Текст книги "Обман"

Мать и умерла так же тихо – во сне. Очевидно, водка попалась некачественная, либо же выпила она слишком много. Марине было пятнадцать лет. Она только-только закончила восьмой класс и собиралась поступать в местное педагогическое училище, которое в свое время закончила и мать. Никаких других вариантов своего дальнейшего жизнеустройства она не рассматривала, о жизни задумывалась мало и совершенно не представляла, как теперь жить одной.

Тогда же от материных подруг на поминках она узнала что-то о своем отце. Студент-москвич, то ли врач, то ли инженер, отбывал практику в их краях, вот и случилось… Оказалось, все эти годы он присылал матери какие-то деньги и даже хотел видеть дочь, но мать из гордости и обиды прогоняла его. Никто не сказал Марине (а может быть, и не знал тогда) ни его имени, ни каких-то координат, но что-то произошло, потому что через две недели после материных похорон в Маринину квартирку позвонила незнакомая пожилая женщина.

– Здравствуй, – сказала она Марине, без спроса проходя в дверь и грузно опускаясь на табуретку. – Я буду твоя бабушка, звать меня Варвара Михайловна, и, похоже, придется нам, хочешь не хочешь, жить теперь с тобой вместе.

Варвара Михайловна увезла Марину в Москву, поселила и ухитрилась прописать в своей квартирке на Шмитовском проезде, оформила опекунство и пенсию. Отца Марина так и не увидела, было там что-то непонятное, он то ли умер, то ли уехал, бабушка – так она научилась звать Варвару – не говорила об этом, отмахиваясь, как в свое время мать.

Марина поступила, как и собиралась, в педагогическое, только московское, училище, закончила его, устроилась в соседнюю школу. Варвара Михайловна после долгих споров заставила ее поступить на вечернее в педагогический институт.

– Образование человека должно быть высшим, – брюзгливо возражала она на все Маринины отговорки и стучала по столу желтым пальцем. – Кроме того, может, тебя там замуж возьмут.

Непонятно, какой из ее аргументов был убедительнее, но Марина в конце концов уступила. И поступила. Очень легко, еще бы, после техникума и с направлением из школы. Специальность выбрала русский язык, не потому, что как-то уж особенно любила, просто математика была еще противней, а по русскому часы потом легче набрать. Замуж она так и не вышла, да и куда там – одни же бабы кругом. И в школе, и в институте, и учителя, и студенты. Сперва Марина переживала из-за этого, старалась, бегала то на танцы, то на вечера в военное училище, а после двадцати пяти как-то уже и привыкла. Бабка Варвара к тому времени умерла, Марина окончила институт и была взрослым самостоятельным человеком с профессией и квартирой.

Новые времена нанесли ее самостоятельности сильный урон – учительская зарплата, и без того не самая большая, устремилась к нулю. Хорошо хоть квартира никуда не делась. Марина, впрочем, не очень страдала от своей бедности – ей было не привыкать, тем более семьи нет, а одной много не надо. Товарки-учительницы в школе рыпались то туда, то сюда, кто-то ушел торговать турецкими носками, кто-то – порасторопнее – пристроился в частные школы. Те же, кто был постарше, как-то тянули, досиживая свой век. Марина попробовала тоже перейти в частный лицей, сходила туда поговорить, но интервью – так назвал эту беседу лощеный директор лицея – не прошла. «Простоваты вы, милочка, – сказал он ей. – Нашим детям требуются яркие наставники, ведущие к новым высотам». Марина даже не огорчилась. Какие высоты? Программу бы вдолбить, и хорошо.

Впрочем, в последний год и у нее образовалась подработка. Через знакомую учительницу на пенсии ей сосватали частный урок. Парню пятнадцать лет, у отца денег немерено, мать вся в брильянтах, надо поступать в колледж, а он «корова» пишет с тремя ошибками. За урок платили ей восемь долларов, в рублях сумма получалась, как ползарплаты, но сами уроки были мукой непередаваемой. Ученик на нее откровенно плевал, на уроке жевал резинку, никаких заданий не выполнял. Часто там же сидели его дружки, ржали похабно на каждое ее слово. Вплывала в комнату мамаша, ахала томно, выговаривала Марине за низкую результативность, словом, кошмар. Зато вот зуб смогла вылечить…

Хотя, может, без зуба было бы лучше, сидела бы дома и горя не знала. «Да что ты все ноешь, – одернула себя Марина, – не пропадем. Вот поела, когда еще так получится, нервишки полечат… В крайнем случае – убегу, пусть ищут».

Эта внезапно пришедшая мысль так понравилась ей, что она, как-то не очень задумываясь над тем, хорошо это или плохо, встала из-за стола, быстро посовав оставшуюся еду в холодильник, и направилась к шкафу, в котором раньше заметила одежду.

Все было на месте. Куртка, брюки. Под курткой на вешалке обнаружился светло-серый мягчайший шерстяной свитер. Немного помедлив, Марина сняла свитер и брюки с вешалки и отнесла на кровать. Сняла халат. «Я только примерю», – сказала она себе, а руки уже чесались поскорей натянуть эти роскошные вещи, хоть на минутку, хоть посмотреть, как это бывает. Надо же, какой материал. И шерсть, и тонкий, и на голое тело не колется совсем…

Брюки сидели, как влитые. Марина завертела головой в поисках зеркала, не нашла, решила пойти в ванну, потом поняла, что будет нелепо смотреть на брюки из-под задранной рубашки, сняла ее и решительно нырнула головой в свитер.

Из зеркала на нее смотрела другая, незнакомая женщина. Немного бледная, сильно взъерошенная, но очень благородная и вся какая-то дорогая. «Надо же, – подумалось Марине, – вроде, ничего особенного, а смотрится как… Надо еще куртку примерить».

Она снова открыла шкаф, потянулась за курткой и тут снова заметила сумку внизу. Повинуясь порыву, Марина взяла ее в руки. Сумка поражала мягкостью кожи, удобством фасона и благородством линий. Не подумав, Марина потянула изящный хвостик молнии, сумка легко, как масляная, открылась, и ее содержимое рассыпалось на ковер. Охнув, Марина кинулась собирать чужое добро.

Крошечный, будто игрушка, серебристый телефончик. Неужели правда такая крохотуля может звонить, как настоящий? Кошелек из черной, мягкой-мягкой, будто шелковой, кожи. Открыть его Марина не решилась. Записная книжечка, тоже кожаная, в подбор к кошельку. Тонкая золотистая ручка. Невероятной красоты золотистая же в ярких эмалевых пятнах плоская коробочка – Марина поняла, что это пудреница, только когда открыла и обнаружила пуховку внутри. Сама пудра тоже почему-то была разноцветной. Серебряный тюбик помады. Неяркая, темно-коричневая, и пахнет не вазелином, как Маринина, а чем-то сладким и дорогим. Упаковка каких-то таблеток. Носовой платок – тонкий, батистовый. Черная кожаная перчатка. Еще книжечка, тоже черная. Вместо обычных страниц из нее выглядывал какой-то прозрачный пластик.

Марина раскрыла книжечку. Там была карточка, заложенная в пластиковые кармашки, – «Водительское удостоверение. Волковицкая Арина Николаевна. г. Москва» и маленькая фотография белокурой женской головы.

Так вот она, эта загадочная Арина Николаевна, которая разбила машину. Марина поднесла фотографию поближе к глазам, чтобы хоть разглядеть, за кого ее тут принимают. Но фотография, и без того не очень качественная, сквозь пластик выглядела так нечетко, что ничего определенного, кроме наличия глаз, носа и рта, разглядеть не удалось.

Вздохнув, Марина закрыла книжечку и убрала в сумку. Там, во внутреннем кармашке, застегнутом на молнию, рука ее наткнулась на что-то твердое. Не очень понимая, зачем, Марина расстегнула кармашек.

Паспорт. Вот оно, точно. Как только раньше не догадалась. Волковицкая Арина Николаевна. Год рождения. Да она старше меня на пять лет! Умники, нет бы посмотреть. Москва… Москва… регистрация по адресу… Муж – Волковицкий Валентин Сергеевич, это, значит, тот вчерашний дядька. Надо же, сколько лет женаты. Мог бы жену-то и получше узнавать… Сын Дмитрий. Большой уже совсем, лет пятнадцать. Как мои девятиклассники.

Наконец Марина добралась до фотографии. Паспорт был старого образца, еще не обменянный, и фотография в нем оказалась вполне разборчивой, только давней. На ней Арине Николаевне должно быть двадцать пять лет.

И очень даже ничего дамочка. Стильная такая. Блондиночка. Стрижка аккуратная, лицо тонкое. Выражение только какое-то… Барское, что ли. Ну, да ладно. Марина перевернула страницу назад, чтоб посмотреть на другую, шестнадцатилетнюю, фотку, и обалдела. На нее смотрела ее собственная паспортная фотография. Не из этого, обменянного (свой-то паспорт она успела поменять), а из старого паспорта, что она в шестнадцать лет получала. Она тогда еще на той фотографии отлично вышла. Обычно все казенные фотки страшными получались, а на паспорт, как нарочно, повезло – Маринка там была хорошенькая-хорошенькая, как куколка. Кудряшки, глазки – прелесть. Она потому и запомнила. И фотки эти, что лишние от паспорта остались, долго берегла, только мальчикам дарила. Они потом кончились, осталось только в паспорте. Паспорт еще поэтому жалко было менять, Марина просила в милиции отдать ей фотку, да куда там… А в новом паспорте она корова коровой.

Это надо же! Откуда к этой Арине попала ее фотография? Марина вгляделась получше. Нет, это не она. Она на той фотке была в беленьком платьице, воротничок стоечкой, а тут какой-то черный свитер с хомутом. У нее такого и не было никогда. Тогда постойте, это что же выходит?

Марина перевернула страницу обратно. Двадцатипятилетняя Арина на Марину похожей не была. И у нее самой эта фотография была другая. Хотя подожди… Марина тогда носила длинные волосы, забирала их в пучок, а тут стрижка… А если так посмотреть?

Держа раскрытый паспорт в руке, Марина направилась в ванную, включила свет. Пожалуй, есть что-то общее… Брови, глаза… На фото челка, ну-ка, если так собрать… Да, в общем, похоже. И потом, сколько лет прошло… Наверное, действительно могли перепутать. Значит, в какой-то другой городской больнице лежит без сознания эта Арина с ее, Мариниными, документами? Надо ее найти, и все прояснится…

Хотя что прояснится? Если даже она, Марина, каким-то загадочным образом и попала в эту разбитую машину или оказалась около нее, то они с Ариной не голые же там лежали. А в одежде их перепутать нельзя, будь они хоть вообще близнецы! Все равно все непонятно. И где тогда ее собственные документы?

Марина выключила свет, вернулась в палату. Зачем-то опять полезла в шкаф. Не то чтобы она рассчитывала вдруг найти там в углу свою сумку, но вдруг хоть что-нибудь… Никакой сумки, конечно, не нашла, зато обнаружила пару шикарных кожаных ботинок, что интересно, своего размера. Она померила их – удобно было ужасно, хотя никакой ясности не вносило.

В задумчивости Марина вернулась к постели, села, убрала Аринин паспорт обратно. Взяла зачем-то сумку на колени. Погладила мягкий бок, застегнула молнию. До чего же роскошная вещь! Ей бы такую, хоть бы одну, хоть ненадолго…

Ее внимание вдруг привлек какой-то блестящий предмет, лежащий на прикроватной тумбочке. Часы. Не дамские часики, которые она сама всегда считала верхом шика, а именно часы – большие, плоские, квадратные, на широком кожаном коричневом ремешке. Хоть и большие, а все равно видно, что женские. Марина взяла часы в руки, приложила к своему запястью. Смотрелось. Она попыталась их застегнуть, что-то мешало, скользя под пальцами, она перевернула руку…

Кольца! На ремешке часов, наверное, чтобы не потерялись, болтались несколько колец. Марина ничего не понимала в драгоценностях, да и видеть-то их толком не видела, но почему-то сразу поняла, что кольца все настоящие и страшно дорогие. Осторожно, кончиками пальцев, она отцепила их от ремешка и разложила на тумбочке – посмотреть.

Одно было обручальным, очень простым – золотой неширокий обруч, ничего особенного. В другом сидел светлый прозрачный камень величиной с небольшую горошину. При любом шевелении камень сверкал, как будто живой. «Алмаз, – догадалась Марина. – Это надо же!» Камень в третьем кольце был еще больше, темно-синий, глубокий, как море. Квадратного сечения, он был как бы впаян в обруч кольца. «Странное какое, – удивилась Марина. – Ни на что не похоже». Последнее кольцо было, пожалуй, самым красивым – оно состояло их трех отдельных колечек разного цвета, скрепленных между собой, белого, желтого и какого-то розоватого металла. «Интересно, как же его надевать? Запутается же».

Она сидела, перекладывая на тумбочке кольца так и эдак и прикидывая, не померить ли хоть одно, когда дверь в палату открылась без стука, и на пороге появился вчерашний муж. Сегодня на нем был другой костюм, но и в этом он выглядел исключительно элегантно.

– Ариша, дорогая! Тебе сегодня лучше? Слава богу. Сестра сказала, ты уже встаешь. Я вижу, ты даже оделась. Знаешь, когда ты по-человечески одета, ты кажешься совсем здоровой. И кольца, я вижу, нашла – совсем ты. Это я их на ремешок застегнул, а то, думаю, потеряются, Ариша огорчится. Ты так меня вчера напугала, даже больше, чем когда тебя нашли! Ты меня даже не узнала, ты помнишь?

Марина осторожно молчала.

Муж снова встревожился.

– Но сейчас-то ты меня узнаешь? Ты меня помнишь?

Марина честно призналась, что да. Она же действительно помнила этого человека – со вчерашнего дня.

– Ну и слава богу! А я уж было опять испугался. Врач мне все объяснил, но знаешь, все равно как-то странно. Ты не волнуйся, у тебя все потихоньку пройдет, мы полечимся. Я узнавал – говорят, они сделают сегодня последние анализы, и завтра или даже сегодня вечером тебя можно будет взять домой. Я так рад!

Марина как-то не очень разделяла его восторги по этому поводу. Тут, в больнице, все-таки нейтральная территория, и она почти привыкла…

– А сестра мне говорила – уход, витамины…

– И дома будет уход! Я договорился с Наташей… ну, нашей домработницей, – пояснил он, уловив испуг в Маринином взгляде при упоминании нового имени. – Так она будет каждый день теперь приходить, все тебе делать, еду там, какую надо. И сестру выпишем с уколами. А то, Ариш, – зачастил он, явно чувствуя ее молчаливый протест, – ты же пойми, я не успеваю везде, у нас тут сейчас конец года скоро, такое время горячее, бюджет на носу, а больница эта – не ближний свет. Я же не могу тебя не навещать! А так бы – ты дома, я между делом заскочил, поглядел на тебя и дальше побежал. И Мите можно будет звонить, а? Ну Мите, ты же не можешь его не помнить! Я ему пока не говорил про тебя ничего, а вдруг он позвонит сам – а тебя нету! Напугается мальчик.

– Ну, если врач разрешает. – Марине, кажется, ничего больше не оставалось, как согласиться. Ясно было, что для настоящей Арины загадочный Митя был неоспоримым аргументом, и, чтобы не выбиваться из роли… Почему, собственно, из нее не надо выбиваться, Марина для себя пока не решила, но это можно было понять потом.

– Разрешает, разрешает, я же с этого начал. Так что, Ариш, – снова зачастил муж, – я побегу, у меня совещание в Совмине, а там к тебе еще теща пришла. Мама то есть, – поправился он, нагнулся, чмокнул Марину куда-то между щекой и ухом, она не успела отпрянуть, но губы его были мягкими и сухими, пахло от мужа мягким и приятным одеколоном, и вообще – в конце концов – муж, имеет право, и… Но дверь уже закрывалась, муж убежал.

Отчего-то Марина испытала от его ухода не облегчение, а разочарование, почти обиду. Деловой какой, мог бы, между прочим, и с женой в больнице побыть, столько лет вместе прожили, а ему пяти минут жалко… И домой забирать раньше времени… «Хотя чего это я, – одернула она сама себя, – это Аринин муж, меня только им не хватало… А дома, может, мы с ним как раз быстрее разберемся, кто настоящий».

Она даже не успела встать и переодеться снова в халат, как в палату к ней вошла новая гостья. На сей раз это была очень симпатичная пожилая дама. Не старушка, не бабулька, даже не женщина, а именно дама, почему-то Марина сразу увидела ее только так. Собственно, дама даже не выглядела сильно уж пожилой – она просто была, безусловно, старше среднего возраста, полная достоинства и уверенная в себе. Дама почему-то страшно понравилась Марине с самого первого взгляда.

С этого же взгляда она так же сразу догадалась, что дама есть не кто иная, как та самая обещанная ей мама, вернее, теща Арининого мужа. И только в этот момент Марину словно окатило горячей волной дикой зависти. Она не завидовала неизвестной Арине в том, что у той был муж, куча денег, дорогие тряпки и неведомая машина. Ее не волновало, что за Ариной все бегали и ухаживали, к ней ходила домработница, а медсестра чуть не с ложечки закармливала ее деликатесами. Но вот то, что у этой Арины была мама – и такая замечательная, симпатичная мама, – вызвало у Марины внезапный приступ горечи и тоски. Ей самой это казалось странным, чуть не диким – дама не успела сказать ей ни слова, она, Марина, не была сиротою с детства, она отлично помнила свою собственную родную мать, тоже не из самых плохих, но тем не менее…

Дама тем временем не спеша прошла в палату, села в кресло и стала с интересом рассматривать Марину. Она ничего не говорила, только сидела и смотрела, но Марине отчего-то показалось, что мама-дама в курсе ее загадочных происшествий, что она отлично знает, кто здесь кто, но несмотря на это относится к ней, Марине, явно с симпатией, и что она-то уж точно не станет звать ее чужим именем.

Дама покачала, будто в изумлении, головой и пробормотала себе под нос что-то вроде: «Бедная деточка, это надо же», после чего обратилась собственно к Марине:

– Как ты себя чувствуешь, детка?

Марина, повинуясь своему внезапному чувству доверия и симпатии к даме, стала, торопясь и захлебываясь, излагать, что с ней вроде бы все нормально, только она не помнит, как тут оказалась, и что ей кажется, что ее с кем-то путают, что она боится и не знает, что из этого выйдет. Дама протянула к ней руку, словно останавливая внезапный поток слов.

– Чш-ш. Тише, детка, тише. Не надо так волноваться. Я понимаю, тебе страшно и непонятно, но ты не бойся, это пройдет, с тобой все будет хорошо, это точно. Я тебе обещаю. Ничего плохого не случилось. Тебя полечат, тебя откормят, а потом все как-нибудь образуется.

– А вы… ты… знаете, что со мной произошло? Как я здесь оказалась? И потом – он, то есть, ну… муж, то есть Валя, – Марина кивнула головой в сторону двери, – он же хочет меня вечером домой забирать.

– Прямо сегодня вечером? Я не знала. Но ничего страшного, поезжай, поживи дома, там тоже хорошо. – Дама явно избегала ответов на первые два вопроса. – В любом случае ты не волнуйся, девочка, и ничего не бойся. Я еще навещу тебя, все будет хорошо.

Дама внезапно поднялась, подошла к Марине, погладила ее по голове и быстро вышла. Этот визит, несмотря на всю его загадочность и непонятность, почему-то действительно успокоил Марину, и в оставшееся время она с легким сердцем отдала себя в руки кстати появившихся в палате заботливых врачей.

Мать позвонила рано с утра, разбудив меня, и сообщила, что вчера в больнице никого к Марине не пускали, только Валька прорвался на минуту, но выбежал с кислым видом, будто мешком по голове ударили. Добиться от него какой-либо связной информации не удалось, но врачи говорили, что все нормально, видимых повреждений нет и сложностей ждать не приходится. Мать собиралась съездить туда сегодня с утра, в связи с чем ее приезд ко мне временно откладывался.

Я спросонок не сильно огорчилась, и даже потом, проснувшись окончательно, не передумала. Соку, конечно, с утра было бы неплохо, но ничего страшного, информация из больницы важнее, а в магазин все равно надо идти. Интересно, чего Валька увидел в палате такого, что даже моя мать не смогла из него вытащить? Он, конечно, как и все мужики, тещу особо не жалует, но от мамочки, когда ей очень надо, тоже не так-то просто отвязаться.

Но ладно, надо бы, пожалуй, и вставать. Спала я плохо, диван при ближайшем знакомстве оказался жестким и продавленным, разнообразные бугры и ямки на нем рельефу моего тела явно не соответствовали. Одеяло было тонким и холодным, из окна ночью дуло… В общем, если я хочу долго жить на этом прокрустовом ложе, придется в ближайшее время капитально заняться его усовершенствованием. Но это все же чуть после, пока – более насущные, так сказать, первостепенные, проблемы.

После душа, чая и горячего завтрака (а что делать: ни йогуртов, ни сыра, ни даже кофе – пришлось варить яйцо) я решительно прошла в комнату и взялась за телефон. Времени оказалось девять утра – вполне можно приступать к разведке.

Первый этап – получение по справочной ноль-девять телефона учительской нужной мне школы – прошел на ура. Дальше пошло труднее – в школе почему-то никто не брал трубку. Странно. Уроки ведь начинаются раньше, должны же были учителя прийти?

Наконец на двадцать последнем гудке трубку сняли. Он неожиданности я совершенно забыла, что хотела сказать – а ведь готовилась, такие хитроумные стратагемы выстроила, – и ляпнула первое, что в голову пришло:

– Але, доброе утро, это школа?

– Школа, школа, – ответил мне ворчливый старческий голос.

– А Марину Михайловну можно позвать? Шмелеву? – я потихоньку реабилитировалась и подводила беседу к нужной теме.

– Какую еще там Марину? Вы куда звоните? – мой собеседник, или, вернее, собеседница (голос был, пожалуй, все-таки женским) заорала так внезапно, что я чуть трубку не выронила.

– Так в школу же… Вы сами сказали…

– В школу! А день сегодня какой?

А правда, какой сегодня день? Вроде не воскресенье ведь… Точно, не воскресенье, вчера был вторник. Так что ж она хочет?

– Не знаю, какой день. Вроде среда, а что?

– Не знают, а звонют! Среда! Каникулы у нас, вот что! Нету тут вашей Марины, после двенадцатого звоните! – И злобная бабка бросила трубку.

Но я все равно была рада. Каникулы! А я и забыла, что бывает такая отличная штука. Как она там сказала? После двенадцатого? А сегодня у нас шестое? Значит, у меня еще целая неделя на врастание в новую жизнь! Ура!

С работой понятно. На волне эйфории от полученной отсрочки я решила разобраться с продовольственными и прочими запасами. Пока мать там ездит, схожу-ка я в магазин. Найду, какой поближе, куплю чего надо, а она тогда привезет остальное. Где там была Маринина сумка?

Хорошо, что я сообразила заглянуть в кошелек перед выходом из дома. В своей прошлой жизни я обычно этого не делала – деньги у меня лежат на кредитке, а в магазины, где ей не расплатишься, я практически не хожу. Поэтому меня не волнует, сколько наличных денег у меня в кошельке. Впрочем, какие-то находятся всегда.

В Маринином кошельке лежали две жалкие бумажки и кучка мелочи – общим счетом доллара на два с половиной. На это особо не разгуляешься, надо найти, где лежат остальные деньги, и пополнить запас. Дура я, что не сообразила захватить вчера какую-то наличку из своего, то есть Арининого кошелька, это-то можно было сделать спокойно – у денег глаз нет.

Где люди обычно держат деньги? Я посмотрела в ящиках письменного стола, за стеклом в буфете, даже на полках с бельем. Нигде ничего. Надо попробовать нестандартный подход. Вот я. Куда бы я сунула деньги? В книги? Но тут их немного. Я без особой надежды перетряхнула несколько томиков, стоящих на полке над письменным столом. Тщетно – я так и думала.

За следующий час я заглянула под кровати, в морозилку, на антресоли, обшарила все кухонные шкафы и даже заглянула в тазик с грязным бельем. Сказать, что поиски были совсем уж бесполезными, было нельзя – я много чего узнала про Маринину жизнь, но никаких денег так и не нашла. Что это? Я такая дура, что не могу найти банальной заначки, или я просто-напросто ищу то, чего нет? Не может же человек жить с тремя долларами в кармане и пустым холодильником! Я свой-то предыдущий холодильник всегда считала пустым, но по сравнению с этим там был просто супермаркет.

Ну что ж, по крайней мере ясно, чего просить у матери. Денег! А кстати, что это она не звонит? Время к двенадцати, пора бы разобраться с больницей. Черт, кажется, опять захотелось есть. Нервное, не иначе. Я за год столько не ела, сколько здесь срубила со вчерашнего вечера, и, главное, все такая дрянь. Этак я растолстею тут на этих харчах!

Идея растолстения меня слегка позабавила. В самом деле, мой нездоровый образ жизни последнего времени привел к тому, что я скорее напоминала скелет, обтянутый сероватой пергаментной кожей, хотя знакомые дамы, как одна, завидовали моей стройной фигуре. Ну что ж, может, это тоже к лучшему – не зря сменила образ жизни. Но где же, в конце концов, моя мать?

Она позвонила примерно еще через полчаса, сказала, что едет ко мне прямо из больницы, и повесила трубку. Я так и не успела сказать ей про деньги. Ну и ладно, какие-то у нее наверняка есть, мне хватит. Много ли мне нужно? А кстати, и правда – много ли?

Я попыталась прикинуть, и тут выяснилось, что я совершенно не в курсе никаких современных цен. В самом деле, приходишь в супермаркет, нагружаешь тележку, даешь карточку, расписываешься – и привет. А что сколько стоит… Ну не забивать же, в самом деле, голову такой ерундой.

С другой стороны, мой новый образ жизни, что очевидно, такого гусарства позволять не будет. Придется учиться считать. Ладно, если я не знаю цен, пойду от противного. В магазин я хожу раза два в неделю, покупка моя стоит примерно долларов сто… Ладно, пусть без спиртного, оно дорогое, пусть без икры и рыбы, пусть без Валькиных прибамбасов, свежевыжатых соков и питьевой воды… Но долларов тридцать всяко должно получаться! За два раза – шестьдесят. Интересно, какая у Марины, то есть у меня, зарплата? Что-то там было такое по телевизору про забастовки учителей… Мамочка дорогая, так это же в месяц шестьдесят не выходит! А как же они живут?

Ну ладно, пусть без соков и парного мяса, но йогурты и фрукты все равно нужны. И яйца, хлеб, молоко. Мыло, шампунь, нормальная зубная паста. Не понимаю. А еще одежда, обувь, не дай Бог – шуба? Что-то тут не так, наверное, я просто не в курсе. Спрошу у матери, когда придет, у нее полно подруг молодости, она про них знает. А вот звонок, ну, кажется, и она.

Я бегом кинулась открывать дверь и уже через секунду действительно встретилась наконец с собственной матерью. И как же я рада была ее видеть! Как здорово, что она у меня есть!

Она тоже явно была рада видеть меня, что не помешало ей, едва сняв пальто, немедленно начать меня ругать.

– Ну и что ты такое устроила? Что за бредовая идея, зачем тебе это надо? Я была с утра в больнице, все видела, бедная девочка, как тебе не стыдно!

– Мам, подожди, расскажи толком. Как она?

– Я рассказываю. Она нормально, но никакой амнезии у нее нет, она все отлично помнит, ничего не понимает и страшно напугана.

– Как нет амнезии? И что, она правда все помнит? Мам, этого не может быть, я же с ней говорила, она собственного имени не помнила.

– Я не знаю про имя, но она понимает, что она – не ты. Чего она не помнит, так это как она туда попала, вот тут ты права. А остальное, по-моему, отлично помнит. Я сидела с ней, как дура, и жалко ее, и сказать ничего не могу. Ты должна сама разбираться. И потом, что это за история с наркотиками? Мне Валя сказал, я чуть с ума не сошла, только потом сообразила, что это все-таки не ты. Что ты ей колола?

– Мам, ты точно сошла с ума! Какие наркотики? Я дала ей таблетку снотворного, своего собственного.

– Врачи говорили, у нее в крови были какие-то наркотические вещества, правда немного. Она, говорили, из-за этого и врезалась.

– Я без понятия. А Валька что?

– Валька ничего. Вчера, конечно, был в ужасе – и авария, и эти наркотики, и ты его не узнала, и с домработницей он успел поговорить…

– Так. А что с домработницей?

– Она у тебя в шкафу прибралась.

Мать замолчала и посмотрела на меня с выражением. Я потупила голову. Было, конечно, стыдно. Лучше бы я сама ей рассказала, но с другой стороны, ведь огорчать не хотелось. У меня хорошая мама, она меня любит, сама уже не молоденькая, ну и что я буду валить на нее мои проблемы? Тем более такое? Это правда, она могла и сама догадаться, но я потому и старалась заходить к ним в последнее время пореже, а звонить по утрам, пораньше…

– Ну мам, теперь ты понимаешь, почему я должна была оттуда уйти?

– Дурочка ты. – Странно, она перестала меня ругать, а ведь тут-то как раз было за что. – Конечно, я понимаю. Не почему уйти, а что вообще с тобой происходит.

– Ну да? И что же? Я и сама-то не все понимаю.

– Я и говорю – дурочка. Не понимаешь, спросила бы у мамы. Все очень просто.

Это было как-то даже обидно. У меня мировые проблемы вселенской сложности, себе самой-то не все объяснишь, а ей – просто. Наверное, что-то она недопоняла…

– И что ж тут такого простого?

– У тебя дети выросли. И уехали. И тебе стало казаться, что ты никому не нужна. Вот и все. Так со всеми бывает, и со мной было. Просто ты еще очень молоденькая, тебе понять было трудно, сил еще много, а заняться нечем.

– Не такая уж и молоденькая, вся жизнь успела кончиться. А когда это с тобой такое было?

– Ну как же – ты замуж выскочила, Лиза учиться уехала… А мы с папой остались. А папа – сама знаешь, все время на работе, у них с Валей как раз тогда фирма начала образовываться…

– И что? И тебе тоже так тошно было? А почему ты мне не сказала?

– А у тебя своя жизнь была, Митя маленький, Валя. А Лиза далеко. А потом – тут бесполезно разговаривать, тут надо просто понять и построить жизнь заново, свою, без детей.

– Ну, мам… Все-таки это не то… У тебя папа. Вы с ним всегда так отлично жили, совсем не так… Валька же меня просто от стенок не отличает.

– Валька тебя очень любит. Просто по-своему. У них, у мужиков, в этом месте все по-другому устроено. Он к тебе привык, так что ему на тебя смотреть?

– Папа же на тебя смотрел?!

– Уверяю тебя, со стороны кажется, что и твой муж с тебя глаз не сводит. Да ты что, вон он как вокруг больницы бегает.

– Бегает! Он же меня даже не узнал! То есть узнал не меня. А ты говоришь…

– Ну… Но ты же сама понимаешь – это вообще уникальный случай, ваше сходство. Кстати, случай – а как ты собираешься из этого выбираться?

– А я пока не собираюсь…

– То есть как? Арина, прекрати, это несерьезно. Ты же не можешь остаться тут навсегда?

– Почему это не могу? Отлично останусь. Буду жить и работать в школе. Мне, кстати, нравится.

– Ты пока не работала. Ты хоть школу-то эту нашла?

– Нашла. Там сейчас каникулы.

– Ладно, со школой потом. Арина, не ерунди. Я понимаю, такое совпадение, очень заманчиво, тебе было скучно, захотелось поиграть, но это же не может так продолжаться. И потом, а о Марине ты подумала?

– Она-то как раз только выиграет. Смотри, мам, из такой жизни попадет в мою. У нее сразу все будет, как у золушки, а мужа у ней все равно нет, так что даже здесь она не потеряет.