заученной, натренированной учтивости. Это и было расставание. Именно таким и представлялось оно моему не устававшему отчаиваться воображению – прохладное, тактичное, без истерик… Я поднял глаза, чтобы убедиться в этом приговоре, но она смотрела куда-то вбок, слегка наклонив голову, словно разглядывала что-то у своих ног, да так и застыла.

Как недовольный зверь небо заворчало. Где-то вдалеке уже резко и невпопад вспыхивало – точно проблесковые маячки в дымном тумане. Чувствуя всю бесценность ускользающего времени, суетясь душой, я всё же медлил, просто смотрел на Мэрион. Мне хотелось забиться в какой-то истерике, закричать и заплакать как в детстве. И словно воруя у меня эти бестолковые душевные порывы, небо уронило первые прохладные капли, спугнуло нашу задумчивость.

– Я напишу. Или позвоню, – коротко сказал я, просто чтобы вернуть аванс вежливости. Просто так… Чтобы уйти, но не молча.

Но Мэрион вдруг шагнула ко мне – ровно один шаг, будто по команде вышла из строя.

…Этот поцелуй долго потом волновал мою память – волшебное ощущение чужих, любимых губ…

– Ты мокрый, – улыбнулась Мэрион. Но впервые не смогла эту улыбку удержать. Губы дрогнули и упустили эту крохотную радость.

Я кивнул, безропотно соглашаясь с чем-то. Кажется, в ту секунду я вовсе разучился что-либо понимать и кивал бы в ответ на что угодно…

– Выходи за меня.

…Потом я никогда так и не смог вспомнить, как решился на это – почти шёпотом, почти не дыша. Я даже не расслышал в сердце эти слова – я просто их произнёс и только после обнаружил в себе, в своём взбесившемся пульсе, что они значат. Мэрион испуганно глянула на меня, словно я сознался в чём-то ужасном, чего ей знать не следовало. И я вздрогнул уже от этого её испуга, параноидально вычитав в нём ответ, узнав то, что она хочет, но не решается высказать, замер, ожидая этого формального отказа. Но дочь военного, с детства впитывавшая гласные и негласные правила армейской жизни, она прекрасно понимала, что это сгоряча и не вовремя сказанное «нет» вполне способно убить меня где-нибудь там, в песках, отвлечь в бою злостью или обидой. И это совестливое знание мешало ей говорить, любезно предоставляя моей фантазии простор для скудной надежды. Я больше не стал – не мог, не хотел, попросту боялся! – стоять и молчать, продолжать мучить и себя, и её. Растратив остатки смелости на дерзость, я поцеловал её – неожиданно и быстро, – словно похитив у кого-то этот поцелуй, зная заранее, что больше мне такую наглость не позволят и не простят. Лишь на несколько секунд наши губы соприкоснулись, но, наверное, не было в моей жизни мгновения страшнее и счастливей, чем этот поцелуй. Страшнее, потому что последний… Счастливей, потому что последний…

Я сорвался с места так, как если бы убегал от её «нет», отчаянно унося с собой крупицы деликатного молчания. Не помню, когда ещё я так бегал… Так бы я сбежал от войны. Если бы мог.

VII

Машину заносило на мокром асфальте, но я всё равно не собирался снижать скорость. Из ливня налетали спешащие фары встречных машин, проносились куда-то мимо и навсегда сливались с мутными потоками воды. Секундные встречи, секундные расставания, которым никогда не суждено повториться в огромном мире…

Впереди, мерцая в каплях дождя, волоклись габаритные огни какого-то фургона, и я едва успел затормозить. Словно издеваясь надо мной, водитель этой махины тащился со скоростью, даже близко не дотягивавшей до предельно разрешённой. Загромождая всю полосу грохочущей металлической тушей, он полз, никуда не спеша, и не позволял спешить мне. Двойная сплошная и поворот впереди вынуждали и меня послушно пыхтеть с безопасной, чуть ли не велосипедной скоростью. Но усталость и грусть, нетерпение и злость – всё это смешавшееся, судорожное, – какая-то спешка, паническое ощущение опоздания терзали моё сердце. Дурея от этих маячивших перед капотом красных огней, безбожно игнорируя все правила, я вильнул на встречную, вдавил педаль, превышая и нарушая, рванулся на обгон. К счастью, везение сторожило мою взбалмошность где-то неподалёку, и ни полиция, ни свет встречных фар не поджидали меня на этом коварном вираже. Только водитель фургона успел выкрикнуть в мой адрес что-то краткое, ёмкое и вряд ли цензурное, но, на что бы там ни рассчитывала его злость, я всё равно ничего не расслышал. Вывернув на свою полосу перед самым его носом, из вредности дёрнув напоследок его нервы этой опасной, грубой выходкой, я понёсся дальше, гоня впереди размокшее пятно света фар.

От серости и однообразия дороги, утомления и тоски уже сильно клонило в сон. И если бы не те несколько часов, что так непререкаемо навязал мне МавроДжордж, то даже удовольствия от вождения, подзабытого наслаждения скоростью не хватило бы, чтобы удержать мою сонливость в тисках сознания. К тому же обратный путь был куда унылей и безрадостней, ведь в часть я возвращался совсем без всякого энтузиазма, послушный одному лишь чувству долга, подгонявшему мою совесть. И я смиренно волок свою преданность присяге по этой залитой печалью неба дороге.

На подъездах к базе уже ощущалось заметное столпотворение. Машины родственников и знакомых, друзей и любимых вились цветной, разномастной змейкой, аккуратно подбирались к строгому, бдительному пропускному пункту. Похоже, у всех в нашей роте было немерено родни.

Я уныло полз в этой нетерпеливой очереди, раздражался оттого, что позволил себе немного поспать, что не выдержал непрерывной семичасовой гонки. Сейчас, когда я уже дал себе отдохнуть, казалось, что вовсе необязательно было спать прямо в машине, всего в какой-то сотне километров от базы, что вполне можно было бы потерпеть, доехать и выспаться в казарме. А вместо этого я теперь почти опаздывал, да к тому же и застрял среди всех этих галдящих, родственно-взбудораженных людей. Но размышления эти были лишь беспомощными, глупыми сетованиями, потребностью нервов отвлечься от грусти расставания. Да и вряд ли я вообще бы доехал сюда, заткни я свою усталость упрямством или силой воли. Трудно держать внимание наготове, когда даже простой свет фар начинает казаться чем-то потусторонним, расплываться, слепить и как-то странно и болезненно ранить сознание. Пожалуй, вариант «разбиться вдребезги» был совсем не равнозначным нескольким порциям терпения, терявшимся теперь в этой толчее. И я злился, скорее, по привычке, воспринимая любое равнодушие собственной удачливости как нечто несправедливое, незаслуженно-подлое.

Дежурный коротко глянул на моё удостоверение и кивнул. Наконец-то я смог прижать педаль газа на зависть всем тем, на кого пропуск не догадались выписать или не нашли во всей этой суматохе.

В казарме была уже сплошная беготня. Кто-то что-то забыл, кто-то перепаковывался в последний момент, где-то что-то потерялось и отменилось – безудержный и неизбежный хаос сборов новичков, который изо всех сил старались упорядочить сержанты и те, кто постарше. Завидев всю эту суету, я встревожился, что придётся долго искать МавроДжорджа, но он подскочил ко мне почти сразу, словно караулил всю ночь.

– Всё хорошо? Увиделись? – кратко, как по инструкции, без лишнего, напрасного любопытства поинтересовался он.

Я кивнул. Возвращая ключи, успел подумать, что даже не представляю смогу ли когда-нибудь отблагодарить его за эту щедрость. Да и существует ли вообще в мире плата, достойная такого неожиданного, непрошенного и вовремя оказанного доверия?

– Отлично, – спешно резюмировал он, и тут же переключил свою вежливость в командный режим. – Бегом, Тейлор! Ты у меня один в отстающих.

…Расти уже был собран, с солидной уверенностью наблюдал за метаниями остальных.

– О, ты ли это?! – в качестве приветствия подбросил он мне свою иронию. Выспавшийся, он стал как-то особенно доволен жизнью. – МавроДжордж тут уже расстрельную команду вербовал, извёлся весь. А ты, ясное дело, не спешил, – он заулыбался, поддаваясь каким-то своим пошло-изобретательным фантазиям. – Порадовал своей драгоценной особой девушку?

– Отстань, Расти, – я устало и немного нервно отмахнулся от его шутливого сарказма.

– Ладно, – примирительно протянул Расти.

Но его любознательности всё же не спалось. И я понимал, что от допроса не уйду и не отобьюсь. Он вообще был как-то взбудоражен, даже весел, точно ему и правда не терпелось забраться в самолёт и улететь на край света в ту чёртову пустыню. И когда он успел подменить свою дёрганную, язвительную тревожность этим беспокойным, насмешливым ожиданием? Я никогда не способен был понять, как он умудряется иногда придавать своим страхам окраску почти мечты, словно то, что было неизбежным в его судьбе, безотчётно становилось чуть ли ни желанным. Опасность обозримого будущего как-то странно повлияла на нас обоих. И, без сомнения, пусть и несколько опрометчивое, демонстративное воодушевление Расти было в разы лучше и удобней, чем трагично-сентиментальная обречённость, так лихо кромсавшая мои нервы.

Собираясь, спешно перепроверяя сумки, документы, оружие, я с трудом заставлял себя не отвлекаться, не думать про Мэрион, про собственную дурость, заперев внутри тихо сгоравшее отчаяние. И всё равно, едва отпускал внимание на произвол, как тут же вспоминались мне её испуганные глаза, снова чувствовался тот поцелуй, судорожное, щекочущее душу дыхание слов…

– Ну расскажи хоть, как всё прошло, – Расти всё-таки не выдержал атак любопытства и теперь, когда мы потащили свои баулы на выход, выделил время для допроса.

– Никак…

Мне хотелось спать и не хотелось никуда идти, лететь, волочь эти сумки, рюкзак, винтовку. И отвечать на вопросы Расти тоже не хотелось.

– Поссорились? – осторожно подсказал он.

Можно было поддакнуть, и тогда Расти наверняка бы свернул на стезю сочувствия или вежливости, быть может, соизволил бы ненадолго оставить меня в покое. Но я как-то слишком устал, чтобы выдумывать даже такую мелочь, заигрывать с ложью и путаться в своих же воспоминаниях.

– Нет. Почему сразу «поссорились»? – я немного удивился такому его предположению.

И он вдруг как будто сорвался, дожимая мою откровенность:

– Да не томи ты! Я же вижу, что что-то произошло. Ходишь смурной с самого приезда.

Наверное, дай ему волю и возможность, он бы стал бегать вокруг меня кругами и вопить от нетерпения. Определённо, сегодня ему больше нечем было заняться, кроме как истязать меня своей беззастенчивой слежкой, принимать близко к сердцу все колебания моего настроения. Но, видимо, нужно было мне поделиться с кем-то, больше чем я сам это понимал. И обессилев бороться с его упрямой бестактностью, раздражённо, но почему-то честно я всё же предъявил Расти итоги своего сумбурного свидания.

– Мы послушали шум прибоя, я её поцеловал, сделал предложение и уехал. Если это называется «что-то произошло», то да, произошло.

Но Расти не отважился поверить моей истории вот так сразу, вечно не вовремя и невпопад подозревая меня то в насмешках, то в бессмысленном разгуле воображения, обычно именуемом враньём.

– Да ну тебя! – фыркнул он, обижаясь совершенно искренне, словно я клятвенно обязался исповедоваться ему в каждом шаге. – Я ведь серьёзно…

Не собираясь больше ничего объяснять, вообще продолжать эту нескладную беседу, я хмуро промолчал, наивно надеясь, что молчание хоть немного остудит его интерес к моей судьбе. Но именно в этой моей хитрости Расти вдруг и откопал правильный ответ.

– Ого! – он уставился на меня, изумляясь довольно простому факту как не поддающемуся пониманию чуду. – Вот это угрохало тебя твоей любовью!

Его заметно развеселила эта новость, и теперь он неэтично потешался над моей пылкостью. А я тихо страдал оттого, что, вероятно, был смешон не только ему, что, возможно, уже сейчас Мэрион улыбается, описывая друзьям дурную восторженность очередного поклонника. И эту неизбежную насмешку, словно отражение своей же глупости, я и разглядел теперь в словах Расти… Ни кольца, ни цветов… Я даже на колено не догадался опуститься. Просто выкрикнул эти слова в сердце, как утопающий. Я будто прятал это признание где-то в себе, берёг его и готовил, и вдруг так неловко, суетливо выронил эту ценность, извалял, измял… Да и что я ожидал услышать в ответ? Импульсивное «да»? На что я вообще рассчитывал, бросая вот так, нервно и вдохновенно, эти слова? Почти небрежно, точно для меня самого они ничего не значили… Чего ради должна была она в одну секунду решиться отдать мне своё будущее, сердце, жизнь?

– Да уж… – невнятно отозвался я больше собственным размышлениям чем иронии Расти.

Но он тут же замолк, сообразив, что сам я ничего радостного в своём известии почему-то не нахожу.

– Отказала? Или «я подумаю»? – рассудительно отбросив вариант согласия, тихо спросил он.

– Промолчала… Наверное, подумает, – я не желал обнажать своё отчаяние настолько неприкрыто, но, видно, моему самолюбию нужна была поддержка, хоть какое-то сочувствие, и потому я осторожно и неохотно, но всё же разоткровенничался.

– Ну ничего, – бодро подхватил Расти мою робкую надежду, – подумает, надумает, поженитесь. В общем, будет здорово. Обещай только сильно не бить, когда я пьяно и нагло полезу приставать к невесте.

Он хохотнул. И я невольно усмехнулся вслед за ним, заражаясь его неустрашимым оптимизмом, пожалуй, нуждаясь именно в таком ненавязчивом, весёлом утешении больше, чем в любой многословной, философски-путанной, наводящей тоску морали, «раскошелиться» на которую не стоит больших усилий, но которая редко и мало кому способна помочь.

Пыхтя под тяжестью вещей, я вдруг поймал себя на странной мысли, что совсем не боюсь уезжать, словно отныне никто и ничто не держало меня здесь. То беспокойное ощущение – противное и назойливое, – которое сидело где-то в сердце до сих пор, искушало моё малодушие страхом смерти, боли и самим понятием «война» вот прямо сейчас и перестало быть трусливым, позорным трепетом. Страх сменился какой-то горечью, томительной, подобной давней тоске печалью разлуки с прошлым… Иногда так бывает. Когда оглядываешься через плечо, когда понимаешь, что уходишь навсегда, а ничто из того, что стало тебе дорого, взять с собой не можешь. Что ты один, и никто не согласен пойти за тобой следом…

– Джейсон!

Я обернулся, машинально вздрогнув просто оттого, что меньше всего ожидал сейчас услышать женский голос и своё имя за спиной. Запыхавшись и раскрасневшись от суеты, осторожно лавируя в толпе, ко мне пробиралась сестра Расти. Я даже не сразу узнал её с короткой стрижкой и небрежными, словно случайные мазки кисти, красно-рыжими прядями.

– Привет, Тиа.

Я вежливо кивнул, хоть и недолюбливал эту подчас агрессивную, взбалмошную девицу. Но сейчас я ей почти обрадовался, тому, что на какое-то время престал быть одинокой белой вороной в этом шуме прощания кого-то с кем-то.

– Мы тут совсем потерялись, – привычно одёрнув сына, тут же потянувшегося к моей винтовке, она как будто застеснялась того, что спрятала свою легендарную наглость и изо всех сил старалась выглядеть пристойно, как подобает родственнице военного. Не знаю, откуда она выкопала этот вымышленный образ, но в нём ей явно было не по себе.

– А где Расти? Надеюсь, я не очень опоздала?

– Нет, время ещё есть, – я осмотрелся. Отыскать Расти в любой толпе никогда не было проблемой. Без труда определив в числе самых высоких затылок Расти, я окликнул его, приглашающе помахал рукой.

– Вот уж не думал тебя дождаться. По-пластунски, что ли, от самого дома ползла? – ещё не успев подойти, тут же набурчал он на сестру и радостно подхватил на руки племянника.

Воссоединив Расти с родными, я поспешил откланяться, прекрасно зная, что редко когда их общение обходилось без ссор и язвительных подколов, а попадать сейчас в эту «перестрелку» мне вовсе не хотелось. И почему провожать его приехала только сестра? Отца он видеть вряд ли мечтал, это понятно, но, похоже, и слезливость матери была ему здесь ни к чему. Забавно. Оказывается, берёг он свои нервы гораздо бдительней, чем мне казалось, и чем он сам то признавал. Возможно, даже Тиа не удостоилась бы этой чести, будь её сын взрослым и самостоятельным. Наблюдая за Расти в семье, я не раз замечал, что только с племянником он и может нормально общаться. Не считая отца хоть на секунду имеющим право быть причастным к своей жизни, избегая наставлений матери, покрикивая на сестру, Расти только с этим сосредоточенным ребёнком чувствовал себя спокойно и уверенно, всегда находил для него время, и лишь его слёзы умели пугать Расти до паники. И наверное, только этот четырёхлетний малыш понимал его как никто другой… Вот и теперь, развлекая детскую любознательность всей нашей шумной, камуфляжно-цветастой толпой, Расти всё никак не мог с ним наиграться, кажется, даже боялся спустить с рук, словно тут же кто-нибудь позарится на это его семейное сокровище.

Чтобы не мешать никому в родственных излияниях, я ушёл помогать ребятам с погрузкой. Скрывая тоску от самого себя, делал вид, что давно привык к тому, что провожать меня никто не придёт, что эти хищные комплексы я выбросил ещё в приюте. Только вот от прощания с Мэрион, от усталости и бессилия мне вдруг вспомнилось это детское, отчаянное желание в такие моменты махать кому-то рукой. И утешало лишь то, что уже в самолёте мне будет несказанно легче, чем всем остальным. И именно потому, что некому смотреть мне в спину…

– Тейлор, иди к нам! – Расти вскинул ладонь, точно зазывая в гости.

С вежливой, приклеенной улыбкой я помотал головой, отклоняя это приглашение в чужие семейные объятия. Почему это многим часто казалось, что мне будто станет легче, если и я, и они на время притворимся, наговорим друг другу что-нибудь приятное и бесполезное, сделаем вид, что я если и не родной им, то как минимум невероятно ценен? Словно от этой минутной формальности что-то в моей судьбе переменится. Словно семью можно собрать из ничего, из таких вот крох общения. Странно, но иногда другим было как будто неловко оттого, что я сирота. И ещё удивительней было то, что именно от гнёта этого милосердия я уставал больше, чем от несправедливости случая и самого факта одиночества… К тому же сейчас мне совсем не хотелось тратить силы на искусственную, но обязательную улыбчивость дружеской беседы. А потому искренность Расти так и осталась всего лишь криком из толпы. Тем более что даже теперь он, кажется, умудрился повздорить с сестрой. И я усмехнулся, издалека наблюдая за их сдержанными пререканиями, поражаясь той неисчерпаемой коллекции обоюдных претензий, которая всегда была наготове у этой парочки.

Их отношения не переставали веселить всех, кто знал семейство Спенсеров хоть сколько-нибудь хорошо. Брат и сестра – оба вспыльчивые, безудержные в скандалах, – сцепившись по любому поводу, они производили впечатление чего-то огнеопасного, быстро вспыхивающего, пугающего, но так же неожиданно угасающего. И при всей разности темпераментов они всё же были неимоверно похожи, хотя и не сразу получалось заметить и объяснить это сходство. Большой, молчаливый, подчёркнуто уверенный в себе, не терпящий суеты и шума Расти как будто вечно избегал сестры, стеснялся её ищущего, открытого, непокорного стремления жить, не размениваясь на ограничения морали и совести. Намного ниже Расти, стройная и умело подчёркивающая свою стройность, Тиа с первого взгляда казалась девушкой нежной и романтичной, даже ранимой, и привлекала этой тихой, расчётливой скромностью. Но стоило ей немного привыкнуть к компании, к новым, незнакомым людям, как вся эта трепетность куда-то испарялась. Радостные пошлости, резвые, изобретательные ругательства, буйные танцы – чего угодно можно было дождаться от её представления о веселье. И на правах старшего брата Расти всё не отчаивался когда-нибудь воспитать её, всё попрекал этой беспечностью и гадостью разгула. Порой, правда, он уставал, бросал на время свои проповеди, отстранялся, старательно и бездарно изображая, что знать не знает эту девицу, откуда она взялась и по какому праву так вольно с ним обходится. Но всё это получалось вдвойне смешней. Ведь и он сам, и все вокруг, и даже Тиа знали, что попробуй кто обидеть её хоть словом, Расти скорее зубами изувечит такого смельчака, чем позволит унизить кого-то из близких. Только он один во всём мире мог говорить про мать и отца, сестру и племянника всё что угодно, иронично, иногда даже грубо обсуждать кого-то из них. И глуп был тот, кто наивно решался кивать и поддакивать – проще способа стать врагом Расти в природе не существовало. И уж немногие знали, что любому, кто надумает причинить вред самому Расти, придётся иметь дело ещё и с его сестрой. А уж её язвительные, бьющие точно в цель, убийственные в запале ненависти оскорбления и колкости трудно было бы переслушать и за всю жизнь…